Флэшбэк

1.15 Санта-Ана и в воздухе 24 сентября, пятница

Аэропорт Джона Уэйна находился вне зоны боев, бушевавших вокруг Лос-Анджелеса уже шесть-семь дней. Однако множество военных машин Национальной гвардии и других воинских подразделений постоянно грохотали по 405-му шоссе, которое пересекало территорию аэропорта к северо-востоку от взлетно-посадочной полосы 1L/19R. Аэропорт не использовался для военных перевозок — только для обычных коммерческих фрахтов и порой для пассажирских рейсов. Последние чаще совершались с небольшого аэродрома в округе Ориндж, не входившего в состав Лос-Анджелеса. В последние годы были сняты ограничения по шуму, прежде почти не дававшие взлетать с полосы 19R большим пассажирским лайнерам: те должны были резко набирать высоту и закладывать крутые виражи над Ньюпорт-Бичем.

Вообще-то ни одному самолету Накамуры, выполняющему коммерческий или частный рейс, не разрешалось приземляться в аэропортах Лос-Анджелеса. Но аэропорт Джона Уэйна уже много лет оставался официальным исключением. В этот пятничный вечер курьерский грузовой самолет Накамуры А310/360, переделанный из почтового лайнера «Федерал экспресс», вылетел из Токио, совершил промежуточную остановку на Гавайях, затем приземлился для дозаправки в Лос-Анджелесе и теперь ожидал назначенного на семь вечера отлета в Денвер.

За пять минут до этого времени капитан запросил об изменении плана полета и переносе взлета на восемь часов. Диспетчеры направили запрос в гражданский Лос-Анджелесский центр управления воздушным движением в Палмдейле и во Временный военный центр управления воздушным движением на территории бывшего аэропорта Боба Хоупа в Бёрбанке: на весь срок действия военного положения он стал региональным центром такого рода, и контролировало его Воздушное командование Национальной гвардии Калифорнии. Оба центра дали согласие на часовую задержку. Одновременно стало известно, что над зоной боев, центр которых теперь находился в полусотне миль от аэропорта Джона Уэйна, военные летательные аппараты движутся настолько плотно, а взлеты и посадки в Лос-Анджелесском международном аэропорту настолько часты, что все коммерческие рейсы из аэропорта Джона Уэйна на восток следуют таким маршрутом: на запад над Тихим океаном, потом на северо-запад вдоль побережья до точки разворота около Моро-Бей, и лишь потом — на восток-северо-восток, входя в воздушный коридор на Денвер где-то к северо-востоку от Лас-Вегаса. Всех пилотов предупредили, что расчетную потребность в топливе следует скорректировать.

Экипаж самолета Накамуры также известили, что дальнейшие задержки вылета в эту пятницу невозможны: по закону о чрезвычайном положении аэропорт Джона Уэйна будет закрыт на ночь, с 8.15 вечера по тихоокеанскому летнему времени.

Затри минуты до восьми накамуровский «А310/360» запустил двигатели и начал выруливать к взлетной полосе 19R. Экипаж проверил оба двигателя и запросил окончательного разрешения на взлет, когда неожиданно перед лайнером появилась машина калифорнийской дорожной полиции с мигающими маячками.

Экипаж получил разрешение вырулить на площадку для стоянки, хотя капитана предупредили, что если самолет не поднимется в воздух через пятнадцать минут — даже меньше, — ему придется провести ночь в аэропорту. Двигатели выключать не стали. Подъехала машина наземного обслуживания — старый фордовский электропикап с пассажирским трапом, — и экипаж открыл левую переднюю дверь. Патрульный автомобиль остановился возле самолета, маячки перестали мигать. Из него вышел Ник Боттом и обогнул автомобиль спереди — переброситься парой слов с новоназначенным шефом дорожной полиции Амброузом, сидевшим за рулем.

— Спасибо, шеф, — сказал Ник, пожимая руку широкоплечему полицейскому.

— Для тебя я всегда Дейл. Надеюсь, ты найдешь своего мальчишку.

Полицейский автомобиль удалился с площадки, а Ник осторожно — болели поврежденные ребра с правой стороны — поднялся по трапу.

Тремя часами ранее советник Даити Омура сказал ему:

— Если вы вернетесь в Денвер, Боттом-сан, то умрете.

— Я должен вернуться, Омура-сама.

— Хидэки Сато будет ждать вас в самолете в аэропорту Джона Уэйна, Боттом-сан. Вы окажетесь под его наблюдением на все то короткое время, что вам осталось… если попытаетесь вернуться.

Ник покачал головой и пригубил превосходного односолодового виски, которым угостил его японец.

— Я так не думаю, Омура-сама. Сато сейчас в Вашингтоне с мистером Накамурой. Они должны вернуться в Денвер только в субботу… завтра. Кроме того, этот самолет прилетел из Токио через Гавайи. А мистер Накамура сам сказал мне, что у них нет рейсов на запад из Денвера в аэропорты близ Лос-Анджелеса.

— Сато непременно будет в аэропорту, — прохрипел старик.

— Почему, Омура-сама?

— Потому что если вы не появитесь там, то глава службы безопасности Накамуры, полковник Сато, должен будет нырнуть в лос-анджелесский огненный ад — вторгнувшись в зону моего влияния, Боттом-сан, — и найти вас живым или мертвым. Я неплохо понимаю Хироси Накамуру и могу утверждать это с полной уверенностью. Он сделает все, что в его силах, но не допустит вашего бегства. По крайней мере, сейчас.

Ник только покачал головой, хотя и ощутил холодок внутри.

Один из членов экипажа задраил дверь за Ником, который вошел в роскошно отделанный салон за кабиной пилотов. Вращающиеся кресла у иллюминаторов, мягкие диваны, плоские 3D-экраны высокого разрешения на перегородках — все как на частном самолете миллиардера, только места побольше.

Сато сидел, пристегнувшись, в кожаном кресле у правого борта перед низеньким столиком. Он не поднялся, когда вошел Ник, но жестом пригласил его сесть напротив себя.

Ник осторожно погрузился в кресло лицевой кожи и пристегнулся. Освещение потускнело; лайнер вернулся к началу взлетной полосы и снова проверил двигатели на полном газу. Пилот сказал что-то на японском по интеркому. Громадный самолет понесся по взлетной полосе, поднялся в ночь и заложил крутой вираж влево, выходя на указанный курс над океаном.

Ник посмотрел на свои часы: 8.14 по тихоокеанскому летнему времени.

Самыми опасными были первые двадцать четыре часа, когда Ник добирался до города из маленького аэропорта без диспетчерской. Благополучно выбравшись из района трущоб и полумиллионной толпы бежавших в панике латинов, за которыми следовали бандиты, Ник наконец оказался на тихой улочке в Сан-Марино — неподалеку от Пасадены, в одном из самых элитных районов Лос-Анджелеса.

От захудалого аэропорта Флейбоб до района близ Эхо-парка (к северо-западу от громадного центра временного содержания ДВБ на стадионе «Доджер»), где жил его тесть, было миль пятьдесят. К тому же Ник пробирался не по эстакадным дорогам, а по обычным улицам и переулкам, держась подальше от мест боев и массовой эвакуации. Всего получилось — судя по навигатору на телефоне — больше шестидесяти миль. Извилистый путь Ника пролегал по Онтарио, Клермонту и Помоне, а потом по южной Пасадене. Он подумал, что если шагать пешком, то с таким же успехом можно было выйти из Лас-Вегаса. А потому он первым делом угнал электрический мопед у мальчишки-латина — тот пытался бежать из этого хаоса следом за своей семьей, загрузившейся под завязку в мерин-внедорожник. Ник угнал бы и внедорожник, но отец семейства увидел, как из темноты появился человек с пистолетом, и вдавил в пол педаль газа, извлекая из своей развалины последние амперы. Сын-подросток был выдан на милость человеку с пистолетом.

Махнув «глоком», Ник отогнал плачущего парнишку от мопеда, отвязал и швырнул ему тючок с вещами — мальчик теперь уже ревел в голос — и уехал, нисколько не испытывая вины. Отец с семьей вернутся за парнем, даже если его придется привязать к крыше рядом с остальными пожитками.

Наверное.

Примитивный дисплей показывал, что мопед недавно заряжали и энергии хватит на двести миль. Ник дал задание своему телефону — проложить спокойный маршрут по велосипедным дорожкам до Эхо-парка и получил ответ, что на дорогу уйдет пять с половиной часов. Но Ник знал, что если придется уклоняться от боевиков и бегущих штатских, то потребуются все одиннадцать.

У него не было времени на эту хренотень. Теперь он понимал, что должен был вытащить свой «глок» еще в самолете и заставить труса-летчика приземлиться на каком-нибудь гражданском аэродроме поближе к нужному месту — или, например, на поле для гольфа «Бруксайд» в Пасадене.

Проклиная себя за глупость, Ник уселся на карликовый мопед и сразу же выжал из него максимальную скорость — тридцать миль в час. Электрический мотор мопеда лишь слегка гудел, и казалось, что двухколесная машина едет еще медленнее.

Когда Ник покинул пустое и темное поле аэропорта, то подумал, что весь Лос-Анджелес горит: запад, северо-запад, юго-запад. Десятки вертолетов, принадлежавших военным и телевизионщикам, порхали на фоне оранжевого сияния, точно летучие мыши, слетевшие с охваченной пожаром колокольни. Где-то возле Чино древние бомбардировщики поддержки наземных сил А10 — из состава сил Национальной гвардии — заходили на бомбометание. Через много секунд после крохотных вспышек доносились звуки далеких взрывов.

В первые три часа, пока Ник кружным путем катил на запад, к городу, в него никто не стрелял. В бейсбольной шапочке, натянутой по самые уши, определить его этническую принадлежность, да еще в темноте, было непросто. И потом, что-то в облике взрослого мужчины на подростковом электромопеде — может, колени, торчащие выше руля? — говорило о его полной безобидности.

Хотя уже перевалило за полночь, дороги и улицы были забиты бегущими из города людьми. Ник понял, что наблюдает окончание исхода сотен тысяч латинов из Лос-Анджелеса — в основном из восточной его части. Бежали и те, кто жил здесь многие десятилетия, и орды новых иммигрантов, нахлынувших на север с победной волной реконкисты. Ник лишь мельком видел остатки отрядов Нуэво-Мексико: стайки побитых «хаммеров», продирающихся в ночи сквозь толпы штатских, редкие вертолеты, с ревом пролетающие прямо над дорогой. Бегство их выглядело таким же паническим и дезорганизованным, как и бегство штатских на юг и юго-восток.

Ник дал задание навигатору в телефоне, давным-давно прозванному «Бетти»: постоянно уточнять маршрут, чтобы не оказаться на пути беженцев. Сексуальный голос Бетти шептал у него в наушниках, направлял в проулки Клермонта и Глендоры, на пустые велосипедные дорожки Монровии и Аркадии (взрывы и бои, судя по всему, происходили южнее), по безлюдному кампусу и футбольным полям Ситрус-колледжа. На дорожках мопед чувствовал себя лучше, чем на улицах.

Звезды на небе позади Ника начали меркнуть, растворяясь в наступающей с востока заре, птицы, как обычно, защебетали перед рассветом. Между тем Ник так и не увидел ни одного военного из числа англосаксов — только их самолеты. Проезжая Глен-Эйвен и южное Онтарио, Ник часто видел перестрелки в долине к югу от этих мест. Ему было ясно, что здесь дерутся военизированные отряды Арийского братства, мотоциклетные шайки, вьетнамские и китайские банды из западных и северных районов, малхолландские наемники в бронированных джипах и тысячи мародеров с юга Центрального Лос-Анджелеса, чьи родители и деды сорока годами ранее, видно, неплохо повеселились на углу Флоренс и Норманди.[111] Леонард поведал дочери эту историю когда-тошних беспорядков, а Дара, которая назвала ту вспышку насилия «началом новой эры», пересказала ее Нику.

Бандиты терроризировали и грабили последних беженцев, но Ник понимал, что их основная цель — сжечь все к югу от шоссе Венчура и к северу от шоссе Санта-Ана. Похоже было, что они добьются своего.

Ник взял с собой две бутылки с водой и столько пищевых плиток, сколько влезло в карманы его куртки. Теперь, двигаясь на запад, он жевал плитки и запивал их. Когда он добрался до Сан-Марино, толпы беженцев исчезли, редкие полицейские и военные англосаксы встречались только на главных дорогах и въездах на шоссе. Дальше Ник двинулся на запад параллельно бульвару Калифорния, так что по левую руку от него был Хантингтонский ботанический сад. Петляя по велосипедным дорожкам и боковым улочкам, выбранным Бетти, Ник видел элитные кварталы, погруженные в полную темноту, — видимо, из-за отключения электричества. Он поздравил себя с тем, что худшее позади. Казалось, гора свалилась с плеч.

В предрассветной мгле прозвучало несколько выстрелов. Одна пуля пробила Нику левую голень, вторая попала в двигатель мопеда. Ник уронил его на бок, затем откатился к канаве и ряду мусорных бачков. Протрещали еще пять-шесть выстрелов. Ник на четвереньках припустил в темный проулок, пробежал полквартала, зная, что оставляет за собой кровавый след, и присел за еще одним мусорным бачком, чтобы осмотреть рану.

Пуля содрала большой кусок кожи и немного мяса, хотя мышцу практически не задела. Но болело адски. Ник задрал брючину, перевязал ногу чистым платком и стал ждать среди мрака с «глоком» в руке, надеясь, что это был случайный выстрел. Если же нападавшим зачем-то понадобился мопед, они не придут в восторг, увидев, что машина повреждена.

Но удача не улыбнулась ему. Они преследовали его следующие полчаса.

Их было трое: крупный, с идиотским голосом, — Ник назвал его про себя лайнбекером; тощий, с винтовкой, постарше первого, которого Ник прозвал квортербеком,[112] потому что он командовал остальными; и мальчишка с сальными волосами — «Билли», так как он напомнил Нику Билли Клэнтона из «Перестрелки в О. К. Коррал» в исполнении молодого Денниса Хоппера.[113]

Ник похромал на юг через палисадники, перебегая от дерева к дереву, от стены к стене. Три стрелка преследовали его по пятам, дружно стреляя, когда он петлял по Орландо-роуд. Наконец Ник перепрыгнул через невысокий забор и оказался в стодвадцатиакровом ботаническом саду. У каждого из преследователей был рюкзак, набитый патронами, и они, похоже, собирались израсходовать все боеприпасы.

Ник понятия не имел, что этим идиотам нужно от него… прикончить — это понятно, но что еще? Скорее всего, решил он, эти трое штатских, пока в Лос-Анджелесе бушуют беспорядки, играют в ковбоев, шляются ночами по восточным районам ради удовольствия пристрелить кого-нибудь. И у них явно выработалась наркотическая зависимость от убийств. Других причин для того, чтобы стрелять в незнакомца в тихом Сан-Марино, Ник не видел.

Он попросил Бетти вывести карту ботанического сада. Лет пять назад он заходил сюда с тестем, которому понадобилось что-то в здешней библиотеке. Тогда Ник привез в Лос-Анджелес Вэла и сам остался на неделю. Он мог пройти к библиотеке, но это историческое здание находилось в самом центре обширной территории, где леса перемежались с цветочными лугами, классическими японскими садами и полянами. В здании могли оказаться охранники, но Ник не хотел втягивать их в это дело.

Стрелки пользовались портативными рациями, но еще и перекрикивались, находя это отличным развлечением: они явно выпили или накурились. Ник быстро понял, что им не очень нравится преследовать кого-то среди вылизанных лесков и лугов: вероятно, большую часть недели они охотились на людей в чисто городских районах. Но и самому Нику тоже не очень нравилось убегать среди деревьев. Он бы предпочел улочку.

Он быстро понял, что преследователи шумят и палят наугад, пытаясь отогнать его влево, к Оксфорд-роуд, — восточной границе сада. Ник не хотел возвращаться на восток. У него были дела на западе и юге.

Теперь светало уже всерьез. Нужно было поскорее кончать с этим.

Ник вышел на полянку, посреди которой стоял круглый мавзолей с дорическими колоннами, и со всей возможной быстротой прохромал по открытому пространству, но преследователи успели сделать два выстрела. Одна пуля вырвала кусок из куртки, но Ник уже оказался между деревьев. Он остановился, чтобы перевести дыхание. Судя по вспышкам выстрелов, охотники находились прямо напротив него, по другую сторону поляны.

— Что вам от меня нужно? — крикнул он.

— Все, что у тебя есть, приятель, — прокричал в ответ один.

Остальные засмеялись.

— Давайте встретимся в середине и уладим это, — предложил Ник, после чего пригнулся и со всех ног побежал по густому подлеску, теперь уже не от стрелков, а к ним, огибая поляну с запада. Всего в нескольких метрах к северу проходила парковая дорога, и Ник знал, что эта троица, пытаясь обойти его, тоже будет по возможности искать прикрытие.

Приблизившись к западной стороне круглой полянки, Ник остановился, встал на колени и загнал в пистолет полную обойму. Затем он присел на корточки и, стараясь действовать бесшумно, перевел первый патрон в патронник.

Все трое, пригибаясь, тихо выбрались на поляну. Они двигались слишком быстро, чтобы прицельно стрелять по всем сразу. Исходя из того, что перед ним любители — неважно, сколько народу они убили за последние дни, — Ник крикнул:

— Эй!

Солдаты, наемники или профессиональные киллеры продолжили бы движение и бросились врассыпную. Но эти любители замерли, развернулись и открыли огонь. Даже у квортербека в правой руке был пистолет — в левой он держал винтовку, — и он тоже принялся стрелять.

Две пули попали Нику в нижнюю часть туловища: кевларовый жилет остался цел, но несколько ребер треснули. От выстрела он развернулся; дыхание перехватило. Ник встал на колено, в положение для стрельбы, не обращая внимания на пули, срезавшие ветки над его головой, и выстрелил восемь раз.

Все трое рухнули на землю. Минуту спустя, видя в растущем свете дня, что его преследователи неподвижны, он боком двинулся к ним, держа нацеленный на противников пистолет обеими руками.

В громадного лайнбекера он почему-то попал только раз — но зато в грудь, прямо в сердце. Кровь струилась изо рта, ушей и глаз громилы. Он умер еще до того, как упал. Квортербеку достались две пули в туловище, но дело сделала третья: на лице, напоминавшем морду хорька, зияло круглое бескровное отверстие. «Билли Клэнтон» тоже получил три пули, но остался жив, корчась и сгибаясь от боли.

Ник отправил ногой в кусты все оружие, которое увидел, и присел над мальчишкой.

— Помогите мне, мистер, пожалуйста, помогите, так больно, господи, господи Иисусе, как больно… пожалуйста, помогите мне, ради Христа, мистер, пожалуйста…

Ник осмотрел раны. Каждая по отдельности не была смертельной, но без медицинской помощи парню грозила скорая смерть от кровопотери. Ник точно знал, что в Калифорнийском технологическом институте — в несколько кварталах к северо-западу от парка — есть медицинский пункт.

— Где твоя машина? — спросил Ник, наклоняясь к самому лицу и шипя прямо в ухо парня. — Где ключи от твоей машины?

Мантра мольбы и боли прервалась, и парень скосил на Ника глаза. Как большинство молодых американцев, мальчишка никогда не ощущал сильной боли дольше чем две-три минуты подряд. Он хотел таблетку, укол, внутривенное, чтобы избавиться от боли… и немедленно.

— Вы… мне поможете? Я не хотел идти на дело, да. Это Дин предложил. Я не хотел…

— Где машина? — прошептал Ник. — Где ключи? Медпункт в нескольких минутах езды. Тащить туда я тебя не могу.

Парень кивнул, потом отрыгнул кровью, отчего пришел в ужас и, плача, залепетал сквозь стоны.

Синий «ниссан-менло-парк» Дина стоял на Лэндор-лейн, в полуквартале от того места, где они стреляли в Ника. Они все были из Алтадены, да, обычные ребята, и просто возвращались домой, погуляв немного в восточном Лос-Анджелесе, на этой неделе все так развлекаются, и когда увидели мопед, Дин сказал, вот еще один на закуску, но…

— Ключи! — прошипел Ник.

— У Дина… У Дина в кармане… У Дина… в переднем кармане, кажется… помогите, бога ради, мистер, мне так больно.

Ник решил, что Дин — это квортербек, и нашел в его переднем кармане ключи с ниссановским брелоком. Кроме того, Ник проверил карманы убитого лайнбекера и корчащегося мальчишки, который все стонал, потом проверил все три рюкзака. Там нашлись только патроны, бумажники, карточки и немного наличности. Он взял деньги и НИКК Дина.

Расстегнув рубашку, Ник проверил пуленепробиваемый жилет с правой стороны. Кевлар остановил обе пули, но ребра явно были повреждены. Стараясь делать неторопливые, глубокие вдохи, он снова застегнул рубашку. Рана на левой ноге наконец перестала кровоточить, но импровизированная повязка из платка пропиталась кровью. Отдирать ее потом, когда образуется корка, будет адски мучительно.

— Пожалуйста… мистер… вы обещали… обещали… мне так больно… вы обещали.

Ник склонился над раненым парнем и решил, что тот не очень похож на молодого Денниса Хоппера. А на Вэла и вовсе не похож.

— Вы обещали…

Он мог найти и пригнать сюда машину Дина, погрузить раненого и попытаться найти медпункт, прежде чем парень истечет кровью. Или показать своему несостоявшемуся убийце, как добираться до Хантингтонской библиотеки и велеть ползти туда. Правда, по дороге тот мог умереть от потери крови.

В любом из этих вариантов он оставлял в живых свидетеля, способного описать полицейским и Ника, и «ниссан», — если только копы еще что-то значили в этой части Лос-Анджелеса. Это увеличивало вероятность задержания Ника и уменьшало его шансы найти Вэла.

«Если собираешься убить незнакомого человека ради удовольствия, — подумал Ник, — готовься к последствиям».

В ту секунду он не был полностью уверен, кого имеет в виду: стонущего перед ним мальчишку или Вэла, будто бы участвовавшего в нападении на Омуру. Разница заключалась в том, что у Вэла, пусть он и отказался от фамилии отца, была ДНК Ника, а в жилах его текла отцовская кровь.

Ник левой рукой загородил лицо и глаза от брызгов крови и мозгов, затем поднес «глок» к голове парня, чьи глаза расширились. Между дулом и бледным лбом оставалось три дюйма. Ник нажал на спуск.

«Менло» стоял там, где сказал парень. Бетти прошептала, что осталось меньше двенадцати миль пути, даже если не ехать по Пасаденскому шоссе, а двинуться по Монтеррей-роуд до Норт-Фигероа-стрит. Навигатор «ниссана» подтвердил это. Впереди могли встретиться блокпосты, но, так или иначе, через полчаса он будет возле Леонардова дома.

Когда самолет наконец взял курс на восток, хорошенькая стюардесса в кимоно вышла в салон из пилотской кабины, и Сато спросил:

— Хотите есть или пить, Боттом-сан?

Ник отрицательно покачал головой. Стюардесса приняла заказ Сато: тако-су, затем тунец с перцем, суномоно — гигант специально подчеркнул, что хочет к нему соус пондзу и майонез-васаби — и жаренный на гриле кальмар с соево-имбирным соусом. Еще он заказал набэяки-удон, но без яйца-пашот. И сакэ.

Когда стюардесса повернулась к Нику и поклонилась с безмолвным вопросом — не передумал ли он и не закажет ли чего-нибудь? — Ник сказал:

— Да. Мне тоже сакэ.

Женщина ушла, и Сато спросил:

— Вам не нужна медицинская помощь, Боттом-сан? У одного из членов экипажа есть военно-медицинская подготовка, необходимое оборудование и лекарства.

Ник снова покачал головой.

— Всего несколько царапин, и ребра повреждены. Мне их перевязали.

Несколько минут они летели молча. Два двигателя были такими тихими, что в салон почти не проникало шума. Единственным признаком их работы была слабая вибрация, передававшаяся на пол и ручки кожаного кресла. Ник почти задремал, когда раздался голос Сато:

— Вы не нашли своего сына, Боттом-сан?

— Нет, не нашел.

— И нет никаких сведений о том, где он?

Ник пожал плечами.

— Что вы здесь делаете, Сато? Ведь вы до завтрашнего дня должны были оставаться в Вашингтоне, с мистером Накамурой.

Шеф службы безопасности — или профессиональный убийца? — проворчал:

— Накамура-сама возвращается в Денвер завтра. Но сегодня у компании открылся рейс в аэропорт Джона Уэйна, и он предложил мне вылететь сюда, чтобы вы гарантированно попали на самолет.

— А если бы я не появился? — спросил Ник. Он ясно понимал, что никто не обыскивал его и что на его левом бедре висит полностью заряженный «глок».

Сато неловко пожал плечами.

— Я бы связался с властями и стал выяснять вашу судьбу, Боттом-сан. Начал бы с помощника шефа полиции Амброуза, которого вы упоминали в Денвере. Или как там вы сказали на аэродроме — шефа Амброуза?

— Получил повышение, — объяснил Ник. Даже разговор причинял боль, хотя ребра ему плотно перевязали. — У прежнего шефа случился инфаркт на третий день беспорядков и боев в Лос-Анджелесе. Дейл получил временное боевое повышение.

— Но ваш друг из Калифорнийской дорожной полиции не помог вам в поисках сына?

И снова Ник отрицательно покачал головой. Три хорошенькие стюардессы принесли еду восхитительного вида. Ник не понимал толком, почему ничего не заказал: он не ел уже больше десяти часов, а в денверском аэропорту они приземлятся после полуночи по местному времени. Даже вечерний кафетерий в кондоминиуме закроется ко времени его приезда.

При виде расставленной перед Сато еды у Ника начала выделяться слюна, а от запаха набэяки-удона заурчало в животе. Он глотнул сакэ, с трудом поднялся и спросил:

— Где здесь туалет?

В перегородке между салоном и кабиной пилотов было две двери. Стюардессы входили через правую. Сато показал на левую.

Несколько минут спустя Ник стоял перед широким зеркалом. Туалет был втрое больше ванной в его боксе, здесь имелись ванна и душ. Человек, смотревший на Ника из зеркала, контрастировал с изнеженной роскошью этого места. Рубашка его была порвана и окровавлена, а рыжевато-коричневая куртка и брюки залеплены грязью. Под рваной левой брючиной виднелись окровавленные бинты. На скуле и правом виске появились новые царапины. В казармах калифорнийской дорожной полиции Нику наложили девять швов на правую щеку, так что он слегка походил на Франкенштейна. Там же его отскребли и отмыли, пусть и не совсем до конца. Теперь Ник еще раз тщательно помылся и вытерся мягким ручным полотенцем — осторожно, словно не хотел оставлять на нем крови и грязи.

Ник вытащил «глок» из левосторонней кобуры, убедился, что пистолет снят с предохранителя и в патроннике есть патрон, потом сунул увесистое оружие обратно. Если Омура-сама не ошибался — а Ник верил ему, — то Сато провожал его домой, чтобы там привести в исполнение смертный приговор, причем безотлагательно: завтра днем или вечером, когда Накамура вернется на свою горную виллу в Денвере.

Но у Ника оставался его пистолет. Что это — упущение? Или проверка?

Так или иначе, девятимиллиметровый «глок» был реальностью, и Ник мог им воспользоваться. Вот только как? Выхватить оружие, пристрелить Сато, а потом перебегать от одной висящей кислородной маски к другой, пока он не доберется до кабины и не потребует, чтобы его доставили…

Куда? В этом полушарии не осталось ни одной страны, которая не заключила бы договора об экстрадиции с Новой Японией.

А что, если Вэл добрался до Денвера и ждет его там?

Но все это были абстрактные рассуждения. Ник знал, что дверь в пилотскую кабину выдержит несколько выстрелов из гранатомета и не подастся ни на миллиметр. Экипаж почти наверняка вооружен, но им и стрелять не понадобится. Нужно будет только держать высоту полета (если несколько пуль из «глока», прошедшие через Сато или нет, нарушат герметичность самолета) и перекрыть доступ кислорода в тот отсек, где находится Ник. Конечно, они могут это сделать и без разгерметизации от шальной пули. Ник тряхнул головой и уставился на человека в зеркале — очень худого, чуть ли не изможденного, по стандартам последних пяти лет его жизни. А еще сильно помятого. Он слишком устал. Слишком много недосыпа. Голова работала с трудом.

Когда он вернулся, на столике перед его сиденьем обнаружились несколько маленьких тарелочек с едой и стаканчик с сакэ — снова полный.

— Эта еда слишком хороша, и я взял на себя смелость, Боттом-сан, — прохрипел Сато. — Лично я не люблю яйца-пашот с лапшой в набэяки-удоне, хотя большинству это нравится. Я попросил принести их вам. Ломтики вареного осьминога в тако-су приправлены бледно-зелеными огурцами, выдержанными в соусе пондзу, посыпаны семенами сезама и ломтиками лука-шалота и политы майонезом-васаби. Уверен, вам понравится: у соуса приятный цитрусовый вкус с дымком, прекрасно дополняющий вкус осьминога. Почему вы улыбаетесь, Боттом-сан?

— Да так, ерунда, — ответил Ник, хотя был готов расхохотаться при виде Сато в роли усердного метрдотеля. — Наверно, я голоднее, чем мне показалось вначале, Сато-сан. Спасибо.

Сато коротко кивнул.

— Тунец с перцем и суномоно с той же приправой — пондзу и майонез-васаби, — сказал он. — Черный тунец с перцем, чуть подрумяненный и нарезанный тонкими ломтиками, — мое любимое блюдо. Надеюсь, вам понравится, Боттом-сан.

— Наверняка понравится, Сато-сан, — сказал Ник. Он все еще стоял и только теперь понял, что свои «спасибо» сопровождает поклонами. Причем довольно низкими.

Сато издал ответный хрип, и Ник уселся в свое кресло, невольно застонав от боли в ребрах. От запаха бульона и другой еды у него появились слезы на глазах.

Таких людей, как Галина Кшесинская, она же Галина Сью Койн, Ник допрашивал много раз: иногда — в качестве словоохотливых свидетелей, но чаще — в качестве преступников или сообщников. В любой из этих ролей Галина Кшесинская подходила под одно и то же клиническое описание: злобный нарциссист.

— Ко мне уже несколько дней никто не заходил, — сказала она. Глаза ее напоминали маленькие бледные устрицы, спрятанные под несколькими слоями косметики; Ник решил, что ее пластического хирурга нужно арестовать и предать пытке за преступления против человечества. — Я начала думать, — продолжила женщина средних лет, вдыхая дым безникотиновой сигареты в перламутровом мундштуке, — что полиция потеряла интерес к этому делу.

«С чего бы это? Неужели только из-за того, что мир в этом месте пылает?» — подумал Ник, потом сильно тряхнул головой.

— Нет-нет, миссис Кшесинская, дело совсем не закрыто, мы крайне заинтересованы в том, чтобы поймать преступника или преступников, убивших вашего сына… позвольте еще раз выразить глубочайшие соболезнования в связи с его смертью.

Женщина опустила глаза и на минуту погрузилась в театральное молчание.

— Да-а-а, — протянула она наконец и тяжело вздохнула, изображая душевную боль. — Бедняжка Уильям…

Какие бы отношения ни связывали Галину с сыном, ее траур по Билли не продлился и недели. Она явно наслаждалась вниманием со стороны прессы и полиции и считала его недостаточным. Сегодня она то ли напилась, то ли накурилась, а может, сделала и то и другое. Ее несильный акцент и сильно неразборчивая речь заставляли Ника напрягаться, чтобы воспринимать слова.

Ник первым делом помахал перед нею своим именным значком частного детектива: если она знала настоящую фамилию Вэла, легенда Ника рассыпалась в пух и прах. Но миссис Кшесинская не обратила на это внимания. Нику показалось, что она уже несколько лет не обращает внимания на многое, в том числе на недавно погибшего сына.

— Выговорили, что ваш сын Уильям незадолго до… гм… инцидента в Диснеевском центре дал пистолет вот этому парню, затем пропавшему: Вэлу Фоксу, которого мы разыскиваем.

Перед Ником лежала маленькая записная книжка, а в руке он наготове держал авторучку. Но пока он записал своим мелким полицейским почерком только одну фразу: «От нее плохо пахнет».

— О да, детектив… гмм… Ботам, Уильям недавно говорил мне об этом. Да.

«И ты не сообщила в полицию, что твой сыночек раздает оружие кому попало?» — подумал Ник.

Он не стал поправлять женщину, когда та неправильно произнесла его фамилию, и принялся тщательно формулировать следующий вопрос, но миссис Кшесинская опередила его.

— Понимаете, детектив, мой Уильям всегда был озабочен безопасностью — моей, своих приятелей, всех вообще… В этом городе опасно жить, детектив! Посмотрите в окно!

— Да, мэм. Вы не помните, что за пистолет ваш сын дал этому парню — Фоксу?

— Да-да, другие полицейские спрашивали об этом. Поговорите с ними. Кажется, начинается с буквы «Б».

— «Браунинг»? — попробовал уточнить Ник. — «Бауэр», «брен», «беретта»?

— Вот-вот, последнее. «Беретта». Красивое название. Не хотите немного выпить, детектив? Я всегда позволяю себе чуточку днем, особенно в эти ужасные дни, после того как Уильяма…

Женщина грозила раствориться в слезах.

— Нет, спасибо, — поспешно отказался Ник. — Но если вы хотите, бога ради. Я понимаю, как вам тяжело.

Он не стал напоминать ей, что сейчас всего десять утра.

Миссис Кшесинская налила себе из нескольких бутылок и взболтала со всей серьезностью привычного к выпивке человека.

— Вы уверены, что не хотите присоединиться ко мне, детектив? Тут хватит…

— А вы, случайно, не видели эту «беретту», миссис Кшесинская?

— Что? Нет-нет. Конечно нет. — Держа в руке высокий стакан, она вернулась в свое любимое кресло. — Но Уильям говорил о ней. Он делился со мной всем. И вот он сказал, что этот его приятель Хэл…

— Вэл, — поправил Ник.

— Неважно. Он сказал, что этот его приятель принадлежал к их маленькой компании, компании маленьких мальчиков, но по-настоящему в команду не входил.

— Это почему? — осторожно спросил Ник.

— Ну, всякие там мелочи… например, этот мальчик не пробовал того же, что остальные.

— Не пробовал?

— Ну да, секса и тому подобного. Ведь все мальчики делают это?

— Вы говорите о сексе с девушками, миссис Кшесинская?

— Конечно, я говорю о девушках! — прокричала грузная женщина с лицом, выглядевшим как роспись по обожженной глине. Слова Ника взбесили ее. — Уильям никогда бы… ни за что…

— Значит, вы хотите сказать, что этот самый Вэл Фокс не принимал участия, когда ша… когда эта компания Уильяма занималась сексом с одной или несколькими девушками?

— Да, именно, — с чопорным видом сказала миссис Кшесинская, все еще не успокоившись.

Ник записал себе в блокнот: «групповое изнасилование». Уже шесть лет назад, когда он служил в полиции, флэшбанды почти всегда начинали с группового изнасилования, часто выбирая совсем молоденьких девочек. А потом подонки флэшбэчили на это, снова и снова. Затем начинался следующий этап: издевательства над ребятами помладше, или пьяницами, или другими флэшбэкерами. Потом — чаще всего — они переходили к убийствам. Или к жестоким изнасилованиям, которые заканчивались убийством. Это считалось лучшим вариантом для флэшбэка. Два по цене одного.

— Значит, этот парень — Вэл — не флэшбэчил на эти… пробы? — спросил Ник.

— Именно так, — подтвердила миссис Кшесинская, изо всех сил стараясь не глотать слова. — Уильям говорил мне, что этому парню не хватало мужества, не хватало дружеской солидарности, чтобы присоединиться к другим и заново переживать все это как часть э-э-э… обряда посвящения.

— И что, по словам Уильяма, он делал, когда остальные пробовали это?

— Ну, отнекивался под разными предлогами, — невнятно проговорила она, взмахнула руками и попыталась закурить настоящую сигарету, со злостью выкинув безникотиновую. — Стоял на атасе. Уильям говорил, что ему всегда не хватало смелости и он стоял в стороне — говорил, что будет охранять остальных. Такая вот ерунда. Он не был настоящим другом Уильяма, хотя мой дорогой мальчик столько для него делал. Делал ему чудесные подарки.

Женщина подняла взгляд на Ника. Серые в крапинках глаза среди лужиц косметики попытались сфокусироваться на собеседнике. На ум ему снова пришли устрицы, извлеченные из ракушки.

— Но если он и в самом деле убил моего сына, значит, они явно… явно, да… явно не были друзьями. Этот Хэл Фокс, видимо, всегда собирался предать и убить Уильяма.

Она глубоко затянулась и задержала в себе дым, потом выдохнула его через нос.

— Есть у вас соображения насчет того, где можно найти этого парня? — спросил Ник.

— Ничего нового — только то, что я уже сказала вашим коллегам, детектив… Как вы сказали — Бетам? Ник Бетам?

— Да, мэм.

Ник уже проверил различные эстакады и другие возможные места обитания флэшбанд, о которых миссис Кшесинская говорила полицейским. Добраться туда было нелегко: квартал, где располагалось жилище Леонарда, оказался разрушен, а потом сожжен во время боев. Арийские братья — несколько сотен человек — подорвали стены Центра временного содержания ДВС на стадионе «Доджер», и всю округу наводнили новые сотни террористов, киллеров и самозваных джихадистов. На этой неделе времяпрепровождение в районе Чавес-Равин было небезопасным занятием.

Проверяя ливневку, в том числе под Диснеевским центром, где разыгралась криминальная трагедия, Ник также столкнулся со множеством неприятных неожиданностей. Но не встретил ничего, что указывало бы на местонахождение Вэла.

Он оставил курящую, пьющую, рыдающую и икающую Галину Кшесинскую-Койн. Следствие о нападении на советника Омуру было прекращено — не только из-за текущих событий, но и по просьбе самого Омуры, — и вряд ли миссис Кшесинскую ждали новые визиты официальных лиц. По крайней мере, так Ник думал, выходя из ее дома. Но спустя какое-то время ее соседи, наверное, пожалуются на жуткий запах. Патрульные полицейские войдут в квартиру Галины Кшесинской и обнаружат труп хозяйки.

— Хотите еще тунца с перцем, Боттом-сан? А может, суномоно, набэяки-удон, тако-су? — предложил Сато. — Или сакэ?

— Нет-нет, — ответил Ник. — Спасибо, нет, особенно за сакэ. Я и так уже много выпил.

Он был немного пьян и хотел сразу же после посадки, до которой оставалось час-полтора, отправиться домой и улечься в постель. Однако он не знал, что на уме у Сато.

— Сато-сан, скажите еще раз, когда я увижу мистера Накамуру?

— Я же вам говорил, что мистер Накамура должен вернуться в Денвер завтра вечером. Мистер Накамура будет ждать вас сразу же после своего прибытия. Он горит желанием вас выслушать.

«Услышать имя убийцы Кэйго Накамуры, — подумал Ник. — Если я к тому времени не буду его знать, меня можно пускать в расход. А если буду, то тем более».

— Я взял с собой вот это, — сказал Сато и положил на стол рядом с Ником — стюардессы в кимоно уже все убрали — нейлоновый мешочек.

Ник осторожно расстегнул молнию. Десять ампул флэшбэка в поролоне, из них четыре явно многочасовые.

— Спасибо, — поблагодарил он, застегнул молнию и положил мешочек на ковер, себе под ноги.

Семь долгих дней и ночей он не прибегал к флэшбэку, но теперь, глядя на ампулы, не ощутил привычной за последние шесть лет эйфории. Даже наоборот: при мысли о том, как он вдохнет наркотик и погрузится в сон, к горлу подступила тошнота.

— Сато, — негромко сказал он, — люди, которых интервьюировал Кэйго, говорят, что он спрашивал об Эф-два… флэшбэке-два. Это старая легенда. А есть какое-нибудь движение?

— Движение?

— Происходит ли с флэшбэком-два что-нибудь такое, о чем я не знаю?

Сато покачал головой в своей обычной манере, двигая больше плечами и всей верхней частью тела, а не шеей.

— Ходят слухи, Боттом-сан, что этот Эф-два в последние месяцы продавался на улицах Нью-Йорка и Атланты, штат Джорджия. Но насколько мне известно, это всего лишь слухи. О появлении наркотика, позволяющего фантазии, слухи ходят постоянно.

— Ну да.

Если бы это оказалось правдой, то Ф-2 через неделю после появления уже продавали бы повсеместно на всей территории, которая осталась у Штатов. Народ, погружавшийся с помощью флэшбэка в свое прошлое, созрел и для его новой разновидности — наркотика фантазий. Флэшбэк-два пока оставался мифом. Отчасти Ник сожалел об этом. Отчасти… это сбивало его с толку.

И еще он очень устал. Не нужно было пить сакэ.

Ник посмотрел в иллюминатор. Самолет уже вышел из зоны облачности, и теперь в пяти милях внизу географической картой простиралась западная часть страны, подсвеченная звездами и луной. Когда Ник в молодости летал на самолетах, созвездия огней — малые города, рассыпанные даже по этим бесплодным землям, — были куда многочисленнее. Теперь эти созвездия исчезли: маленькие города на западе и повсеместно в Штатах пали жертвой экономики и новых реалий. Раньше считалось, что в небольших городах лучше переживать катаклизмы, но они оказались уязвимее больших. Глядя вниз, на беспросветный мрак, Ник представлял себе миллионы людей, которые за последние пятнадцать лет побросали свои города, теперь темные и безмолвные. В больших городах, пусть они и приходили в упадок, у этих миллионов бездомных появлялся хоть какой-то шанс на выживание.

Он задремал, глядя, как под ними простирается растрепанное серое покрывало — Запад с его каньонами, горами и пустынями.

— Почему вы его задержали? — спросил Ник у шефа дорожной полиции Амброуза, когда старый друг и ученик его отца повел Ника мимо переполненных камер в камеру-одиночку.

— Его отца и деда убили вскоре после начала беспорядков, — пояснил Амброуз, открывая дверь. Он помедлил, желая договорить, прежде чем отопрет. — Они явно не стали случайной жертвой стычек, а были убиты целенаправленно… по крайней мере, Роберто убежден в этом… Отряд реконкисты из Калвер-Сити, в котором он состоял, оказался отрезан от остальных. Роберто знал наверняка, что если бы он сдался Национальной гвардии, властям штата или какой-нибудь наемной армии из Малхолланда, Беверли-Хиллз и так далее, то казнили бы и его. Поэтому он и немногие из уцелевших бойцов его части нашли полицейского и сдались ему. И Роберто доставили сюда, в глендейлские казармы Южного отделения.

Угнанный Ником «менло» стоял на парковке для посетителей (ограда плюс колючая лента) перед управлением полиции на Норт-Сентрал-авеню. Ник надеялся, что никто из полицейских не станет проверять номера.

— По-твоему, он станет говорить со мной? — спросил Ник.

— Сейчас узнаем, — сказал Дейл Амброуз и распахнул дверь.

Металлическая клетушка в центре камеры произвела на Ника странное впечатление. Амброуз кивнул и вышел.

Они остались вдвоем с молодым человеком — лет тридцати, прикинул Ник. Правда, в дальнем углу просторного помещения под потолком открыто висела видеокамера. Заключенный и его гость сели на кушетки друг против друга.

— Меня зовут Роберто Эмилио Фернандес-и-Фигероа, — громко представился молодой человек. — Кто-то на прошлой неделе убил моего деда, дона Эмилио Габриэля Фернандеса-и-Фигероа, и моего отца, Эдуардо Данте Фернандеса-и-Фигероа. Эти убийцы вскоре доберутся и до меня, мистер Боттом. Спрашивайте, что вам нужно, и я попробую вам помочь… если мне не придется бесчестить свое имя или доносить на родственников и товарищей.

— Я всего лишь ищу своего сына, — сказал Ник. — Но вы уверены, что вашего деда и отца убили специально? Неделька-то выдалась безумная.

На лице Роберто появилась едва заметная улыбка. Он сохранял былую красоту даже сейчас, хотя нос у него был сломан, а правая часть лица превратилась в кровавое месиво.

— Уверен, мистер Боттом. Мой дед знал об одной попытке убийства, назначенного на утро того дня, когда начались бои. Это была ракетная атака с беспилотника «Большой белый коршун». Тогда он сумел принять меры. Но потом деда и отца убили два разных киллера из нашей же организации, очевидно подкупленные людьми калифорнийского советника Омуры. После гибели моего отца и отца моего отца реконкиста осталась без вождей, и вскоре удача повернулась к нам спиной.

Нику нечего было возразить на это. Он показал задержанному фотографии Вэла и Леонарда.

— Говорят, мой зять был знаком с вашим дедом, — негромко произнес он.

— Да, я слышал об их субботних шахматных партиях в Эхо-парке, — сказал Роберто. Затем на его лицо вернулась улыбка — несмотря на обширные синяки вокруг рта.

— Я пытаюсь выяснить, жив ли мой мальчик, сеньор Фернандес-и-Фигероа. И я решил, что он вместе с моим тестем мог спастись единственным образом: обратившись за помощью к вашему деду. Если это случилось, то перед самым началом боев. Надеюсь, что вам известно, уехали мой сын и тесть на одном из ваших пятничных конвоев или нет.

Роберто неторопливо кивнул.

— Я не видел ни вашего сына, ни его деда, мистер Боттом. Но мой отец и в самом деле говорил, что «старый партнер по шахматам» дедушки Эмилио навещал его незадолго до начала боев.

Вполне вероятно, что ваш сын и его дед пытались вырваться из города на конвое из трейлеров или по железной дороге. Эти виды транспорта пользовались покровительством и защитой со стороны моей семьи.

— И это произошло в пятницу, семнадцатого сентября? — спросил Ник. — Мальчика и его деда взяли на поезд или конвой? Вы знаете что-нибудь об этом?

— Нет, не знаю — Роберто печально покачал головой. Даже такое слабое движение, как решил Ник, должно было причинять ему боль. — К сожалению, та пятница оказалась слишком кровавым днем. Все перепуталось… отец так и не сказал мне, зачем ваш тесть приходил к дедушке Эмилио. Lo siento mucho,[114] сеньор Боттом.

Оба встали, преодолевая боль, двигаясь медленно, словно ожидали исполнения смертного приговора, и обменялись рукопожатием.

— Желаю удачи, сеньор Роберто Эмилио Фернандес-и-Фигероа. Я и вправду надеюсь, что у вас все изменится к лучшему, невзирая на ваши страхи.

Роберто горько покачал головой, но сказал:

— И вам удачи, сеньор Боттом. Буду молиться, чтобы ваши сын и тесть оказались живы и вы все поскорее воссоединились. В крайнем случае, надо верить, что мы воссоединимся с родными в другой жизни.

Ника обуревали странные чувства, когда он, закончив разговор с Дейлом Амброузом, покинул арестантскую, сел в «ниссан» и уехал оттуда к чертовой матери.

Он дернулся и пробудился. Сато громко храпел, сидя в кресле по другую сторону стола. Огромные руки японца были сложены на груди. Ник знал, что стоит ему издать малейший звук, как шеф службы безопасности тут же проснется.

Ник посмотрел на часы, не шевельнув ни рукой, ни туловищем. Если время полета, которое называл Сато со слов пилота, оставалось все тем же, посадка в Денвере ожидалась минут через тридцать. Ник наклонился к иллюминатору и всмотрелся в темноту. Высокие снежные поля купались в свете звезд, а по темным каньонам дорог двигалось несколько светляков: фары. Это что — I-17? Впрочем, какая разница? Но один тот факт, что по шоссе ехали машины, означал, что они приближаются к колорадскому Передовому хребту.

Ник молча сложил руки на груди и закрыл глаза.

Ник позвонил К. Т. Линкольн после двух ночи по лос-анджелесскому времени и трех по денверскому. В тот день он купил одноразовый телефон на бывшей эстакаде I-15 — теперь уличном рынке. Там активно продавали оружие, в основном арабы.

— Линкольн, — раздался сонный голос, сделавшийся сердитым, когда она увидела, что звонок не со службы, а определение номера невозможно. — Кто это, черт побери?

— Это я, Ник. Не вешай трубку!

Ник знал, что если они — вечно невидимые, витающие, вездесущие, ужасающие они — поставили телефон К. Т. на прослушку, то ему хана, безусловно и стопроцентно. Но он и без того знал — а подтверждение этому получил несколько часов спустя в разговоре с советником Омурой, — что наркоману по имени Ник Боттом и так хана, безусловно и стопроцентно.

— Чего тебе, Ник? — Злость в ее голосе слышалась теперь куда отчетливее: холодная, убийственная злость.

— Я хочу остаться в живых и вообще иметь хоть малейший шанс на что-то. Мне нужна твоя помощь, К. Т.

— Сегодня мы ведем себя слегка по-оперному, Николас?

Когда они были напарниками, его забавляло обращение «Николас». К. Т. всегда об этом знала. Можно ли принимать эту маленькую издевку за добрый знак?

— Сегодня у меня такое чувство, будто я окружен и загнан в угол, К. Т., но дело не в этом. Мне понадобится твоя помощь, если мы с Вэлом выйдем из этой переделки живыми.

— Ты нашел Вэла?

В ее голосе послышалось что-то вроде заинтересованности. Но не было ли это прежде всего заинтересованностью полицейского в захвате важного свидетеля и вероятного преступника, на которого есть ориентировка?

— Пока нет, но думаю, что найду.

Ник глубоко вздохнул. Он находился в центре Лос-Анджелеса, на пожарной лестнице ночлежки, она же бордель, она же флэшпещера. Пришлось заплатить десять тысяч новых баксов за койку и одеяло, кишевшие вшами и клопами. Часть ночи он провел на полу, положив под голову свернутую куртку и держа «глок» в руке, пока не пришло время для звонка. Ника немного утешали мысли об алкашах, флэшбэкеры и бездомных, храпевших вокруг него, словно гуси, которых римские солдаты выпускали на травку вокруг разбитого ими лагеря. По крайней мере, они могут недовольно заверещать, если коренастые ребята в черном кевларе и с лазерными прицелами спустятся сверху на альпинистских веревках и вломятся внутрь в поисках Ника.

— Мне нужно, чтобы ты сделала кое-что для меня. Тогда у нас с Вэлом появится хотя бы мизерный шанс.

— Это уже две просьбы, — саркастически заметила К. Т., но трубку все же не повесила. Поскольку она видела материалы, подготовленные для жюри присяжных, и сняла с них копии, это само по себе было чудом.

— Первое, — поспешил сказать Ник, — мне нужна встреча с мэром Ортегой, как можно раньше в субботу. Он должен завтра вернуться из поездки. Не знаю, за какие ниточки тебе придется дергать, чтобы устроить встречу в субботу, но…

— Ник…

— … но мне крайне важно увидеть его в субботу утром. — Ник не давал ей вставить слова. — Чтобы он чувствовал себя безопаснее, можно встретиться не в его офисе. Скажем, в Сити-парке, около…

— Ник!

— Что?

— Я не знаю, где ты и почему не в курсе последних новостей, но Мэнни Ортега мертв.

— Мертв, — как идиот повторил Ник и порадовался, что сидит. Упершись ступнями в решетчатую площадку, он резко поднялся, ощущая спиной каждый ржавый стальной прут старой лестницы. — Как — мертв?

— Сегодня… то есть вчера. В четверг. В Вашингтоне. Смертник в ресторане. Официант с поясом. И другим мэрам досталось — Миннеаполиса, Бирмингема, еще…

— Ясно, — оборвал ее Ник. — Я должен был понимать, что Ортеге заткнут рот до моего возвращения. Глупо, что я не подумал об этом.

С той стороны линии раздался смешок.

— Ортегу и шесть других мэров взорвали из-за тебя, Ник? Немножко впадаем в паранойю, да?

— Я впадаю в паранойю настолько, насколько нужно, — ответил он. — Вся эта туфта для жюри присяжных была промахом с их стороны, К. Т. Ты сама видела, какая это изощренная подделка… измененные телефонные звонки, поддельные платежи по кредиткам в отелях. На уровне города Мэнни Ортега не смог бы этого сделать даже при желании. Черт побери, даже губернатор не смог бы сфальсифицировать всех этих «улик». Для этого требуется гораздо больше влияния… влияния на уровне японского советника. Так что с этой фальшивкой они промахнулись. Второй промах — в том, что они хранили это в архиве и не пустили в дело. Третий — в том, что это хранилось там, где ты смогла… К. Т., ты слышишь?

Молчание.

Ник испугался, что зашел слишком далеко, что его доводы могли показаться речью свихнувшегося женоубийцы. А К. Т., возможно, считала Ника виновным и отсоединилась во время его монолога.

— К. Т.?

Снова молчание. Да, это был последний шанс, и Ник его упустил, потому что повел себя несдержанно, потому что его понесло, когда…

— Я тебя слушаю, Ник.

Голос К. Т. прозвучал ровно и холодно — просто голос, а что у нее на уме, не поймешь.

— Слава богу, — выдохнул Ник. — Хорошо, забудь про первую услугу. Окажи одну, К. Т. Одну, но большую.

— Ты о чем?

Ник помолчал, глядя на пустые, но не тихие улицы Лос-Анджелеса. Вспышки и взрывы далеко на востоке. Звуки перестрелки — гораздо ближе.

— Мне нужно, чтобы ты нашла на штрафплощадке что-нибудь близкое к перехватчику Безумного Макса… — начал Ник.

— Безумного Макса… что это за херню ты несешь, Боттом?

Ник дал ей минуту на осмысление.

— Перехватчик, — сказала она наконец. — Ник, ты что, пьян?

— Хотелось бы мне напиться. Помнишь, как мы ходили на штрафплощадку, пытаясь найти что-нибудь максимально похожее на «преследователь» Безумного Макса?

Снова молчание на другом конце трубки.

К. Т. пришла к ним домой, чтобы посмотреть австралийские фильмы «Безумный Макс» и «Безумный Макс-2» с очень молодым Мэлом Гибсоном. Но настоящей звездой фильмов был оттюнингованный GT351 с турбонаддувом — австралийская разновидность «форда-фалкона» 1973 года, на котором Безумный Макс гонял, догонял и мочил плохих ребят. Дара не смотрела эти фильмы (хотя Ник ставил их несколько раз, когда приходила К. Т.), но детектив Линкольн, Вэл и Ник их любили. Время от времени Нику или К. Т. попадалась машина кого-нибудь из наркодилеров, отдаленно напоминавшая ошибочно названный автомобиль Макса из этого старого фильма. Тогда они увозили ее на штрафплощадку, где восхищались совершенством форм.

— Может, тебе и машину на оксиде азота достать? — поинтересовалась К. Т.

— Кажется, на такой машине ездил Гумунгус,[115] — сказал Ник. — Но если у тебя найдется что-то в этом роде, я не откажусь.

— Ты свихнулся, — заметила К. Т.

Последовала пауза, более зловещая, чем все прошлые.

— К. Т.?

— Ты понимаешь, о чем просишь, Ник? Угнать для тебя машину со штрафплощадки? Давно ли ты был полицейским? Забыл, что мы должны хранить всякие мелочи — арестованные машины и прочее?

— Весь героин, что шел через французского связного, пропа…[116] — начал было Ник.

— В жопу французского связного! — прокричала К. Т. — На что ты меня толкаешь? Меня вышвырнут из полиции. Посадят в тюрьму, Ник Боттом.

— Ты слишком умна, чтобы…

— Да заткнись ты, — сказала К. Т. — Если бы тебе… тебе и Вэлу… пришлось бежать от этих Невидимых Всемогущих Сил, которые будто бы подставили тебя, то куда бы скрылся от них?

Теперь настала очередь Ника отмалчиваться.

— Черт возьми, — сказала К. Т. через несколько секунд. — Старая добрая Республика Техас не принимает наркоманов и преступников, Ник. Попасть в эту безумную страну практически невозможно. Ты должен быть чем-то средним между Джеймсом Бондом и Альбертом Швейцером, чтобы от тебя приняли заявление. И тебе это прекрасно известно. Сколько преступников пытались скрыться от нас в Техасе — их всех заворачивали на пограничном КПП в Тексхоме, и потом их хватали оклахомские копы.

— Да.

Ником вдруг овладела невероятная усталость. Ему захотелось вернуться в ночлежку/флэшпещеру с ее вшами и клопами и уснуть на грязном полу.

— Позвони на следующей неделе, Ник. Может, мы придумаем что-нибудь и…

— Машина мне нужна завтра, К. Т. Если возможно — к полудню. Послезавтра — слишком поздно. Завтра вечером — тоже слишком поздно.

Лейтенант К. Т. Линкольн ничего не ответила.

Минуту спустя Ник сказал:

— Спокойной ночи, К. Т. Извини, что разбудил.

И разорвал соединение.

Ник открыл глаза. Двадцать минут до предполагаемого времени посадки. Сато по-прежнему сидел с закрытыми глазами и сложенными на груди руками. Ник понятия не имел, спит японец или нет.

Он разглядывал лицо Сато, когда звук двигателей «аэробуса» изменился и самолет стало потряхивать — начался крутой спуск в беспощадные восходящие и нисходящие потоки над Передовым хребтом.

Нику до отъезда позарез нужно было увидеть советника Даити Омуру. В конце концов тот сам организовал встречу, потребовав свидания с ним.

И теперь, сдав свой «глок» и пройдя унизительные процедуры обыска, как обычные, так и с использованием высоких технологий, Ник понял, что у Омуры нет никаких оснований отпускать его, кроме доброй воли. Возможно, это его последняя и окончательная остановка — точка в пятидневном путешествии по Лос-Анджелесу.

Кроме того обстоятельства, что бывший Центр Гетти и красивый японский дом Накамуры размещались на вершинах холмов, между резиденциями Омуры и Накамуры не было ничего общего.

Улыбающийся молодой человек (не телохранитель) вежливо провел Ника в громадную, но странно уютную комнату. Уют, возможно, объяснялся ненавязчивым освещением и островками современной мебели, со вкусом расставленной по просторному помещению. Изысканные картины на стенах (ведь это был Музей искусств Гетти), удивительная модернистская постройка Ричарда Мейера на вершине холма, двадцатичетырехакровый участок, деревья и кусты, тщательно высаженные вокруг него на площади в шестьсот с лишним акров, — все это обещали отдать лос-анджелесцам, когда страна преодолеет текущие трудности.

Признаков близкого преодоления трудностей не наблюдалось, и пока что советник Омура вместе со своим аппаратом определял в этих комнатах будущее не только Калифорнии, но также Орегона и Вашингтона.

Ожидая появления советника, Ник позволил себе полюбоваться пейзажем из выходившего на юг окна — в тридцать футов шириной. Главное здание стояло в девятистах футах над I-405, что бежала у подножия холма на юг — в Лос-Анджелес и на север — в Сан-Фернандо-Вэлли. Но ощущение возникало такое, будто дом парит в нескольких милях над городом. На востоке виднелся дым — горели разграбленные, разрушенные кварталы того, что прежде называлось восточным Лос-Анджелесом. Ник мог только воображать, как все это выглядит ночью — с плотным ковром городских огней вблизи и сложными созвездиями огней дальше.

Появился Даити Омура, один. Ник поднялся на ноги, с трудом не пуская на лицо гримасу боли: дали о себе знать ребра и неожиданно сильно — рана на левой голени. Врач калифорнийской дорожной полиции в Глендейлских казармах, надев на Ника эластичный корсет и наложив вдобавок повязку, предупредил, что от корсета проку будет мало. Он поздравил Ника с тем, что переломов нет — только трещины, а потом обработал рану на ноге. Теперь боль мучила Ника сильнее, чем до встречи с врачом.

На Омуре были черный спортивный костюм и кроссовки. Если Хироси Накамура отличался высоким для японца ростом, то Даити Омура вряд ли был выше пяти футов. Если советник Накамура в свои шестьдесят с лишком лет выглядел человеком энергичным, то Омура, которому перевалило за восемьдесят, казался еще живее и деятельнее своего денверского коллеги. Омура был не только лыс, как яйцо, — его голова казалась идеальным овоидом, к которому приближаются только яйца или черепа очень, очень немногих людей. У загорелого идеального яйца отсутствовали ресницы и брови.

При знакомстве с Накамурой Ник отметил про себя его улыбку, свойственную политикам, — проникновенную, белозубую и совершенно неискреннюю. А проведя несколько минут в обществе Омуры, он решил, что этот человек после нескольких рюмочек может рассказывать анекдоты и искренне смеяться над шутками, своими и чужими.

Советник Накамура поразил Ника тем, что знал до тонкостей, как производить впечатление человека богатого, всесильного и судьбоносного. Глядя на Омуру, Ник подумал, что он похож на Франклина Делано Рузвельта, каким Ник его себе представлял. Это японец тоже казался рожденным для богатства и власти и обладал ими так же естественно, как Ник — старыми, залатанными брюками из твида и грязными кроссовками. Он тоже казался человеком, который смеялся над самим понятием «судьба», хотя и принимал свою судьбу как одну из возложенных на него обязанностей. Но и свои обязанности, и свою судьбу, как подозревал Ник, он принимал весело, даже в их трагической части.

Ник понимал, что слишком переполнился впечатлениями за те полминуты, что смотрел на невысокого старика; возможно, тут действовали усталость и несколько дней без флэшбэка. Он попытался скрыть ломку под напускным глубокомыслием, но не верил, что сможет.

— Хотите выпить, мистер Боттом? — спросил Омура. — Лично я — да. Я выпил немного воды после своей жалкой двухмильной пробежки, но теперь не прочь принять чего-нибудь покрепче. Сейчас только четыре часа, но можно сделать вид, будто мы в Нью-Йорке.

— Как вам угодно, сэр.

— «Сэр» — необязательное добавление, мистер Боттом. Позвольте называть вас Ником?

— Да, Омура-сама.

Старик замер рядом с небольшой коллекцией бутылок на мраморном столике у северной стены, уставленной книжными стеллажами.

— Вы знаете почтительное японское обращение к уважаемым людям, особенно к пожилым. Я ценю это, Ник. — Он начал разливать виски в два стакана, не спросив Ника, нужен ли ему лед, и не положив ни кубика из маленького ведерка. — К вашему нанимателю вы тоже обращаетесь так: Накамура-сама?

— Нет, никогда, — откровенно признался Ник.

— Хорошо. — Омура протянул Нику стакан и сел на диван, жестом приглашая Ника сесть на другой, напротив себя. — Нам нужно обсудить несколько важных вопросов, Ник. С чего, по-вашему, стоит начать?

— Я полагаю, вы пожелаете коснуться обвинений в адрес моего сына, Омура-сама. И его участия в нападении на вас у Диснеевского центра, семнадцатого сентября.

Старик покачал головой.

— Это не самый важный вопрос, и не стоит обсуждать его сегодня. Но я, безусловно, понимаю, почему вы хотите избавиться от груза этой проблемы. Как вы считаете: ваш сын, Вэл, участвовал в покушении на меня неделю назад?

Ник глотнул односолодового виски, автоматически отметив, что напиток крепок и очень тонок на вкус — двадцатипятилетней выдержки, а то и старше. И очень высокосортный — Ник таких никогда не пил. Но какая разница? Несколько секунд, в течение которых Ник якобы смаковал виски, он потратил на отчаянные поиски наилучшего ответа. Что-то подсказывало ему (только ощущения — ничего больше): из всех людей, с которыми он сталкивался, этот старик вооружен самым сейсмостойким и самым чувствительным детектором вранья.

— Я убежден, что мой сын принадлежал к атаковавшей вас флэшбанде, Омура-сама, — медленно выговаривая слова, произнес Ник. — Но, судя по тому, что я слышал и что знаю о своем сыне, я не верю, что Вэл стрелял в вас тем вечером. Предполагаю, что он бежал… что у него не было ни малейших намерений причинить вам вред.

— Мои медицинские эксперты убеждены, что этот мальчишка, Койн, был застрелен из пистолета вашего сына в туннеле — не там, где устроили засаду, а чуть подальше. На месте засады нашли обычные и стреловидные пули, но ни одна не была выпущена из того оружия. Вы детектив, Ник. Что вы об этом думаете?

— У меня нет… нет убедительных доказательств, Омура-сама, но это как раз подтверждает сказанное мной: мой сын не стрелял из засады, а застрелил Уильяма Койна чуть подальше, в туннеле. Вэлу вручили девятимиллиметровую «беретту». Думаю, он три раза выстрелил из нее в этого Койна.

— Значит, ваш сын Вэл — убийца, — тихо сказал Омура ровным, как гладкий клинок, голосом.

Ничем другим, кроме кивка, Ник ответить не мог. Он пригубил еще виски и на сей раз совсем не почувствовал вкуса.

— Ник, как вы думаете: стреляя в Койна, он пытался защитить меня?

Ник посмотрел на загорелое, гладкое, безволосое лицо старика. И не увидел ничего: разве что едва различимую вежливую расположенность. Ничего. Но Ник каким-то шестым чувством знал, что все зависит от его ответа на этот вопрос.

— Нет, сэр, — твердо сказал он. — Ничто не говорит о том, что Вэл застрелил этого парня, защищая вас или еще кого-то. Прежде всего, Койн был застрелен слишком далеко от выхода из ливневки.

— Тогда почему он его застрелил?

Ник пожал плечами.

— Полагаю, между ними произошло что-то. Мне хочется верить, что Билли Койн, за которым тянется криминальный след — включая и изнасилование малолетних, — почему-либо набросился на Вэла. Возможно, из-за того, что мой сын убежал с места засады. Вэл стрелял, обороняясь. Но это лишь желание отца, чтобы все так и было, сэр.

Омура кивнул.

— Будем считать, что вопрос исчерпан. Я уже приказал моей службе безопасности и лос-анджелесской полиции прекратить поиски вашего сына. А теперь нам нужно обсудить кое-что гораздо более важное.

Ник на это мог только моргнуть. Более важное?

— Не знаете ли вы случайно, где мой сын, Омура-сама? — выпалил он.

Советник поставил стакан и раскрыл ладони, словно показывая, что ему нечего скрывать.

— Не знаю и не имею никаких предположений. Иначе я бы вам сказал, Ник. Если бы сотрудники моей службы безопасности нашли его и… убили… то я и тогда сказал бы вам правду.

«И я бы голыми руками прикончил тебя, здесь и сейчас», — подумал Ник.

Подняв взгляд на Даити Омуру, он осознал, что старик отдает себе отчет в этом. Никакой охранник не успел бы ворваться в комнату и убить Ника, прежде чем тот сломал бы Омуре шею.

— Итак, поговорим о более важных делах? — сказал Омура и снова взял стакан с виски.

— Конечно, — ответил Ник, преодолевая спазм в горле. — О каких?

— Во-первых, о вашем участии в борьбе между мной, Хироси Накамурой, доном Кож-Ахмед Нухаевым и многими другими. Вы уже начали чувствовать себя пешкой в шахматной партии, Ник?

Ник рассмеялся. Он уже много недель не смеялся так легко и свободно.

— Скорее пушинкой, которую занесло ветром на шахматную доску, Омура-сама.

— Значит, вы ощущаете свое бессилие. — Старик внимательно поглядел на него. — И чувствуете себя так, словно у вас не осталось никаких ходов.

— Ну, может, всего несколько, — признался Ник. — Но они мне ничего не дадут. Это как король под шахом — мечется по одним и тем же клеткам.

— А в конечном счете выходит пат.

— Нет, я не вижу ни малейшей возможности добиться такого превосходного и яркого результата, как пат.

Омура улыбнулся.

— Минуту назад вы были пушинкой, по ошибке попавшей на шахматную доску. А теперь вы — король, которому объявлен шах. Какая же из ваших метафор соответствует действительности?

— Ну, с метафорами у меня всегда было неважно, Омура-сама. И вы уже поняли, что я ни хрена не понимаю в шахматах.

Теперь настал черед Омуры засмеяться.

— Одно хочу сказать, — продолжил Ник. — В Санта-Фе дон Нухаев нес какой-то вздор — мол, за то короткое время, что мне остается жить, я, по крайней мере, могу повлиять на жизнь миллионов людей. Я решил, что это пустая болтовня. Но есть ли в его словах хоть капля правды?

— Есть, Ник, — тихо проговорил Омура, но в объяснения вдаваться не стал. Минуту спустя он добавил:

— Как докладывают мои информаторы, к завтрашнему вечеру Хироси Накамура вернется в свою крепость над Денвером и потребует сказать, кто именно убил его сына. Вы способны это сделать, Ник?

Ник снова задумался, на сей раз непритворно: ему действительно нужно было отделить зерна от плевел.

— Пока нет, Омура-сама, — ответил он. — Но возможно, к завтрашнему вечеру буду способен.

Старик-советник снова улыбнулся:

— И возможно, лошадь научится говорить, а, Ник?

Ник слышал эту притчу от Дары и не смог сдержать улыбку.

— Да, что-то в этом роде.

И тут Омура сказал:

— Если вы вернетесь в Денвер, Боттом-сан, то непременно умрете.

Еще он предупредил Ника, что «полковник» Сато будет ждать его вечером в аэропорту Джона Уэйна. Ника от этих слов пробрала дрожь.

— Если я признаюсь, что не нашел убийцу Кэйго, советник Накамура обязательно прикажет меня убить, — сказал он.

— Да.

— Если я найду недостающую улику, подтверждающую вину убийцы, Накамура все равно прикажет меня убить.

— Да.

— Почему? Зачем меня убивать, если я сделаю то, для чего был нанят? Почему он не может заплатить мне… или не заплатить? Первый вариант я, видимо, исключил сам, согласившись на маленький аванс вместо полного платежа, чтобы срочно попасть в Лос-Анджелес. Но почему просто не дать мне вернуться к моей жалкой жизни, к флэшбэку?

Омура долгое мгновение молча смотрел на него.

— Думаю, вы уже знаете ответ, Ник.

Ник знал, и это знание не приносило ему ничего, кроме подкатывающей к горлу тошноты.

— Я слишком много знаю, — произнес он наконец. — Я стану угрозой для Накамуры и для его намерения сделаться сёгуном.

— Хай, — согласился старик.

— И что я могу сделать?

Ник тут же запрезирал себя за жалобную интонацию. Он всегда ненавидел преступников и даже жертв, которые пытались его разжалобить. Омерзительный писк крысы, попавшей в ловушку.

— Вы можете остаться в Лос-Анджелесе, — предложил Омура, продолжая внимательно смотреть на него. — Под моей защитой.

— Накамура пошлет киллеров вроде Сато и не успокоится, пока я не буду мертв.

— Да. Но вы можете бежать — в Старую или Новую Мексику, Южную Америку, Канаду.

— Такой человек, как Сато, найдет меня за несколько месяцев. Нет, недель.

— Да.

— И я не могу бросить Вэла и его деда… отдать их на милость… бог знает кого.

— Но вы даже не уверены, что ваши сын и тесть живы, Ник.

— Не уверен, но… все же… — пробормотал Ник. Все его слова, казалось, звучат так жалко.

Оба уже допили виски. Советник Омура не предложил наполнить стаканы еще раз. За изумительным окном-стеной солнце опускалось все ниже к Тихому океану, обещая позднесентябрьский закат.

Ник не спешил: Дейл Амброуз сказал, что вовремя довезет его до аэропорта. Он оставил «ниссан» у тротуара в Южном Центральном Лос-Анджелесе с ключами в замке зажигания. Ник знал, что его беседа с калифорнийско-орегонско-вашингтонским советником, вероятно, подошла к концу. Но на него действовали виски, усталость, атмосфера комфортабельной комнаты с прекрасным видом из окна. И Ник решил: он встанет лишь после напоминания о том, что беседа закончена.

— Вы знаете, Ник, — сказал наконец Омура, — у Хидэки Сато много лет была любовница-американка… нет, любовница — не то слово. Спутница или наложница… по смыслу это ближе к нашему «собамэ».

— Да? — отозвался Ник.

«Почему старик говорит мне об этом?».

— Судя по всему, он очень ее любил. Свою жену, с которой он в браке уже много лет, Сато видит только два раза в год, по семейным праздникам.

— И?

Омура больше ничего не сказал. Ник чувствовал себя, как семиклассник, который пытается завязать разговор с хорошенькой девочкой, но не находит слов.

— Вы сказали, что у Сато была наложница… и отношения с ней… продолжались много лет, так, Омура-сама? «Была» — прошедшее время. Все закончилось?

Ник попытался вообразить Сато, который чувствует и проявляет любовь к кому-то или чему-то. Ничего не вышло.

— Хай, — сказал Омура по-японски, резко, словно взмахнул мечом. — Она умерла несколько лет назад.

— Умерла… насильственной смертью? — спросил Ник, пытаясь нащупать готовую порваться нить беседы.

— Нет-нет. От лейкемии. Говорили, что Сато-сан был безутешен. Оба его сына от жены погибли в последние десять лет. Они служили военными советниками в Китае, когда гражданская война там только разгоралась. Говорят, Сато горевал по своим сыновьям, но его скорбь по… наложнице… была сильнее и глубже. И продолжается по сей день.

— Как ее звали, Омура-сама?

Советник смерил его взглядом.

— Не помню, Ник. — Старик словно говорил своим взглядом и тоном: «Я тебе лгу»… но почему? — У них родился ребенок. Дочь. Все говорят, что она была очень красива. И почти западной внешности, с едва заметными японскими чертами.

Ник недоумевал. Он никак не мог поверить, что Сато способен кого-то любить, а тем более ребенка с европейской внешностью. Какую загадку предлагал решить Омура?

— И снова прошедшее время, Омура-сама, — тихо сказал Ник. — Неужели дочь Сато от наложницы тоже умерла?

— Хай.

— И тоже естественной смертью?

Ник наблюдал, как работают его старые полицейские навыки: при помощи тысячи глупых вопросов вытаптывается вся растительность вокруг нужного стебелька — и вот он остается на полянке один.

Или не остается.

Омура подался вперед. Он не ответил на вопрос Ника — по крайней мере, не ответил прямо.

— Как вам известно, Ник, Хидэки Сато — полноправный даймё с вассалами, солдатами, интересами своего кэйрэцу. Но Хироси Накамура — его сеньор. Сато — вассал Накамуры.

— И?

— И когда власть и влияние даймё Хидэки Сато выросли настолько, что это забеспокоило Накамуру, сеньор потребовал — в лучших феодальных, средневековых традициях Японии, — чтобы полковник Сато отдал ему свою любимую дочь в заложницы. В залог своей грядущей преданности и верной службы, так сказать.

— Господи…

Омара кивнул.

— Кажется, в Европе при феодальном строе тоже было принято брать в заложники любимое дитя врага или вассала.

— Но сейчас двадцать первый век… — начал было Ник, но почувствовал ханжескую нотку в своем голосе и замолчал. Повсюду в мире, включая Соединенные Штаты, большую часть первой трети этого века занял гигантский скачок назад. Назад к варварству, кланам, царям, теократии, полевым командирам, к более жестокой, но и более стабильной феодальной системе.

— Она умерла в плену у Накамуры? — спросил Ник. Тут крылась некая важная тайна; вот только удастся ли Нику обнаружить и раскрыть ее?

— Скажем так: она сама сделала так, что ее жизнь закончилась, — сказал Омура. Даже глаза его смотрели с печалью. — Из стыда.

— Стыда? Из-за того, что она стала заложницей? Из-за того, что она — дочь Сато? Из-за того, что она совершила неподобающий поступок? Не понимаю.

Омура промолчал.

— Тот Сато, которого я знаю, скорее сошел бы с ума, — проговорил наконец Ник. — Сошел бы с ума и попытался убить Накамуру и всех, хотя бы косвенно причастных к смерти его дочери.

Омура покачал головой.

— Вы нас не понимаете, Ник. За двадцать лет мы, в сущности, вернулись к бусидо, к формам жизни и мышления, свойственным феодальной эпохе. Именно это поможет нам сохраниться как цивилизации… как нации. Человек, готовый отдать жизнь за своего сеньора, должен быть готов пожертвовать своей семьей, если такова воля сеньора.

— Господи… Значит, Сато ничего не предпринял после смерти дочери?

— Я этого не сказал, — пробормотал Омура. — Я только сказал, что он не стал мстить. До вашего ухода мы должны коснуться еще одного вопроса, Ник.

Ник посмотрел на часы. Время было на исходе. Амброузу придется гнать вовсю, чтобы вовремя успеть в аэропорт.

— Какого, сэр?

— Вы понимаете, зачем Япония ведет войну в Китае?

— Думаю, что да, Омура-сама. Япония к началу этого века практически потеряла себя… или близко подошла к этому. Когда Китай развалился на части из-за гражданской войны и общего упадка, Япония послала туда от своего имени миротворцев ООН, наняв для этого американские войска. Ее мощь резко возросла — почти миллиард молодых китайцев стал работать на Японию. Больше портов. Больше произведенной продукции. Больше рабочей силы. И все это — в некоей двухъярусной Великой Японии, где вы, японцы, всегда наверху.

— Но мы не считаем китайцев и других рабами, как раньше, — быстро возразил Омура. — На сей раз — нет. Дайтоа Сэнсо, Великая восточноазиатская война, никогда не приведет ко второй Нанкинской бойне.[117] И второй попытки стать сидо миндзоку — «первым народом в мире» — японцы не сделают.

Ник пожал плечами. На самом деле его мало интересовало это, как и то, что думают о себе японцы.

— Но все это пока лишь подготовка, — добавил Омура.

— Подготовка к чему?

— К настоящей войне, Ник.

— К настоящей войне с… Китаем? Индией? С тем, что осталось от России? С Нуэво-Мексико? Но конечно, не с Америкой.

Ник окончательно запутался. Омура покачал головой и легко поднялся на ноги. Невысокий японец, казалось, передвигается в шипованных кроссовках на манер боксера или бегуна. Ник встал — постепенно, преодолевая боль.

— Грядущая война, которая начнется в ближайшие пять лет, будет всеобщей, экзистенциальной и ядерной, — ответил Даити Омура, беря Ника под руку и ведя его к двери. — И наша цивилизация унаследует планету. В этой войне выживет лишь одна цивилизация, которая станет определять будущее человечества. Но это будет не их цивилизация. Вот почему нам нужно поскорее разобраться, кто будет сёгуном.

— Черт возьми, — сказал Ник и остановился.

Омура легонько подтолкнул его. Солнце уже садилось за горизонт, и бассейн Лос-Анджелеса и его сохранившиеся высотные здания отливали золотом. Солнечные блики отражались от лобовых стекол машин на уцелевших шоссе.

— Ядерная война, Омура-сама? С кем? И зачем? Ради бога, зачем? И какое это имеет отношение к…

Омура, мягко положив руку на спину Нику, заставил его замолчать.

— Боттом-сан, если увидите-таки полковника Сато, не передадите ли ему несколько слов от меня? Скажите, что я приветствую его, как один старый шахматист другого. И передайте в точности вот что: «В этом мире есть дерево без корней, его желтые листья борются с ветром».[118] Сможете запомнить, Боттом-сан?

— В этом мире есть дерево без корней, его желтые листья борются с ветром.

Омура открыл дверь и провел гостя через нее.

— Вы умный человек, Ник Боттом. Это одна из причин — хотя и не самая главная, — по которым Хироси Накамура нанял вас для раскрытия убийства его сына. Вы, конечно, смогли бы раскрыть и загадки посерьезнее, тем более что все это — одна и та же загадка. Удачи вам, Ник.

Ник пожал руку старику — твердое, сухое, признательное рукопожатие — и дверь за ним закрылась.

— Мы идем на посадку, джентльмены, — объявила стюардесса с детским личиком; кимоно ее тихо шуршало, когда она собирала стаканы. Потом девушка уплыла в кабину.

Сато бодрствовал, наблюдая за спящим Ником. Тот протер глаза и лицо, ощущая жесткую щетину на щеках и подбородке.

Аэробус мягко приземлился в Денверском международном аэропорту и подрулил к частному ангару Накамуры. Ник схватил те немногие вещи, что взял на борт, а нейлоновый мешочек с флэшбэком оставил на полу. Сато поднял бровь, приглашая Ника первым спуститься по трапу.

— Меня ждет машина. Могу я подвезти вас до кондоминиума, Боттом-сан?

— Я вызову такси.

— Отлично. Я скажу начальнику ангара, что вы можете ждать внутри, пока не прибудет такси.

Длинный черный «лексус» с водородным двигателем остановился и затих на приангарной площадке. Из машины вышли двое людей Сато. Один придержал для него заднюю дверь, а другой тем временем оглядывал аэродром — его профессиональный взгляд телохранителя быстро перемещался с одного объекта на другой. Еще один самурай, которого Ник тоже узнал — тот ездил в Санта-Фе, — сидел за рулем «лексуса».

— Да, кстати, — вспомнил Ник. — Омура-сама приветствует вас, Сато-сан, как один старый шахматист другого. И просит передать вот что: «В этом мире есть дерево без корней, его желтые листья борются с ветром». Кажется, я запомнил точно.

Ник ожидал от Сато какой-нибудь реакции — удивления, недовольства тем, что Ник встречался с калифорнийским советником, — но тот остался невозмутим.

— Доброй ночи, Боттом-сан, — сказал шеф службы безопасности Накамуры. — До завтра.

— До завтра.