Дни и ночи Невервинтера. Книга 2

Глава 23 Битва за Серебряный Меч

— Твой красавчик шлемом укладку боится испортить? — Процедил Ниваль, следя глазами за Касавиром.

Паладин неторопливо шел к середине арены, сжимая сверкающий щит и молот. Матово светился на солнце благородный металл доспеха Морадина, ставшего предметом зависти многих, понимающих в этом толк, — и Ниваль не был исключением. Немного отросшие блестящие от воды черные волосы были зачесаны назад и тщательно приглажены. Старомодно, но ему идет. Он был спокоен, собран и настроен на нелегкий бой.

— Я тоже за него волнуюсь. Если бы ты знал, как, — ответила Эйлин, сжимая руки и не отрывая взгляда от арены.

— Я волнуюсь не за него, — отчеканил Ниваль.

— Тогда вообще лучше молчи.

Ниваль взглянул на нее, приподняв бровь. Вот что значит, женщина. Она, кажется, забыла, какова, собственно, ставка в этом поединке. Могла бы тогда сразу отпустить Ральфа с мечом на все четыре стороны и тащить своего рыцаря в ближайший шатер.

Все взгляды устремись на арену. Эйлин и Ниваль стояли ближе всех, на одной из скал, возвышавшихся над большой утоптанной впадиной в четверти мили от Башни. Друзья присоединились к группе кентавров, стоявших полукругом чуть выше. Остальные были заняты ранеными и охраной лагеря, расположенного поблизости, между Башней и ареной. Даже после разгрома Армии Холода не следовало расслабляться. Среди убитых не было найдено ни одного наемника, а по информации разведки, они тут были. На огромной территории могли еще оставаться необнаруженные орочьи патрули. Они вполне могли объединиться и напасть.

Приближаясь к поднявшему оружие и ощерившемуся Ральфу, Касавир почувствовал присутствие какого-то темного поля. Это была магия, но вмешательство было таким слабым, что нельзя было с уверенностью сказать, что это действительно активная магия, а не излучение зачарованного доспеха или амулета. Противники не стали долго выжидать и гипнотизировать друг друга. Они сошлись быстро, но сразу стало ясно, что бой этот не будет коротким. Снег летел из-под ног, и ветер, просачиваясь меж заснеженных скал и срывая с них пушистый покров, проносился над ареной, подхватывал серебристую пыль, кружил вокруг них и уносил неведомо куда. В окружавшей их благоговейной морозной тишине раздавались лишь натужные крики, ругань Ральфа, серебряный звон щита и лязг стали о сталь. В этой схватке сошлись равные по силе воины — черноволосый и ясноглазый паладин Тира против седого северянина с тролльей маской вместо лица. Благословленный Молот Правосудия против секиры варвара.

Вскоре Ральф начал злиться и выходить из себя. Он почувствовал, что победа будет не такой легкой, как он предполагал. Паладин не желал сдаваться, яростно парируя его удары, половина которых должна была стать смертельной. Ну что стоит один раз попасть по голове, незащищенной даже легким подшлемником. Но нет, паладин был чертовски ловок, просчитывал все его ходы, постоянно перехватывая инициативу и не давая ему вздохнуть, и наносил удар за ударом — только успевай ставить блоки и уклоняться, держа его на безопасном расстоянии. Он отлично владел щитом, который в его руке был орудием не только защиты, но и нападения. Один раз ему удалось оглушить Ральфа, вызвав в нем еще большее раздражение. Паладин впал в то состояние, которое у варваров называется «берсерк», а у паладинов «боевой яростью». В таком состоянии воином управляют чувства и инстинкты, реакция становится поистине звериной, и даже боль ранений не способна заставить хоть на секунду ослабить напор. Ральф понял, что, если он хочет выйти с арены живым, ему следует поторопиться.

Изловчившись, он отбросил паладина назад и, воспользовавшись моментом, быстро и незаметно начертил в воздухе руну. Яркая вспышка полоснула по глазам Касавира и обожгла их болью. Дыхание на мгновение сбилось, и рвущийся вскрик отозвался в собственных ушах каким-то булькающим хрипом. Мир вокруг стал багровым, а потом резко потух в сгустившейся тьме. В какой-то момент и все звуки, лишившись образов, слились в один нечленораздельный гул. Но инстинкт воина быстро заставил его сконцентрироваться и предельно обострить чувства. Движение воздуха, свист секиры справа — прямой удар сверху, метит в голову — уклонился, наугад отразил щитом, попал вскользь. Послышался звон стали о подвернувшийся камень — Ральф не ожидал такого маневра и по инерции пропахал оружием землю. Выдал себя злобным ревом, но потом спохватился, затаился, зашел сзади.

— Ниваль, смотри, с ним что-то не то, — прошептала Эйлин, когда звуки битвы стихли.

Она разглядела среди вздымающихся снежных вихрей, как Ральф, сжав обеими руками топорище секиры, ходит вокруг Касавира, а тот, выставив щит и держа наготове оружие, следит за ним, поворачивая голову в его сторону и осторожно переступая ногами, словно идет по каменистому дну мутной речки.

— Что-то случилось.

— Ранен?

— Не похоже. Оглушен, кажется. Не могу разглядеть.

Вдруг ветер донес до них со стороны лагеря какой-то недобрый шум. Послышались отдаленные крики:

— Варвары!

— Орки!

— Защищайте раненых!

Эйлин и Ниваль вскочили. Кентавры и друзья Эйлин уже сорвались с места и неслись на помощь оставшимся в лагере.

— Это может быть неслучайно. Нам нельзя оставлять Касавира! — Бросила Эйлин.

Ниваль быстро кивнул, вынимая из перевязи меч.

— Чуяло мое сердце подставу!

Эйлин хотела бежать с ним, но он взревел:

— Охренела! Он тебя пятерней прихлопнет! Лучше песней помоги!

— Но…

— Молчать!

Паладин прислушивался, сжимая молот и следя за противником, различая его тяжелое, свистящее из-за переломанного носа дыхание. Кровь из рубленой раны на плече стекала теплой струйкой под пластинами доспеха и капала на снег. Теперь он понял, что за поле вмешивалось в его ауру. Как он, когда-то воевавший на Севере, мог не догадаться! Рунная магия. Очень древняя и брутальная, развивавшаяся параллельно школам более интеллектуального и изысканного юга. Жестокая, ломающая все каноны управления стихиями, часто скрытая даже от опытных волшебников. Значит, слепота — надолго, если не насовсем. Навыками слепого боя он владеет хорошо, но долго ли продержится? Насколько хватит его, вынужденного вслушиваться, ловить каждое движение воздуха, тепло чужого присутствия, и обороняться, уклоняться, парировать вслепую? Нет, он не может всех подвести. Никто не видел, что случилось. Значит, придется справляться самому. Разве только… слепой Тир, что способен сквозь кровавую повязку видеть больше, чем любой смертный, небожитель или исчадие ада.

«Благородный Тир… Во имя Правосудия… Даруй прозрение». И столько горячей уверенности было вложено в эту короткую, отрывистую мысленную молитву, столько ярости в невидящих глазах паладина узрел Покалеченный Бог, что не смог оставить своего верного воина. Он знал, сколь опасно то, о чем просил паладин. Огонь божественного ясновидения, полыхающий в глазах слепого бога, просто выжжет ему глаза, если он окажется не готов к тому, чтобы видеть, если есть хоть капля сомнения в его сердце, или если бой его незаконен и несправедлив. Потому и даруется эта способность лишь его самым преданным, честным, мудрым и убеленным сединами последователям. Видеть невидимое — тяжелая ноша для смертного. Но бог поверил паладину. Седой Тир снял с глаз повязку, и белое всепроникающее пламя озарило его покои.

— Смотри.

Молот и щит с лязгом выпали из рук вздрогнувшего паладина, но он не стал их поднимать, замерев вполоборота к Ральфу и опустив голову. Ральф приготовился нанести удар, но не спешил. Теперь, когда паладин был слеп, ему не хотелось, чтобы все закончилось слишком быстро и легко. Он возненавидел его — за честность и благородство, что светились в его глазах. За то, что такие, как он, никогда не изменяют себе. Можно просто раскроить псу Тира череп, забрать меч, снять с мертвого доспех и уйти. Но лучше — заставить щенка страдать, сделать его последние минуты наполненными ужасом. Пусть он испытает ту же боль, что испытал Ральф, когда Грангор возвратил его к жизни, вытащив полумертвого из под трупа зверя. Он отбросил секиру и поднял руку в тяжелой железной перчатке с длинными шипами, способными вспороть доспех. «Сначала ты лишишься своих бесполезных глаз, потом лицо твое превратится в кашу. Переломаю ребра, раскрошу пальцы, перебью позвоночник. Ты ведь не запросишь пощады, я знаю, ты не изменишь себе». Предвкушая садистское наслаждение, Ральф замахнулся, чтобы полоснуть перчаткой по лицу Касавира. Но тот неожиданно, не поворачивая головы, подставил предплечье под руку, когда та была в паре дюймов от цели. Взревев, паладин с разворота ударил налокотником в грудь и подбородок. Охнув и чуть не согнувшись, Ральф сплюнул выбитый зуб.

— Ах, ты уб… — увидев перед собой лицо паладина, Ральф осекся и сдавленно выдохнул: — лю-док.

Уже выбежавший на арену Ниваль, увидев, что происходит, ошарашено застыл на месте. Раскалено-белые глаза паладина горели, как расплавленная сталь. Так, что горячая зыбь дрожала у его лица. Ральф отпрянул и провел рукой перед лицом паладина. Тот, не мигая, смотрел сквозь него, и, казалось, кровь закипает от этого взгляда. Ральф совершил роковую ошибку, ослепив его. Паладин лишился смертного зрения, но получил божественное. Теперь он мог не только видеть и предугадывать движения противника. Он мог читать в его сердце. И, увидев на месте сердца сжавшуюся в комок черную пустоту, будучи смертным, готов был отвернуться с презрением и отвращением. Но, глядя глазами бога — понял, почему его покровитель так сурово, молчаливо и печально взирает на мир смертных.

Север Фаэруна — край, где превыше всего ценятся военное мастерство, сила, доблесть и честь, а изворотливость, лживость и бессмысленное стяжательство всеми презираемы. Это земля, обреченная рождать сильных воинов, рунных заклинателей и отважных скальдов. Ибо изнеженному телу и тонкой, мятущейся в сомнениях душе, здесь не выжить. Много лет назад в далеком Утгарде жил великий воин Ральф Стурлусон из клана Вепрей. Был он почитаем смертными и любим богами. Лицом он был бел и прекрасен, имел длинные черные вьющиеся волосы и веселые карие глаза, румяные щеки и такую улыбку, что каменный истукан — и тот не остался бы равнодушен. Немало он воспламенил девичьих сердец. Немало выпил пенных кубков. Но еще больше он выдержал сражений. Он был достойнейшим из сынов Вепря, ибо в двадцать лет его уже охватывала ярость берсерка, и тогда говорили, что сам Вепрь-прародитель вселяется в него. А когда он возвращался из своих походов, веселье не умолкало несколько дней, вино и пиво лилось рекой. Он был так щедр, что мог осыпать добытыми в тяжелых боях драгоценностями первую попавшуюся девушку, подарившую ему танец, или скупить и раздать детям все сладости на ярмарке. Он любил песни скальдов, в которых ему чудились порывы ветра в холодных скалах, вой снежных волков, шепот двухсотлетних сосен, потрескивание смоляных поленьев в костре, монотонный скрип снега под ногами одинокого путника и хрусткое дыхание долгой северной зимы. Но более всего он любил ту музыку, что напоминала ему звон мечей. Таким был Ральф Стурлусон.

Судьба вела его, счастливого, отчаянного, любящего жизнь и презирающего мысли о старости и смерти, к назначенному часу. Этот час пришел, когда на тридцатом году жизни Ральф, отдавший свое сердце златокудрой Рогнед, поклялся, что бросит к ее ногам шкуру чудовища, что завелось к югу от Хребта Мира, в Скрытом Лесу. Так он встретился с Серебристым Медведем. Здесь нить его судьбы оборвалась. Ральф Стурлусон должен был умереть под трупом зверя. Однако, нашелся желающий вмешаться в ход провидения. Маг Грангор забрал бьющееся в агонии искалеченное тело Ральфа и вернул его к жизни. Ральф забыл о своем презрении к смерти. Он захотел жить, захотел выполнить обещание, данное Рогнед, поэтому, принял этот коварный дар из рук мага. А когда уходил от него, неся шкуру на могучем плече, тот сказал ему: «Ты вернешься, ибо душа твоя стала моей, потому что ты выбрал жизнь».

Не лилось рекой пенное пиво и вино. Не танцевали девушки, не смеялись дети. Потому что не Ральф Стурлусон вернулся домой, а Ральф Троллеподобный. Тоска и печаль наполнили его дни. В улыбках ему чудилась насмешка, в просьбах поведать о своем подвиге — досужее любопытство, а в воздаваемых ему почестях — еще больших, чем раньше — издевательство. Люди стали раздражать его, и он начал их избегать. Лишь две вещи по-прежнему радовали Ральфа — верная Рогнед и исступление жаркой битвы. Рогнед первой покинула его. Это случилось, когда ему показалось, что она слишком часто улыбается молодому голубоглазому красавцу Скену Бьярнару. Он ушел в ту же ночь, прихватив на память о любимой подаренную ей шкуру и свой боевой топор со следами ее крови. Его путь лежал в Башню Холода.

Но и яростью берсерка он после этого наслаждался недолго. Однажды решившись предпочесть вечную жизнь славной смерти и заложив за это свою душу Вепря, он уже не мог отрешиться в пылу битвы от всего земного. И сама битва перестала вызывать восторг и будоражить нервы. Его жизнь воина превратилась в охоту за трофеями, и — о, да! — он в этом преуспел, как никто, и покрыл себя вечной славой. Впрочем, не всякая добыча была заработана им в честном бою. Тот, кто воюет только ради трофея, готов идти на все, чтобы его заполучить. Так и жил он в выстроенной для него крепости за пределами Скрытого Леса — обретая счастье и покой лишь в своем Зале Славы, где на почетном месте висел его главный кровавый трофей — шкура Серебристого Медведя, убившего великого воина Ральфа Стурлусона из клана Вепрей.

Озверевший Ральф снова и снова пытался достать паладина или нарисовать руну, но тот с легкостью предупреждал каждое его движение, а сияющие белые глаза не давали ему покоя, словно жгли изнутри. Наконец, опрокинув Ральфа на снег и надавив сверху коленом, паладин, прожигая его взглядом, занес кулак и произнес:

— Выбирай.

И в спокойном и уверенном голосе его почудился Ральфу глас богов. Но внять ему он уже не мог, потому что жажда жизни, за которую было отдано так много, оказалась сильнее. Он в исступлении пытался вырваться, но паладин пригвоздил его коленом и обрушил на него страшный удар кулака, разрывающий внутренности и останавливающий сердце.

Тяжело дыша, Касавир оставил бездыханное тело Ральфа и сел рядом на снег. Огонь в его глазах затухал, вновь сгущая тьму, в которой уже можно было различить неясные тени. Он был обессилен испытанием Тира. В голове шумело, сознание ускользало, навалилась слабость. Ничего не слыша вокруг, он едва гнущимися пальцами машинально откинул клапан поясной сумки и нащупал пузырек с восстанавливающим зельем.

Эйлин уже бежала к нему, едва держа равновесие на утоптанном снегу. Запнулась о камень, упала, ударилась коленом. Ниваль, почуяв, что Касавиру может понадобиться поддержка, сделал несколько шагов к нему, и тут его внимание привлекло кое-что, скрывавшееся за одним из валунов на краю арены. Это была крестовина арбалета с натягивающейся тетивой. «Откуда тут взялся арбалетчик? Сола не могла упустить. Значит, пробрался незамеченным из атакованного лагеря. Орки мстительны, за своих готовы до пятого колена вырезать». До выстрела оставалась пара секунд, и Ниваль осознал, что никто, кроме него, ничего не сможет сделать. Касавир не в себе, шатается и пьет зелье, Эйлин далеко и не видит. Собственно, Ральф убит, меч отвоеван, так что… какое ему дело? И не возникло никаких мыслей типа «Боги! Он не должен умереть! Она не переживет!». Просто молнией сверкнуло в голове досадливое «Ёпппп!», и, словно им управлял кто-то чужой, Ниваль обнаружил себя что-то кричащим и летящим к паладину, чтобы хоть попытаться оттолкнуть его.

Подоспевший Разбойник, увидев притаившегося арбалетчика, камнем кинулся вниз. Один удар железного клюва — и орк потерял сознание. Но нажать спусковой крючок арбалета он успел. Стрела совсем немного отклонилась от заданного пути, и в Касавира не попала.

«Ну, сестренка, удружила!» Тупой, перебивающий дыхание удар, скрежет пробиваемой болтом кольчуги, едва слышный хруст ломающегося ребра. Он не сразу понял, что произошло. Как будто с разбегу на что-то напоролся. Так — всего лишь кусок железа в палец толщиной. И каждый выдох отзывался разрывающей болью в груди и каким-то противным похрустыванием. Во рту появился привкус крови.

Противно. Противно, холодно и глупо. Герой хренов.

Эйлин. Чего уж теперь слезы лить. Лучше не трогай, больно. О, вот и белоглазый паладин подполз… Нащупывает пульс, прикладывает руку к тому месту, куда вошел болт. Пытается остановить кровь. Да ладно вам, лучше обнимитесь и поцелуйтесь, голубки… А вот и Сола пришла. Бледная такая, и губы дрожат. Шепчет что-то. Можно прочесть по губам. «Зачем ты так, пупсик, зачем?» Зачем, зачем… Сама подумай, если бы сейчас на моем месте лежал этот счастливчик, я бы уже не смог с чистой совестью сдать ее с рук на руки, верно? Пусть он теперь с ней мучается… Плохо дело, паладин? Хмуришься, трешь больные глаза, качаешь головой. Знаю, плохо. Такая вот получилась импровизация… Я же мастер. Король импровизации… На сей раз, король, кажется, переиграл… И умер…

Наконец, закончилась эта болезненная тряска. Тепло… Может, я уже в цитадели Хелма? Неплохо было бы. Это опять ты? Слушай, хватит издеваться, и так из-за тебя умер. Дай хоть отойти спокойно… Эй, ты что, раздевать меня собрался? Только не ты! Тебе все равно, а я впечатлительный. Пусть лучше это сделает вон та, черненькая девушка. Или хотя бы вот эта, рыженькая… Нет, лучше черненькая. Она посимпатичннее и не ревет белугой.