Флэшбэк

1.11 К северу от Лас-Вегаса, Нью-Мексико 15 сентября, среда

Противотанковый снаряд попал в «лендкрузер-ошкош» Ника и Сато, частично пробил осмотическую панель оружейной башни, обезглавил стрелка Джо направленным всплеском огненной плазмы, за микросекунду воспламенил остальное тело ниндзя и мгновенно перетек внутрь, словно сверхзвуковая волна горячей лавы, испаряющей все, что не может поджечь.

До этого мгновения за два с половиной часа не случилось никаких происшествий: тоска смертная.

На первых десяти милях пути от Рейтон-Пасса две машины, катясь под уклон, формально находились под защитой установленных наверху артиллерийских орудий майора Малькольма. Но при скорости сорок пять миль в час они вскоре покинули зону поражения орудий.

Ник ничего не видел, поглощенный другим: он вполглаза наблюдал, как Сато проверяет систему эвакуации, персональное эвакуационное воздушное снаряжение — ПЭВС, связь, противопожарное оборудование и другие системы. К тому же он все время пытался найти удобное положение. Ему мешало все — кислородная маска, наушники с микрофонами, его личная бронеодежда и шлем, сиденье-саркофаг. Свой здоровенный рюкзак он засунул себе под ноги, и теперь тот тоже мешал.

Когда Сато закончил играть в стюардессу, а сам Ник прекратил ерзать (спускная трубка действительно помогла), он взглянул на большие мониторы, занимавшие место лобового стекла. В те времена, когда поездки были безопаснее, а Нью-Мексико и Техас были штатами, Ник с Дарой посещали эти края, проезжая через Рейтон-Пасс к югу. Из всех границ между штатами эту они любили чуть ли не больше всего. Нью-Мексико выглядел совсем другим, чем южный Колорадо, стоило пересечь границу на перевале и начать спускаться. Равнины в предгорьях здесь выглядели иначе, подножия уходящего к западу хребта Сангре-де-Кристо на западе тоже выглядели иначе, но прежде всего иначе выглядели холмы, плоскогорья и потухшие вулканы. Они гораздо явственнее, чем ландшафты в Колорадо, говорили: «Вот американский юго-запад!»

В этом смысле все оставалось по-прежнему, но теперь отчетливо были видны столбы дыма на юге и юго-востоке: казалось, что не все вулканы здесь потухшие. Но на одном из малых дисплеев, дающих обзор местности, Ник видел, что это не вулканы, а дымы от горящих танков, автомашин и заброшенных городков или укреплений.

— Если майор Малькольм и армия США — или Республика Техас и реконкиста, не важно, — не могут запустить сюда разведывательный беспилотник, то как это делаете вы? — спросил Ник. — Большинство изображений получены с беспилотников, а не со спутников.

— Хай, — проворчала громада в красных самурайских доспехах — Сато. — Наши малые беспилотники действительно малы… у майора Малькольма таких нет.

— Вроде тех крохотных аппаратов, снимавших меня перед тем, как я поднялся в дом мистера Накамуры, — сказал Ник, все еще злясь на то, что его подергивания во время десятиминутного флэшбэка оказались записаны.

Сато ничего не ответил.

Ник, глядя, как по трехмерному монитору высокого разрешения скользит ландшафт необыкновенной четкости, забыл, что он смотрит не на ветровое стекло и окон здесь нет. Он поерзал, устраиваясь поудобнее и размышляя, не пролилась ли моча из клапана спускной трубки ему на ногу. Путь до Санта-Фе должен был занять около восьми часов, главным образом из-за плохого покрытия и взорванных кое-где мостов и эстакад, — и Ник с нетерпением ждал окончания поездки, чтобы снять с себя эту дурацкую бронеодежду и крепления.

Милях в сорока от Рейтона, у съезда 419, они проехали мимо бывшей заправочной станции слева от дороги. До ближайшего городка, Спрингера, оставалось еще миль десять, и эта заправка стояла здесь в одиночестве — ее огни некогда служили маяком для ночных путников. Ник помнил это место по отпуску с Дарой: душ, пиратские DVD для водителей, затейливый автомат с газировкой и коллекция автомобилей 1950-1960-х годов. Здесь гуляли сильные ветра, принося холод с далекого Сангре-де-Кристос, гуляли до сих пор; но от заправки остался только выгоревший каркас, а бетон и асфальт разлетелись в тех местах, где взорвались бензоемкости.

Они проехали еще несколько миль — и между пустыми домами Спрингера и такого же заброшенного городка Вэгон-Маунд увидели конвой из двенадцати фур, о котором говорил майор Малькольм.

Сато связался по рации со второй машиной: за рулем ее сидел Вилли, рядом, на пассажирском месте — Тоби, а Билл помещался в турели наверху. Затем Сато медленно съехал в сторону, направив машину поверх упавшей ограды, чтобы объехать дымящееся месиво на дороге.

Хотя ему велели ничего не касаться, Ник взял крупный план боковой камерой, чтобы получше разглядеть попавший в засаду караван из пятнадцати машин — двенадцати грузовиков и трех бронированных вездеходов сопровождения.

Зрелище было малоприятным. Ник поморщился, глядя на выгоревшие автомобили с жуткими черными трупами, видными сквозь окна. Еще больше тел превратились в прах и в миниатюрные обугленные подобия людей, многие руки вздымались в «боксерской» позиции, типичной для жертв огня, у которых сгорают связки и сухожилия. Грузовики, не выгоревшие до конца, были разграблены. Вокруг валялось множество черепов, белевших на полуденном мексиканском сентябрьском солнце. Было незаметно, чтобы кто-нибудь выжил.

Тяжелые гусеничные машины — наверняка бронированные, среди которых, вероятно, были полностью оснащенные боевые танки — появились с запада, прошли мимо сгоревшего конвоя или проехались прямо по нему и по разбитым боевым вездеходам, которых уничтожили бы при любом раскладе. А потом исчезли в восточном направлении.

— Техасцы? — спросил Ник. — Или реконкиста?

Сато попытался пожать плечами в своей плотной красной самурайской броне.

— Трудно сказать. У местных бандитов — из мексиканской или русской мафии или из той и другой — тоже есть бронетехника. Но они, вероятно, захватили бы заложников.

Ник посмотрел на свежие, дымящиеся обломки, что исчезали сзади, и подумал, что предпочел бы быть почти кем угодно, только не водителем.

Вэгон-Маунд — шестьдесят — семьдесят выгоревших домов и разрушенный центр, когда-то тянувшийся на полквартала, — был назван по холму с впадиной на вершине,[91] который высился к востоку от бывшей дамбы, рядом с заброшенными железнодорожными путями. Ник подумал, что холм и вправду похож на старую конестогскую[92] телегу.

— Ну и как вам все это? — неожиданно спросил Сато.

Ник, думавший о попавшем в засаду конвое, об обугленных машинах и телах, вздрогнул. Это не был обычный для шефа службы безопасности риторический вопрос.

— Что именно? — спросил Ник.

Воздухоочистительная система «ошкоша» не пропускала внутрь вонь обгорелых тел и покрышек, но Ник ощущал ее мысленно. Странно, что Сато интересовался его мыслями.

— Все это, — послышался голос Сато в наушниках. — То, что ваша страна разваливается.

Разваривается.

«Какого хера?» — подумал Ник.

Что, Сато собирался набросать его психологический портрет для Накамуры?

— Я не очень понимаю, о чем вы, — осторожно сказал он.

— Боттом-сан, вам достаточно лет, чтобы помнить те времена, когда Америка была богатой, сильной, мощной, процветающей. Сильной своими пятьюдесятью штатами. Теперь… сколько их осталось?

«Сам знаешь, говнюк», — подумал Ник.

— Сорок четыре с половиной, — ответил Ник.

— Да-да, — прокряхтел Сато. — А половинка, полагаю, Калифорния?

На этот вопрос ответа не требовалось, и Ник не ответил.

— Мне хотелось узнать, беспокоит ли это вас, Боттом-сан. Падение великой державы, оказавшейся в числе бедных стран и отягощенной долгами, внутренними и внешними. Развал той страны, которую вы знали в детстве и юности.

«Он что, хочет разозлить меня?» — недоумевал Ник.

Если так, японец выбрал самое подходящее время. Ник не мог пошевелиться из-за бронеодежды, застежек, кресла. Он не мог даже достать свой рюкзак с оружием из-под ног, не проделав с десяток действий по аварийному выходу из машины, список которых дважды зачитал ему Сато.

— Мы не единственная страна, которая имела все и для которой в последнее десятилетие или два наступил трындец, — сказал наконец Ник.

— Да, верно. Верно. — Голос Сато напоминал довольный рык. — Но ни одна другая страна не падала так низко и так быстро.

Ник попытался пожать плечами.

— Когда я был мальчишкой, у моего отца был приятель — не знаю, где они познакомились, может, в полицейской академии… Так вот, он родился в Советском Союзе и видел, как эта страна распалась и исчезла за несколько месяцев. Новый флаг. Новый гимн. Еще недавно порабощенные республики разбежались. Забальзамированное тело по-прежнему оставалось в гробнице, или как его там, мавзолее на Красной площади, но сам коммунизм умер и стал бесполезным, как ленинские яйца.

— Ленинские яйца, — повторил Сато, словно смакуя эти слова.

— Если русским удалось пройти через это без особых душевных травм, то почему не можем и мы? — заключил Ник.

— Ну, русские взяли… как это у вас называется, Боттом-сан? Реванш. Что-то в этом роде.

— Да, конечно, — сказал Ник. — С новыми диктаторами типа Путина им сам бог велел устроить энергетический шантаж Западной Европы. А военные снова заняли Грузию — правильно, да? Но в перспективе демография работала против них. Рождаемость падала. Алкоголизм процветал. Их экономика целиком зависела от нефти и газа.

— Но нефть и газ у них были, — заметил Сато.

— И что с того? — возразил Ник. — Они так и не смогли справиться с проблемами. Как и мы.

— Вы говорите об экономике, Боттом-сан? О социальных программах, которые обрушили доллар? Или о притоке иммигрантов? Или о привычке к расточительству?

«Да что это еще херня такая — экзамен, что ли?» — поразился Ник.

И еще он подумал: нет ли записывающего устройства в этой напичканной всевозможной хренью машине? Но зачем мистеру Накамуре интересоваться мнением одного из тех, кто работает на него? Это все равно что записывать мнение садовников-гайдзинов, нанятых, чтобы выкосить траву у него в поместье. (В своем частном саду магнат никогда не разрешил бы работать американцам.)

Наконец Ник устало произнес:

— Я говорю обо всех проблемах. Вы должны понять, Сато, что я вырос в стране, в обществе, привычных к богатству, к процветанию, ко всему, что, как считалось, улучшает жизнь каждого гражданина. Разве что старые пердуны еще помнили Великую депрессию. Поколение моего отца даже представить себе не могло, что жизнь может измениться к худшему. И потому, когда у них — у нас — были деньги, мы их тратили. И даже когда денег не стало, мы все равно продолжали их тратить.

— Вы говорите об отдельных личностях, Боттом-сан? Или о вашем правительстве?

— Ну… о тех и других. Я достиг совершеннолетия, когда у нас начались первые финансовые неприятности и потрясения на рынке труда. Мы думали, что вот он, настоящий кризис, и даже не могли представить, что эти слабые толчки — предвестники жуткого землетрясения. А президент, которого мы тогда выбрали, сделал все только хуже… нет, мы все сделали… запустив эти жуткие социальные программы, на которые, как мы чуяли нутром, совсем не было денег.

— Но в Европе такие социальные программы действовали на протяжении нескольких поколений, — заметил Сато.

Социарные.

Если оставить в стороне произношение, подумал Ник, то здоровенный шеф службы безопасности напоминал преподавателя колледжа, который пытается поддерживать тупой разговор с еще более тупыми студентами.

Ник рассмеялся.

— Ну да, и посмотрите, куда это их привело!

— Вы много размышляете о европейских странах, Боттом-сан?

— Да я о них даже во сне думаю, Хидэки-сан, — с жаром подтвердил Ник.

После нескольких минут молчания, раскаявшись, вероятно, в своем дешевом сарказме, он добавил:

— Нет, не думаю, что кто-нибудь из нас, американцев, размышляет о немцах, или французах, или других европейских долбоебах. Они пригласили к себе десятки миллионов мусульман. Они приняли новые законы и изменили старые, сделав уступки шариату. Все это закончилось полной сдачей позиций Всемирному Халифату. Ну их в жопу. Наши — мои — убеждения выражаются старой пословицей: «Сам заварил кашу, сам и жди у моря погоды».

— Море… каша… — неуверенно начал Сато.

Ник посмотрел на внутренний монитор и увидел в нем, что глаза шефа службы безопасности бегают, как жуки, в красных прорезях самурайской маски.

— Извините, — сказал Ник. — Это наша с женой старая шутка. Такая пародия на поговорку: «Сам заварил кашу, сам и расхлебывай».

— А-а-а, — протянул Сато: этот звук вовсе не говорил о понимании.

Наконец:

— …Но как вы относитесь к этой перемене, Боттом-сан?

Ник вздохнул. Зачем-то — возможно, желая удовлетворить любопытство мистера Накамуры, — Сато действительно хотел знать его, Ника, долбаные мысли. Не будь Ник спеленат, привязан, скован, он просто вышел бы из комнаты, но комната эта сейчас двигалась со скоростью сорок миль в час. Навигатор показывал, что следующий город на пути — Лас-Вегас… Лас-Вегас, штат Нью-Мексико, а вовсе не знаменитое пристанище игроков в Неваде.

— Отношусь так, будто почти вся вторая половина моей жизни — это страшный сон, — ответил Ник. — Я жду, что однажды проснусь, и выяснится, что это и в самом деле лишь сон… что Гавайи не стали вновь независимым королевством, а японцы не прибрали их спустя шесть лет. Что мы с Дарой можем снова провести там медовый месяц, если захотим. Что Санта-Фе — интересный город в соседнем штате, с хорошей кухней и насыщенной культурной жизнью, а не бандитский притон, где мне в живот всадили шестидюймовый клинок. Я надеюсь проснуться и увидеть, что живу в стране, которая применяет силу в благих целях, ради торжества справедливости, а не требует, чтобы мы посылали своих детей — моего парня это ждет через год, Сато, — в места с непроизносимыми названиями, где они погибают за вас, японцев… даже не за вашу чертову страну, а за ваши дзайбацу или кэйрэцу, за эти треклятые концерны, которые сегодня правят Японией. Я надеюсь проснуться в один прекрасный день и пройти по улицам своего города в своей стране, не боясь, что какой-нибудь мерзавец рядом со мной возьмет да и взорвет на себе пояс шахида. Города, где я смогу пойти на игру «Рокиз» летним вечером, не думая о бомбистах и снайперах. Я надеюсь проснуться и обнаружить, что на сэкономленные деньги можно что-то сделать — купить билет на самолет или поехать в отпуск на машине — и что моя жена жива и едет со мной. Но это не страшный сон, а реальность. И все хорошее, что нам снилось — мне, Даре, моей долбаной стране, — все это ушло, стало историей, полузабытым сновидением.

Когда Ник закончил, дыхание его участилось, а щеки увлажнились, — он надеялся, что от пота, черт побери.

— И вы поэтому флэшбэчите, Боттом-сан? — тихо спросил Сато.

— Это уж и к бабке не ходи, Хидэки-сан. И поэтому половина моих знакомых копов наложили на себя руки.

— Наложили руки… а, да.

Ник тряхнул головой, насколько позволяли шлем и бронемаска. Сато задает ему три или четыре очевидных вопроса, глупых вопроса, а экс-детектив из отдела убийств Ник Боттом в ответ бормочет что-то невнятное — или по меньшей мере потеет, — как девчонка. До чего же глупо! Подумав об этом, Ник понял — или по меньшей мере вспомнил, — какой развалиной он стал. Ему сейчас хотелось одного: оказаться в своем боксе в углу старого «Беби-гэпа», запереть дверь и оказаться под флэшбэком на несколько часов.

— Но Япония тоже изменилась, разве нет? — спросил он.

— О да, Боттом-сан. За последние годы всемирной смуты Япония отбросила те формы культуры и государственного управления, которые ей навязали американские оккупационные силы во главе с Макартуром после проигранной войны, и вернулась к традиционной иерархической системе.

— И что же это такое? — осведомился Ник. — Правят семейные кланы и сильные люди — те, кто выигрывает в той самой постоянной борьбе между различными дзайбацу и кэйрэцу?

— Хай, — прокряхтел Сато. — Верно, Боттом-сан. Более или менее. В этом смысле Япония сбросила неудобную для нее демократическую оболочку, навязанную извне и никогда не отвечавшую нашим культурным традициям, и вернулась к чему-то вроде правительства бакуфу, что дословно означает «палаточный лагерь». Или, если хотите, к сёгунату. Сёйи-тайсёгуны — сильные лидеры, понимавшие в военном деле и в экономике, — правили Японией на протяжении многих поколений.

— В Средние века, — сказал Ник, не скрывая издевки.

— Да, Боттом-сан. Наши Средние века продолжались почти до двадцатого столетия, пока вы, американцы не заставили наш остров и нашу культуру открыться остальному миру. Но будьте осторожны со своим презрением, Боттом-сан. Сёйи-тайсёгун означает «великий генерал, который усмиряет восточных варваров».

— То есть нас, — сказал Ник. — Гайдзинов. Иностранных дьяволов.

— Хай. Иностранных, но не дьяволов. Так думают и говорят китайцы. Это они — величайшие в мире расисты. Не японцы. Вероятно, точнее всего будет перевести «гайдзин» как «чужак».

— Но ваш босс, мистер Накамура, хочет стать современным сёгуном.

— Конечно. Так же как главы кэйрэцу Мунэтака, Морикунэ, Тоёда, Омура, Ёрицуго, Ямасита и Ёсияке.

— Есть некий Омура — советник в Калифорнии, и некий Ёрицуго — советник где-то на Среднем Западе, в Индиане или Иллинойсе?

— Хай, Боттом-сан. И в Огайо.

— Значит, должность федерального советника здесь — важный шаг к сёгунату в Японии?

— Да, возможно. Зависит от того, что станет здесь с советником и главой кэйрэцу: добьется ли он успеха, заслужит ли хорошую репутацию или потеряет ее. Ведь за последние десятилетия вернулось и еще кое-что — древнее, давно забытое, но глубоко укорененное в нашем сознании представление о чести, мужестве и самопожертвовании как о главнейших вещах. Бусидо, кодекс воина, утверждающий, что честью нельзя поступаться даже перед лицом смерти, снова определяет мысли и поступки многих японцев.

— Включая и… как его… сэппуку — ритуальное самоубийство, если ты потерпел неудачу.

— О да.

— Но в чем смысл? — спросил Ник.

— Смысл, Боттом-сан?

— Вы, японцы, — жертвы той же демографической ситуации, которая погубила Грецию, Италию, Голландию, Россию и другие страны, о которых мы говорили. Жертвы падения рождаемости. Греки практически исчезли. В половине европейских стран местное население, по существу, вытеснено иммигрантами-мусульманами…

— Да, Боттом-сан, но Япония не допускает такого притока иммигрантов — ни мусульман, ни корейцев, никого.

— Но я говорю о другом. Уровень рождаемости у вас все падает. Когда мне было двадцать, в Японии жило сколько человек? Около ста двадцати семи миллионов. А теперь, двадцать с небольшим лет спустя? Около девяноста?

— Примерно восемьдесят семь, — уточнил Сато.

— И население быстро уменьшается, — продолжил Ник. — Почти сорок процентов его — старше шестидесяти пяти лет. Это старики. Маленькие японцы больше не бегают по татами, не растут, чтобы занять рабочие места, прийти на ваши фабрики, поступить в вашу армию. Какой смысл Накамуре — или любой другой большой шишке, миллиардеру, главе кэйрэцу — становиться сёгуном в стране, населенной одними старыми пердунами?

— Правильно, — согласился Сато.

Правирно.

Ник начинал понимать, не напрягаясь, этого жирного сукина сына.

— Вот почему мы должны завоевать Китай, Боттом-сан.

— Завоевать Китай? — повторил Ник; челюсть у него отвисла, насколько это позволял шлем с его тугой завязкой. — Мне казалось, вам платят зато, чтобы вы сражались там. Это ведь часть вашего вклада в действия ООН по прекращению гражданской войны в Китае, нет?

Сато ничего не ответил.

— Значит, ваш план — завоевать Китай? — глупо переспросил Ник. — Восемьдесят семь миллионов престарелых японцев пытаются завоевать страну с населением… сколько их там?.. миллиард шестьсот?

— Правильно, — повторил Сато, и на сей раз это не показалось Нику таким уж смешным. — Но Китай — это страна с населением в миллиард шестьсот миллионов, и кризис там куда серьезнее, чем в ваших Соединенных Штатах, Боттом-сан. Экономическая катастрофа. Культурный хаос. Инфляция. Стагнация. Беспорядки. Мятежи военных. Полный крах устаревшей коммунистической системы. Полевые командиры. Гражданская война.

— И Япония пытается завоевать часть Китая.

— Хай, Боттом-сан. Всего лишь часть. Вероятно, третью часть. Но самую развитую, с Шанхаем, Пекином и Гонконгом. Индия — еще один «миротворец» с мандатом ООН — может получить остальное. Переговоры с ней продолжаются.

«Индия, где живут миллиард восемьсот миллионов, или сколько их там теперь. Черт побери, Япония, Индия, Индонезия и Халифат делят мир, пока мы тут нюхаем кокаин, флэшбэчим и катимся в тартарары», — подумал Ник.

Подавив в себе желание снова расплакаться, или рассмеяться, или завыть на луну — на мониторах было видно, как она поднимается на востоке, над горизонтом, затянутым дымом, — Ник сказал:

— И молодой Кэйго Накамура должен был стать законным наследником этого вероятного сёгуна, который, возможно, будет править империей с населением в три четверти миллиарда.

— Вероятный сёгун. Да. Правда, сёгун — это не совсем король, и власть не всегда передается старшему — или единственному — сыну. Если бы Хироси Накамура стал первым сёгуном за сто шестьдесят четыре года, то Кэйго Накамура был бы при нем даймё и кандидатом на должность сёгуна после смерти отца… при согласии других даймё, военачальников кэйрэцу.

— И вот, значит, будучи потенциальным наследником, — пробормотал Ник (но миниатюрный микрофон четко передавал его бормотание), — этот маленький глупый сукин сын отправляется сюда, в Штаты, снимать документальное видео о флэшбэке.

— Да, — подтвердил Сато.

— И вы не предотвратили его убийства.

— Да, — подтвердил Сато.

— Ну, если после такого промаха старик Накамура не приказал вам совершить сэппуку, то уж не знаю, когда он вам это прикажет, — заметил Ник.

— Да, — подтвердил Сато.

— Транспорт-один вызывает транспорт-два, — раздался голос ниндзя Вилли, который сидел за рулем второй машины. — Вы видите того парня на лошади, Сато-сан? Прием.

Парня на лошади? Ник переводил взгляд с одного монитора на другой. Их путешествие, если не считать этого странного разговора, было настолько спокойным, что он забыл, где находится и что происходит снаружи, вокруг наглухо запечатанной машины.

— Принято, транспорт два, — ответил Сато по рации. — Я за ним уже некоторое время наблюдаю, Вилли. Прием.

Ник наконец нашел монитор, на котором был виден парень на лошади. Мини-беспилотник, с которого поступала картинка, казалось, парил всего в сорока — пятидесяти футах над парнишкой. Парень был, пожалуй, ровесником Вэла — лет тринадцать, максимум четырнадцать.

«Нет, — поправил себя Ник, — Вэл старше. Ему неделю назад исполнилось шестнадцать. А я забыл позвонить и поздравить его».

Парнишка-латин был без рубашки, без обуви, в одних грязных драных шортах — похоже, переделанных из взрослых брюк. Сидел он на одре таком старом и с такой провислой спиной, что голые пятки почти касались земли. И парнишка, и коняга были страшно худыми — у обоих ребра проступали из-под запаршивевшей кожи.

— Я не вижу телефона, — сказал Билл из башни второго автомобиля.

— И я тоже, — отозвался Джо из своего пузыря на крыше.

— Транспорт-один, транспорт-два, — вступил в разговор Тоби с переднего сиденья второго «ошкоша» где он сидел со своим дробовиком. — Может, телефон у него в кармане, а голосовая функция включена. Возможно, парнишка как раз сейчас передает координаты наводчикам.

— Принято, Тоби, — спокойно сказал Сато. — Никто ничего не слышал?

Ник понял, что беспилотник посылал не только картинку, но и звуковой сигнал. Но когда ему удалось выйти на частоту беспилотника, он услышал только, как шуршит ветер в сухой траве вокруг парнишки и как старый конь порой рассекает воздух хвостом.

— Ответ отрицательный, транспорт-один, — ответили четыре голоса.

— Транспорты-один и два, — продолжал Сато, — кто-нибудь видел, как у него шевелятся губы?

И опять четыре отрицательных ответа. Ник чувствовал себя идиотом. Умственно отсталым.

— Транспорт-один, у меня наготове пятидесятый калибр, — сказал Билл из пузыря на крыше второй машины. — Он сейчас метрах в ста пятидесяти от нас к востоку. Я могу его легко снять.

Регко.

Они все говорили по-английски явно для того, чтобы их понимал Ник Боттом.

— Принято, транспорт-два, — ответил Сато. — Веди за ним наблюдение, пока мы не выйдем из зоны видимости, примерно через километр. Джо, все слышал?

— Да, Сато-сан.

— Пусть Билл присматривает за мальчишкой и лошадью. А ты веди наблюдение по периметру и докладывай обо всем.

— Принято, Сато-сан.

— Транспорт два… Билл?

— Хай, транспорт один?

— Я поглядываю на монитор, но веду машину. Как только мальчик двинется с места, сообщи мне… особенно если он развернется на сто восемьдесят градусов. Сообщи мне, в какую сторону смотрит лошадь. Когда мы выйдем за пределы прямой видимости, веди наблюдение по монитору, дающему картинку с беспилотника.

— Хай, — последовал быстрый, резкий ответ Билла.

«Сообщи мне, в какую сторону смотрит лошадь?» — подумал Ник.

Когда они миновали небольшую возвышенность и начали спускаться в широкую равнину, направляясь к мосту над высохшей рекой, Ник спросил:

— К чему все эти вопросы о том, что я думаю, и разговоры про Японию и Китай? Вряд ли это случайно.

— Это в предвидении вашей встречи с доном Кож-Ахмед Нухаевым завтра утром, Боттом-сан.

— С доном Кож-Ахмед Нухаевым? Как это — моей встречи? Ведь вы тоже будете там, разве нет?

— Не буду, Боттом-сан. Дон Кож-Ахмед Нухаев связался с нами, с самим мистером Накамурой, чтобы устроить эту встречу. И поставил условие: должны прийти только вы, и никто больше.

Ник попытался тряхнуть головой.

— Не понимаю. Даже если он хочет говорить только со мной, какая тут связь с развалом стран на части, с Японией, Китаем и прочей ерундой?

— Вы должны понять, кто такой дон Кож-Ахмед Нухаев, — сказал Сато по их закрытой линии. — И кого он представляет.

— Он наркодилер, — отозвался Ник. — А представляет он охеренную кучу денег.

— Верно, Боттом-сан, но это не все. Родители Кож-Ахмед Нухаева тоже пережили потерю единой культуры и единой страны, когда распался Советский Союз.

— Я сейчас заплачу. И потом, разве Кож-Ахмед Нухаев — не чеченец? Он и его родители должны были радоваться, когда дряхлый СССР наконец издох.

— Его отец был чеченцем, Боттом-сан. А мать дона Кож-Ахмед Нухаева — русская, и он воспитывался в Москве…

— И все же я не понимаю…

Они приближались к мосту. Впереди была видна I-25, поднимающаяся по склону с другой стороны высохшей реки. В долине пятна зеленой травы перемежались старыми тополями — и стоящими, и упавшими.

— Дон Кож-Ахмед Нухаев, Боттом-сан, представляет не только постепенно исчезающие интересы России в этой части Соединенных Штатов, сегодня занятой военными и колонистами Нуэво-Мексико. Но еще и весьма обширные интересы Всемирного Халифата.

— Вы хотите сказать, что этот наркодилер подослан мусульманами? Что они хотят контролировать наши бывшие штаты — Аризону, Южную Калифорнию, Нью-Мексико, и части…

— Я хочу сказать, что выход дона Кож-Ахмед Нухаева на связь с мистером Накамурой и его согласие на разговор с вами, Боттом-сан, — все это очень необычно и интересно. Более того, он настаивал на разговоре с вами. У вас были с ним в прошлом контакты, о которых нам ничего не известно? Если так, нам очень важно знать о них, Боттом-сан.

— Не было контактов, — совершенно искренне сказал Ник.

Денверская полиция несколько раз пыталась допросить дона после убийства Кэйго Накамуры, — люди убитого кинодокументалиста утверждали, что Кэйго брал у него интервью за несколько дней до смерти. Но дон Кож-Ахмед Нухаев был неуловим. Даже с его людьми не удавалось связаться. Местные копы в Санта-Фе и патрульные из Нью-Мексико — всем им, конечно, кто-то платил — даже не пытались помочь. Ник знал, что и ФБР потерпело неудачу с этим русско-чеченским, мексикано-мусульманским наркодилером и торговцем оружием.

— И все же я не понимаю… — начал Ник.

— Транспорт-один, транспорт-один, — раздался голос Билла из башни второй машины. — Мальчик разворачивает лошадь… похоже, на сто восемьдесят градусов. Да. Остановился.

— Принято, транспорт-один, — спокойно сказал Сато и принялся переключать тумблеры на пульте управления. — Будь готов…

В этот момент 120-миллиметровый противотанковый фугасный снаряд ударил по прозрачному кевларовому пузырю на крыше первого «ошкоша», за микросекунду снес голову Джо и пролил сверхзвуковую лаву направленного заряда на искалеченное тело Джо и в то тесное пространство, где сидели Сато и Ник.