Дни и ночи Невервинтера. Книга 2

Глава 25 Снова Уэндерснейвены

Вариантов, каким путем возвращаться домой, было несколько, но все они таили в себе разные минусы. Либо слишком долго, либо чересчур опасно, а опасностей как-то уже не хотелось. Одним из минусов было здоровье Ниваля, подорванное ранением. Касавир утверждал, что его легкие еще слабы, и путешествие в суровом климате можето плохо для него закончиться. Он предложил отправить его летучим кораблем, но Ниваль, к его разочарованию, наотрез отказался лететь, заявил, что у него еще на болотах дела, и вообще, он отлично себя чувствует, так что пусть паладин и не мечтает отделаться от него. Только если вместе с ним полетит кто-нибудь еще, чтобы не было скучно. Эйлин, например. В общем, ничего хорошего из этого предложения не вышло.

— А давайте воспользуемся порталами Уэндерснейвенов, — предложил Гробнар.

— Кого?! — Не понял Ниваль. — Слушайте, уймите этого сумасшедшего гнома.

— Не забывай, ты его любишь, — вступился за друга Лео, — так же, как и всех остальных.

Ниваль непечатно выругался и отошел, а Гробнар, ничуть не смутившись, вытащил из-за пазухи желтый лист пергамента и, развернув его, расстелил на полу шатра. Лист был большим, локтя три в длину и ширину, потрепанным и совершенно пустым.

— И? — Эйлин посмотрела на лист и перевела вопросительный взгляд на гнома.

Гробнар подмигнул ей, снимая с плеча Лютню Абсурда и вытаскивая из нагрудного кармашка костяной медиатор с неизвестной руной.

— Обычная предосторожность. Такая карта ни за что не должна достаться чужаку.

Присев на колени, немного помолчав и прикрыв глаза, Гробнар заиграл. Первой на старом пергаменте появилась вода. Маленькие пальцы гнома быстро перебирали аккорды, а медиатор скользил по струнам, опутывая их сияющими голубыми нитями, ложившимися на старый пергамент извилистыми линиями рек и замысловатыми кляксами внутренних морей, заливов и озер. В мягких переливах волшебной мелодии в самом деле слышались то рев океанского прилива, то плеск воды в камышах, то серебряное журчание ручья. Но вот музыка стала приглушенной, и шатер наполнился шелестящими голосами трав, полей и лесов. Гробнар импровизировал — закрыв глаза, с блуждающей улыбкой на лице — с легкостью находя нужное звучание. И от его лютни веяло то раскаленным воздухом пустынь, то терпким запахом степных трав, то пьянящей свежестью тропических ливней, то мертвым холодом ледников. И мир на листе пергамента оживал, словно нарисованный волшебной кистью. Последней была сыграна уже знакомая всем песня Уэндерснейвенов. На карте, такой объемной и наполненной красками, что она казалась маленькой копией настоящего Фаэруна, проступила схема порталов. Они были разбросаны повсюду, и обозначались по-разному — рунами Уэндерснейвенов, корявыми надписями на гномьем или просто значками — например, извергающийся вулкан, или увитая плющом беседка, или лодка с парусом. Некоторые из точек были соединены запутанными прерывистыми линиями, в которых довольно сложно было что-то понять.

— Ну как? — Гробнар был страшно доволен тем впечатлением, которое произвел на друзей.

Эйлин не знала, чем больше восхищаться — мелодией, рожденной воображением гнома, чистым и нежным звучанием инструмента, виртуозным исполнением или полученным результатом. Она почувствовала легкий укол зависти и подумала, что, возможно, что-то потеряла, специализировавшись на боевом и вдохновляющем применении музыкальной магии. Да, в этом она была профессионалом, и в моменты особого озарения чувствовала себя способной одним словом, одним аккордом переломить ход сражения, вселив во врага ужас, а друга наделив вторым дыханием. Ее сильный, выразительный — не сравнить с лирическим гномьим тенорком — голос и ее инструмент служили ей наравне с мечом. Но услышать, как когда-то в детстве, дыхание родных мест и голоса далеких стран, соединить магию музыки и природы, как это удавалось Гробнару, и родить песню, подобную этой оде вечному и прекрасному миру, она, увы, не смогла бы.

— У меня слов нет, — честно призналась она, отчего гном покраснел и смущенно разулыбался.

— Ну вот, теперь давайте сравним эту карту с нашей, — Гробнар зашуршал бумагой. Он, в отличие от остальных, ничуть не находил схему запутанной. — Смотрите, какая удача, один из порталов находится прямо около болот. Если кентавры любезно согласятся подвезти нас — это день пути. Как насчет того, чтобы остановиться на отдых в стране Уэндерснейвенов?

— Ты думаешь, мы в этот твоей тайной стране будем желанными гостями? — Усомнилась Нишка.

— Нишка, где бы ни появилась ты, желаннее гостя там не найдешь, — «успокоила» ее Эйлин.

— Все будет в порядке, — заверил их Гробнар. — Если верить обозначениям, там что-то вроде лечебницы на горячих источниках. Не все миры Уэндерснейвенов одинаково хороши, но курортное местечко нам подойдет, как вы считаете?

— Ну допустим, а дальше что? — Спросила Эйлин.

— По мирам, соединенным линиями, мы можем путешествовать, не выходя в наш план. Очень удобно, как по маршрутам почтовых карет, только гораздо быстрее. Как раз два перехода от источников — и мы попадаем чуть южнее Хайклиффа. А оттуда хоть на корабле до Невервинтера, хоть сушей до Крепости.

Если кто-то из друзей еще сомневался в осуществимости плана Гробнара, то только не Эйлин. Того, что она услышала в его музыке, было достаточно, чтобы довериться ему и идти за ним, куда бы ему ни заблагорассудилось их повести. С миром, что лежал на пергаменте у их ног, наивный и самонадеянный гном, не желающий расставаться с детством, был явно на «ты», он способен был сердцем постигать его тайны. Как ни странно, Касавир ее поддержал. Хотя, что тут странного? Он тоже когда-то от безысходности поверил Гробнару, а в результате оказался здесь и нашел еe.

На болотах друзья простились с кентаврами, эльфами и амазонками. Первые после небольшого отдыха должны были возвращаться домой, а амазонки собирались заглянуть в Сильвермун, прежде чем отправиться к Морю Упавших Звезд, так что их путь лежал дальше на юго-восток. Сола не стала составлять им компанию. Они долго беседовали с ней в землянке, и она вышла оттуда серьезная и задумчивая. На вопрос наблюдательной Эйлин, что случилось, она, как обычно, конкретного ответа не дала, но попросила позволения присоединиться к ним, чтобы добраться до Хайклиффа, где она остановится, чтобы подождать Лео и Вальпургия. Этот план показался Эйлин немного странным — почему бы ей сразу не полететь с ними? Но чутье подсказало ей, что не стоит муссировать этот вопрос. В конце концов, ни она, ни кто-либо еще, ничего не имели против общества амазонки.

Эйлин еще раз поблагодарила своих попутчиков за помощь, а когда дошла очередь прощаться с Амадеем, не выдержала и расплакалась, обняв его. Кто мог подумать, что их случайная встреча приведет к тому, что они будут сражаться бок о бок в этих чужих местах и вместе хоронить погибших товарищей. Только тот, кто знает, что это такое, может понять, сколь чиста и преданна дружба, скрепленная мечом и политая кровью.

— Спасибо тебе за все… Прости меня.

Опираясь на колени, Амадей положил руку ей на плечо и заглянул в глаза.

— Не надо. Те, кому не суждено вернуться, были настоящими воинами. Где бы они ни были похоронены, их души нашли вечную радость и покой под кронами Сильвануса. Когда-нибудь это произойдет со всеми нами, и меня это утешает.

Нивалевская «бабуля» не осталась без компании. Она решила присоединиться к кентаврам, в связи с чем Эйлин искренне им посочувствовала. Если они что-то и думали по этому поводу, то вежливо промолчали. Бабка же заявила, что за Южным Лесом живет ее старый дружок-чернокнижник, если не помер, конечно. А она теперь женщина свободная, сына-балбеса схоронила («пусть его там, окаянного, черти не сильно дерут»), глядишь, еще годик-другой протянет.

Особенно сердечно прощались Вальпургий, Лео и Ниваль. Первый — с гордостью, второй — с чувством полного удовлетворения, третий — с нескрываемым облегчением. Причину этого Эйлин знала, так как в последний день пребывания в лагере у Башни он продемонстрировал ей потрясающую работу Вальпургия — красную круговую татуировку на плече, выполненную на драконьем языке, который был явно родным какому-нибудь его пра-пра-прадеду. Драконьи руны удивительно походили на следы когтей, что, в сочетании с красным цветом надписи, производило неизгладимое впечатление. Этот вариант показался Нивалю честным (ведь о языке никаких условий не ставилось), достаточно туманным (черта с два кто поймет), красивым и мужественным. Последний пункт он подчеркнул особо, за что удостоился восхищенного писка при нажатии пальчиком на татуированный бицепс и трепетного поцелуя в макушку.

Еще немного на север — и они на месте. И снова звучит знакомая песня, и снова, как каких-то четыре месяца назад в Порт Лласте, мир вокруг них начинает меняться, словно какой-то великан-волшебник смывает с картины верхний слой, под которым скрывается что-то неизвестное. Что же ждет их на этот раз?

В следующий момент у Эйлин засосало в желудке и похолодели руки. Она отшатнулась и, прохрипев сорвавшимся голосом «Назад!», вцепилась в воротник Гробнара. Внизу расстилалась широкая вулканическая кальдера почти идеально овальной формы. На дне, где желтоватые стены сходились почти под прямым углом, извивалась горячая река, наполняя его густым белым паром. Десятки таких же горячих ручейков стекали с многочисленных террас кальдеры с естественными ваннами, наполненными голубой водой. Края кальдеры, похожие на ровные края огромной каменной чаши, были украшены гребнем чуть тронутого осенью леса с преобладанием высокогорного клена и длинных черных сосен с редкими пучками иголок. В самой же чаше лишь некоторые террасы утопали в зелени, в которой Эйлин опознала те же клены, бамбуки и какие-то цветущие кустарники. Среди них виднелись заборчики и крытые деревянной черепицей крыши невысоких домиков. Венчала картину цепь бело-голубых остроконечных гор, обрамлявших чашу, на фоне которых необыкновенно красиво смотрелись падающие на дно широкие ленты водопадов на ее противоположной стороне. Внизу, у образованного ими водоема, насколько можно было рассмотреть из-за клубов пара, тоже был разбит сад и устроено жилье. Хотя в их мире уже наступили сумерки, здесь до заката было еще часа четыре, а время года — скорее всего, теплая и ласковая ранняя осень.

И все это великолепие они наблюдали, стоя на краю абсолютно отвесной скалы из вулканической породы, поросшей соснами, каким-то чудом уцепившимися корнями за пористую почву. Скала выдавалась вперед узким клином, подобно острому носу военного корабля. Казалось, она в любой момент может рухнуть вместе с ними. Громко сглотнув и выругавшись, Келгар свирепо взглянул на Гробнара.

— Ни черта себе, курорт! И что мы теперь будем делать?

Гробнар осторожно взглянул вниз из-за края скалы и счастливо улыбнулся.

— Будем спускаться. Разуй глаза.

Присмотревшись, они увидели натянутые прямо над серединой кальдеры канаты, которые, очевидно, пересекали ее вдоль. Под скалой на канатах были подвешены небольшие овальные гондолы. Нашелся и спуск, который представлял собой опоясывающую скалу каменную лесенку с круглыми ступеньками. Крепко держась за руку Касавира, Эйлин старалась не смотреть вниз и не думать о том, что ступает по узкой гладкой лесенке, висящей на высоте нескольких сотен футов, и что от пропасти ее отделяют лишь невысокие — под гномий рост — веревочные перила.

Внизу никого не оказалось, но Гробнар быстро разобрался с механизмом, приводящим в движение канатную дорогу, и бамбуковые гондолы, выглядевшие прочными, хотя и довольно старыми и обшарпанными, с жалобным поскрипыванием поплыли над бегущей по глубокому дну речкой. В одной гондоле помещалось не больше двух обычных человек, и, сев вместе с Касавиром, Эйлин уже приготовилась к небольшому романтическому путешествию с нежным воркованием и поцелуями. Однако, ее мечтам не суждено было сбыться. В последний момент между ними возникла счастливая физиономия Гробнара, которому не хватило пары, а ехать в одиночестве он никак не мог. Плюхнувшись на сиденье рядом с Эйлин, он почти уравновесил гондолу и, впечатленный этим, стал развивать теорию о том, как в мире все гармонично устроено — маленькие и, на первый взгляд, никому не нужные гномы, оказывается, так важны для равновесия.

Глядя вперед, Эйлин наблюдала, как Нишка и Келгар играют в «камень-ножницы-бумага», и как Келгар злится и обвиняет плутовку в жульничестве, раз за разом снимая шлем и подставляя ей для щелбанов свой шишковатый лоб. А между Нивалем и Солой происходил какой-то доверительный разговор. О чем говорил Ниваль, она не слышала, но, судя по охмурительному выражению лица, он наверняка вербовал ее в Девятку. «Да уж, по части дать девушке понять, что заинтересован ею, он не блещет разнообразием». Ну, а ей с Касавиром оставалось лишь любоваться красотами и слушать словоизлияния гнома.

Когда канатная дорога доставила их к водопадам, и они познакомились с этим местом и его обитателями, стало ясно, что, если они хотели как следует расслабиться, отдохнуть и хорошо провести время перед возвращением домой, то попали по адресу. Это было идеальное место для отогревания косточек, восстановления подорванного здоровья, ухода в себя, священного ничегонеделания, музицирования и медитации… ну, и далее по списку, кому что нравится. Эйлин привело в восторг все: и чудные садики с горбатыми, окутанными паром мостиками, маленькими скульптурками, карликовыми самшитами, бересклетами и ирисами; и густые заросли бамбука, в которых пел то ли ветер то ли какие-то волшебные птицы; и запах жасмина и разноцветных рододендронов; и маленькие чистые домики с раздвижными стенками и широкими крылечками, в которых почти не было мебели, но было так приятно поваляться на ароматных бамбуковых циновках; и булькающие, дымящиеся паром и чуть отдающие серой естественные купальни в вулканических выемках; и теплые водопады, в которых тоже можно было при желании поплескаться.

Понравились ей и здешние хозяева — муж и жена. Она была чуть полновата, носила замысловатую, утыканную длинными шпильками прическу и ходила мелкими шажками в длинном узком халате и странной деревянной обуви на высокой платформе, которую Эйлин про себя назвала «пыточной». А он был, напротив, тщедушен и представлял собой тот тип ловких, быстрых и рукастых мужичков, которые повсюду успевают и на которых все держится. Нечего и говорить, что их странная компания вызвала настоящий переполох в стране Уэндерснейвенов. Хозяева и немногочисленные постояльцы высыпали на крылечки своих домиков и с любопытством разглядывали путников, громко переговариваясь без малейшего стеснения. Увидев у Гробнара Лютню Абсурда — визитную карточку Мертвого Поэта, вознесенного на небеса и женившегося на небесной принцессе — они поняли, кто перед ними, и немедленно принялись бить нижайшие поклоны. Почувствовав, что церемония приветствия затягивается, Эйлин тихонько пихнула гнома в бок.

— Давай, заканчивай эти изъявления верноподданнических чувств. У меня все кишки слиплись уже.

Из общеизвестных языков хозяева разговаривали лишь на гномьем, поэтому Гробнару пришлось поработать переводчиком. Разместили их с комфортом — на одной из больших террас, куда доставили, опять же, по канатной дороге. С террасы открывался замечательный вид на кальдеру и горы, а вечером с нее можно было наблюдать необычно красивый в этих местах лиловый закат. Вещи разнесли по домикам, и пока друзья приводили себя в порядок и переодевались (Гробнару и Келгару повезло — на них пришлись в пору выдаваемые постояльцам халаты), накрыли ужин в центральном здании, от которого в разные стороны расходились бамбуковые мостки. Здесь было все просто: низенькие потолки, перекрытия которых Касавир неизменно задевал головой, циновки на теплом полу, шелковые подушки, длинный низкий столик, вазы с сухоцветом, курящиеся ароматные палочки. И огромное количество совершенно незнакомой еды в деревянных лодочках, на плоских подставочках, в плошечках, чашечках и пиалушечках. Впрочем, кое-кто из гостей уже ел что-то подобное в Порт Лласте, у мудрецов. И поскольку они были до сих пор живы, то и все остальные с радостью накинулись на еду. Вот только Келгар был всем недоволен.

— Черт те что, а не еда, — ворчал он, — мало того, что рыба, да еще и не прожаренная. Еще и порубили так, что руками не ухватишь. А суп? Что это за суп такой, в котором какая-то муть зеленая вместо мяса и картошки.

Уловив недовольство Келгара, искренне огорченные и озабоченные хозяева переговорили с Гробнаром и нашли таки, чем удовлетворить изысканный вкус дорогого гостя. Целая гора кусочков жаренной птицы на бамбуковых шпажках и блюдо риса с кусочками тонко порезанной свинины улучшили его настроение. А уж когда он распробовал местное пиво и рисовое вино, счастью его не было предела.

А Эйлин… она просто таяла от счастья и любви ко всему живому. Да и неживому тоже. У нее кружилась голова от тонких непривычных запахов, гостеприимства хозяев, вина, еды, веселого разговора и от ощущения, что вот, наконец-то, все закончилось. И любимый мужчина сидит рядом, переглядываясь с ней, касаясь ее коленом и задевая плечом, когда берет что-то со стола. Вот на его подбородок и грудь в широком вырезе белой рубашки падает капля темного соуса, Эйлин заботливо берет салфетку и улыбается ему… А напротив сидит Ниваль со стаканом пива в руке и смотрит на нее так, словно она ему мильон денег должна и не отдает. Ну да, забыла она о нем немножко. Ну что он, не понимает с что ли? Сам ведь так радовался за нее. Детский сад какой-то.

Вернувшись после недолгой отлучки, она не обнаружила Касавира и Ниваля на своих местах. Они вышли на парадное крылечко и о чем-то разговаривали, сдвинув бумажную перегородку. Тень Ниваля со стаканом в руке перекатывалась с пятки на носок, засунув вторую руку в карман, и что-то негромко говорила. А тень Касавира стояла, скрестив руки, и так же негромко и сдержанно отвечала. Эйлин забеспокоилась и хотела подойти к ним, но тут ее отвлекла разговором Сола. Эйлин слушала ее вполуха, не спуская глаз с перегородки, голос Ниваля за которой становился громче.

— Так ты ему не подружка?

— Я… — рассеянно отвечала Эйлин, отвлекшись, — кому, Касавиру?

— Да причем здесь он. Я о твоем белобрысом дружке.

— А, нет… мы с ним как бы… родственники. По отцу.

— Правда что ли? — Удивилась Сола.

— Ну да, а что тут такого?

— Да не похожи, — она немного подумала. — Только прищур у вас одинаковый. Теперь понятно, отчего вы то друг за друга горой, то как кошка с собакой. А паладин тоже родственник ваш? Я смотрю, они вечно друг другом недовольны.

Это было мягко сказано. Судя по тому, как разговор на крылечке набирал обороты, там затевалось что-то большее, чем обычное переругивание. Как бы не очередной философско-политический спор с переходом на личности. Извинившись перед Солой, Эйлин пошла к выходу.

— Да, я люблю, когда играют по правилам! — Резко ответил Ниваль на какой-то упрек Касавира.

— По тем, которые установлены тобой, — уточнил паладин.

Ниваль пожал плечами.

— Все мы приходим в этот мир с желанием устанавливать свои правила и пытаемся это сделать первым же нашим криком, требуя тепла и еды. У кого-то получается лучше, у кого-то хуже. Но мои цели несколько выше, чем согнуть всех рогом. Ты думаешь, я тебя преследовал по личным мотивам? Да мне все равно, что ты обо мне думал. Если бы я ставил свои симпатии-антипатии выше дела и переживал каждый облом, я бы до сих пор за лошадьми дерьмо убирал, — он холодно подмигнул ему, — это к вопросу о том, что способно отбить у меня аппетит. Меня, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — не тебе судить. Пусть меня осудит тот, кто несет такую же ответственность, как я. Кто не может, как ты, позволить себе жить божьей пташкой — куда хочу, туда лечу. Пусть он мне скажет: Ниваль, ты подонок, потому что делишь работу не на чистую и грязную, а на ту, которую нужно сделать сегодня и ту, что можно оставить на завтра. Ты сволочь, потому что хочешь, чтобы тот, кто присягает твоему лорду, был готов, как и ты, отрубить себе руку, если она ему для чего-то понадобится. Вот такие простые правила.

Эйлин приоткрыла перегородку, но на нее никто не обращал внимания.

— Говоришь ты красиво, — покивал головой паладин, — только страна — это не лорды и правители. Это — люди. Им не нужны ваша возня и изъявления преданности. Они просто хотят нормально жить. А вы, прикрываясь стенами замков, разглагольствуете о государственных интересах и благе для народа, бросая людей на произвол судьбы, как в Старом Филине.

— В Старом Филине ты — герой-одиночка и те, кого ты потянул за собой, сдохли бы без помощи небезызвестной тебе особы, которая на тот момент носила плащ городской стражи. И если бы не она, я бы тебя…

— Ниваль, может хватит? — Подала голос Эйлин и перевела холодный взгляд с него на Касавира. — Может вам обоим хватит вспоминать и пережевывать ваши разногласия? Вам не кажется, что многое изменилось?

— Это не просто разногласия, — упрямо возразил Касавир.

Эйлин покачала головой.

— Вы, по сути, служите одному делу, но каждый по-своему…

— Да, черт побери, — перебил Ниваль, даже не взглянув на нее, — мы оба большие патриоты. Ты был рожден подданным Невервинтера и гадил в гербовые пеленки, а я, потомственный мелкий лавочник, когда-то был чужаком…

— Ниваль, — пыталась образумить его Эйлин, но он не слушал ее и продолжал:

— …и этот город дал мне все. Я отдаю долги, как умею. Я служу системе? Да, я ей служу! Государство существует для работяг, крестьян и лавочников. Но держится оно на силе, власти и законе, который ты клялся защищать. Города нужны для людей, о которых ты заботишься, но их безопасность обеспечиваем мы, простые стражники, доносители, шпионы, дипломаты и специалисты по деликатным поручениям. И никто, дорогой мой, — никто пока не придумал ничего лучшего! Как придумают — я буду первым в очереди за всеобщим благоденствием. Нет, я пропущу тебя вперед.

— Такие, как ты, при любой системе своего не упускают, — отпарировал Касавир.

— Прибереги свое солдатское остроумие на ночь для…

— Куда тебя несет! — Разозлилась Эйлин, топнув ногой и привлекая его внимание громким хлопком у него перед носом. Голос ее зазвенел. — Совсем совесть потерял! Да что же это такое. Вы меня слышите или нет?! Вы друг другу жизнь спасли, чтобы сейчас в горло вцепиться?! Или чтобы вдвоем довести меня до белого каления?!

Спорщики, наконец, умолкли, и, смерив друг друга неприязненными взглядами, почти одновременно развернулись и разошлись в разные стороны. Провожая глазами массивную, словно высеченную из камня спину Касавира, под тяжелыми шагами которого прогибались и скрипели прочные бамбуковые мостки, Эйлин с тоской подумала, что вечер у нее теперь испорчен. И ночь, вероятно, тоже.

Эйлин достаточно хорошо знала Касавира, чтобы не побежать за ним следом, когда он пошел к себе. Самым лучшим сейчас было не убеждать его в чем-то или проявлять участие, рискуя нарваться на глухую стену неприятия каких-либо вмешательств извне и еще большее раздражение, а дать побыть одному и успокоиться. Ей это тоже не мешало. А уж в том, что за это время с их отношениями ничего не случится, она была уверена, как бывают уверены в этом люди, давно отвыкшие сомневаться друг в друге и в крепости связавших их уз. Поэтому, она просидела в столовой до позднего вечера. Все давно разошлись — сытые, довольные и уставшие. А они вдвоем с Солой еще немного посидели и поболтали, пригубляя рисовое вино из крохотных фарфоровых стаканчиков. Это было странно — Сола никак не ассоциировалась у нее с такой вещью, как женская болтовня, и, по правде говоря, мало что могла сказать по существу проблем, обычно решаемых в таких беседах. Но с ней было интересно говорить о местах, где она бывала, а к своим двадцати семи годам она, к зависти Эйлин, повидала и пережила немало. Только вот присущей подобным рассказам любовно-романтический составляющей в них не было. А переводить разговор на это было неловко, несмотря на слегка ударивший обеим в голову хмель — амазонка в подобные темы как-то не вписывалась. Но она много расспрашивала ее о жизни в Крепости, о Невервинтере, и даже о Нивале. Удивилась, узнав, что он южанин, как и она, и поделилась своими впечатлениями от его родного Уотердипа. Интересно было увидеть этот город роскоши, магии и загадок ее глазами: минуя шумные кварталы, помпезные дворцы и площади, оказаться в таинственных, мрачных предместьях и полном опасностей Городе Мертвых, покататься на дельфинах которые — ну надо же — работают на береговую стражу, побывать в колониях русалок и мерменов в гротах Дипуотча. Хороший получился разговор, в чем-то даже задушевный и оставивший легкий осадок сожаления, что этот человек не войдет в постоянный круг ее общения и не станет близким другом. Распрощавшись с амазонкой, Эйлин почувствовала себя такой умиротворенной и счастливой, что стычка двух ее любимых мужчин показалась ей какой-то глупостью и недоразумением, которому не стоит придавать значения.

Домик был пуст. Скинув обувь, она с наслаждением прошлась гудящими босыми ногами по циновкам, зажгла на низком столике у ложа красную свечу в матовом стеклянном колпачке и раздвинула перегородку внутренней купальни. Там Касавира тоже не было — лишь лужицы на отполированном дощатом полу и возле сливного отверстия. Она стянула с себя одежду и наугад покрутила рычажки у самого пола. Теплая вода хлынула водопадом сразу из нескольких широких желобов под полукруглым потолком. Улыбнувшись — ну и умельцы же эти гномы — она добавила горячей воды и подставила усталое тело под обволакивающие струи. Вода сбегала шелковыми ручейками по жилистым плечам и острым лопаткам, повторяя все ее маловразумительные выпуклости и изгибы. Казалось, ласковые теплые руки нежно прикасаются к ней и скользят по коже. Проведя руками по волосам, шее, груди, животу и ягодицам и оглядев себя, она чуть разочарованно вздохнула. Женщиной это существо, сбросившее фунтов двадцать за полмесяца, можно назвать весьма условно. А ее умопомрачительная прическа более всего напоминает полет вдохновения страдающего косоглазием маньяка-парикмахера, привязывающего свои жертвы и орудующего садовыми ножницами под упоительную музыку их воплей. Такая прическа кому хочешь придаст неповторимую индивидуальность, спасибо любимому братцу. «Неужели я ТАКАЯ могу нравиться?»

Выйдя из купальни, Эйлин подсела к столику, и посмотрелась в лежавшее на нем круглое зеркальце. Если загладить мокрые волосы назад, будет не так уж плохо. Из мутноватого старого зеркала в бронзовой оправе на нее смотрела женщина. Она могла бы быть ее старшей сестрой, а если смотреть только на глаза — обычные, не особо выразительные и довольно узкие карие глаза с холодноватым зеленым оттенком — то даже матерью. Алые губы и неровные пятна румянца на бледном лице, жесткие скулы вместо округлых девичьих щек, темные круги под глазами, приглаженные, кажущиеся черными волосы, чуть плывущий от вина взгляд, легкий туман в голове и расслабленность в конечностях. Она хмыкнула.

— Узнаeшь? Это та, о ком ты мечтал.

Вздохнув, она поднялась и пошла к освещенному бумажными фонариками выходу во внешнюю купальню. Одежда Касавира лежала там, на крылечке, а сам он сидел в источнике к ней спиной, опираясь локтями на край естественной ванны. Вообще-то, они должны были делить купальню с Гробнаром, поселившимся по соседству, но он, кажется, проводил время с хозяевами. Эйлин услышала внизу звук его лютни — он подыгрывал поющим супругам. Это было красиво и трогательно: высокий, с горловыми оттенками, женский голос и неожиданный для гнома глубокий баритон, сплетающиеся в нежном и печальном танце необычной мелодии. Взяв из стопки полотенце и обернувшись — мало ли что — Эйлин спустилась по камням к источнику, поглаживая ладонью бархатные ирисы. Светло-серый вулканический камень был пористым, шершавым и приятно-тепловатым. Их домик находился на самом верху террасы, и отсюда открывался вид на горы, белеющие в свете лун — одной полной, серебристой, и двух розовых серпов. Странное небо было в стране Уэндернейвенов, темно-лиловое без привычной бриллиантовой россыпи звезд — лишь яркие, отчетливые созвездия, которые, кажется, висят так низко, что прыгни — рукой достанешь. В темной листве на склонах террасы мерцали светлячки. Ниже этажом располагались Ниваль, Сола и Келгар, но никаких звуков — даже могучего храпа дворфа — оттуда не было слышно. У Эйлин возникло подозрение, что эти маленькие волшебники что-то делают с акустикой. Тем лучше. Тишина, покой, отдаленные звуки музыки — то, что сейчас нужно.

Эйлин села на край ванны, опустив ноги в подсвеченную зеленоватым светом воду, на поверхности которой танцевали несколько красных кленовых листьев, опавших с росшего рядом дерева — вода оказалась комфортной температуры, не холодная и не слишком горячая — и положила руку на плечо Касавира.

— Не сиди на камнях, — со вздохом сказал он и стащил ее в воду, едва она успела освободиться от полотенца.

У Эйлин на мгновение захватило дух от ощущения его рук на обнаженной коже — словно это было в первый раз — а потом ее окончательно пробудили дразнящие прикосновения сотен воздушных пузырьков, поднимающихся от дна на поверхность. О, да, теперь она его понимала! В такой одновременно расслабляющей и волнующей ванне можно всю ночь просидеть.

Касавир и не торопился никуда. Не набросился с поцелуями, а, усадив рядом, молча обхватил и несколько раз медленно провел рукой по ее телу, прижавшись щекой к виску и закрыв глаза. Отвык? Наверное, отвык после долгой разлуки. Она и сама поймала себя на том, что верит и не верит своим ощущениям. Неужели это те самые руки, которые заставляли ее сходить с ума и те самые губы, которые то жадно пили ее, то легко прикасались, оставляя на коже сладкую дорожку мурашек? Неужели это мужчина, чье тело она узнает из тысячи, лишь прикоснувшись к нему и ощутив поток его энергии, его неповторимый запах, вызывающие в ней тихую дрожь? И все-таки, как ни приятна была его близость, она почувствовала в его действиях какую-то механичность. Он думал о другом, а она не хотела делить его с его мыслями. Не сейчас, не в этот вечер. Эйлин собиралась уже открыть рот, но он заговорил первым.

— Извини. Я не начинал этого разговора.

— Я не виню тебя, — она вздохнула. — Просто… мне тяжело было видеть, как вы ссоритесь.

— Ты считаешь, что он прав?

Эйлин поморщилась. Тема для разговора — в самый раз. И нехотя ответила, глядя в небо:

— Он очень изменился за последнее время.

— Ясно, — вздохнул Касавир, поняв, что не дождется конкретного ответа, и оттолкнул от себя надоедливый кленовый лист.

В этом она вся. Она человек действия, быстро делает выводы и принимает решения. Но порой, как будто намеренно колеблется, не принимая чью-то сторону именно тогда, когда это важно.

Оттолкнувшись ногой от дна, Эйлин проплыла немножко вперед, подставляя тело щекочущим струйкам пузырьков, и повернулась к Касавиру.

— Это так уж важно?

Паладин сморгнул. Словно мысли прочитала.

— Ты для меня — самый большой нравственный авторитет, — произнесла она, немного помолчав, — я многие вещи оцениваю, думая, как на них посмотрел бы ты. Но у меня своя история взаимоотношений и с Нивалем, и с Невервинтером, и подменять свой опыт твоим я, извини, не хочу. Я честно признаю, что не могу назвать безусловно правым одного из вас, и, — она подалась вперед и посмотрела на него усталым взглядом, — пожалуйста, уволь меня от объяснений, в которые мне сейчас не хочется вдаваться.

Касавир внимательно посмотрел на нее. Изменилась. Повзрослела, наверное. И нет ни упрямства во взгляде, ни нарочитой мягкости в голосе. Говорит спокойно, тихо, устало — и твердо. Чувствуется, что за этим стоит не простое желание понять каждого и быть хорошей для всех. Придется, видно, привыкать к ней такой.

— Спасибо за откровенность, — выдохнул он.

Она пожала плечами.

— Знаешь, я ведь легко могла бы сказать, что поддерживаю тебя, а потом пойти к Нивалю и убедить его, что я всецело на его стороне. И вы оба были бы счастливы. Я же бард, и не самый последний, но на друзьях свои чары никогда не испытывала, — Эйлин несмело улыбнулась, погладив рукой его грудь. Родную, широкую, теплую, с напрягшимся от ее прикосновений сосками, — как бы мне иногда ни хотелось.

Тихо застонав и закрыв глаза, Касавир откинулся на край ванны, опираясь локтями. Пассивный эгоизм в любви был совсем не в его характере. Но ему было приятно иногда вот так откровенно отдавать себя ее ласкам, что он раньше считал исключительно женской привилегией. И когда она, намеренно держась на расстоянии, стала водить то всей ладонью, то кончиками пальцев по его плечам, груди и животу, он почувствовал, как соскучился по этим доводящим до исступления проявлениям ее нежности — даже больше, чем по самому сексу. Послать бы этого Ниваля к черту и забыть… Но этот его взгляд за столом… ревнивый взгляд исподлобья. Что с ним произошло, и понимает ли она, с чем связалась?

Касавир прочистил горло. Эйлин, уже собиравшаяся прикоснуться к его груди губами, почувствовав его нерешительность, остановилась и подняла голову, глядя вопросительно и слегка раздраженно. Его губы тронула мягкая извиняющаяся улыбка, и он потянулся рукой к ее талии.

— Я знаю, я старый зануда. Даже тебе, Солнце, меня не переделать.

Она лукаво сощурила глаза и, по-детски вытянув руки, обняла его за шею. Теплые пузырьки скользили между их телами, нежно лаская их и явно намекая, что хватит предаваться разговорам.

— Насчет зануды согласна, — она запустила пальцы в завившиеся от влаги волосы на затылке, приблизилась, почти соприкасаясь с ним, и прошептала: — Ну, скажи, что тебя волнует? Если между нами все еще стоит фантом сэра Ниваля, лучше уж покончить с этим сейчас.

Касавир усмехнулся. Как она иногда умеет точно сформулировать суть его ощущений.

— Ты уверена, что он… не испытывает к тебе мужской интерес? Не подумай, я не ревную. Но мне кажется, он ревнует.

Эйлин поджала губы. Касавир, конечно, был прав, но так не хотелось портить этот момент разговорами о темных страницах ее родословной. И она вяло попыталась уйти от темы.

— Ерунда. Ты же знаешь его отношение к женщинам. Вы же не обо мне спорили.

— Вы много пережили вместе, — возразил Касавир, — я же не слепой, вижу, как вы стали близки. Он мог всерьез увлечься тобой.

Эйлин закатила глаза, собираясь прервать его, но Касавир продолжал напирать.

— Может быть, ты не до конца понимаешь. Он не просто припомнил мне уход из Невервинтера. Он был раздражен и раздосадован, и это началось, когда мы сидели за столом. Не хочу говорить о нем плохо, но ты сама его знаешь. Он расчетливый дипломат и манипулятор. Он может уничтожить, втоптать в грязь или продемонстрировать свое превосходство, но при этом не даст повода думать, что это что-то личное.

«Это точно», — вынуждена была признать Эйлин.

— А услышать от него такую… интимно окрашенную колкость — вообще немыслимо. Хочешь сказать, это была не ревность, которую он пытался скрыть?

Эйлин усмехнулась, но благоразумно промолчала о том, сколько таких «интимно окрашенных колкостей» она от него уже наслушалась, сама не оставаясь в долгу. В ближнем кругу общения дипломат Ниваль не утруждает себя деликатностью, и, возможно, Касавиру стоит гордиться тем, что он оказался в числе избранных.

— Я говорю что-то смешное? — Он выпустил ее из рук. — Наверное, все это для тебя не новость. Может, тебе это льстит или кажется забавным? Но Ниваль — не тот человек, с которым можно играть.

— О чем ты говоришь! — Все это уже стало ее раздражать. — Это же Ниваль!

«Ну, как же он не понимает!»

Касавир обхватил ее плечи и посмотрел ей в глаза с неподдельной тревогой:

— Вот поэтому я и предостерегаю тебя. У тебя с ним какие-то совместные дела, в которые я даже не хочу вникать. Ты в силу своего положения зависима от него, и, похоже, чувствуешь себя комфортно. Но что бы он о себе ни говорил — он не любит проигрывать. И, похоже, сгорает от желания показать зубы. Он способен отомстить, и очень жестоко. Я готов защитить тебя, но мне не хотелось бы, чтобы ты сама шла в ловушку.

Эйлин едва не задохнулась от возмущения. О ком это он? Об ЕE Нивале? Который играл с ней в снежки, называл заразой и шарахался от ее нечаянных поцелуев? Раскрывал ей душу и поддерживал веру в то, что она найдет своих друзей? Который обаял эту старую алкоголичку, чтобы достать лекарства? Который в минуты откровенности может быть таким беспощадным к себе и самоироничным? Он же ничего о нем не знает! Она скрипнула зубами. Ей часто приходилось лавировать меж двух огней: ее товарищи постоянно давали к этому поводы. Но впервые она почувствовала, каково это — когда о дорогом тебе человеке думает плохо тот, чьим мнением невозможно пренебречь, от кого не хочется отшучиваться, на кого не надавишь авторитетом. Это было по-настоящему трудно пережить. Хотелось послать к черту деликатность и понимание и возражать, кричать, доказывать. Хотелось по-юношески наивно, очертя голову броситься в спор и заставить его увидеть Ниваля еe глазами.

— Да уж, я представляю подвалы Девятки, битком набитые тонкошеими юношами, девами, мускулистыми парнями и старушками, отказавшими Нивалю во взаимности, — зло бросила она и отвернулась.

— Не утрируй, будь реалисткой…

Противные пузырьки стали раздражать ее, а легкий сернистый запах показался жуткой вонью. Она стукнула рукой по воде и, сделав глубокий вдох и выдох, тихо сказала, стараясь быть спокойной:

— Зачем же он тогда так безрассудно спасал твою жизнь?

— Кто знает, что у него на уме?

Эйлин сжала руками виски.

— Все, хватит! Я умоляю тебя, перестань, я не могу! — Она повернулась к нему и произнесла с горечью: — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты же ничего не знаешь. Зачем ты так?

Касавир опустил голову и заиграл желваками. Обиделся. Конечно, любой бы обиделся. «Какая же я дура!»

— Может, я и не понимаю чего-то. Я просто люблю тебя. Извини.

Опомнившись, Эйлин подплыла к нему и положила руки ему на плечи, ловя глазами его взгляд.

— Это ты… ты меня извини, — быстро заговорила она. — Я должна была сразу сказать. Не знаю, зачем я тянула.

В глазах паладина промелькнуло что-то… что-то, похожее на обреченность. Он провел рукой по ее мокрым, волосам, по щеке, подбородку и тихо спросил:

— Что ты должна была мне сказать?

— Между нами действительно есть связь, и очень тесная. Родственная.

Касавир горько, понимающе усмехнулся.

— Ах, да. Гробнар что-то такое говорил про вашего общего предка. Ну, теоретически, и я могу быть тебе родственником в каком-нибудь древнем колене. Так что…

— Нет-нет, — улыбнулась Эйлин, — этот предок гораздо ближе, — она замялась в нерешительности. — У нас… общий отец.

Касавир долго молчал, вглядываясь в ее лицо. То ли он хотел уличить ее во лжи, то ли пытался рассмотреть на нем признаки тяжелой душевной болезни, а Эйлин вдруг почувствовала легкую тошноту — от волнения и от страха, что он оттолкнет ее и бросит что-нибудь презрительное.

— Кто у вас общий? — Переспросил он шепотом, не предвещающим ничего хорошего.

Эйлин сглотнула.

— Его отец гостил в… Западной Гавани…

Она смешалась, почувствовав себя ужасно глупо. Ее родители и их отношения еще недавно были для нее тайной, а теперь она вынуждена зачем-то оправдываться за них перед любимым человеком. Не бред ли?

— Тебе Ниваль это рассказал, да? Он там где-то рядом был, — Касавир продолжал сверлить ее взглядом.

Эйлин мотнула головой и выставила руку вперед.

— Постой. Не делай поспешных выводов. Его… наш отец был бардом. Есть вещественные свидетельства и факты. Ты сам говоришь, что Гробнар может подтвердить наше родство. В конце концов, я чувствую свою связь с ним.

Помолчав, она твердо посмотрела паладину в глаза.

— Касавир, это правда. Он мне брат, он давно догадывался об этом, полюбил меня, как родную.

Она сглотнула ком в горле. Произнеся эти слова, она впервые их осознала. Полюбил, трогательно боится потерять и теряет самообладание от ревности.

— Потому он и спасал тебя. А сегодня он в тебе увидел человека, который может отобрать у него сестру, пользуясь тем, что дуреха влюблена.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла сквозь слезы.

Повисло тягостное молчание.

— Боги, — наконец, выдавил Касавир, запустив руку в волосы. — А я подумал было, что передо мной взрослая женщина! Что же ты со мной делаешь? Почему не сказала сразу?

Эйлин опустила голову.

— Не знаю… Я боялась твоей реакции.

— Ну конечно, я тупой ходячий доспех, со мной надо, как с ребенком разговаривать!

— Извини, — Эйлин мягко взяла его за руку, — ну, извини, пожалуйста.

Касавир вздохнул и помотал головой.

— Значит, от него теперь не отделаться. Так и будете перемигиваться за моей спиной.

— Ну что ты…

— Да будете, я знаю, — он раздраженно махнул рукой.

— Он не такой уж плохой. Если ты узнаешь его поближе…

Паладин вздрогнул и прищурился.

— Знаешь, с этим я, пожалуй, повременю. Все должно быть постепенно. Пока хватит мне и знания, что он твой родственник. А его… твой… ваш отец больше нигде не бывал?

Поняв, к чему он клонит, Эйлин отстранилась и с оскорбленным видом поджала губы.

— О нюансах моей родословной можешь спросить у Гробнара, он, видимо, ее лучше знает. Но она очень плохая. Мы мелкие лавочники, бродячие барды и еще бог знает кто. Может, и в самом деле, по Фаэруну таскается два десятка моих наглых родственников. Уж и не знаю, как такой благородный аристократ, как ты, это переживет!

Закончив свою тираду, она ухватилась за край ванны, резко оттолкнулась, выскочила, обдав его брызгами, и, прикрывшись полотенцем, хотела уходить, но Касавир, с улыбкой наблюдавший за этой демонстрацией фамильной гордости, тронул ее за ногу.

— Да постой же ты!

Она холодно взглянула на него сверху и увидела его улыбку. Легкую, зыбкую, так редко появляющуюся на его суровом лице, которое когда-то казалось ей надменным и равнодушным. Ее так легко спугнуть. Голубые глаза, отливающие зеленью в матовом свечении бурлящей воды. Черные, чуть взъерошенные волосы в россыпи блестящих капель, мокрое лицо, извилистые струйки воды, стекающие по плечам, груди и торсу, которые она только что ласкала, чувствуя, как родное тепло его тела пробуждает от спячки ее чувства и высвобождает долго сдерживаемые желания. Он, обнаженный, и такой красивый, такой желанный — до последней жилочки, до последнего шрама — стоит по пояс в прозрачной зеленоватой воде, опираясь широкой ладонью о камни, смотрит на нее снизу вверх и откровенно смеется над ее глупой обидой. Она, спохватившись, хочет улыбнуться в ответ — и не может. Не оттого, что щеки краснеют, пульс зашкаливает, и низ живота начинает плавиться. А оттого, что сердце теснит нежно-щемящее чувство радости и боли. Как все-таки хрупка человеческая жизнь, какой бы сильной ни казалась телесная оболочка, как тонки нити, связывающие души, и как страшно осознавать, что этих бездонных прозрачно-голубых глаз, этого мягкого низкого голоса и мозолистых рук, этих серебристых капелек на волосах и этой пьянящей сладости предчувствия могло не быть.

Пятнадцать проклятых минут потрачено на разговоры — и это после стольких недель без него! После нескольких дней, что они провели рядом, не смея прикоснуться друг к другу, и подавляя даже мысли об этом! В набитом ранеными и осаждаемым врагами лагере им хватало уже простого сознания, что они живы и вместе — что может быть важнее для тех, кто ходит по краю? Но теперь… «Я, должно быть, дура. Или слепая. Слепая дура».

Обезоруживающе улыбаясь ей, Касавир, напрягая мускулы, подтянулся и медленно — словно нарочно давая ей разглядеть рельефный торс, мускулистые бедра и другие приятные глазу вещи — поднялся по камням и по-хозяйски потянулся к ее полотенцу. Эйлин хотела наклониться и взвизгнула, поскользнувшись на мокрых камнях, но он подхватил ее, и сдернутое полотенце поплыло и затрепыхалась в водовороте пузырьков. И снова теплая ласкающая влага, его руки, губы, теперь уже не изучающие и вспоминающие, а жаждущие и нетерпеливые.

— Пошутил я. Юмор у меня такой… солдатский, — бормотал Касавир, целуя мокрые, неровно выстриженные волосы, лицо, шею, грудь и обжигая ее дыханием. — Как маленькая… Прости… прости…

Поймав ее губы, он взял ее лицо в ладони и быстро поцеловал ее. Потом еще раз и еще — уже долгим, смакующим поцелуем.

— Глупость все… я же тоже… не железный…

Он быстро притянул ее к себе, приподняв и обняв ее ногами торс. «Легкая-то какая! Сколько же она вынесла. Старый зануда!»

Их лица оказались напротив. Она обняла его за шею, а он, без труда поддерживая ее, скользил кончиками пальцев вдоль ее бедер и смотрел на нее, не отрываясь, потемневшим взором… Эйлин уже с трудом отдавала себе отчет в происходящем. Вулкан внутри нее, растревоженный поцелуями и нежным скольжением его рук и теплой воды, готов был взорваться от одного прикосновения. Тело выгибалось и молило, а руки непроизвольно вцеплялись в волосы и царапали спину.

Почувствовав его, она задохнулась и зажмурилась, сдерживая грозивший вырваться нервный смешок. Это можно было бы назвать танцем нежности, неистовством страсти, торжеством любви, апофеозом или экстазом. На самом деле это была стремительная и острая судорога, сцепившая два усталых и измученных друг без друга тела. Но им она казалась самым волшебным и умопомрачительным сексом в их жизни. Открыв глаза и глядя на любимого сквозь непрошенные слезы, Эйлин улыбнулась, прижалась лбом к его лбу и прошептала:

— Не железный, говоришь. Зверь… Зверюууга…

На следующий день они явились в столовую к обеду. При их появлении завязался непринужденный, нарочито-оживленный разговор, сопровождавшийся участливыми вопросами о самочувствии после вчерашнего, хитрыми улыбками, покрякиваниями, перемигиваниями и завистливыми взглядами. Ниваль, «случайно» оказавшись по левую руку от Эйлин, демонстративно молчал и попивал полюбившееся ему пиво. Легко дотронувшись до его руки, она попросила его передать «вооон ту интересную закусочку». Когда он, с холодной учтивостью галантного кавалера, выполнил ее просьбу, и их глаза встретились, ей вдруг захотелось обнять его — крепко-крепко, и сказать ему, как она его любит и как она счастлива. Но вместо этого она лишь подмигнула ему. А он, поняв еe без слов, не меняя мрачного выражения лица, показал ей язык.

Друзья решили задержаться еще на неделю. Все равно, путь домой занял бы гораздо больше времени, и неизвестно было, что их там ждет. Никто не возражал. Они заслужили несколько дней отдыха. Каждый нашел здесь дело себе по душе. Келгар познавал тонкости и нюансы местной кухни и, спускаясь в кальдеру, пополнял свою коллекцию минералов. Гробнар, первый раз в жизни ставший самым популярным гномом, проводил время, взаимно духовно обогащаясь с хозяевами и постояльцами. Ниваль, быстро войдя во вкус, поправлял здоровье, отдавая должное экзотическим услугам типа массажа горячими камнями, а также местному пиву. Нишка научилась играть в замысловатые «цветочные» карты и получила пару колод в подарок.

Сола целыми днями пропадала на дальних террасах, тренируя навыки скалолазания. Однако, на четвертое утро она пропала. Сонный Гробнар поведал за завтраком, что она разбудила его затемно и попросила проводить ее через портал. Конечно, он не мог бросить ее на произвол судьбы, и довел до самого Хайклиффа, благо, это не заняло много времени. Они застали там Лео и Вальпургия, а вместе с ними и Мышь. Отъевшись на стряпне ящера, она решила, что хватит с нее воздушных путешествий, и изъявила желание вернуться с гномом. Естественно, она захотела поселиться в домике Эйлин, но была безжалостно выдворена оттуда Касавиром, которого, несмотря на свой независимый нрав, уважала и побаивалась. Недолго думая, она составила компанию Нивалю — как-никак, с ним она была давно знакома. Тот отнесся к этому на удивление спокойно и, как потом, крутя пальцем у виска и округляя глаза, докладывал Келгар, вечерами разговаривал с ней при свете свечи и даже поил пивом. Вообще, с того дня он стал какой-то странный, молчаливый, много времени проводил в домике или в полюбившейся ему крытой купальне у водопадов. Эйлин заподозрила, что он как-то причастен к исчезновению Солы или что-то знает об этом, но, поскольку желания говорить об этом он не изъявлял, она решила не трогать его. Да и не до него ей было.

Для нее и Касавира дни были наполнены любовью. Они купались в нежности и сходили с ума от страсти. Они были вознаграждены за долгую разлуку и муку неизвестности этой неожиданной возможностью раствориться друг в друге, не отказывая себе ни в задушевных разговорах, ни в излюбленных ласках, ни в смелых экспериментах. Впервые в жизни они могли просто быть вместе, не думая больше ни о чем. Эта удивительная страна, где засыпаешь под стрекот цикад, тонкое пение бамбуковых зарослей и шум водопадов, а просыпаешься под звон росы и птичью перекличку, где тебя никто не застигнет врасплох, и не нужно будет вставать по тревоге, подарила им покой и блаженство, которых они так долго были лишены.

В последний вечер они, утомленные, лежали, обнявшись, на циновках.

— Не хочется отсюда уходить, — прошептала Эйлин, поглаживая его грудь.

— Спасибо тебе, — Касавир прижал ее к себе и прикоснулся губами к виску, — я никогда не забуду этих дней.

Она вздохнула.

— Что ты теперь будешь делать? Тебя ждет твой замок.

Паладин помотал головой.

— Не уверен. Думаю, мне рано греть косточки в кресле у камина. Наверное, я все-таки бродяга в душе. Я почувствовал дорогу, вспомнил о своем призвании, о наших с Иварром планах. Последней его идеей была мысль прививать заразные болезни, но мы так и не довели ее до ума.

Он приподнялся, опершись на локоть, и вопросительно посмотрел на нее.

— Как ты думаешь, сгодится наследнице волшебной крови бродячий, одержимый идеями паладин?

Эйлин рассмеялась.

— Ты мои мысли читаешь. Раз уж Серебряный Меч снова нашел меня, боюсь, он не даст мне долго скучать. И… мне это нравится. Мое детство закончилось на празднике Жатвы в сгоревшей Западной Гавани, а юность прошла в Крепости-на-Перекрестке. Что это за бард и наследник волшебной крови, который не видел мир?