Фростпанк. Ледяной рубеж

Глава 12: Предел

Ночью мир перестал существовать. Великая Буря обрушилась на город не просто снегопадом, а яростной канонадой льда и ветра. Белая мгла бомбардировала чашу кратера, стирая границы между небом и землей. Люди забились в свои дома, готовясь к встрече с создателем.

В первый день тишина сменилась стоном сотен глоток. Жители окраин, чьи дома промерзали насквозь, бежали к центру. Они бросали свои пожитки, пытаясь ютиться в чужих прихожих и коридорах, в надежде, что тепло чужих тел спасет их. Толпа осаждала хижину Бифа, вымаливая включить второй уровень мощности генератора. Но Биф Додсон стоял на крыльце, невозмутимый, как скала. Он лишь отрицательно качал головой: расход угля был критическим, а впереди ждал истинный ад.

— Еще не время! — его голос тонул в вое урагана, но взгляд заставлял людей отступать.

К середине третьего дня термометр опустился до семидесяти градусов ниже нуля. Воздух стал плотным, обжигающим легкие. Группе Олбрайта пришлось выйти в этот кошмар. Пневмония не выбирала — она методично доконала шестерых бедолаг прямо в их постелях.

Джону вновь пришлось пройти через круги ада. Он видел крики матерей, чьи слезы замерзали на щеках, превращаясь в ледяные иглы. Он разгибал их окоченевшие пальцы, чтобы забрать маленькие, легкие тела умерших детей. В эти минуты время и пространство перестали существовать. Мороз выжигал саму душу. Умирало даже мертвое…

На четвертый день ударило девяносто градусов. Лазарет превратился в филиал скотобойни. Мест не хватало, раненые лежали на полу на обрывках одеял. Обмороженные конечности ампутировали без остановки. Санитары, женщины и даже подростки орудовали пилами и топорами с механическим безразличием — некогда было сопереживать, нужно было спасать тех, кто еще дышал. Вместо криков теперь стоял монотонный гул молитв и скрежет металла по кости.

Люди больше не просили — они требовали. Они подбирались к самому жару Генератора, рискуя сгореть, лишь бы не чувствовать, как кровь застывает в жилах. Страх стал осязаемым: люди боялись закрыть глаза, зная, что сон в этом холоде — это билет в один конец.

Шестой день принес абсолютную тьму. Сто двадцать градусов ниже нуля. Ртуть в термометрах застыла, металл стал хрупким, как стекло.

— Сейчас! — Биф ударил по рычагу.

Генератор взревел. Стальное сердце города, поглощая последние запасы угля, вышло на запредельный режим. Машина содрогалась, выбрасывая в небо столб оранжевого пламени, который едва пробивался сквозь белую пелену. Теперь уже не было «губернатора» и «рабочих». Биф, Джон и старый инженер Бор стояли плечом к плечу у топки. Они бросали уголь, задыхаясь от гари, раздавали остатки спирта и сухарей, подтягивали заклепки на перегруженном котле, который выл от внутреннего давления.

Генератор пыхтел так ужасно, что казалось — еще секунда, и он разлетится на куски, превратив город в общую могилу. Безжалостная ночь тянулась вечность. Каждый вдох был битвой. Каждая минута — победой.

А потом всё смолкло.

Перед самым рассветом буран утих так внезапно, что тишина показалась оглушительной. Ветер, терзавший город неделю, уполз за горизонт.

Биф вышел на смотровую площадку. Изможденный, с заиндевевшими бровями и серым лицом, он посмотрел на восток. Из-за края кратера показался край холодного, бледного солнца.

Город выжил.

Биф почувствовал на плече тяжелую руку. Это был Джон. Они не смотрели друг на друга, оба глядя на дымящийся, израненный Генератор.

— Мы выжили, Биф, — хрипло произнес Джон. — Но какой ценой?…

Биф медленно опустился на ящик из-под угля, не в силах больше стоять. Его руки, черные от копоти и смазки, мелко дрожали. Он посмотрел на свои ладони так, словно видел их впервые. Это были руки человека, который спас сотни жизней, и руки человека, который подписал смертные приговоры.

— Ты ведь знал, что так будет, — Джон присел рядом, прислонив свою верную трость к заиндевевшему котлу. — Знал, что когда всё закончится, мы не сможем просто вернуться к прежней жизни.

Биф поднял на него тяжелый взгляд.

— В старом мире были законы, Джон. Здесь — только температура. Я выбрал город, а не свою совесть. Если бы я медлил, сейчас здесь не было бы даже нас, чтобы обсуждать мою жестокость.

Джон ничего не ответил. Он достал из кармана флягу, сделал глоток и протянул её Бифу. Тот принял её — этот простой жест значил больше, чем любые слова прощения. Между ними навсегда пролегла пропасть из трупов и ночных казней, но холод, который они только что победили, сплоил их крепче любой клятвы.

Снизу, со стороны жилых бараков, послышались первые звуки: скрип открывающихся дверей, чей-то неуверенный оклик, а затем — плач, в котором смешались горе и неистовое облегчение. Город просыпался. Он был изранен, наполовину пуст и скован льдом, но в самом его сердце всё еще бился ритм огромной машины.

Биф встал, чувствуя, как морозный воздух, теперь кажущийся почти теплым, наполняет легкие.

— Пора приниматься за работу, — сказал он, и в его голосе снова зазвучала сталь. — Буря ушла, но зима… зима осталась навсегда.