Дочь ведьмы

Холера

«Пошла ты, стерва. Заела. От такой жизни кто угодно бы запил».

Всю дорогу Олег продолжал мысленно переругиваться с женой. Хотел еще прибавить, мол, права была мать, нечего было жениться на такой гадкой бабенке, но это была бы слишком уж вопиющая неправда.

Мать-покойница на Тамарку чуть не молилась: добрая, хозяйственная, терпеливая.

Ага, терпеливая, как же! Пилит и пилит с утра до ночи, выпить нельзя трудовому человеку, а теперь вот и вообще – из дому выгнала. Квартира так-то жены, от бабки досталась, но мебель и ремонт – все же вместе, вдвоем. И сына еще против отца настраивает, гадина!

– Будешь по папке-то скучать? – спросил Олег, обуваясь в прихожей.

Десятилетний Марик отвернулся и ушел в комнату, ничего не ответил. Зато Тамарка не смолчала:

– Обскучаемся прямо! Как жить будем без твоего пьяного ора каждый вечер? А без мата с утра до ночи? Кто у нас теперь деньги, которые ребенку на зимнюю куртку откладывали, пропивать будет?

Подскочила к двери, открыла ее и вытолкнула слабого, не отошедшего от вчерашнего супруга за порог.

– Глаза бы мои тебя не видели. Все, отмучилась. На развод сама подам.

И дверью хлопнула.

Олег, конечно, дверь в ответ пнул. И все, что думал про Тамарку и ее родных до пятого колена, высказал, но больше для проформы. Голова трещала, прямо хоть ложись и помирай.

Хорошо еще, что было куда идти, где жить.

Олег не был в старой родительской квартире уже давно – а что было там делать? На другом конце города, на самой окраине. По счетам жена платила, копейки шли – никто ведь не жил.

Пытались после смерти отца Олега сдать эту конуру, все же доход был бы какой-никакой, да не вышло. Никто нынче не хочет с удобствами на улице жить. Все деликатные стали. Да и обстановочка, честно говоря, не особо авантажная. Ремонт сделать, купить чего – денег не было, а обходиться тем, что имелось, желающих не находилось. Так и плюнули. Стояла квартира пустая.

Олег справился с замком, открыл скрипучую дверь, вошел.

Пахнуло гнилым деревом, старым тряпьем, чем-то кислым, противным.

Пыльная лампочка под потолком осветила длинный коридор-кишку, который заканчивался тесной кухней. Справа – комната. Вот и все хоромы.

Деревянные обшарпанные полы, желтые обои в пятнах, грязная раковина, стол, покрытый дырявой клеенкой, пара шкафов на стенах. Олег включил в розетку маленький горбатый холодильник. Древний агрегат содрогнулся и зарычал. Хорошо, что не сломан.

В комнате обстановка была не лучше: диван, кресло да шкаф с отваливающейся дверцей.

После смерти матери отец несколько лет жил один, Олег с братом съехали. Все, что было мало-мальски ценного, папаша вынес и продал. Отец – вот уж кто пил так пил! Тамарка на Олега жалуется, а кому, как не ему самому, знать, что такое пьющий человек в семье: сколько ночей они с матерью и братом на улице провели да по соседям от отца прятались? На всех троих места живого не было, синяки заживать не успевали, кулаки у отца были пудовые, а характер вспыльчивый.

Олег-то Тамарку и пальцем не тронул, разве что толкнул пару раз в сердцах, а Марика и вовсе – ни-ни. Как можно, сын, родная кровь! И все же мать терпела отца до самой своей смерти, а его, Олега, выперли, как собаку, безо всяких причин.

Ничего, посидит еще Тамарка, покукует, узнает, каково одной мыкаться. Прибежит прощения просить. А он, Олег, подумает! Да-да, подумает, вернуться ли!

Олег накручивал себя, распаляя злость и раздражение, чтобы подавить навалившуюся тоску. В разоренной, холодной, грязной квартире на разбитой окраине, откуда и до работы целый час добираться, он остро чувствовал свою ненужность, выброшенность из нормальной жизни.

Вдобавок ни ужина горячего, ни телевизора.

Срочно требовалось выпить. Насухую этот вечер не одолеть.

Олег вытащил из сумки заранее припасенную чекушку, свернул ей голову, плеснул в стакан, который нашелся на полке. Еды никакой не было, купить Олег не додумался. Ничего, обойдемся и так. Ее, родимую, и будем кушать, как говорится.

Водка толкнулась в голову, потекла по венам. Стало теплее, тугой ком внутри помягчел. Прорвемся. Денег заработаем, купим все, чего надо. Зато ни перед кем отчета не держать!

Ход мыслей прервал стук. Вроде над головой упало что-то. Олег задрал подбородок, прислушался. Дом был двухэтажный, то ли довоенной, то ли послевоенной постройки. Ветхий, того и гляди развалится – барак деревянный, одноподъездный. Четыре квартиры на первом, столько же – на втором.

Интересно, остался ли кто-то из старых жильцов, кого Олег помнил бы? Кто, кстати, сверху-то живет?

Уже задавая себе этот вопрос, Олег точно знал ответ. Странно даже, что он забыл. Холера, вот кто. На самом деле звали его Валерой, фамилия – Хромов, но все Холерой называли.

Он был ходячей проблемой и ожившим кошмаром Олегова детства. Лучший друг, вернее, собутыльник отца, Холера вечно отирался в их квартире. Огромный, толстый, в тренировочных штанах и тельняшке, с тяжелой слоновьей походкой, с почерневшими пеньками зубов, маленькими злыми глазками и волосатыми руками, он говорил громоподобным голосом, отпускал несмешные шутки и сам же ржал над ними, пока смех не переходил в кашель.

Лицо его напоминало гнилую картофелину: бугристое, какое-то бесформенное, красное и все в прыщах и фурункулах. Жил Холера один (соседи шептались, что жену свою он убил), нигде не работал, часами торчал возле дома, и маленький Олег терпеть не мог проходить мимо него.

Над головой снова грохнуло, послышались шаги. Олег невольно сжался, притих. Лишь бы Холера не прознал, что он приехал, не явился поздороваться! Олег налил себе еще. Чекушка опустела, но на этот раз водка не взяла.

Поздно уже. Спать пора. Завтра на работу рано вставать.

Диван был жесткий, как булыжник. Кое-как застелив его бельем, Олег покурил в форточку, а потом понял, что ему нужно в туалет. Черт, придется идти на улицу! Холодно, не май месяц. Март, если точнее.

Накинул куртку, вышел крадучись (чтобы Холера не услыхал), костеря на чем свет жену. Деревянный туалет стоял с правой стороны, и Олег направился туда, думая, что впредь надо брать фонарик: тьма-тьмущая, не хватало еще провалиться.

Пока шел обратно, посмотрел на окна. У Холеры было темно. Лег, угомонился, значит. Кроме квартиры Олега, свет горел еще в двух окнах на втором этаже. Фонарь возле подъезда зажжен не был, кругом торчали точно такие же бараки – жилые и нежилые, полуразрушенные.

Была в городе несколько лет назад программа по сносу ветхого жилья, часть домов успели расселить, люди перебрались в новые многоэтажки, а те, кому не повезло, так и остались в доживающих свой век трущобах.

Олег поежился. Сильным воображением он не отличался, но было в местном пейзаже что-то очень мрачное.

Придя к себе, он кое-как устроился на диване. Словно обидевшись, что его потревожили впервые за много лет, «старичок» обиженно заскрипел, ткнул пружиной в бок. Повозившись, Олег заснул.

Среди ночи проснулся от жажды, пришлось вставать, идти на кухню, пить из-под крана. Кран чихнул, но выдал струю воды.

Укладываясь обратно, Олег услыхал шаги – тяжелые, спотыкающиеся. Холера все бродил, бродил над головой Олега, пока того не сморил сон.

Отработав смену (трудился Олег на мебельном производстве), он чуть было не пошел к остановке троллейбуса, но потом вспомнил, что дом у него теперь в другом месте, и побрел на автобус. Жена не позвонила. Сын тоже.

Ну и черт с ними.

Зато свобода! Новоселье надо отметить.

Олег купил хлеба, яиц, маринованных огурцов, картошки, сосисок. Водочки взял, соку. Торт вафельный – любил сладкое. Вспомнил и купил мыло, туалетную бумагу и фонарик. Надо обживаться.

Одному пить было, конечно, скучновато, но кого в ту конуру позовешь? Решив, что время для гостей еще настанет, Олег отправился домой.

При гаснущем свете дня улица выглядела еще более жалко и вместе с тем зловеще, чем вчера. Утром Олегу было не до местных красот – опаздывал, а теперь присмотрелся. При мысли, что тут ему теперь придется жить, сюда каждый раз возвращаться, на сердце стало тяжело.

Даже небо, кажется, было не такое, как везде, а свинцовое, тяжелое. Кучи мусора, переполненные контейнеры. Разбитая дорога. Остов легковушки, похожий на мертвое животное. Лавки без спинок. Пустые окна полуразрушенных домов.

Два соседних дома были еще жилыми, и Олег увидел замотанную в платок старуху, которая направлялась с ведром к покосившемуся деревянному туалету. Не дошла, выплеснула помои в нерастаявший, серый мартовский снег рядом со стеной туалета, развернулась и отправилась обратно.

Безнадега.

Олег поспешно нырнул в подъезд.

Дома взялся готовить ужин, и от запаха жареных яиц с сосисками настроение поднялось. Картошку отварил, открыл банку с маринованными огурчиками. Только взялся за стопочку, как в дверь постучали.

«Тамара?» – подумал Олег, обрадовавшись, что жена пришла мириться и звать обратно.

Потом озлился на себя: на кой она ему нужна? Начнет зудеть, выпить не даст. Пусть катится! Приперлась, смотрите-ка!

Он распалялся, пока шел по коридору, а в дверь все колотили.

Тум – тум – тум.

Странно, конечно. Такие удары тяжелые, как будто Тамарка плечом дверь выбить собралась. Олег протянул руку к замку, а потом до него дошло: это не Тамарка!

Он осторожно глянул в глазок. На лестничной площадке горел тусклый свет. И в этом свете Олег увидел Холеру. Тот стоял в неизменной грязной тельняшке, опустив голову, но, стоило Олегу глянуть на него, уставился в упор.

Олег отпрянул, а из-за двери донеслось:

– Открывай-ка.

«Чего я так испугался? Это же просто отцовский друг».

Олег набросил цепочку, сам не понимая, зачем: Холера ее сорвет в два счета, если пожелает. Погремел ключом и открыл дверь.

– Здорово, Олежка, – сказал сосед. – Проведать тебя хочу.

За минувшие годы Холера раздулся до невероятных размеров. Грудь была похожа на бочонок, на короткой шее сидела лысая голова. Фурункулы на воспаленной коже казались огромными, некоторые лопнули, и из них сочился гной. От Холеры мерзко пахло нестираной одеждой, чем-то сладковатым, вызывающим в памяти порченое мясо.

«Он гниет заживо!»

Олега затошнило.

– Здрасьте.

«Как к нему обратиться? Дядя Валера? Какой он мне «дядя»?

– Впустишь, штоль? Покалякаем. Повидать тебя хочу.

Холера смотрел немигающим взглядом, и глаза у него были тусклые, стылые. Под этим гипнотическим взором Олег потянулся к цепочке, и Холера, заметив это, осклабился, обнажились гнилые зубы-пни. Холера облизнулся, и язык у него оказался красный, как сырое мясо.

Страх стал таким острым, что колени у Олега подогнулись, и он, повинуясь не мозгу, а инстинктам, захлопнул дверь перед незваным гостем. Тот взревел и ударил кулаком. Олег испугался, что косяк треснет, но дерево выдержало.

– А ну отопри, щенок! Впусти!

– Уходи от греха! Полицию вызову! – выдал Олег, сам от себя такого не ожидая.

В жизни никогда к помощи стражей порядка не прибегал. Вот Тамарка один раз вызвала, было такое. Олег в самом деле тогда лишканул, не помнил ничего поутру, увидел только, что дверь межкомнатную в угаре разнес. Испугался поутру. Кто знает, что мог учудить! Так страшно стало, что три месяца в рот не брал, а потом заново пошло-поехало.

– Полицию? – захохотал Холера, и в этом хохоте Олегу почудились сразу несколько голосов. – Не помогут! Отпирай по-хорошему, все равно войду.

Дикость какая-то.

Олег отступил от двери, чувствуя, что его колотит от ужаса.

Прибежал в кухню и почуял запах горелого. Так и есть! Забыл газ под сковородой выключить, яичница сгорела к чертовой матери вместе с сосисками!

Но Олегу и не до еды стало, кусок в горло не полез бы. Он выбросил испорченные продукты в пакет с мусором, свинтил крышку с бутылки, налил полстакана. Выпил. Водка встала поперек горла, не протолкнешь, а надо. Страх требовалось разбавить, разболтать в выпивке, чтоб не дать себя одолеть.

Закусил вареной картошкой, похрустел огурцом.

Холера снова ударил в дверь, заухал-захохотал и, кажется, заговорил с кем-то. Он что, не один там? Телефонный звонок заставил Олега подпрыгнуть на месте.

«Тамара!» – снова ударило в голову.

Но это был старший брат. Разница у них пятилетняя, и в детстве Сева заботился об Олеге, защищал его и мать от отца, поэтому сам часто получал больше всех. Братья были разными: Сева отлично учился, много читал, за что получал презрительные тычки от отца, мечтал стать архитектором, разбогатеть и вырваться из этого, как он говорил, болота.

И вырвался. И не пил – вообще, даже пива в рот не брал. Никогда.

Сейчас Сева жил в огромной квартире в центре города, ездил на богатой машине, по заграницам мотался, как по родному району. Своя фирма, жена-врач, двое детей. Не общались не потому, что Сева не хотел, нет. Олегу было стыдно за свою жизнь, и он предпочитал избегать брата. Придумывал обиды. Считал брата высокомерным, зажравшимся, занудой и еще бог знает кем.

Так было легче.

Отца, которого ненавидел за испорченное детство, мучения и раннюю смерть матери, Сева хоронил сам, Олег тогда был в больнице. Упал спьяну, голову разбил. За могилами родителей ухаживал тоже брат. Свою долю в этой халупе он сразу переписал на Олега, отказался от всех прав. Предлагал брату кодироваться, на работу устроить. Олег отказывался, кричал, что подачки от разных выскочек ему не нужны. Года четыре назад они рассорились окончательно, тем неожиданнее был звонок.

– Да, – хрипло проговорил Олег.

– С тобой все нормально? – опустив приветствия, спросил Сева.

– А… да. Нормально.

– Я вам домой звонил.

– Зачем? – вырвалось у Олега.

– Сам не знаю, – признался брат. – Тяжело стало на душе. Мать вспомнил, тебя. Нехорошо это, что мы…

Олега вдруг замутило. Водка полезла обратно, и он еле успел добежать до раковины; его вырвало. Брат беспокоился, спрашивал в трубку, кричал что-то.

– Прости, – еле выговорил Олег, вернувшись. – Плохо стало.

– Скорую вызови! Слышишь? Я в Москве сейчас. Или давай я Анюте позвоню, попрошу ее, она…

– Не надо, Севка, – перебил Олег. – Все нормально. Честно. Не надо скорую. Просто несварение, наверное.

Брат помолчал.

– Пьешь?

– Я сейчас трезвый. Ей-богу.

– Тамара сказала, вы разводитесь. Ты у родителей в квартире живешь.

От этих слов стало совсем уж тошно, к горлу подкатило, но рвать больше было нечем, в желудке ничего не осталось.

– Правильно сказала, – прошептал он.

– Слушай, я знаю, ты откажешься, мы много раз говорили, но… Это наследственность, тебе трудно побороть. Ты не должен там оставаться! Олег, я вернусь и…

– Ко мне Холера приходил. Стучался, требовал впустить.

– Погоди, Олежка. Ты все-таки выпил, да?

– Нет, говорю же! Собирался нажраться, врать не буду, но Холера…

– Холера умер.

Олегу показалось, что ему дали в ухо. Голова закружилась.

– Как?

– Раньше отца еще. За полгода где-то. Я похоронами отца занимался, соседка рассказала, баба Маша. Инсульт или инфаркт. Он лежал у себя несколько дней, пока запах не пошел.

«Запах. От Холеры воняло!»

За дверью было тихо, никто не стучал. Но ведь он был тут! Колотил, смеялся, требовал. И этот смрад, и фурункулы эти…

«Гнил, разлагался, лежал один наверху».

Олег поднял глаза к потолку и явственно услышал шаги.

«Там расхаживает мертвец?»

– Ты меня слышишь, Олежка?

– Слышу, – выдавил он.

– Ложись спать. Не волнуйся, я приеду послезавтра. Придумаем что-нибудь. Обязательно, обещаю! Я не должен был тебя бросать, мы же с тобой…

– Севка! – Олег почувствовал, что готов расплакаться, как пацан.

Брат любил его. Не предал. Готов был помочь, как в детстве.

А Олег вечно клял его, насмехался.

– Ты прости меня, Севка. Я дерьмо. Вся жизнь – полная задница. Но я подумал сейчас… Не хочу я быть, как наш отец. Я же не такой, да? Не может же Марик меня ненавидеть, как… Как мы… Не может же? Ты как думаешь? Сева?

Трубка молчала, и, отведя ее от уха, Олег увидел, что сотовый разрядился. А зарядка дома осталась. В его настоящем доме. Где Тамара и Марик.

Захотелось бежать туда немедленно, бросить все, но Олег не мог этого сделать. От него водярой несет. Олега это никогда не волновало, но сегодня…

Нет, нельзя.

Надо пойти и лечь спать, так Сева сказал. Утром все станет лучше.

Диван встретил сурово: вонзил в бок пружину, заскрипел ворчливо.

Тонкие занавески не закрывали окон, и луна пялилась бесстыже, раздражающе. Олег положил подушку на голову и через некоторое время сумел заснуть.

Снилось мутное, тягучее, пугающее своей нескончаемостью. Олег бежал куда-то, спускался и поднимался по лестницам, которые разваливались под ногами, а вслед ему грохотали тяжелые шаги, и он знал, что это – Холера, что он не отвяжется. Потом Олег споткнулся, полетел вниз, заорал и проснулся.

Подушка валялась на полу, тело было мокрым от пота, дыхание никак не удавалось выровнять. Обломки сна ранили, царапали, спина затекла, но повернуться с боку на бок было почему-то страшно. Слева находилось окно, и луна все еще светила в него, как будто ее приколотили к небу, и она не двигалась. Но так не бывает, луна ползет по небосклону!

«Это фонарь, идиот!»

Точно. Фонарь. Нужно успокоиться.

На луну, вероятно, тучка набежала, потому что стало темнее.

«Стоп. Мы же договорились, что это фонарь! Какая тучка?»

Олег боялся повернуть голову и взглянуть в окно.

«Там кто-то есть. Стоит за окном и смотрит! Но если я не буду смотреть на него, он решит, что я сплю, и уйдет!»

По стеклу постучали. Раз, другой.

Вздрогнув, Олег повернул голову. Того, что он увидел, ему не суждено было забыть никогда. Холера прилип к стеклу отвратительным моллюском. Огромная темная фигура, уродливое лицо, улыбка, растянувшая губы, язык, черной змеей выползший из провала рта.

– Впусти меня, – прорычал мертвец. – Впусти нас.

За окном ревело и хохотало на разные голоса. Острые когти скребли по стеклу, лапищи трясли раму.

– Не спрячешься! Ждали тебя! Ждали! Не этой ночью, так следующей откроешь, наш будешь, никуда не денешься!

За голосом Холеры слышались мужские и женские вопли. Кажется, даже голос отца прорезался сквозь эту какофонию, и от этого стало еще хуже. Скорее, от отчаяния, чем от прилива храбрости, Олег не выдержал, вскочил и заорал:

– Вали отсюда, Холера! Не впущу, пошел ты… Пошли вы все….

Он выругался, и существо завыло, затопало, завалилось назад, словно его потянули за волосы. За окном стихло, но до самого утра Олег не спал, сидел, скорчившись на диване, сжимая в руке кухонный нож и прекрасно понимая, что, ворвись к нему нечисть, пользы от его оружия будет не больше, чем от букета цветов.

Всю ночь за окнами кто-то бродил – невидимый, но от этого не менее ужасный. В пустой квартире над головой слышались шаги – то топот, то шарканье. Время от времени в дверь принимались стучать, потом скреблись по-кошачьи, подвывая и бормоча.

«Открой дверь! Впусти!» – ворочалось в голове, и перед внутренним взором стояло воспаленное, раздувшееся лицо давно умершего соседа.

Под утро Олег забылся сном, но проспал недолго. Наручные часы показывали половину шестого.

Он умылся, привел себя в порядок. Сгреб все, что стояло на столе, в мусорный пакет. Бутылку водки долго держал в руке, смотрел, прислушиваясь к своим ощущениям.

Вспоминал проведенные в этой квартире дни – безнадежные, бесконечные, горькие. Взъерошенного отца с красными глазами и слюнявым ртом, свой страх перед его гневом. Вспоминал мать – тихую, кроткую, трудолюбивую, лишенную возможности прожить счастливую долгую жизнь.

Себя вспоминал. Севу. Тамару и Марика. Марика…

А потом вылил водку в раковину, сунул пустую бутылку в мешок, подхватил сумку и вышел из квартиры.

Олег знал, что теперь все должно стать иначе, и надеялся, что хватит сил.