Физрук-8: назад в СССР

Глава 16

Поневоле вспомнилось, что в «девчачьей» группе тридцать человек. Выходит, трех не хватает? Или — уже только двух, ведь Севу я собственноручно включил в состав восьмого «Г». Да вот только это не означает автоматического попадания в группу нагуалей. Так что будем считать, что пока не хватает троих. Может, в этом и заключается малая толика надежды? Пока их не стало ровно тридцать, пацаны никуда не уйдут. Я принялся лихорадочно перелистывать «Меморандум Третьяковского», как мысленно назвал врученную мне Графом машинопись.

Вдруг там найдутся ответы на мои вопросы? Однако я отложился распечатку, прислушался. «Пиу-пиу» из большой комнаты уже не доносилось. Я выглянул из спальни. Темно. Похоже, Перфильев-младший уже досмотрел фильм и лег спать. Теперь я могу протестировать его «песчанкой», не греша против совести. Что плохого в том, чтобы пощупать ребенку лоб, пока он спит? Шмыгнув в спальню, я достал счетчик ПСЧ, сжал в пальцах его рубчатую рукоять и на цыпочках вернулся к спящему пацану.

Поднес «песчанку» к розовой щеке. Щуп немедленно налился светом, не красным и не зеленым, скорее — синим! Чтобы это значило? Я решил снова обратиться к «Меморандуму», видел я там какую-то табличку. Полистав документ и впрямь нашел страницу, где была нарисована, видимо, фломастерами, круговая диаграмма, расчерченная радиальными сегментами, каждый из которых был выкрашен в свой цвет. Большая часть диаграммы — шестьдесят процентов — оказалась закрашена желтым, еще двадцать — оранжевым, десять — красным, восемь — изумрудно-зеленым, и лишь два — синим.

Под диаграммой оказалась таблица. В ней тоже имелись цветные полоски, а напротив каждой буквенно-цифровые обозначения. Желтая была обозначена буквами ГВ, а цифры шли от 1 до 20, оранжевая — ГГ — 21–29, красная — ГГ+ — 30–43, изумрудно-зеленая — ГЛ — 44–150, синяя ГС — 151-ꝏ… Лежащая на боку восьмерка обозначала бесконечность. Осталось только понять, что эти буковки и циферки вообще значат? По крайней мере, мне стало понятно, что по этой диаграмме я отношусь к красному подтипу ГГ плюс, который занимает десять процентов места, а вот пацанчик, который мирно дрыхнет сейчас на диване, относится к подтипу ГС, занимающему всего два процента. Два процента чего?

Конечно, подсознательно я понимал, что речь идет о разделении человечества на несколько подвидов, но мне все же хотелось конкретики. К моему глубокому удовлетворению она в «Меморандуме Третьяковского» нашлась. И вот тут я завис. Мне надо было спать лечь, но я не мог оторваться от чтения. Диаграмма и таблица расшифровывались так. ГВ — это от латинского — гомо вульгарис, то есть, человек обыкновенный. По Третьяковскому он составляет шестьдесят процентов от общего числа людей, не только нынешних, но и когда-либо живших.

Двадцать процентов населения планеты составляет гомо гениус — человек гениальный. Десять — гениальные плюс. Восемь — гомо луденс — человек играющий. И всего лишь два процента — гомо супер. Фактически — сверхчеловеки. Если верить автору, в этой квартире живут сейчас представители разных подвидов — гений плюс и… сверхчеловек? Да нет, чушь какая-то… Ну ладно, не стоит делать скоропалительных выводов. Посмотрим, что думает по этому поводу Граф. Тем более, что из сорока страниц машинописи, почти половину он посвятил именно этой теме.

'Люди-мутанты были всегда. Они появились на заре существования нашей расы, поэтому указанное на диаграмме процентное соотношение, пусть и приблизительное, но в целом верно отражает картину распределения интеллектуальных возможностей между подвидами. Больше половины людей — обыкновенные сапиенсы. Они могут быть умными и глупыми, но выше двадцати единиц по коэффициенту умственного развития не поднимаются. Сапиенсы гениальные имеют шанс достичь двадцати девяти единиц, гениальные плюс — сорока трех.

Выше этого коэффициента начинается путь к бесконечности. Луденсы — люди играющие — могут достаточно свободно распоряжаться ресурсами своей психики, подчиняя себе волю менее развитых существ. Они способны создавать необыкновенные механизмы и произведения искусства, делать открытия, по сравнению с которыми теория относительности Эйнштейна и таблица химических элементов Менделеева — детская забава, владеют собственным телом лучше, чем цирковые акробаты и мастера восточных единоборств. И, наконец, гомо супер. Здесь я умолкаю, потому что истинных возможностей этого подвида я не знаю, а зря фантазировать не хочу…'

Ничего не скажешь, утешил! Лестно, конечно, принадлежать всего лишь к десяти процентам от общего числа людей, но, блин, неужели в большой комнате моей квартиры сейчас и впрямь спит сверхчеловек! Да нет, чушь какая-то. Скорее всего «песчанка» бликанула по ошибке не в том спектре, или мне почудился не тот цвет. Так что пока рано делать выводы. Надо рассказать о своем попытке протестировать пацана Третьяковскому. Вот он, теоретик, пусть и разбирается. И сложив листки в папку, я завалился спать.

Утром все по заведенному. Никаких тебе тайн мироздания. Разбудил сверхчеловека, погнал в душ, потом вместе отправились на пробежку. После — завтрак и в школу. Погрузившись сходу в повседневные дела, я испытал облегчение. Нет, все-таки нормальному человеку, пусть даже гению плюс, нельзя долго думать о расах, коэффициентах и диаграммах. Так и свихнуться можно. Дождавшись большой перемены, я запрыгнул в свой автомобиль и поехал в горисполком. Мне не пришлось дожидаться приема у товарища Степанова. Он принял меня немедленно.

— Ждем-ждем, Александр Сергеевич! — воскликнул он, встречая меня на пороге своего кабинета с распростертыми объятиями. — Волнуемся даже! Я уж было хотел звонить вашему директору, чтобы осведомиться о вашем здоровье. Да и сам товарищ Обломкин изволили побеспокоиться.

Кабинет председателя городского исполнительного комитета отличался скромностью. В нем даже отсутствовал мягкий уголок. Как он только управляется тут со своей секретаршей? Так что товарищ Степанов усадил меня в кресло для посетителей, велел секретарше принести нам чаю, придвинул для себя стул и заискивающе глядя мне в глаза, заговорил:

— Александр Сергеевич, вчера я провел совещание, где мы обсудили вопрос предоставления в распоряжение вашей организации земельного участка на берегу реки, с учетом наличия коммуникаций. И вы знаете, мы нашли такой участок. Признаться, он уже давно висит на балансе города… На застройку его чем-нибудь полезным у горисполкома не хватает средств, а проверяющие чуть ли не каждые полгода отмечают в своих отчетах этот долгострой, который висит у нас на шее тяжким ярмом…

— Максим Петрович, — перебил его я, — моя организация с удовольствием снимет с вас это ярмо, но с одним условием!

— С каким, позвольте поинтересоваться?

— Ни за какой из организаций этот участок числится не должен. Сами понимаете — объект сугубо секретного назначения.

— Понимаю, — кивнул Степанов. — Только как бы это устроить, чтобы меня не обвинили в разбазаривании народного добра…

— Вы уж постарайтесь, Максим Петрович!

— Хорошо, Александр Сергеевич, постараюсь, ибо я обязан всячески содействовать вам, согласно решению директивных органов. Да и Пармену Федоровичу должен доложить об исполнении. Этого требует партийная дисциплина.

— В таком случае у меня к вам еще две просьбы, Максим Петрович.

— Я весь внимание!

— Одна небольшая. Позвоните Разуваеву и скажите, что откомандировали меня сегодня по делу, имеющему важное значение для города.

— Немедленно наберу… А вторая?

— Более серьезная. Для строительства спецобъекта мне необходим профессиональный архитектор.

— Можно обратиться к главному архитектору города…

— Нет-нет, я уже нашел такого. Это Эмма Францевна Рунге из архитектурного надзора.

— Считайте, что она в вашем распоряжении.

— Отлично! В таком случае, выдайте мне всю документацию и сообщите в архитектурный надзор, что я сейчас заеду за товарищем Рунге. Мы должны посмотреть объект.

— Все документы подготовлены. Сейчас Алевтина Парамоновна все организует.

Легка на помине, секретарша вошла в кабинет с подносом, уставленным стаканами в подстаканниках и вазочками с сахаром, печеньем и конфетами. Водрузила его на стол. Предгорисполкома отдал ей распоряжения, она кивнула и удалилась, цокая каблучками. Проводив ее откровенно похотливым взглядом, Степанов грустно вздохнул и заговорил на сугубо личную тему. Его интересовали успехи сына в каратэ. Я не стал скрывать от него, что успехи эти весьма средние.

— Печально, — расстроился глава Литейска. — Нет, я, конечно, не надеялся, что он станет звездой спорта, но все же…

— Знаете, Максим Петрович, — проговорил я. — Городу необходим центр спортивных единоборств. Разумеется, руководство «Литейщика» предоставляет все необходимое, но я просто разрываюсь между работой в школе и ведением трех секций. Нельзя ли как-нибудь централизовать работу не только мою, но и других тренеров? Бокс, самбо, классическая борьба, каратэ и все в одном здании, а!

— Средств у города на строительство еще одного, тем более — узкоспециализированного — спортивного центра нет… — посетовал глава Литейска. — Может быть в третьем квартале следующего года…

— А почему нет средств, Максим Петрович? — удивился я. — В городе и вокруг полно предприятий, которые приносят стране огромный доход, а вы бедны⁈

— Да что же мне их оброком облагать?

— И руководители этих предприятий и рабочие с инженерами живут не на Луне, а в Литейске, так что директора должны вкладывать средства в развитие городского хозяйства… Вы посмотрите, где у вас живут люди?.. В — бараках! Это же позор! Советские люди должны жить не хуже, да нет — лучше чем на загнивающем Западе!.. Там сейчас как раз в моде деурбанизация. Горожане бегут из каменных джунглей, предпочитая жить в уютных домиках на природе. А у нас разве мало места?.. Можно снести бараки. Да и убогие пятиэтажки — тоже. Оставьте город учреждениям, культурным, образовательным и спортивным центрам, а рабочие пусть живут за его чертой, дышут после работы чистым воздухом, возделывают небольшие садики-огородики, удят рыбу. Конечно, это потребует капиталовложений, строительства дорожной сети, подвода коммуникаций, но люди будут счастливы и производительность труда вырастет в несколько раз! А представьте, как эту вашу инициативу оценят наверху! Вы прославитесь на весь Союз. О таком грандиозном прорыве в коммунистическое завтра напишут все газеты, расскажут по Центральному радио и телевидению. Почин подхватят председатели исполкомов многих провинциальных городов во всех республиках. Свои Литейски появятся на Украине, в Белоруссии и Молдавии, Узбекистане и Таджикистане, в республиках Закавказья и Прибалтики. Вы, Максим Петрович, войдете в историю, как человек, приблизивший советский народ к коммунизму!

Степанов смотрел на меня, как взирали васюкинцы на Остапа Бендера, рассказывающего им о первом в истории мироздания междупланетном шахматном турнире. И когда мое красноречие иссякло, он осторожно осведомился:

— Вы излагаете собственную точку зрения или это… мнение компетентных органов?

— А разве я не являюсь их представителем?

— Конечно-конечно… — спохватился он. — Мы соберем совещание, обсудим с главным архитектором, директорами заводов… Наверное, и вы могли бы выступить на нем с вашей инициативой…

— А зачем, Максим Петрович? Пусть это будет ваша идея, а мы ее просто обсудили с вами… Кстати, насчет главного архитектора… На вашем месте, я бы гнал его с насиженного места… До чего он довел город!.. Пусть идет прорабом на стройку. А вот на его место я бы поставил товарища Рунге, о которой уже упоминал сегодня.

— Да-да…

— И не тяните с этим. Прежде, чем обсудить ваши инициативу, необходим конкретный материал, с макетами, эскизами, предварительными выкладками. Кто вам все это подготовит? Прежний главный архитектор вряд ли справится с такой работой. А вот товарищ Рунге все это сделает в лучшем виде!

— Вы совершенно правы, товарищ Данилов!

— Вот и отлично! Тогда я поехал вносить свою малую лепту в будущее процветание Литейска, ну а вы продолжайте вносить свой огромный вклад.

Я поднялся, пожал ошеломленному моим напором хозяину кабинета руку, поблагодарил за гостеприимство и вышел в приемную. Там Алевтина Парамоновна вручила мне здоровенную папку с документацией. Захотелось сказать и ей что-нибудь воодушевляющее.

— Алечка, — сказал я, понизив голос до шепота. — Немолодые женатые мужчины не любят, когда молодые красивые женщины заставляют их во время любовных утех надевать резиновое изделие номер два. Это негативно сказывается на твердости их мужских намерений и следовательно, доставляет им меньше удовольствия от общения с поколением юных строительниц коммунизма. Подумайте об этом на досуге, Алечка! Глядишь и щедрость вашего непосредственного руководства превысит нынешние границы.

Секретарь товарища Степанова, которую юной можно было назвать с некоторой натяжкой, смотрела на меня со смесью презрения и уважения одновременно. Из чего можно было сделать вывод, что я попал в самую точку. Послав ей воздушный поцелуй, я покинул средоточие городской исполнительной власти и спустился с крыльца. Через пять минут уже подъезжал к зданию архитектурного надзора. Гретхен как раз вышла на встречу. Судя по ее лицу, жена Карла была одновременно встревожена и взволнована.

— Так это вы, Саша? — спросила она, едва поздоровавшись.

— В каком смысле?

— Позвонили из горисполкома, сказали, что мне дается срочное задание. И что за мною сейчас заедет товарищ Данилов.

— А, ну в этом смысле — я. Садитесь, поедем смотреть площадку под строительство.

— Неужто выделили участок? — удивилась она. — Так быстро!

— Ну так! Сам первый секретарь обкома, товарищ Обломкин распорядился.

— Чудеса какие-то.

— Вы теперь будете проектировать объект на вполне официальных основаниях, — произнося это, я отворил перед ней пассажирскую дверцу, но не успела Рунге усесться, как из здания архитектурного надзора выскочила взмыленная девица и закричала:

— Эмма Францевна, вас срочно к главному!

— Извините, Саша! — смутилась супруга Карла. — Надеюсь, это не надолго.

— Ничего, я подожду.

Рунге убежала, а я от нечего делать принялся разглядывать здание учреждения, в котором она работала. По всему видно, это был старый особняк. Узорчатые металлические колонны поддерживают на входом широкий балкон, огражденный чугунными перилами, осыпающийся резной карниз, тусклые стекла высоких стрельчатых окон. Да, если в таком состоянии находится местное архитектурное ведомство, чего же ждать от других городских строений? Эмма Францевна вернулась через полчаса. Еще более взволнованная и растерянная.

— Еще раз извините, Саша! — пробормотала она, садясь рядом со мною.

— Что случилось? — спросил я, заводя движок.

— Странный сегодня день какой-то, — откликнулась Рунге спустя минут пять, после того, как я задал ей вопрос. — А ведь ничего не предвещало… С утра наш главный даже успел устроить мне разнос, а сейчас…

— А что произошло сейчас?

— Сначала сказали, что я должна поехать на объект с неким Даниловым, а это оказались вы, Саша… А потом… Главный вызвал меня к себе, красный, как вареный рак, пробурчал, что его внезапно вызвали в горисполком для отчета и велели начать передачу дел мне… Не знаю, может быть пока исполняющим обязанности, но меня назначают на его место.

— Ну так и радуйтесь! Станете главным архитектором города, развернетесь!

— Да уж, при нынешнем председателе исполкома развернешься…

— А вот увидите! Чувствую, что он задумал что-то грандиозное!

Слова эти я произнес с иронией, но Гретхен уставилась на меня с благоговейным ужасом.

— Я догадалась, — сказала она. — Это же ваша работа, да⁈