Эон

Глава 30

Герхардт принес рулон карт из своей временной штаб-квартиры.

— Под их контролем оказалась южная часть первой камеры — включая научные комплексы — и лифты, ведущие к южной скважине. Во второй камере все еще идет бой, но атака, похоже, отбита — Беренсон направил туда половину своих людей из четвертой камеры, как только была объявлена тревога. Они пересекли мост под мощным огнем. В третьей камере все спокойно, в четвертой силы русских невелики. — Герхардт расправил карту. — У нас недостаточно сил, чтобы их уничтожить, а они не состоянии идти дальше. И пока что они не ответили на наше предложение о переговорах.

— У нас остались люди в приемных зонах? — спросил Лэньер.

— Да, и они могут продержаться там несколько месяцев — мы не успели переправить оттуда последний груз продовольствия и оборудования. Четвертая камера может обеспечить сама себя, и солдаты Беренсона определенно держат ее под контролем, так что, похоже, единственная проблема — первая и вторая камеры. У наших солдат запасов, примерно, на две недели. Если мы не сбросим им продовольствие с оси — сейчас рассматривается такая возможность, — может начаться голод.

— Как обстоят дела с их транспортами?

— Мы не пропускаем их внутрь. На одном, как мы подозреваем, имеется тяжелое оборудование, которое должно быть сброшено во вторую камеру. Мы не хотим, чтобы они прорвались через заграждение. Они не особо счастливы, но еще несколько дней могут без особых проблем подождать.

— Они готовы сдаться?

Герхардт покачал головой.

— Нет. Плетнев обратился к нам с небольшой речью, но сдаваться пока не собирается. Он предложил договориться о прекращении военных действий. Экипажи транспортных кораблей хотят присоединиться к своим товарищам. Они знают, что не могут вернуться домой, и я подозреваю, что они знают о бойне в скважине и об огромных потерях.

— Чертовски отчаянный маневр…

— Так или иначе… он не сработал, — мрачно заметил Герхардт. — Но это создало проблемы. Что касается нас, то Камень представляет собой закупоренную бутылку. Дело не в том, что нам очень хочется его покинуть, поскольку идти все равно некуда, даже если бы возможность и была. Меня лично беспокоит спецназ. Убийцы и диверсанты могли рассеяться по второй камере и доберутся до нас через несколько дней. У нас не хватит сил удержать их за пределами третьей и четвертой камер. Это мерзкие типы, Гарри, беззаветно преданные делу и хорошо обученные. Чем дольше мы будем ждать, тем больше они истощат наши силы.

— Значит, во второй камере положение безвыходное? — спросил Лэньер, нервно оглядывая карты.

— Везде. Никто не собирается двигаться с места. Единственное, что будет увеличиваться — количество жертв.

— Вы думаете, они об этом знают? Я имею в виду, они допускают это?

— После того, как они прошли этот путь, учитывая необходимую подготовку, я думаю, мы спокойно можем сказать, что они отнюдь не идиоты.

— Как насчет недовольных?

— Я сомневаюсь, что у них, да и у нас есть недовольные.

— Сколько еще пройдет времени, прежде чем они начнут прислушиваться к голосу разума?

— Черт возьми, Гарри, возможно, они прислушиваются уже сейчас, просто никак этого не показывают. Мы высовываем голову, они начинают стрелять, и наоборот.

Сержант стоял перед своими начальниками с озабоченным выражением лица, исцарапаного кустарником. Он отдал честь и кивнул в сторону Мирского.

— Товарищ полковник, они обнаружили в скважинах наши трансляторы. Мы не можем связаться с другими камерами.

— А теперь вопрос, — сказал Мирский. — Означает ли это, что они готовы опустить руки и пригласить волков в овчарню?

Гарабедян взял у него бинокль и обвел взглядом панораму перед мостом, до которого было около километра. Затем он посмотрел на пробитый снарядами, обожженный лазерами мост — поврежденный, но все еще функционирующий — и вернул бинокль.

— Павел, — сказал Гарабедян, — мы должны перерезать этот мост, как ты считаешь?

Мирский неодобрительно посмотрел на своего заместителя.

— А как мы будем переправляться? Придется идти пешком пятьдесят с лишним километров до следующего моста или перебираться вплавь.

— Но тогда они не смогут переправиться и не смогут получить подкрепление из этой камеры…

— Да, но подкрепление может прийти из первой камеры. Мы понятия не имеем, сколько их там.

— Загнанных в ловушку…

— Мы не будем трогать мост, — решил Мирский. — Кроме того, мы не можем себе позволить еще терять людей в результате необдуманных действий. Или терять их от пуль снайперов, когда мы будем переправляться вплавь!

— Это была просто идея.

— Я не испытываю недостатка в идеях, Виктор. Мне не хватает лазерных орудий и артиллерии. Очевидно, «Жигули» со всей нашей артиллерией и боеприпасами не смогли пробиться и теперь уже не смогут, так как они, очевидно, усилили охрану скважин — ведь ретрансляторы обнаружины. Очевидно, наш агент схвачен, а русская научная команда ничего не предпринимает либо добровольно, либо потому, что они изолированы. И еще очевидно, что пилотов и экипажи транспортников не слишком радует перспектива многие недели ждать, пока мы все здесь не помрем.

— О чем ты говоришь, Павел? Давай прямо, — улыбнулся Гарабедян. Своей выступающей нижней челюстью он всегда напоминал Мирскому осетра.

— Мы не получаем нужной поддержки.

— Ты веришь, что на Земле началась война — и закончилась поражением?

Мирский покачал головой.

— Я верю, что мы уничтожили их орбитальные станции. Должно быть, отсюда это было неплохое зрелище…

— Павел, есть большая разница между орбитальным обменом ударами и всеобщим уничтожением.

Мирский стиснул зубы и упрямо покачал головой.

— Мы здесь для того, чтобы сражаться и добиться своей цели. В этом весь смысл.

— Спроси замполитов. Мы здесь для того, чтобы распространять идеи социализма и защищать будущее нашего государства.

— Дерьмо, — бросил Мирский, удивленный страстностью майора.

Он ненавидел замполитов. Он ненавидел всех замполитов, где бы ни служил. Майор Белозерский всегда держался позади, отдавая приказы, которые порой противоречили приказам самого Мирского.

— Ну что ж, прекрасно, они уничтожили Землю. Так что нам делать? Прекратить военные действия и — что? Возвращаться домой на пепелище? На сей раз это не маленькая драчка на школьном дворе между героем и хулиганом. Это пылающий череп с костями над всем Северным полушарием!

— Так они утверждают, и Плетнев их поддерживает. Конечно, не надо было ожидать, что нам удастся уничтожить орбитальную защиту и заставить их поднять руки вверх и просить о пощаде.

— Они все продажны, — отрезал Мирский. — Слабые и перепуганные.

— Павел, нужно трезво оценивать факты и их следствия. Не стоит недооценивать врага. Могут ли слабые и отсталые опередить нас почти во всем?

— Ох, заткнись, — простонал Мирский, пряча голову в ладонях. Он посмотрел на сержанта. — Убирайся отсюда, — устало приказал он. — Принеси мне хорошие новости или вообще никаких.

— Так точно! — сказал сержант.

— Жаль, что у нас нет штрафных батальонов, чтобы послать их в первых рядах, как священную жертву, — сказал майор. — Именно так мы выигрывали войны в прошлом.

— Не дай Бог, чтобы тебя услышал Белозерский. У меня с ним и без того достаточно проблем — да и с тобой тоже. Мы не будем трогать мост. Это окончательное решение. И через час мы примем свои меры.

Когда Мирский говорил таким тоном, с ним никто не спорил. Гарабедян слегка побледнел, потом достал жевательную резинку и сунул ее в рот, наслаждаясь сладким вкусом.

Рация Мирского мягко щелкнула. Он включил прием и ответил.

— Товарищ командир, это Белозерский. Зев хочет говорить с вами… лично.

Мирский выругался и ответил, что будет немедленно.

— Кажется, новые потери, — сообщил он Гарабедяну.

После двадцати шести часов патовой ситуации результаты разведки были доставлены на временный командный пункт Герхардта. Лейтенант, который проводил разведку, человек с тонкими чертами лица и глубоко посаженными глазами, говорил медленно, растягивая слова в манере, характерной для уроженца Аппалачей.

— Мы обнаружили все их позиции и сосчитали людей. У них около шестисот человек, которые живы и передвигаются, насчет еще ста мы не уверены. Они потеряли многих старших офицеров — один генерал ранен или мертв, несколько полковников погибли. Остается один полковник во второй камере и два подполковника и полковник в первой. У них могут быть другие генералы — мы слышали переговоры по радио о Зеве, Леве и Неве. Некоторые из нас считают, что речь идет о трех генералах.

— Вы можете опознать их? — спросил Лэньер.

— Нет, сэр. У них нет нашивок с фамилиями. Но мы думаем, что некоторые члены русской научной группы могли бы кое-кого узнать. Их войска очень хорошо обучены, с большой долей космической подготовки, и, возможно, у них есть знакомые среди космонавтов научной группы.

— У вас есть фотографии офицеров? — спросил Герхардт лейтенанта.

— Да, сэр, большинства из них. Достаточно четкие. Несколько хороших снимков в профиль.

— Покажите их членам русской научной группы и выясните, могут ли они помочь. Гарри, я думаю, вам следует взять на себя роль посредника. Мы поговорим с Притыкиным из русской команды — он достаточно порядочный человек. Мы позволим одному из транспортников состыковаться с нами — тому, на борту которого находится Плетнев. Если он или Притыкин смогут связаться со своим руководством по радио и если мы сможем организовать встречу, возможно, это поможет больше, чем просто голос разума.

— Посреднику надо говорить по-русски, — заметил Лэньер.

— Кто-нибудь из наших сможет помочь. Римская, или этот немецкий лейтенант, Рудольф… как его… Егер.

— Римская — это хорошо, но его знаний может не хватить на дипломатические нюансы. Егер будет полезен. Но я не возьмусь за это дело, если не смогу работать с русскими напрямую, без переводчиков. Я могу поехать в третью камеру и позаниматься, пока вы будете договариваться с Плетневым о стыковке.

— У нас нет нескольких недель, Гарри.

Лэньер покачал головой.

— Столько и не потребуется, хватит нескольких часов. — Он глубоко вздохнул и наклонился вперед. — Не кажется ли вам, что имеет смысл покончить с секретностью?

Герхардт на мгновение задумался.

— Внутренней? Я не уверен.

— Вам самому не хочется узнать, в чем, собственно, дело?

— Конечно. Но кто возьмет на себя ответственность за снятие ограничений.

— Мы больше не являемся частью военной стратегии Земли; мы предоставлены сами себе. Можно считать, что то же самое верно и с политической точки зрения.

— Вы имеете в виду, что мы сами себе хозяева?

— Именно, — подтвердил Лэньер.

— Это банка с червями, в которую мне прямо сейчас неохота лезть.

— Хорошо, я беру на себя ответственность, по крайней мере, за один шаг. Библиотеки больше не закрыты. Информация, содержащаяся в них, доступна всем.

— Даже русским?

— Даже русским, если они заключат с нами мирное соглашение, — сказал Лэньер. — Я выучу русский, вы разработаете процедуру переговоров, и мы предложим им часть того, что у нас осталось.

— Киршнеру не понравится, если мы разрешим этим ублюдкам стыковку. И он наверняка не захочет идти на уступки.

— Кто отвечает за внутреннюю безопасность? — многозначительно спросил Лэньер. — И есть ли у нас выбор?

Проснувшись, Патриция обнаружила, что кабина погружена в полумрак. Она повернулась и взглянула в окно. Поверхность коридора более чем в двадцати километрах внизу была темной и покрытой рубцами. Глубокие разрезы пересекали вдоль и поперек испещренную пятнами землю; их края тускло блестели.

Повернувшись на другой бок, она оглядела кабину. Ее похититель лежал, закутавшись в сеть из мерцающих синих и зеленых огней. Между огоньками проскакивали искры, а под сетью тело окутывал полупрозрачный зеленоватый туман.

Сила тяжести в кабине была достаточной, чтобы почувствовать разницу между потолком и полом. Соскользнув со своего ложа, Патриция протянула руку, чтобы коснуться светящейся сетки и разобраться, настоящая ли она, но ее остановил голос.

— Пожалуйста, не трогайте. — Ольми стоял в передней части кабины. Патриция перевела взгляд с фигуры на койке на того Ольми, который только что к ней обратился. — Я — частичное воплощение, фантом. Ольми отдыхает, совершая тальзит-медитацию. Если у вас есть к нему дело, пожалуйста, позвольте мне заменить его.

— Кто вы?

— Личный фантом, дубль. Пока он отдыхает, я выполняю все его обязанности, которые не требуют физических действий. Я нематериален. Я только изображение.

— О. — Она нахмурилась. — Что он… делает? Что с ним происходит?

— Тальзит-медитация — это процесс, во время которого он окружен тальзитскими носителями данных. Его тело очищается от нечистот, а разум — от препятствий, мешающих ясности мыслей. Тальзит-данные информируют, реорганизуют, совершенствуют умственную деятельность. Это нечто вроде сна.

— Вы просто запись?

— Нет. Я связан с его мыслительными процессами, но так, что это не мешает его отдыху.

— Где?.. — Патриция чуть не сказала «буджум». Она оглянулась и увидела плоскоголовое, с вывернутыми коленками коричневое существо, свернувшееся на своем ложе и глядевшее на нее спокойными медленно моргающими глазами.

— Привет, — мелодично произнесло оно.

Патриция судорожно сглотнула и кивнула.

— Еще раз, как вас зовут?

— У меня нет имени. Я франт.

— А кто ведет корабль?

— Корабль, в данный момент, управляет собой сам. У вас, людей, наверняка есть машины, которые могут делать это, — объснил франт укоризненным тоном.

— Да. Конечно. — Патриция снова повернулась к фанту. — Почему коридор изменился?

— Много веков назад здесь была война. Поверхностный материал, принесенный на Путь — в коридор — был серьезно поврежден. В некоторых местах вы можете видеть сам Путь.

— Война? — Патриция посмотрела вниз на испещренный рытвинами ландшафт.

— Когда джарты оккупировали Путь, они удалились от ворот на тысячи километров. В то время ворота были заблокированы или строго охранялись. Когда Аксис попытался пройти через них и вновь установить над Путем свой контроль, джарты оказали сопротивление. Их прогнали, а этот участок, на всем протяжении до Пушинки сейчас заблокирован и пуст.

— О. — Патриция снова легла и стала смотреть на огоньки, мерцающие вокруг Ольми. Она очень устала. Глаза горели, в горле пересохло; в груди ощущалась тяжесть, а мускулы рук и ног болели от напряжения. — Я плакала, — сказала она.

— Вы проспали последние двенадцать часов, — сообщил франт. — Во сне вы были спокойны. Мы вас не трогали.

— Спасибо. Аксис — это то место, куда мы направляемся?

— Да, — сказал франт.

— Что там будет со мной?

— Вы будете почетной гостьей, — ответило изображение Ольми. — В конце концов, вы из нашего прошлого и очень умны.

— Я не люблю… суеты, — мягко возразила Патриция. — И я хочу вернуться и помочь моим друзьям. Они нуждаются во мне.

— Ваше присутствие там не является решающим, и мы посчитали, что это опасно.

— Тем не менее, я хочу вернуться. Я хочу, чтобы вы знали: вы увезли меня против моей воли.

— Мы сожалеем об этом. С вами будут хорошо обращаться.

Патриция решила, что спорить с призраком бесполезно, будь он личный или какой-то еще. Она обхватила плечи руками и стала смотреть на обожженный, почерневший ландшафт далеко внизу. Сейчас невозможно было думать о прошлом, о том, что произошло до того, как она оказалась на этом корабле. Действительно ли она хотела вернуться? В самом ли деле там было нечто, чрезвычайно важное для нее?

Да. Лэньер. Он ждал от нее помощи. Она была частью его команды. И Пол, и ее семья. Мертвые. Она нащупала письма в кармане, а затем потянулась к сумке, в которой лежали мультиметр, электронный блокнот и процессор. Их никто не трогал.

Сосницкий умирал. Из пяти врачей, сопровождавших батальон, двоим удалось прорваться во вторую камеру, и они не собирались скрывать от генерала правду. Один из них, лысый худой, со шрамом, пересекающим пол-лица, отвел Мирского в сторону, когда тот подошел к опушке.

— У генерала внутренние повреждения, и разрыв селезенки — самое легкое из них. У нас нет ни крови, ни плазмы и нет никаких условий для операции. Он умрет через час, может быть, через два… Он сильный человек, но он не супермен.

Сосницкий лежал на боку на ложе, сделанном из рюкзаков и веток. Каждые две-три секунды он моргал; лицо его было бледным и потным. Мирский опустился рядом с ним на колени, и Сосницкий взял его за руку. Рукопожатие генерала было все еще удивительно сильным.

— Мои кости превратились в кашу, товарищ командир, — сказал он. — Как я понимаю, ни Лев, ни Нев не добрались сюда живыми. — Генерал скривил губы в гримасе или улыбке — трудно было точно сказать, — потом закашлялся. — Я собираюсь оказать вам сомнительную честь, товарищ полковник. Нам нужен командир дивизии. Другой полковник, оставшийся в живых — Велигорский, а я не хочу, чтобы командовал политработник. Вы получаете очень большое повышение, полковник, которое, возможно, не одобрила бы Земля. Но если то, о чем мы слышали, правда, то на Земле это уже никого не волнует. У меня есть свидетели — один из них Белозерский, — и я намерен подтвердить ваше повышение по радио другим командирам батальонов, прежде чем умру. Поэтому я должен действовать быстро. С этого момента вы — генерал-лейтенант. Я передаю вам свои знаки отличия. — Он сделал это с гримасой боли на лице. — Могут возникнуть проблемы со… следующими по порядку, но таково мое желание. Я доверяю вам, генерал Мирский. Если то, что говорит командир дивизиона, верно — а это вполне возможно, — вы должны идти на переговоры. Мы, может быть, последние русские… Все остальные сгорели. В огне. — Он снова закашлялся. — Не теряйте самообладания. Впрочем, кто я такой, чтобы советовать вам, что делать? Теперь вы — генерал. Попросите Белозерского принести рацию.

Белозерский прошел мимо, бросив на него сердитый взгляд, в котором было что-то еще — что-то умоляющее. «Он еще не решил, как теперь вести себя со мной», — подумал Мирский. Генерал обратился к оставшимся в живых солдатам. Белозерский вежливо сообщил, что ретрансляторы в скважинах не действуют, но генерал, тем не менее, настоял, чтобы сообщение было передано.

— Теперь американцы знают, что у нас есть командир, — сказал он.

Через несколько минут Сосницкий впал в кому.

Мирскому потребовалось некоторое время, чтобы осознать происшедшее. Он решил, что лучше всего продолжать вести себя так же, как и прежде, так что вернулся к своим и посовещался с Гарабедяном.

Несмотря на ультиматум, Мирский ничего не предпринял к концу срока. Он знал, что это будет самоубийством. До сих пор еще была слабая надежда, что внезапно появится транспортник корабль и начнет сбрасывать подкрепление, но теперь надежда ушла, и вместе с ней исчезли все возможные цели.

Генерал-майор Сосницкий, конечно, был прав.

С самого начала это было крайне рискованное предприятие. Если сообщение противника было правдой (командир дивизиона Плетнев наверняка не стал бы лгать своим ради спасения собственной шкуры) — если все это было правдой, любая победа была просто невозможна.

Подошел Гарабедян с тюбиком еды. Мирский отмахнулся.

— Надо поесть, товарищ генерал.

Мирский хмуро посмотрел на майора.

— Зачем? Какой смысл? Они будут держать нас здесь, пока мы не подохнем с голоду или не превратимся в лис, совершающих набеги на курятники. Мы обречены.

Гарабедян пожал плечами.

— Ладно.

Мирский отвернулся от своего бывшего заместителя, но внезапно резко выбросил руку.

— Дай сюда, ублюдок. Нечего тебе жевать.

Гарабедян усмехнулся и отдал ему тюбик.

— Дрянь, — заявил Мирский, выдавливая в рот рыбный паштет. — Вкус дерьма.

— Вспомни огромные очереди за колбасой, вкус у которой был немногим лучше, — сказал Гарабедян. — Из-за чего, собственно, ты так подавлен?

— Я любил Сосницкого. А теперь он умер, сделав меня генералом.