Фростпанк. Ледяной рубеж

Глава 11: Власть

Смерзшееся дыхание припушило инеем брови и волосы Бифа. У Бэйли обледенели его пышные усы — да так сильно, что каждое слово причиняло физическую боль. Воздух был неподвижен и густ. Мороз проникал повсюду, но люди продолжали работать под открытым небом. Лишь изредка они позволяли себе передышку у Генератора, расправляя натруженные мускулы и негромко подвывая от бессилия и злобы на свою судьбу.

Было запредельно холодно. Вот уже два дня как встали угледобытчик и лесопилка. На третий день запасы угля почти иссякли, и жителям окраин пришлось бросить свои хижины, перебираясь ближе к изрыгающему тепло сердцу города. На четвертый день стужа неохотно отступила, и те, кто еще держался на ногах, поспешили вернуться к работе.

Вместе с яростью зимы росла и ярость Бифа. Ссоры вспыхивали повсюду, словно искры на сквозняке. Лишения наконец пробудили в людях ту черную злобу, что всегда предшествует трагедии. Пока крепкие духом горожане, сохранившие веру в Додсона, охраняли город и работали не покладая рук, другие — слабые и озлобленные — скулили по углам, подбивая остальных на бунт. Биф кожей чувствовал, как ликует Чарли, предвкушая скорую бойню; как растет число его сторонников. В эти минуты Биф мог лишь мысленно молить небеса о возвращении Олбрайта.

Додсон поник над записной книжкой. Уже несколько часов он спорил сам с собой, мечась между обвинениями в адрес Чарли и осознанием собственного бессилия. Зрачки его потемнели от гнева.

В очередной раз он процедил сквозь зубы проклятие — из тех грязных слов, что обычно бросают в лицо уличным девкам.

— …и ведь это еще не пик холодов, — прорычал он в пустоту, — а мы уже не успеваем собрать достаточно угля! Черт бы побрал этого Чарли и его гнилые речи! Если мы не предпримем что-то немедленно, то сдохнем от голода быстрее, чем от этого проклятого холода.

Он поссорился с Финчем и потребовал, чтобы лесопилка снова работала сверхурочно. Кроме того, он распорядился установить новые сторожевые вышки и вооружил ополчение дубинками, что вызвало глухой ропот среди жителей. В довершение всего он едва не согласился с Францем насчет удобрений… но тут же отбросил эту мысль, приравняв ее к минутной слабости.

Слава Бифа росла: его уважали, его ненавидели или просто боялись.

Это был тяжелый час для каждого. Смерть витала в воздухе, проникала в лазарет, отвоевывала конечности, пораженные гангреной. Люди готовились затянуть пояса как никогда прежде. Чаще всего они поглядывали на Генератор, тайком рассуждая о том, не остановится ли сердце города. Когда мимо проходил патруль, они замолкали, слишком запуганные, чтобы даже ругаться.

— Ты жив? — раздался тихий голос снаружи сарая.

— Не дождетесь… — прохрипел сидящий внутри.

— Остынь, — вновь произнес незнакомец и добавил еще тише: — Тебе привет от Лари.

По шуму внутри импровизированной тюрьмы стало ясно: заключенные оживились. Теперь их было четверо: Чарли, Финч и братья Уокеры из Южной Дакоты. Американцев нашли всего неделю назад, но они уже успели прибиться к шайке Чарли и теперь жадно внимали голосу охранника, доносившемуся снаружи.

— Буря вот-вот накроет нас! А я не хочу подыхать в этой яме! Ясно? — шептал предатель. — Ты сможешь вывести нас на юг? Отлично. Ждите темноты. Люди готовы.

Прав был Бор, когда ворчал Бифу, что они лишь дали смутьяну пинка, но оставили его зад в тепле. Чарли умело скрывал свои замыслы, до поры довольствуясь обществом трусливых ублюдков. Очень скоро Додсон оказался в кольце соглядатаев — они подглядывали подло, исподтишка, и не предпринимали ничего открытого против полиции, которая теперь почти в полном составе была брошена на подготовку к обороне от бури.

Вокруг стояла зловещая тишина. Ни единого движения не было в этом осыпанном белой пылью мире; холод и безмолвие заморозили сердце природы и сковали ее дрожащие уста.

Олбрайт шел из последних сил.

Суровый край накладывал на него свой тяжелый, неизгладимый отпечаток. Движения Джона стали тягучими, медленными; не раз, остановившись перевести дух, он обнаруживал, что почти не в состоянии подняться снова.

Сушеное мясо закончилось быстро, несмотря на самую жесткую экономию. Внезапные бури то и дело заставали его врасплох, и тогда ему приходилось зарываться в сугробы, пережидая хаос в тесных снежных норах. Каждый раз, когда ветер стихал, ему оставалось лишь надеяться, что сил хватит выбраться из-под многофутовых наносов.

Снег падал бесконечно. Небо то проглядывало бледной голубизной, то тяжелело до черноты, прежде чем его вновь заволакивала серая муть. Джон начал впадать в отчаяние. Он уже не был уверен, что движется в верном направлении, но продолжал упрямо переставлять ноги, твердо решив: либо он найдет город, либо умрет здесь, в объятиях неприветливого Безмолвия.

Вскоре измученный разум начал играть с ним в прятки. Время от времени из вихрей снега выскакивал Рябой. Призрак выкрикивал грязную брань, размахивая револьвером, и Джону казалось, что он даже чувствует тошнотворный запах гнили, исходящий из его рта. Они вступали в яростную схватку; Олбрайт падал, истощенный, не в силах отразить последний удар врага. И только тогда тень исчезала, превращаясь из ненавистного мертвеца в безобидное очертание скального выступа или причудливый сугроб.

Другие видения были милосерднее. Случалось, на помощь приходил Хэмши: он подводил Джона к жаркому костру, который бесследно исчезал, стоило лишь протянуть к нему руки. Иногда спасителем являлся Хэнс; он ворчал, что ему вечно приходится разыскать горе-путешественников, и укрывал Джона тяжелым шерстяным плащом. Но самыми сладкими и горькими были минуты, когда рядом возникала Элизабет. Она смотрела на него своими ясными голубыми глазами и шептала слова утешения. Иногда она почти касалась его лица, прежде чем раствориться в морозном мареве.

Джон шел и шел, пока в какой-то миг не осознал: путь окончен. Он занес ногу для следующего шага, но тело отказало, и он рухнул ничком в сугроб. Измученный, полуобмороженный мозг тщетно отдавал приказы подняться — мышцы больше не подчинялись. Снег под ним перестал казаться холодным. Он стал… мягким, уютным, почти теплым. Облегченно вздохнув, Джон закрыл глаза.

Резкий звук заставил его снова разомкнуть веки, но Олбрайт лишь безучастно наблюдал за очередной выходкой своего разума. На этот раз воображение нарисовало стаю крупных белых волков — таких же ослепительно-белых, как окружающая их пустыня. Хищники сомкнули кольцо и замерли в ожидании. Джон смотрел на них с вялым интересом, гадая, какой сценарий разум разыграет теперь. Бросятся ли они в атаку прежде, чем исчезнуть? Или просто дождутся, пока его чувства окончательно угаснут?

Сквозь ватную тишину забытья пробился новый звук — тяжелый, надсадный ритм работающего поршня и скрежет гусениц по насту. Снежная пыль взметнулась столбом, когда из мглы, окутанный паром и лязгом железа, вынырнул паровой снегоход. Его прожекторы разрезали сумерки, превращая призрачных белых волков в обычные тени, которые тут же растворились в свете ламп. Механическое чудовище Нью-Белфаста, тяжело отдуваясь паром, замерло всего в нескольких ярдах от неподвижного тела Олбрайта, возвращая его из мира грез в мир раскаленного масла и спасительного металла.

На этот раз Джон разозлился. Он уже привык к видениям, которые порождал его измученный разум, и теперь боялся лишь одного: умереть раньше, чем узнает, что уготовила ему эта невиданная ранее машина.

Он снова закрыл глаза и провалился в пустоту, где больше не было ни холода, ни чувств.

— Джон? Ты слышишь меня, Джон?

— Г-где… г-где я…

— Дайте воды! Скорее, Альфред! Вот так, понемногу. Пей, дружище, пей!

— Много не давайте! — послышался строгий женский голос. — Вы только сделаете хуже.

Олбрайт с трудом разомкнул веки. Первое, что он увидел — блеск полированной механической руки, поправлявшей его одеяло. Медсестра ловко сменила насадку на протезе и принялась толочь в ступе какие-то лекарства.

— Ты всех нас спас, Джон! Ты слышишь? — Биф Додсон сидел рядом и его ладонь, лежавшая на плече друга, казалась непривычно тяжелой. — Ты сделал это. Ты нашел их.

Джон взглянул на Бифа и печально улыбнулся. За то короткое время, что они не виделись, Додсон будто постарел на десять лет и еще сильнее исхудал. Сам Джон чувствовал себя прескверно, тело ныло от пережитого обморожения, но всё это было не важно. Он, черт возьми, добрался!

С получением Паровых ядер работа закипела с новой, лихорадочной силой. Франц был неумолим в своих прогнозах: до удара стихии оставалось четыре дня.

Угледобытчик теперь напоминал пробудившегося монстра. Огромная машина содрогалась в конвульсиях, выплевывая на мороз горы антрацита, черневшие на фоне девственного снега. Биф шел на риск, оголяя тылы: почти все инженеры были брошены на утепление бараков, лесопилки стонали от нагрузки, а Лазарет фактически остался на самотеке под присмотром неопытных санитаров. Глядя на то, как люди вгрызаются в работу, Биф позволил себе опасную мысль — что «лондонская зараза» отступила. Но он забыл, что загнанный в угол зверь наиболее опасен.

Мятеж вспыхнул на рассвете третьего дня, когда небо над городом было цвета застывшего свинца. Один из стражников, поддавшись агитации Чарли, хладнокровно вогнал нож в горло напарнику и открыл засовы темницы.

Толпа росла пугающе быстро. Вооруженные ломами и тяжелыми гаечными ключами, протестующие двинулись к штабу Бифа. Редких патрульных, пытавшихся воззвать к рассудку, просто втаптывали в ледяную крошку. Гул пятидесяти глоток сливался со свистом ветра. До хижины Бифа оставалось не более пятидесяти шагов, когда путь им преградил человек, которого они никак не ожидали увидеть.

— Так вот, на что вы променяли свою совесть? — Голос прозвучал негромко, но в наступившей тишине он резал лучше скальпеля.

Джон Олбрайт стоял, тяжело опираясь на трость. Лицо его, посеревшее от изнеможения, казалось высеченным из камня. После того как его разбудили, ему потребовалось десять минут мучительной борьбы с собственным телом и добрая порция виски, чтобы заставить окоченевшие мышцы и суставы подчиниться. Но сейчас он стоял прямо, и взгляд его был тверд.

Толпа замерла. Все ждали, что ответит Чарли.

— Глядите-ка, Джон Олбрайт воскрес! — Чарли осклабился, перехватывая увесистый рычаг. — А я-то думал, ты уже пополнил ряды в «Снежной лощине».

— Полагаю, ты очень на это надеялся, — Джон не отвел взгляда. — К чему этот цирк, Чарли?

— Да потому что он клоун! — Голос Бифа раздался из тени дверного проема.

Он вышел на крыльцо, и в ту же секунду из-за сугробов и углов окрестных построек показались стволы ружей и холодный блеск патрульных дубинок. Кольцо стражи замкнулось вокруг бунтовщиков.

— Вы не оставили нам выбора! — выплюнул Чарли, стараясь игнорировать насмешку. — Я не хочу подыхать здесь, Биф. Никто из нас не хочет. Лучшее, что можно сейчас сделать, так это дать нам припасов и отпустить!

Толпа зароптала. Воздух, казалось, наэлектризовался — еще секунда, и начнется бессмысленная кровавая резня. Биф лишь вызывающе ухмыльнулся, но Джон не сводил глаз с Чарли:

— Мы слишком многим пожертвовали, чтобы позволить тебе всё разрушить, — голос Джона окреп. — Я знаю, вы измотаны. Я знаю, что вам до смерти страшно. Но я был там, за стенами города! Не пройдет и дня в пути, как половина из вас замерзнет замертво, другие подохнут от голода, а оставшиеся… оставшиеся будут молить, чтобы смерть поскорее забрала их.

В глазах бунтующих блеснуло сомнение. Они переглядывались, видя перед собой не тирана, а человека, который сам прошел через этот ад. Чарли внезапно разразился хриплым, почти ребяческим смехом. Кто-то за его спиной, скрытый тенью соседа, едва заметно передал ему револьвер. Тяжелый металл скользнул в его ладонь.

— Ты дурак, Олбрайт! — выплюнул Чарли. — Если веришь, что в этой яме есть спасение.

— Довольно! — рявкнул Биф так, что толпа невольно отшатнулась.

Но Джон, игнорируя угрозу, вновь обратился к людям:

— Многие из вас знают меня с первых дней, когда здесь не было ничего, кроме голых скал. Вы строили этот город. Вы были его сердцем. А теперь посмотрите вокруг: здесь сотни людей, которые прибыли совсем недавно. Они поверили нам. Мы стали для них единственной надеждой. Я… я даю вам слово — мы выстоим. Мы справимся все вместе!

В следующий миг Чарли вскинул револьвер. Грохнул выстрел. Лицо Чарли на секунду застыло в удивлении, он начал было поворачиваться к своим сторонникам, но ноги подкосились, и он рухнул в грязный снег. Лесли и стражники не успели даже коснуться прикладов, как еще два выстрела один за другим добили смутьянов, поставив точку в мятеже.

Дрожащей рукой Джон Олбрайт вернул старый кольт 44-го калибра, одолженный у Хэнса, обратно в кобуру. Ствол еще дымился. Джон медленно, превозмогая боль в суставах, подошел к телу Чарли. Покачав головой, он обернулся к толпе и твердо произнес:

— Эти люди сделали свой выбор. Буря на пороге. Теперь выбор за вами: надежда здесь — или смерть в ледяной пустыне?

Напряжение достигло предела. Нервы Джона были натянуты, как струна; он до боли в зубах ждал ответного удара, броска или нового выстрела. Но его не последовало. Американцы первыми бросили топоры в сугробы. Следом за ними остальные начали опускать ломы и гаечные ключи. Железо глухо звякало о лед.

— Отлично, — кивнул Джон, и в его голосе прорезалась сталь. — А теперь — всем вернуться к работе. Мы выиграем эту войну. Обязаны выиграть.

Джон перевел взгляд на Бифа. Его друг изменился. Лицо Бифа превратилось в непроницаемую маску, и Джон, как ни старался, не мог прочитать, что таится в глубине этих глаз.

Биф понимал: пришло время решающего шага. Он заставлял себя заново пересмотреть задачу, стоявшую перед ним, но внутри него шла яростная борьба. Генетическое уважение к закону, унаследованное от предков, воспитание, моральные догмы, которые были у него в крови — всё это кричало против того, что должно было произойти.

И всё же, глядя на остывающее тело Чарли и на темное небо, он отказался от прошлого. Он сделал шаг в новую, жестокую реальность.

Когда наступила ночь, из охранной сторожки выскользнула дюжина теней. Двенадцать человек, закутанных в тяжелые плащи, растворились в морозном тумане. Стоило им миновать круги тусклого света фонарей, как из широких рукавов с сухим металлическим лязгом скользнули отрезки труб и гаечные ключи.

Они работали методично. Без выстрелов, чтобы не будить спящий город. Заходили в каждый намеченный дом, словно вестники смерти. Кое-где из-за тонких стен доносились вскрики и глухой шум борьбы, но они быстро захлебывались, сменяясь зловещей тишиной.

Биф Додсон сидел на обледенелых ступеньках своей хижины. Сцепив пальцы в замок и подперев подбородок, он пристально смотрел в пустоту, туда, где тьма поглощала его вчерашних соратников.

Рассвет четвертого дня не принес облегчения. Небо было цвета грязной ваты, а улицы окутало неестественное безмолвие. В утреннем обращении Биф объявил: город отныне — оплот сильных и верных. Сомнения приравнены к предательству. С теми, кто угрожал единству «нового порядка», уже покончено.

Дверь губернаторской хижины с грохотом распахнулась.

— Ты что такое творишь, мать твою?! — Джон ворвался внутрь, обдавая комнату паром и гневом. — Ты понимаешь, что ты натворил, конченый ты ублюдок?!

По щекам Олбрайта катились слезы, мгновенно замерзая на холоде.

— Я обещал им! Я дал этим людям слово, что всё будет хорошо! Они поверили мне!

Биф медленно поднял голову. В его глазах не было ни ярости, ни раскаяния. Только бездонная усталость человека, который уже переступил черту.

— Я сделал то, что должно, — голос Бифа был сух, как треск льда. — Эти люди подняли вооруженный бунт. Если бы не мой приказ, они бы перерезали нам глотки и, умыкнув провиант, подохли в чертовой Пустоши через милю!

— Но они сдались! Джон ударил кулаком по столу. — Они бросили оружие!

— К черту, Джон! Предавшие однажды — предадут снова. Открой глаза! Они убили Хэмши, они зарезали охранника, они лишили жизни еще пятерых по пути сюда! И они убили бы нас всех, если бы ты их не остановил. Я вырезал нарыв, Олбрайт. Теперь город чист. А те, кто остался, работают вдвое быстрее. У нас нет пайков для лодырей и места для бунтовщиков.

— Когда-то ты был опорой для нас, Биф, — прошептал Джон, и в этом шепоте было больше боли, чем в крике. — Ты дарил надежду. А сейчас… сейчас ты ничем не лучше тех ублюдков, что истязали людей в трущобах Лондона.

На мгновение маска Бифа дрогнула. В глубине его взгляда мелькнуло смятение — призрак прежнего друга. Но он тут же подавил его, собрав волю в железный кулак.

— Дело сделано, Олбрайт. Тебе придется с этим смириться.

Джон осклабился. В этой гримасе не было злости — только бесконечное разочарование.

— А тебе с этим жить. И оглядывайся чаще по сторонам, Биф. Ведь кто знает, за каким углом тебе раскроят башку те, кого ты считаешь «верными»…

Дверь захлопнулась, оставив Бифа в тишине.

Он снова вышел на крыльцо и сел на прежнее место, подперев голову руками. Рядом, словно безмолвное изваяние, устроился его доверенный камердинер Бэйли Милз.

— Я сделал всё, что мог, Бэйли. Надеюсь, этих жертв достаточно, чтобы город уцелел. Надеюсь, они меня простят… А если нет… — Биф замолчал, глядя на темнеющий горизонт. — То это уже не имеет никакого значения.

Бэйли пробурчал что-то нечленораздельное. Биф закрыл глаза, приняв это за согласие. Губернатору больше не требовалось чье-то одобрение. Его вела судьба.

А над городом уже начинал кружиться первый снег грядущей великой бури…