Железная книга

Часть 2. Север Глава 11. Перевал

Север — настоящее кладбище для мечтателей. Так сказала одна умная не по годам девушка-кузнец из горной деревни.

Старики, в отличии от нее, живущие на этом самом севере, потягивая свой табак у костров в своих деревнях, говорили что кладбище, это дорога через горы. Дорога забытых. Дорога которая превращает мальчиков в мужчин, мужчин в стариков, а стариков оставляет у себя навсегда. Для одной только ей ведомой цели.

Время здесь текло иначе. Тим заметил это на второй день подъёма, когда мышцы ног превратились в камень, а воздух стал настолько разреженным, что каждый вдох казался победой. Победой над чем? Над самой горой, конечно.

Снег поднимался до колена, а иногда и выше. Снег в горах опаснее чудовищ, говорили в его родной деревне. Нет, не из-за опасности замёрзнуть — хотя и такое случалось. А из-за того, что под этой обманчиво мягкой белой периной скрывались трещины, провалы, острые камни. Один неверный шаг — и нога проваливается, ломается, и тогда одинокий путник обречён стать частью горы. Ещё одной костью в её каменной плоти.

— Я не думал, что здесь будет так… высоко, — выдохнул Тим, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. — И холодно.

Его слова вырвались белым облаком и растворились в пронизывающем ветре. Ветер перевала будто бы тоже имел свой голос — тонкий, свистящий, пробирающий до костей даже сквозь самую тёплую одежду. Этот ветер рассказывал истории о тех, кто перевал не преодолел. Жутковато.

Томас шёл сзади, тяжело опираясь на самодельный посох. Его лицо, обветренное и покрасневшее от холода, казалось вырезанным из древнего дерева — глубокие морщины, как годовые кольца, рассказывали о прожитых годах и битвах. Сейчас он выглядел гораздо старше чем обычно.

— В горах всегда так зимой, — заметил он. — Один контрабандист рассказывал мне, что высокогорные перевалы не любят спешки. На такой высоте воздух становится тоньше, погода меняется быстрее

Томас был южанином, но на всё имел свою точку зрения. Он должно быть много повидал сам. А что не повидал сам, то услышал от тех повидал. Годы и мили. Мили и годы. Одно неотделимо от другого для тех, кто выбрал путь странника.

— Здесь всегда так? — спросил Тим, с трудом преодолевая очередной сугроб. В его родной северной деревне, расположенной в долине, снега никогда не были такими глубокими. Такими… злыми.

— Зимой — да, — кивнул Томас.

Бран, идущий впереди и прокладывающий путь своим массивным телом, лишь коротко хмыкнул в знак согласия. В человеческом обличье он всё равно сохранял что-то медвежье — в повороте головы, в манере принюхиваться к ветру, в тяжёлой походке. Его тело двигалось с той экономной грацией, которая свойственна большим хищникам — ни одного лишнего движения, ни одного потраченного впустую усилия. Тим уже и забыл, как Бран на самом деле похож на медведя. За месяцы в деревне он не так уж много с ним общался.

— Медведи зимой спят в берлогах, — проворчал Бран, разгребая особенно глубокий сугроб. Его слова прозвучали не столько удивлённо, сколько негодующе, досадно. Словно медведь в нём не понимал, почему они не следуют естественному порядку вещей.

Тим не нашёл, что ответить. В свои шестнадцать лет он уже успел повидать юг, но высокие горы были для него такой же диковинкой, как и для многих северян, живущих в лесистых долинах. Горы существовали как нечто отдельное от привычного мира — граница, порог, за которым начиналось что-то иное, непостижимое.

Они устроили лагерь у большого валуна, защищавшего от ветра. Валун возвышался над снежной равниной как одинокий страж, переживший века. Его поверхность была сглажена ветрами и временем в замысловатые узоры.

Открывался вид на пройденный путь — долина внизу уже тонула в вечерних сумерках, огни деревни, где они встретили Кару, казались крошечными светлячками, застывшими во времени и пространстве. Как далеко они сейчас от мира людей. Как близко к… к чему? К небу?

Настроение у Тима стало какое-то странное. Он мало смотрел по сторонам, но много думал. Как будто ему надо было обдумать всю свою жизнь заново и сейчас у него появилось на это время. Он так долго ждал когда они наконец пойдут на север, к его судьбе. Но когда пошли, он потерял к этому интерес. Если бы не Томас и не Бран, он бы должно быть уже развернулся и пошел назад, в кузницу.

— Странно, — проговорил Тим, глядя вниз. — Я провёл на юге всего несколько месяцев, но почему-то грустно оставлять эту долину позади.

Любое расставание — маленькая смерть. Отец говорил это, когда уходил надолго. "Я всегда возвращаюсь, сынок, но мир уже не тот, и я не тот". И вот однажды он не вернулся.

— Уже скучаешь? — усмехнулся Бран, принюхиваясь к ветру с привычной медвежьей осторожностью.

Тим почувствовал, как щёки заливает румянец. Здесь, на высоте, где разреженный воздух окрашивал всё в оттенки синего и серого, румянец этот, должно быть, казался неуместно ярким. Он снял рюкзак и достал шлем — подарок Кары. Несмотря на дорожную пыль, металл поблескивал в отсветах костра, словно сохранив в себе отблеск кузнечного пламени.

Огонь и металл. Кара понимала оба эти элемента. Возможно, даже лучше, чем сам Тим, несмотря на его растущую способность управлять пламенем. Металл хранил память, впитывал её как губка — каждый удар молота, каждое погружение в воду, каждое прикосновение мастера оставляло свой след. Шлем помнил руки Кары. Помнил руки отца Тима. Возможно, он помнил даже дыхание дракона.

— На севере не так много хороших кузнецов, — сказал он, проводя пальцами по искусной работе. — Большинство из них работают с простыми вещами — топорами, ножами, подковами. Мало кто умеет так обращаться с тонкой работой. Хотя мой отец говорил, что лучшие кузнецы живут на юге.

Тим говорил медленно, словно выуживая эти воспоминания из глубины своей памяти. На этой высоте воспоминания казались особенно чёткими, кристально ясными.

— На юге? — спросил Томас, подбрасывая дрова в костёр.

Тим задумался: — Хотя я не уверен, что согласен с ним. На юге странные кузнецы. У них большие кузницы, с механическими молотами и мехами. Огромные, шумные. Но металл… он другой. Не такой прочный, как северный. И работают они по-другому — быстро, много, но без души. Я не уверен что они понимают свое дело так, как понимала его Кара. Но нашлепать тысячу одинаковых подков они мастаки.

Отец говорил: "Юг боится времени, поэтому он так торопится".

Бран молча следил за огнём, терпеливо слушая их разговор. Его внимательный взгляд изредка переходил с одного собеседника на другого.

Ночь выдалась холодной, но ясной. Звёзды казались неправдоподобно близкими — Тим почти забыл, какими яркими они бывают вдали от поселений. На такой высоте созвездия обретали новый смысл — казалось, можно протянуть руку и коснуться этих холодных огней.

— На юге звёзды тусклее, — сказал он, укладываясь. — Там небо как будто в дымке всё время. И ночи не такие тёмные — везде фонари, окна светятся допоздна.

— Звёзды везде одинаковые, — заметил Томас. — Просто их по-разному видно. Моряки рассказывали мне, что в открытом море звёзды огромные, как серебряные монеты.

Его голос звучал задумчиво, с тем особым оттенком, который появляется у людей, когда они говорят о чём-то, что видели только мысленным взором. О мирах, существующих в рассказах других, в легендах, в воображении.

— А здесь? — спросил Тим, с детским восхищением глядя в небо.

— Я не знаю. Может и тут они такие же. В целом, если монета мелкая, то вполне похоже. — ответил Томас, закрыв один глаз и подняв большой палец над головой, будто сравнивая звезды и моннты.

Бран только хмыкнул, устраиваясь на ночлег. Его мысли оставались при нём. Тим заметил что он стал более замкнутым, не таким болтливым как раньше. Тоже может быть, по чему то скучает.

Тим ещё долго смотрел в небо, прежде чем сон наконец сморил его.

Утро встретило их безветрием и тишиной, от которой звенело в ушах. В такой высокогорной тишине каждый звук — скрип снега под ногами, стук камешка, сорвавшегося со склона, собственное дыхание — казался преувеличенно громким.

Мир без ветра был странным, неестественным. Как будто кто-то остановил время, заморозил его на полувздохе. Даже воздух, казалось, застыл — кристально чистый, неподвижный, холодный до боли в лёгких.

— Никогда не думал, что тишина может быть такой… оглушительной, — прошептал Тим, словно боясь нарушить хрупкое равновесие.

Тишина здесь была физически ощутимой, как плотное одеяло, наброшенное на мир. Тишина, в которой можно услышать, как снег оседает под собственной тяжестью. Как бьётся собственное сердце.

Подъём стал круче. Несколько раз им приходилось карабкаться по почти отвесным скалам, цепляясь за выступы заледенелыми пальцами. Каждое движение требовало концентрации, каждый шаг мог стать последним.

Тим видел, что Томасу приходится нелегко — южанин, хоть и опытный путешественник, тоже не привык к таким подъёмам. Его дыхание становилось тяжелее, движения — менее уверенными. Возраст давал о себе знать, как бы Томас ни пытался это скрыть.

Время растягивалось, как жидкая смола. Подъём, казалось, длился вечность. Каждый преодолённый участок открывал взору новые высоты, новые препятствия. Гора словно насмехалась над их усилиями, над их упорством, над самонадеянной уверенностью, что они смогут её покорить.

— Осторожнее на этом участке, — предупредил Томас, указывая на узкую тропу, покрытую мелкими камешками. — Тут камни могут поехать под ногами.

Его голос звучал напряжённо — не от страха, а от сосредоточенности. Томас всё ещё был воином, даже если его меч сейчас отдыхал в ножнах. Воином, привыкшим оценивать опасность, просчитывать риски, принимать решения, от которых зависела жизнь.

— Держись, — подбодрил его Тим. — Скоро будет гребень, а потом начнётся спуск. Я слышал, что северный склон не такой крутой.

Бран бесшумно двигался впереди, иногда опускаясь на четвереньки там, где человеческие ноги справлялись хуже медвежьих лап.

— Странный запах, — сказал он однажды, остановившись. — Старое человеческое жилище впереди. Давно заброшенное.

Его слова повисли в неподвижном воздухе, как замёрзшие капли. Странный запах. Старое жилище. Заброшенное. В этих словах проступало что-то зловещее — образы обветшалых стен, провалившихся крыш, сгнивших балок. Образы мест, где когда-то жили люди, но теперь остались только отголоски их присутствия, призраки их надежд.

К полудню они достигли вершины перевала — узкой каменной полосы, соединяющей две горные вершины. По одну сторону лежал юг — пологие холмы, аккуратные прямоугольники полей, тонкие линии дорог. По другую — простирался север, такой знакомый и родной для Тима — суровый, изрезанный острыми пиками и глубокими ущельями, с тёмными массивами лесов вдали.

Граница миров. Здесь, на узком гребне, встречались не просто географические регионы — здесь сталкивались две философии, два образа жизни, два взгляда на мир. И Тим, стоя на этой границе, ощущал себя частью обоих миров и одновременно чужаком в каждом из них.

— Граница, — произнёс Томас, указывая на каменную насыпь посреди гребня. — Видимо тут когда-то стоял пограничный пост.

В его голосе прозвучало профессиональное уважение военного к стратегическим укреплениям. Воистину — кто контролирует перевал, тот контролирует обе долины.

— Это было распространённой практикой в горных королевствах, — кивнул Томас, осматривая руины с профессиональным интересом. — Контролировать перевалы — значит контролировать торговлю. Военные стратеги говорят, что горные перевалы — естественные крепости.

Томас с интересом разглядывал полуразрушенные стены. Каменная кладка почернела от времени и непогоды, крыша давно обвалилась. Осталось лишь несколько стен да обломок флагштока — жалкие напоминания о былом величии, о времени, когда здесь кипела жизнь, когда воины в ярких мундирах держали стражу, когда торговцы платили пошлины, когда звучала человеческая речь и смех.

— Давно здесь никто не живёт, — заметил он.

— Больше ста лет, уже наверное. Раньше через перевал шли торговые караваны. Южане привозили ткани, специи, инструменты. Северяне — меха, древесину, янтарь. Потом началась Большая Война, и торговля прекратилась.

Голос Тима звучал задумчиво, словно он повторял урок, выученный давно, в другой жизни. Слова, сохранённые в памяти, как засушенные цветы между страницами книги — хрупкие, бесцветные, но всё ещё хранящие форму и суть.

— Люди всегда воюют, — проворчал Бран, обнюхивая обломки. — Это странно. Медведи сражаются за территорию, но не настолько же. — затем добавил — Это юг с севером воевали?

Томас пожал плечами: — Не совсем. Скорее, война между разными королевствами юга. Север пытался держаться в стороне, но всё равно оказался втянут. С тех пор мало кто пересекает перевал.

Они прошли через руины. Под ногами хрустел гравий, смешанный со снегом и осколками черепицы. В углу Тим заметил обломок таблички с едва различимыми буквами — время почти стёрло их, но они всё ещё проступали на выветренной поверхности, словно упрямо отказываясь исчезнуть полностью.

— "Королевская таможня и пограничный пост", — прочитал он. — Северной королевской таможни. Тогда ещё был король на севере. Отец говорил, что его прадед ещё помнил последнего короля.

— А сейчас? — поинтересовался Томас.

— Сейчас только старейшины деревень. Каждая долина, каждое поселение — сами по себе. Большой король — лишь в легендах, — ответил Тим, а потом добавил с юношеским энтузиазмом: — Но некоторые верят, что придёт время, и север снова объединится под властью нового короля!

— Зачем нужен король, если есть старейшины? — искренне удивился Бран.

— Не знаю. — ответил Тим — Просто так как-то привычнее чтоли.

В полуразрушенной караулке они устроили привал. Внутри было немного теплее, каменные стены защищали от пронизывающего ветра, который снова поднялся, словно гора вспомнила о своих обязанностях хранительницы перевала. Тим быстро развёл костёр из остатков старых балок — трухлявое дерево вспыхнуло легко, разбрасывая искры, словно крошечные падающие звёзды.

Пламя отбрасывало причудливые тени на сохранившиеся стены — тени, казалось, двигались в такт какому-то неслышимому ритму, танцевали под мелодию, доступную только им. В этом танце Тиму мерещились образы — силуэты людей, давно ушедших, фрагменты историй, давно забытых, отголоски жизней, давно оборвавшихся.

— Смотрите, — сказал Томас, указывая на стену. — Здесь что-то написано.

На каменной кладке обнаружились десятки надписей — имена, даты, короткие фразы. Одни почти стёрлись от времени, другие были процарапаны совсем недавно. История, записанная на камне — фрагментарная, неполная, но живая. Для Тима это было откровением — осознать, что и до них здесь проходили другие, что они не первые и не последние на этом извечном пути между Севером и Югом.

— Традиция, — объяснил Томас. — Когда идёшь через перевал, оставляешь свой знак. Чтобы те, кто придёт после, знали, что ты был здесь. И чтобы духи гор благословили твой путь.

Тим подумал, что может быть один из его далеких предков тоже оставил свой знак много лет назад, когда прошёл здесь впервые. Что-то вроде "Бертран, сын Эйдена кузнеца". Тим искал эту надпись глазами, но не нашёл — может, она стёрлась, может, была на другой стене, той, что уже обвалилась. Или, может, её не было никогда.

Томас, вероятно, видел подобные метки во многих уголках мира — в подземельях древних замков, в пещерах на берегах далёких морей, на стволах деревьев в девственных лесах. Везде, где ступала нога человека, оставались эти следы — молчаливые свидетельства того, что "я был здесь".

— "Мартин Железная Рука, отправляюсь на юг искать знания мастеров. 867", — прочёл Томас. — "Эрик, Томас и Кейт, торговая экспедиция на юг, 910". "Возвращаюсь домой после трёх лет на южных верфях. Никогда больше. 925".

Имена и даты — как вехи на дороге времени. Некоторые — полные надежд и планов, другие — горечи и разочарования. За каждой надписью стояла судьба, история, жизнь — обрубленная несколькими словами, спрессованная в короткую фразу. Кто они были, эти путники? Дожили ли до старости? Нашли ли то, что искали?

Бран с недоумением разглядывал надписи, словно пытаясь постичь эту странную человеческую потребность оставлять следы просто так. Медведь не понимал этого — в его мире следы служили другой цели. Предупреждали соперников. Привлекали самок. Обозначали границы. Но никогда не были посланием в неопределённое будущее, к неизвестным потомкам.

— А ты? — вдруг спросил Бран, внимательно глядя на юношу. — Нашёл на юге то, что искал?

Тим задумался: — Я и не искал ничего в целом. Просто попал туда против своей воли. Хотя в итоге наверное было интересно. Я еще ребенок, я многого не знаю даже о севере, не то что о юге.

— И как тебе, понравился юг? — улыбнулся Томас.

— И да, и нет, — ответил Тим. — Юг не хуже и не лучше севера. Просто… другой. Более шумный, более суетливый. Но менее… настоящий, что ли. Не знаю, как объяснить.

Он хотел сказать больше, но слова не складывались правильно. Как объяснить разницу между холодной чистотой северного воздуха и тёплым, пропитанным запахами цивилизации воздухом юга? Между ярким, болезненно-ярким солнцем севера и мягким, словно приглушённым светом южного солнца. Между звенящей тишиной северных лесов и постоянным гулом южных городов.

Он вытащил из рюкзака нож, и нацарапал на свободном участке стены: "Тим, сын Бертрана. Возвращаюсь домой".

Пять слов. Всего пять слов, но в них была вся его жизнь.

Бран с интересом наблюдал за процессом. В его взгляде читалось молчаливое уважение — не к самому ритуалу, но к той связи между прошлым и будущим, которую он воплощал.

— Люди любят слова. Пишут их на камнях, носят в головах. А дорога всё равно одна — шаг за шагом.

Тим улыбнулся: — А ты бы что написал?

Бран задумался, глядя на раскинувшиеся внизу холмы.

— Ничего. Следы скажут за меня. Я был здесь. Я шёл. Этого хватает.

Спуск по северному склону оказался легче, но всё равно непростым. Если подъём был испытанием силы и выносливости, то спуск проверял ловкость и внимание. Одно неверное движение, один неосторожный шаг — и можно сорваться в пропасть или вызвать лавину.

Тропа едва угадывалась под снежными заносами, приходилось пробираться между валунами и снежными наносами, иногда проваливаясь по пояс. Каждый шаг требовал осознанного решения — куда поставить ногу, за что ухватиться, как распределить вес.

— В моей деревне снег никогда не был таким глубоким, — заметил Тим, с трудом вытаскивая ногу из очередного сугроба. — Или мне так казалось

Воспоминания о детстве всплывали в его сознании, как обрывки сна — нечёткие, размытые, но наполненные чувствами. Зимние дни, когда они с друзьями играли в снежки. Вечера у очага, когда отец рассказывал истории о древних героях. Запах хвои и дыма, пропитывающий всё вокруг. Всё это казалось таким далёким сейчас, словно произошло в другой жизни или с другим человеком.

Они шли молча, каждый погружённый в собственные мысли. Тим чувствовал, как с каждым шагом нарастает волнение — он возвращался домой. Не совсем домой, но несравнимо ближе, чем он был неделю назад. Что они скажут, эти северяне, увидев его? Узнают ли в нём своего? Поинтересуются ли его историей?

Странное ощущение — возвращаться в место, которое существует теперь только в воспоминаниях. Родная деревня была сожжена драконом. Всё, что осталось — обугленные развалины, пепел, горькие воспоминания. И всё же он мысленно называл это возвращением домой. Потому что дом — это не просто здания. Это земля. Это люди. Это память.

— Ты словно сам не свой, — заметил Томас. — Что-то тревожит?

— Просто думаю о доме, — признался Тим. — Я видел, как дракон сжег нашу деревню. А потом я уехал на юг к бабуле, потому что кроме неё у меня больше никого нет. Не уверен что там внизу меня кто-то ждёт. Думаю о доме, а дома то уже вроде как и нет.

— Но ты же возвращаешься как герой, — сказал Томас. — Сын великого воина, идущий исполнить пророчество.

Тим не понял, издевается ли Томас, или действительно увидел в нём героя.

Бран, который до этого молча шагал рядом, вдруг остановился и издал низкий рык.

— Что-то вы много говорите сегодя, ребята. Мы идем. Живем. Думай меньше, Тим. Делай больше.

Тим невольно улыбнулся. В словах Брана была какая-то простая, почти звериная мудрость, которая пробивалась сквозь его терзания. Он взглянул на Томаса, потом на Брана, и почувствовал, как в груди зарождается тепло. Он не один.

— Может, ты и прав, — сказал он Брану, а потом повернулся к Томасу. — Спасибо. За то, что вы со мной. Я… я просто привык думать, что иду в пустоту. Что дома нет, ничего нет. Только дракон. Но, наверное, дом — это не только деревня. Может, это люди, которые идут рядом.

Томас одобрительно хмыкнул и хлопнул его по спине.

— Вот это уже похоже на воина. Пошли, парень. Нам еще предстоит спуститься с этих гор.

Они двинулись дальше, вниз по каменистому склону. Горы постепенно уступали место предгорьям, где ветер становился мягче, а воздух — теплее. Первая зелень весны пробивалась сквозь землю, и Тим глубоко вдохнул, чувствуя, как усталость отступает. Дом, которого больше нет, остался в прошлом, но впереди маячила деревня, и до неё ещё надо было дойти.

Небо над ними раскинулось ясное и звездное, словно обещая, что завтра начнется что-то новое. Тим шагал вперед, шаг за шагом, ни о чем не думая.