Дорога к саду камней

Глава 13 В ЯПОНИИ ВСЕ ПО-ЯПОНСКИ

- Гендзико теперь не выйдет замуж. Это я виновата, господин, я недостойна жить! - Фудзико встала на колени, склонив голову.

- Как она? - Ала трясло. Первое, что он хотел сделать после того, как услышал страшную весть, броситься к старшей дочери, но как раз в этот момент у нее был деревенский доктор, и Ал не стал мешать осмотру.

- Она самурай. - Фудзико грузно поднялась с пола, сначала встав на одно колено и затем с усилием подняв свое отяжелевшее от частых родов тело. - Не желаете принять ванну? Переодеться с дороги?

- К черту ванну. Как моя дочь?! - Мысль о том, что пришлось пережить Гендзико, жгла изнутри, причиняя нестерпимую боль. - Мы живем в прозрачных домах, почему никто не пришел к ней на помощь? Почему?..

- Вы оставили вместо себя своего старшего сына Амакаву, он отдал приказ Гендзико. Приказы не обсуждаются.

Ал сжал кулаки. Как обычно выходило, что виноват во всем он.

- Что мне теперь делать? - Ал заглянул в глаза жены, обнаруживая, что совсем недавно та плакала. Сейчас ее глаза были сухи, голос тверд.

- Ваш приемный сын Минору готов пожертвовать собой и жениться на Гендзико. - Фудзико выпалила это без колебания, счастливо улыбнувшись.

- Но Минору и Гендзико - родные брат и сестра! - От неожиданности Ал сел на пол. - Это ваши дети, моя дорогая, ваши и вашего первого мужа. Или что-то не так?

- Вы приказали мне забыть об этом, вот я и забыла. Никто ни о чем не догадался, - весело рассмеялась Фудзико. - Вы признали Гендзико нашей с вами законной дочерью, а Минору - все знают, что вы усыновили его шестнадцать лет назад. Никто кроме нас с вами не знает о реальной степени их родства. Впрочем, ничего страшного и не произойдет, ничего непоправимого, я имею в виду. Минору женится на ней, только чтобы покрыть грех брата. Это его долг. А через год вы дадите ему новый приказ развестись, и тогда Гендзико выйдет вторично замуж. Мне кажется, это отличный план!

- Какой план? - Ал услышал за дверью шорох и, чинно присев на подушку, велел служанке войти. - Моя дочь, быть может, не переживет случившегося? Может, она вообще умрет! - продолжил он, когда служанка, налив ему саке, покинула комнату, плотно задвинув за собой фусима.

- Ваша дочь действительно заболела, но она непременно выживет. Ведь она самурай. Мы же должны подумать о ее чести, о вашей чести...

- А Минору? - Ал обхватил голову руками. - Если бы я не успел, Минору был бы сейчас мертв! Как это отразится на нем?!

- Минору исполнял приказ. Уверена, что если бы дело дошло до сэппуку, он показал бы всем свою душу! Я горжусь им! - Фудзико снова победно улыбнулась, подсаживаясь к Алу, чтобы налить ему еще саке.

- А Амакаву? - Ал чувствовал себя беспомощным. - Что мне делать с Амакаву?

- Все что считаете нужным. - Лицо Фудзико напряглось. - Он безропотно примет любое наказание. Даже смерть!

- Смерть! - Ал выхватил бутылочку с саке из рук жены и влил содержимое себе в горло. - Я должен казнить своего родного сына?

- Не казните. Это ваше право. Сошлите его в ссылку, отправьте в войско Токугава. Пусть остается там, пока все не уладится, или сошлите Гендзико! - Лицо Фудзико вновь озарила счастливая улыбка. - Ну конечно, формально Гендзико выполнила приказ, но, по сути, она утратила свою девичью честь, а значит, опозорила вас, ее отца, и свою семью. Значит...

Но Ал уже вскочил и, с силой толкнув седзи, так, что те вылетели из специальных крепежей, выбежал из дома.

В Японии существуют только японские выходы, в Японии, как ни бейся, тебе будут кланяться, вежливо улыбаться, но сделают все по-японски. По-японски - значит, таким образом, каким нормальный человек не решил бы ни за что на свете. Ал выхватил меч и, нимало не стесняясь, принялся выполнять боевые приемы, круша зеленую изгородь, с такой любовью высаженную здесь прежним садовником.

По-японски было бы правильнее казнить теперь Амакаву за его проступок, а после Фудзико - за то, что не вмешалась и не защитила дочь. Потом...

Ни один приказ, который он считал принципиальным, по сути, не выполнялся, то есть выполнялся, но чисто по-японски.

Хотелось выть.

Расправившись с изгородью, Ал скинул с себя пропотевшее кимоно и продолжал какое-то время рубить воздух.

- Жизнь не сложилась, не удалась! - Дзинь, дзинь, дзинь, меч встретился с поддерживающими изгородь металлической проволокой. 'Сгинь, сгинь, сгинь!' - звучало в голове Ала. - Послать всех куда подальше, выпить эликсир, снова оказаться дома. Забыть про эту бездарную никчемную жизнь в Японии, про свои надежды и чаянья.

Дзинь! Дзинь! Дзинь! Сгинь! Сгинь! Сгинь!

Хотелось кричать во весь голос, но своими криками он мог разрушить священное ва соседей. Хотелось кататься по земле, молотя ее руками. Но таким своим поведением он подорвал бы свой собственный авторитет, навсегда опозорив свое имя.

- Нет, валить отсюда надо. Куда подальше, домой, в Питер. Все насмарку. Все впустую. За каким чертом меня вообще занесло в Японию? Хотел увидеть настоящего Токугава-сан, познакомиться с кормчим Адамсом. Где они теперь?

Ал остановился, стирая с лица крупные капли пота, в голове пульсировало, перед глазами поплыли красные круги.

- Зачем все? Мечты, надежды. Любимая жена, дом, впервые свой дом, дети... - Ал беспомощно покосился на замерших на крыльце Фудзико и приемного сына Минору и, не глядя отдав подбежавшей служанке меч, пошел в сторону домика, в котором размещалась ?ванна.

Когда-то давно, страшно подумать - шестнадцать лет назад, желая испытать судьбу, Ал принял эликсир общества 'Хэби' и оказался в Японии начала семнадцатого века. В это почти невозможно поверить, он и сам не раз думал, что умер или сошел с ума, но здесь он был не один, кроме Ала в Японии находился его старый приятель, такой же игровик-реконструктор, как и сам Ал, кореец Ким, здешнее имя Кияма.

Шестнадцать лет Ал носил на шее медальон с изображением змеи, подаренный ему Кияма, в котором крылся билет обратно. И вот теперь пришло время воспользоваться им.

'Надо будет выяснить точнее, удастся ли вернуться в тот же день и час, когда принял эликсир, или нет'.

Ал скинул набедренную повязку, позволяя служанке потереть себе спину щелоком.

Если 'нет', получится, что я вернусь в Россию сорокапятилетним бомжом, а мне это надо?

Ал поморщился и, отстранив служанку, забрался в горячую воду. Подобная перспектива его не только не прельщала, а пугала. Здесь, в Японии, прошла его молодость, здесь у него семья, служба. Здесь он имеет все: расторопных слуг, верных самураев, готовых ради него лезть хоть черту в зубы. Здесь он на своем месте, а что он будет делать там?

Вернет ли свою квартиру? Вряд ли, за шестнадцать лет все продано и деньги прожиты. Сесть на шею сестре Аленке? А жива ли она? Попытаться пристроиться к какой-нибудь бабенке? На это тоже нужно время и силы. Нужен Интернет, сайты знакомств, а есть ли они еще? Есть ли там, в далеком пугающем будущем, Россия? Или вместо православных церквей давно возвышаются мусульманские мечети?

Он так давно не был там, что...

Ал омыл лицо горячей водой. Нужно было собраться с мыслями, посоветоваться. Медальон привычно покоился на груди, Ал погладил рисунок со змеей. Нужно ехать к Кияма. Именно к нему.

На секунду его сердце сжалось, подумалось, что до сих пор Кияма выходил на связь с ним по собственной воле и не чаще чем раз в пять лет, со всеми полагающимися в таких случаях предосторожностями. Так как об их встрече могли донести Токугава-сан, и тогда... даже приняв решение убраться из Японии, Ал не мог подставить свою семью и друзей.

'Кстати, а с семьей-то что делать? Забрать с собой? А сумеют ли они прижиться в двадцать первом веке? Даже если и сумеют, будет ли у Кияма достаточное количество эликсира? И на что он будет содержать их там?'

Все эти вопросы оставались без ответа, Ал закрыл глаза, быстро воображая перед собой экран монитора. Вот если бы можно было сейчас поболтать в чате с Кияма. Прочитать сводку новостей и понять, стоит ли тащить с собой жену и детей.

Жену и детей? Он представил себе, как его сыновья зарубят там кого-нибудь. Кого-то, кто элементарно толкнет их в метро или скажет бранное слово. К гадалке не ходи, ни один самурай, если он, конечно, самурай, а не слякоть, не простит такого. Они тоже не простят. Представил, как их затем осудят за это. Нет, они никогда не научатся жить вполсилы. Не сумеют прощать оскорбления, не согласятся расставаться с самурайскими мечами...

При воспоминании об Амакаву его сердце вновь сжалось. Надо же было воспитать двоих приемных как нормальных людей, и получить за все это собственного сына подонка!

Он поднялся, перелез через высокий край офуро . Взял приготовленное служанкой полотенце.

'Амакаву следует изолировать от общества. Как угодно, но тварь, изнасиловавшая собственную сестру, не должна оставаться дома, где кроме него живут молодые девушки и женщины, где вообще люди живут! Пусть отправляется служить своему сёгуну, пусть охраняет дальние границы, пусть делает что хочет, с глаз долой, из сердца вон! Хотя, легко сказать, из сердца вон, легко сказать, прогнать собственного ребенка. Легко сказать, да трудно сделать'.

С другой стороны, он и сам не собирался оставаться в деревне. Не мог видеть жену, не желал не только прикасаться к ней, но даже отдавать приказания.

На секунду Ал снова увидел ее озаренное внезапной догадкой толстое с двойным подбородком лицо, когда она предложила выгнать из дома свою родную дочь. Дочь, перед которой Ал должен теперь всю жизнь на коленях просить прощение, что не сумел ее защитить. Что невольно отдал ее - беззащитную - в руки развратного братца. Он скрипнул зубами.

Неожиданно решение пришло само собой. Уехать немедленно. Оставить дом на Минору и Фудзико. Услать Амакаву, еще лучше - лично препроводить до гарнизона, где подонок будет тянуть лямку, а затем с Гендзико предстать перед Кияма. И будь что будет.

Конечно, это было самым странным решением, и, наверное, правильнее было забрать у Фудзико свою родную дочь Марико, но Ал вдруг осознал, что все его дети - не важно, приемные они или свои - остро нуждаются в Японии. Они родились японцами, были воспитаны как японцы, им положено служить здесь, жениться и выходить замуж. Не вписывается только он сам и его маленькая Гендзико, для которой с недавнего времени этот мир закрыт.

А значит, они уйдут вместе.

Однако убраться сразу же не представлялось возможным, Гендзико валялась на своей циновке, мучимая сильным жаром. То забываясь тревожным сном, то просыпаясь от кошмаров, она виновато смотрела в глаза отца, мучаясь от стыда, и всякий раз пытаясь встать на колени и ткнуться лбом в пол, как того требовал обычай.

Ожидая выздоровления старшей дочери, Ал подготовил письмо с просьбой о зачислении Амакаву в один из отдаленных замков Токугава. Сопровождать племянника вызвалась наложница Ала Тахикиро, верная спутница на полях сражений и армейская жена.

Не желая волновать ее перед дорогой, Ал скрыл разговор с Хироши, ожидая более удобного случая.

На следующее утро после принятия яда Кияма не смог встать на утреннюю молитву, ночью ему неожиданно сделалось плохо, и легкая тошнота, на которую он не обратил внимание с вечера, к утру перешла в неукротимую рвоту. С отвращением и неприязнью князь наблюдал извергающиеся из себя массы, невольно удивляясь, сколько, оказывается, в человеке разного дерьма. К утру, не умея чем-либо помочь себе, Кияма послал за замковым доктором, который предположил пищевое отравление и велел постоянно поить князя зеленым чаем. Впрочем, о каком чае могла идти речь, когда Кияма мог открыть рот только для того, чтобы извергнуть из себя очередные массы блевотины.

К полудню рвота прекратилась как-то сама собой, после чего немало расстроенный состоянием господина доктор приготовил для него безвкусный рисовый отвар, который должен был как-то разобраться с попавшей в организм сиятельного пациента отравой и заодно защитить желудок.

Вместе с другими слугами и домочадцами, поднятыми по тревоге, Такеси ходил туда-сюда по коридорам замка, раздражая тем самым дежуривших самураев и надеясь хотя бы краешком глаза взглянуть на предсмертные муки Кияма.

К обеду доктор велел жене даймё, его наложницам и сыну с невесткой отправляться в храм и молиться за здоровье главы рода Фудзимото.

Немного пришедший в себя после событий бессонной ночи Кияма подписал несколько важных указов, отдал распоряжение насчет пошива новой формы для своих самураев и продиктовал несколько записок друзьям, среди которых было зашифрованное послание в орден 'Змеи'. Гонцы, которым не разрешили ни попрощаться с семьями, ни переодеться в более удобную дорожную одежду, тут же были посажены на коней и в паланкины, чтобы немедленно тронуться в путь. Те из гонцов, которых судьба посылала в провинциальные или горные районы, должны были скакать на лошадях, что, конечно, получалось быстрее, но зато и хлопотнее, нежели ехать в удобном паланкине.

К ужину Кияма неожиданно появился в сосновом зале , где ужинали его безутешные родственники. Даймё был очень бледен, под глазами у него почернело, щеки ввалились, а нос слегка вытянулся и заострился. Тем не менее он опирался на руку своей младшей и самой любимой наложницы, которая, по словам Кияма, как раз и вернула его к жизни. В подтверждение своих слов он нежно похлопывал зардевшуюся от смущения Кики по животу, уверяя, что после благотворного воздействия на его организм девушки он тоже оставил ей подарочек, и через положенные девять месяцев она, безусловно, родит ему сына.

Все поздравили Кияма и Кики.

На закате того же дня около деревни Хатадзюку, практически на подворье храма Соун, в дальних складских помещениях были обнаружены тела трех недавно убитых подростков. Все мальчики были чисто вымыты, все были достаточно красивы и ухожены. У всех на теле остались следы от веревок. Все перед смертью претерпели различные пытки и все были умерщвлены при помощи колющего или режущего оружия.

Учитывая, что двое из троих были вскоре опознаны как дети местных крестьян, пропавших несколько дней назад, дело могло никогда не дойти до даймё Кияма, в чьих владениях, собственно, и произошли убийства, но в последний момент, когда тела детей уже хотели по обычаю сжечь, находящийся по поручению в Хатадзюку конюх даймё опознал одного из мальчиков как сына покойного ныне казначея господина Кияма.

После опознания погребение было отменено, и все три тела были аккуратно уложены в паланкины и отправлены прямехонько в замок Фудзимото, где их должен был осмотреть лично начальник замковой охраны даймё Кияма Муцумура-сан.