Фаворит 8. Величие империи

Глава 19

Любая задача может быть сделана неразрешимой, если по ней будет проведено достаточно совещаний.

Райнер Мария Рильке

Петербург

16 февраля 1736 года.

— Вот так лежала бы рядышком с тобой и ни о чём бы не думала. А когда ты уходил бы на войну, то и с тобой пошла бы. Понимаю, что жене не место на войне, но как же щемит сердце, когда тебя рядом нет, — признавалась Юлиана.

Мы не спали, и не занимались бурной постельной жизнью, просто лежали и обнимались. Периодически меланхолия и душевное спокойствие сменялись всплеском необычайно радостных эмоций, когда в животе наш ребёнок начинал шевелиться и толкаться ножками. Какое же это чудо! Почему же я не помню таких ярких переживаний из прошлой жизни? Может, потому что тогда я не любил свою жену: уважал, чтил, был ей благодарен, но не любил.

Теперь же все эти эмоции — благодарность, уважение, подкреплённые яркими чувствами, которые, если назвать любовью, то и не ошибёшься — они утащили меня в водоворот. Туда засасывало, но стихии не было никакого желания сопротивляться. Я осознанно хотел окунуться в эту пучину с головой. А надо, так и утонуть в ней.

— Вот такого тебе неспокойного мужа навязали, — усмехнулся я.

— Была глупа, что не рассмотрела сразу в тебе всё то, за что сейчас люблю, — сказала госпожа Норова.

— Все мы совершаем ошибки. Но потому мы и люди, ведь человеку свойственно ошибаться, а умному человеку свойственно не повторять своих ошибок, — философствовал я.

— А ты и не повторил? Гильназ — она необычайно красива и притягательна. По такой девице любой муж может с ума сойти… — и в голосе её послышалось: «и всё-таки».

Вот женщины! Ведь всё же хорошо, даже практически идеально. Так нет, нужно вставить шпильку, воспользоваться моментом и спросить. Юлька очень ревнивая. Я? Как-то особо повода не было. Надеюсь и не будет.

— Она для меня — невеста покойного брата. Ныне Гильназ сговорена за сына Аслан-бека, одного из богатейших крымских князьков. Осталось только добиться того, чтобы Святейший Синод нашёл возможность и разрешил ей переход в ислам. Да и не только это…

— Почему у тебя, что ни взять, все сложно и против устоев? — спросила Юля, делая вид, что только что не проявила сомнения в моей честности к ней.

Ну и ладно. Зачем мне акцентировать на недоверии жены внимание. Если уж разобраться, так у нее есть… Были причины сомневаться в моей супружеской верности.

Аслан-бей хотел сыграть свадьбу прямо тогда, как я был в Крыму. Я почти согласился и даже обсуждали нюансы. Однако это создало бы серьёзный прецедент. Религия — вот в чем проблема. Свадьба, а без перехода из христианства в ислам ее не сыграть, сильно ударила бы по мне. Это если бы я не был знаковой личностью, не объявил бы во всеуслышание, что Гильназ — моя воспитанница, не стало известно, что она крестилась, так и мало бы кто заметил.

Проблема в том, что просто так менять веру, как перчатки, — это удар по имиджу России и по Православной Церкви. Как же мы будем просвещать людей, привлекать их к нашей христианской культуре, если можно в любой момент изменять вере?

Нужно придумать что-то, что было бы исключением из правил, иначе мы получим очень поверхностное и несерьёзное отношение всех тех новообращённых православных, которых необходимо взращивать, в том числе из сейчас исламских народов.

Всё должно быть честно, выверено, грамотно. Таким претендентом мы должны показать, что православие не является тюрьмой, что это открытая религия и что она не категорична. В крайних, в самых крайних случаях, и Православная Русская Церковь может проявлять гибкость.

Так что пока я вожу свою воспитанницу с собой, вот только стараюсь никому её не показывать. Уверен, если я выведу Гильназ в высший свет, а Елизавета Петровна планировала устроить в ближайшее время бал, то придётся нарушить слово, данное Исмаил-бею. Мне потрясения в Крыму не нужны. А отказ от сговоренном уже союзе — это оскорбление.

— Нынче у меня большое совещание… А потом ещё большее совещание… Но, увы, любимая, от этого мне не уйти. Но я тебе обещаю, что после победы над османами мы не меньше месяца проведём вместе, с тобой и с ребёнком, которого ты родишь, — сказал я, вставая с кровати.

Юля ничего не ответила. Наверняка сердцем она не могла поддержать мою работоспособность, которая сейчас была необходима. Но холодная голова заставила ее не протестовать. Юля просто промолчала, и это было не худшим вариантом. Хотя я предпочитал избегать недосказанности.

Перекусив на скорую руку, буквально на полчаса выбежав на тренировочную площадку у дома, потренировавшись и ополоснувшись, я принимал у себя первых людей. График встреч сегодня плотный.

— Я попробую вас на должности, — сказал я, обращаясь к одному из пришедших, — но вы должны полностью подчиниться требованиям и уметь обращаться с теми документами, которые я намерен ввести в оборот. Вы — моя главная опора, и, если хоть как-то проявите себя против, пострадаете не только вы, но и ваш брат, который за вас поручается. Мой взгляд переметнулся на Петра Ивановича Шувалова. — Пётр Иванович, последнее, что я хотел бы — это иметь вас в числе своих врагов. Я рассчитываю, что ваша протекция окажется верной.

— Не извольте сомневаться, ваше превосходительство, — резко поднявшись со стула, чётко и выверено сказал Александр Иванович Шувалов.

Я подыскивал себе заместителя, который смог бы эффективно работать в Тайной канцелярии розыскных дел. На эту роль, к сожалению, не тянул ни Степан, ни Фролов, ни Кашин. Да и Ивана Кашина я передумал отпускать от себя.

И на самом деле это не Пётр Шувалов рекомендовал мне своего брата, как того, кто способен быть эффективным чиновником на предлагаемом мною месте. Я лишь представил ситуацию таким образом, чтобы Петр был еще больше мне обязан. Вот, и за протекцию своего братца родного.

Из истории я знал, что именно Александр Иванович Шувалов занимал место руководителя Тайной канцелярии после ухода из неё Ушакова. Причём, если не врали историки, Александр Иванович ещё при Ушакове достаточно деятельно занимался делами Тайной канцелярии.

Так если человек предрасположен к подобной работе, да ещё с некоторыми рекомендациями, с той системой, которая уже изложена в многочисленных нормативных актах Тайной канцелярии, с моих подсказок и с хорошим финансированием, то, возможно, будет толк.

— Прошу вас, и это очень важно, — продолжил я, обращаясь к Александру Ивановичу. — На первом этапе не чурайтесь спросить совет от моих людей: Степана и Фрола я инспектировал особо тщательно, как и секретарей. У нас будет не менее недели, когда я смогу изложить своё видение, как должна работать Тайная канцелярия и обозначить задачи, которые перед ней стоят.

Я прекрасно понимал, что братья Шуваловы представляют ещё неоформившуюся, но вероятную партию Елизаветы Петровны. Если Лизка решиться добиться для себя статуса императрицы, то эти люди — именно те, на кого она может опереться.

— И прямо вам скажу, тем паче, что вы меня уже знаете, господа, — я строго посмотрел сперва на одного брата, затем — на другого. — Если решите, что быть престолоблюстительницей для Елизаветы Петровны — сие недостаточно, значит, пойдёте против меня. А я уже сделал немало, чтобы устоявшееся положение дел было нерушимым.

— Не извольте беспокоиться, — быстро и категорично ответил Александр.

Петр чуть замялся, но вслед брату так же заверил меня, что он, дескать, никогда. А что иное скажут? Но предупредить я должен был.

Кадровый голод. Он неизменно сопутствует моим делам. Ведь невозможно найти тех людей, которые думали бы так, как я, которые знали бы, как может быть устроено то или иное дело, какие документы могут быть использованы.

Даже до простейших решений, которые в будущем кажутся обыденными, люди, порой, шли веками. К примеру, чего стоило Петру Великому заставлять чиновников и вовсе находиться на своих рабочих местах. И даже окончательно у него это не получилось. И сейчас нормированный рабочий день — это не правило.

Так что постоянно приходится где-то рисковать, где-то слишком много объяснять прописные истины, непонятные людям нынешнего времени. Как сейчас, я во-многом доверяюсь Александру Ивановичу, так как скоро отправляюсь на войну, а ему предстоит рутинная работа.

Потом началось другое совещание. Вообще мне, как главе Тайной канцелярии, следовало бы проводить все свои встречи в Петропавловской крепости. Тем не менее, совещания я решил локализовать у себя в доме. Говорю о том, что чиновники не ходят на работу по нормированному графику, а сам… Но кто из нас без греха?

— Всем ли понятны задачи? — спросил я, обводя глазами присутствующих.

Если ранее было собеседование, то теперь уже полноценное совещание руководящего состава Тайной канцелярии розыскных дел. Можно говорить, что учредительное.

Моим заместителем, пусть пока ещё не утверждённым, а на испытательном сроке, стал Александр Иванович Шувалов. Двадцать пять лет — это тот возраст, в котором основная подростковая глупость должна уходить даже из мужчины. Имел, вроде бы, неплохое образование, ну и показался мне достаточно хватким, гибким, между тем, решительным.

Ему в заместители, а ещё я прилюдно сказал, что и во временные советчики, входил Степан. Оперативную часть, как и непосредственно силовую, должен был осуществлять Фрол.

Выходило так, что штатный состав Тайной канцелярии заметно расширялся. Теперь уже не было необходимости на постоянной основе привлекать гвардейцев, разве что к крупным силовым акциям. У Фролова в подчинении было три десятка бойцов; у Степана — филёры, следящие за интересующими объектами. Тут же следователи и дознаватели.

Ещё, что в этом времени было необычайным новаторством, организовывался аналитический отдел, в который должны были стекаться все сведения из-за рубежа и внутри России: газеты, слухи, работа наших агентов — всё это должно было анализироваться и сводиться каждые три месяца в отчёты.

Иностранного отдела пока что нет. Но еще раньше я говорил с Остерманом, чтобы каждый российский дипломат был разведчиком. Это логично. Ну а если кто еще и завербует, купит, уговорит, иностранца, то нужно продумать награды и премии за такое дело. Вот только пока что на этом поприще пусто.

Вряд ли всё вдруг заработает. Ну, по крайней мере, в той степени, каковы мои ожидания. Вот только без начала никогда не бывает продолжения.

— Всем понятны задачи? — спрашивал я, заканчивая и это совещание. — Никаких более «охоты на ведьм». Монета если упадет на лиц престолоблюстительницы — сие не повод к обвинениям. Но смотрим за тем, как ведут себя иноземцы, что говорят, с кем говорят… Ну да все уже написано в бумагах.

Одни выходили из столовой, другие заходили. Работа нон-стоп. Но векторы движения необходимо задавать по всем направлениям.

— Рад приветствовать вас, господа, — обратился я к производственникам и учёным.

Признаться, уже несколько был накручен предыдущим общением. И устал. Не получается порой донести, казалось что прописные истины. Так что приходится сдерживаться. Пока получалось.

Здесь были Ломоносов и Виноградов, и их первыми следовало вознаградить за труды, пусть и скромно, но так, чтобы начинания этих ученых прославились в мире. Если только они примут такие подарки, которые, если уж положить руку на сердце, не всегда бывают честными с точки зрения учёного.

Молодые ученые, вместо того, чтобы поехать в Германию на обучение, остаются в России. Они работают, словно бы в шарашке, взаперти на заводе. Так что заслужили.

— Благодаря усовершенствованным станкам конструкторского общества господина Нартова удалось нарастить производство штуцеров до тридцати единиц в день, — докладывал Пётр Иванович Шувалов. — Было бы и больше, так как станки справляются, но мы ощущаем постоянную нехватку замков и лож…

— На Руси что, плотники и мастера по дереву перевелись? — перебил я Петра Ивановича.

— Нужного дерева не хватает. С поставщиками я уже говорил. — Пожал плечами он.

— А вы, Пётр Иванович, — вновь вмешался я. — Если продолжите говорить о проблемах мягко, то не решите ничего. Тут поставщиков либо бить по мошне и не отгружать серебро, либо обратиться к Фролу Ивановичу. Он пошлёт кого-нибудь пристойно поговорить с поставщиками. Фрол найдет, как убедить.

Да, как это ни прискорбно, но приходилось вести бизнес, в том числе, и методами силового воздействия. Все вокруг привыкли к тому, что прописанные сроки поставок — это так, условность не обязательная. Причём та, которую можно нарушать в пользу увеличения сроков, или вообще срывов поставок. Понятно, что логистика так себе, но все же учить порядку нужно.

Важно людям показывать, что это неправильно. А вообще в стране нужна серьёзнейшая и с большими полномочиями Ревизионная служба. Жаль, но такую можно создать лишь только в том случае, если будет достаточное число образованных людей, предпочтительно с экономическим уклоном.

— Что с открытием университетов? Готовы ли корпуса, закуплено ли оборудование? Что происходит? Я вижу, что деньги исправно уходят на строительство, в том числе из Фонда. Вот только я не слышал ни от кого из вас, что в течение этого года мы открываем университеты, — резко сменив тему, я пытался проверить реакцию людей и понять, насколько Пётр Иванович отслеживает дела.

Если вот так раскачивать людей, менять темы, играть эмоциями, можно выяснить: не врут ли они, не вешают ли лапшу на уши, насколько в теме и профессионалы.

— К лету будем открываться, — четко ответил Пётр Иванович Шувалов. — Вопрос нынче не в том, что нет корпусов. Её Великое Высочество выделила под эти нужды в Москве бывший Аптекарский приказ, а в Петербурге — дом Ушакова и Волынского. Рядом с ними строятся другие корпуса, как вы изволили изъясняться. Сложность заключается в том, что у нас нет должного количества профессоров

Петр развёл он руками.

— Господин Ломоносов, есть что сказать по этому поводу? — спросил я. — Посоветуете ли как уговорить иноземцев в большем числе отправиться к нам?

Ломоносов молчал. Он практически жил на Ахтынском заводе, изобретая и совершенствуя то одно, то другое, при этом забросив научную деятельность вовсе. И потому для меня такой Ломоносов был полезнее человека, который годами корпит над одной идеей. Впрочем, я хотел подтолкнуть его и в науке.

Да, если Академия наук. И может быть в Петербурге еще худо-бедно, но составить штат преподавателей можно. Но я не понимал, как это сделать в Москве.

Вот одна из причин, почему я сейчас предоставлю много разных изобретений. Пусть все знают, что в России — самые передовые научные открытия.

— Господа, я, наконец, вынужден вам открыться, — сказал я, делая паузу, начиная доставать из своей папки исписанные листы бумаги.

Нет, я не собирался открываться, что я некий столетний человек из будущего. Боже упаси. Однако у меня был ещё один гештальт перед братом Александром Матвеевичем Норовым. Я хотел прославить его имя. Так почему бы не начать это делать прямо сейчас?

Более того, таким образом я прославлю и Василия Никитича Татищева. Для меня стало удивительным узнать, посредством работы Тайной канцелярии, что этого злодея начинают в некоторой степени идеализировать и выставлять мучеником. Мол, Норов, такой-сякой злодей, взял да изничтожил великого промышленника и начинающего историка.

Так что будем действовать на противовесе. Татищев должен превратиться в своего рода Дантеса, который убил Пушкина, и которого, появись он на уроке русской литературы в любой из школ, своими руками бы растерзала учительница.

— Мой погибший брат, как оказалось, когда я разобрал все его многочисленные бумаги, был человеком… — я перекрестился, придавая своим словам большей грустности. — Он был гениальным человеком от науки.

— Вот, господа, его выкладки, его теории… — я положил бумаги на стол.

На стол рухнули не менее сорока листов исписанных мелким почерком в новой, моей, грамматике.

— Господа, предлагаю оставить наших людей от науки и отправиться обедать. Уверен, что они здесь надолго, им принесут обед сюда. Не будем им мешать. Господин Нартов, вам выбирайте, с кем вы отобедаете, — сказал я.

В это время Ломоносов, бескультурно и грубо толкнув своими могучими плечами Виноградова, первым взял в руки листы. Взял и, как было отчётливо видно по его настроению, выпал из реальности. За его мощной спиной пристроился Виноградов, который выглядывал и щурился, силясь прочитать написанное. Глаза этого молодого, ещё даже не учёного, а так, кандидата стать таковым, расширились.

— Господа, похоже, что я с вами. Признаться, господин Михаил Васильевич Ломоносов в таком состоянии меня всегда пугает. Иные совершают глупости во хмели, а Ломоносов пьянеет от науки, — пошутил Нартов, и мы все с улыбками направились в столовую.

Что же я все-таки предлагал изучить Ломоносову? Так, например, закон сохранения энергии, который он же и должен был вывести, может только позже. Предлагал я и определить массу молекулы, вывести молекулярную теорию, строение атома. В целом, кое-что из физики, кое-что из химии, математики. Тут же обоснование новой метрической системы. Кое-что из начального в электричестве.

Вопрос, конечно, какова цель, вернее цели того, что я сейчас сделал. Я собирался заявить на весь мир, что это русские совершили такие открытия.

Предполагаю, что после подобных заявлений, да ещё и с подкреплением увеличения профессорского оклада в русских университетах, к нам приедет профессура. Для немалого количества физиков и химиков, хотя химия как наука, наверное, и начинается с того, как сделал свои открытия итальянец Авогадро, и пока это ещё алхимия. Такие люди не могут жить, если понимают, что их уже сильно обскакали. Нужно отправляться на передовую, хоть бы и в Россию.

Так что обязательно приедут. Я ещё думаю, что и шведская Академия наук сильно расстроится, когда от неё начнут уезжать птенцы Карла Линнея. Ведь Россия предложит натуралистам изучение Сибири, южных степей, и даже в скором времени Америки, Курил. Ну куда там европейцам толкаться в своей маленькой Европе и делать какие-то великие научные открытия, когда здесь целый мир открывается.

— Господа, не кажется ли вам, что нам пора резко и значительно расширяться? — когда мы молча пережёвывали первое горячее, началась вторая смена блюд, спросил я. — Ещё ранее утверждали программу Всероссийского съезда торговых и предприимчивых людей. Так почему бы вам по тому плану, что был нами ещё ранее утверждён, не провести эту встречу? Не стоит откладывать на тот момент, когда я вернусь с войны. Предоставьте все наши изобретения, пусть бы использовали.

— Не взыщите, Александр Лукич, мы все считаем, что с вашими знаниями и умениями стоило бы воздержаться от войны, — сказал Нартов.

Сказал, а все остальные потупились в свои тарелки.

— Нет, господа, не смогу я сидеть здесь, понимая, что мог бы спасти своими действиями много жизней, но не делаю этого. Тем более, как я считаю, задел мы сделали приличный, и вам — всё это развивать, расширять. Почему так мало продаётся станков? Почему наши производства нынче работают только лишь на Демидовские заводы? Где заводы наши? — без особого нажима, как бы между прочим, говорил я.

Хотя, уверен, слова мои звучали для собравшихся не столь безобидно.

— Но вы же сами сказали, что нам нужно будет вложить крупные средства в строительство Луганского завода, или целого общества заводов, — возразил Пётр Иванович.

— Что, господин Шувалов, средств не хватает на всё? Так банк нам нужно открывать. Отчего только я тем и озабочен? Разве же вы, господин министр, не должны понимать, что без банка в России развития не будет? А когда я передал вам целый научный труд, что есть такое бумажные деньги и чем они полезны, как их можно внедрить? — я остановился, понимая, что закипаю.

Между тем, хотел провести совещание больше в формате встречи друзей-единомышленников, чем как тиран-всезнайка, который указывает всем, что делать.

Может быть, я и указал бы всем на их ошибки, и вручную стал бы управлять процессами, но это, если бы не было других отвлечений.

Главная моя ошибка состоит в том, что я стараюсь успеть везде, при этом кое-что получается, но эффекта, прорыва, который бы ошеломил, пока нет ни в одной из областей. Даже вооружение я бы мог ещё больше усовершенствовать, чем оно есть на этом этапе, но и здесь распыляюсь и нет времени.

Так что нужно давать людям инициативу.

— Простите, Пётр Иванович, господа, — подытожил я, — хочется всего и сразу, но так не бывает. Уповаю, что у вас получится гораздо больше, чем сейчас.

В итоге повинился я.

— Александр Лукич, нынче нет никого, кто посчитал бы введение бумажных денег достойным делом. Что же до банка… Не можем мы его ныне создать, пока вопрос с войной не решится. Сколь потребуется ещё серебра для войн наших? Разве же не должны мы иметь два-три миллиона, чтобы покрывать непредвиденные расходы в случае затяжных войн? — говорил Шувалов.

Он был прав.

— Будет так, господа, — сказал я в заключение. — Я постараюсь завершить войну с турками как можно скорее и принести нам победу, — сказал я искренне и улыбнулся. Дайте России шанс. Вы! А не кто-то еще. Ресурсы есть. Денег мало? Привлекайте же богатеев, объясняйте им, что не только поместьями кормиться можно.

Нужно будет мне озаботиться на войне, как это добыть еще денег. Не хватает нам для рывка. Так пусть турки помогут!