Дни и ночи Невервинтера. Книга 2

Глава 12 Путь через лес и еще одна неожиданная встреча

Когда стемнело, Лео, которому жаль было расставаться со столь редкими в его жилище «приличными» гостями, предложил им остаться на ночь. Это вызвало между ними небольшие разногласия, чуть не приведшие к ссоре. Эйлин отвела Ниваля в уголок, чтобы поговорить. Он планировал пройти как можно больше за оставшийся вечер и упорно не желал ночевать в доме, набитом странными существами, где, к тому же, любой кусок хлама может во что-нибудь превратиться или взорваться. А Эйлин не хотелось никуда идти после всего съеденного и выпитого. Кроме того, существовала вероятность, что им придется заночевать, не добравшись до границы, ибо сил идти почти всю ночь у них точно не было. А в домике пахло теплом и уютом, весело потрескивали дрова в камине, вечная свеча над столом приветливо помаргивала желтоватым светом, и Лео, наконец, ненадолго замолчал, погрузившись в свои размышления.

— Но, если хочешь, можешь понести меня на своих сильных руках, тогда я согласна, — сказала она, преданно глядя Нивалю в глаза.

Как она и ожидала, доблестный начальник Девятки не был склонен играть в рыцарей. Он лишь фыркнул.

— Можешь оставаться, если хочешь.

Тут он взглянул в сторону кухни, где только что скрылся Вальпургий, наклонился к Эйлин, и, рассеянно-нахально улыбаясь, тихо произнес:

— Этот ящер так на тебя смотрел. Везет тебе на нелюдей.

Эйлин сощурилась.

— Да ну. А мне показалось, это ты на меня сейчас очень… странно смотришь. А? Что ты задумал?

Ее слова подействовали на Ниваля, как ушат холодной воды. Улыбка сползла с его лица, а масляный взор стал неприветливым.

— Я решил, или мы идем вдвоем, или я иду один, — процедил он. — И никакие провокации не помогут.

Эйлин обиженно закусила губу. С каких это пор он странно реагирует на невинные шутки и упирается из-за мелочей!

К счастью, конец их спору положил Лео, который понял по тону беседы, что страсти накаляются, вздохнул и предложил им дойти до его старой хижины у окраины леса, в полутора часах ходьбы. Он объяснил, что иногда уходит туда, чтобы в одиночестве обдумать новый гениальный проект и просто отдохнуть, когда у него с Вальпургием возникают непримиримые противоречия.

— Вот-вот, — подтвердил ящер, выглянув из своей любимой кухни, — я ему говорю: зима на носу, пока окна конопатить. А я, говорит, на сквозняках вырос. Оно и видно.

— Нам это подходит, — не допускающим возражений тоном заключил Ниваль, поймав за помочи Леонарда, захотевшего лично выяснить у Вальпургия, что же ему такое видно.

Вопрос с ночлегом был решен. Напоследок Вальпургий, невзирая на протесты, решил проверить, как у Ниваля заживает бровь. Сняв повязку, он придирчиво осмотрел рану и остался доволен. Ушибленный глаз еще болел и плохо реагировал на свет, поэтому пришлось его снова перевязать. Эйлин тепло распрощалась с хозяевами, чмокнув Лео и послав воздушный поцелуй зардевшемуся Вальпургию.

Шли молча. Несмотря на то, что предполагаемое место ночлега находилось не очень далеко, Эйлин показалось, что они идут уже часа три без всякой надежды его найти. Конечно, нужно сделать поправку на то, что в голове слегка шумело, ноги немножко заплетались, а оружие и дорожная сумка так и тянули к земле. Живот, наполненный едой, тоже не способствовал легкости и адекватности восприятия. К тому же, сильно похолодало, на небо набежали тучи, и стал накрапывать дождик, грозивший перерасти в ливень. Тьма стала непроглядной, а огонек в руке сонной Эйлин как назло еле теплился и постоянно гас. Она шла чуть позади Ниваля, спотыкаясь и коря себя за то, что шутила над ним, будто ее кто за язык тянул. Поговорила бы с ним посерьезнее, глядишь, он бы не обиделся и согласился бы с ее разумными доводами. Всегда с ним какая-то ерунда выходит. Это ее смутно беспокоило. Она уже достаточно хорошо знала и контролировала себя, чтобы понять, что просто так колкости ей на ум не приходят. И уж тем более, без причины она о них потом не жалеет. «А где причина? Надо разобра… — она напоролась на толстую ветку, но, не удосужившись даже выругаться, продолжила свои размышления: — Надо разобраться».

Ниваль освещал дорогу самодельным факелом, не рассчитывая на хилый огонь Эйлин, хотя она из упрямства продолжала его зажигать каждый раз, когда он затухал, померцав на ее ладони. Оценив его внешне бодрую походку и по-военному прямую осанку, казалось, не поддающуюся опьянению и усталости, он вздохнула и попыталась вспомнить те моменты, когда он был ей особенно противен. В голову пришла покрытая мраком история с Касавиром и то, как он пытался напоить его на своей вечеринке. Потом вспомнились его преданно-покровительственное, ироничное отношение к Нашеру, трепетное общение с Грейсоном и порочные увлечения. Еще снобизм и бесцеремонность, за которые ей всегда хотелось его осадить. Но все это уже не казалось ей вескими причинами к неприязни. Может, оттого, что она давно почувствовала в нем не простого фарисея и интригана, а, скорее, талантливого лицедея, для которого подмостками стала собственная жизнь, отданная работе и карьере. Этот актерский азарт был ей понятен, ей даже нравилось поддерживать его игру. Одного она всегда не могла понять: это как же нужно не доверять людям, чтобы скрывать от них лучшее, что в тебе есть. А узнав его ближе, она поняла, как мало у него было оснований для доверия.

И все-таки, он мог быть другим. Был еще Мерделейн, где он дрался и не щадил себя наравне со всеми, не претендуя на лидерство, и несколько недель вдвоем, когда они жили самыми простыми и насущными проблемами. Нормальный мужик, надежный, способный на поступки, самолюбивый, обидчивый, но отходчивый, иногда ведет себя, как ненаигравшийся ребенок. Вредный, но, по большому счету, великодушный. И, вопреки ее наивным представлениям, не любящий сентиментальности. И он ей нравится. К такому вот нерадостному выводу она пришла, топая сзади, вперившись в его несгибаемую спину и наблюдая, как капли стекают за шиворот с отросших светлых прядей. «Зараза… Знаю, о чем он думает… И глазами туда-сюда… Не дождешься, красавчик. Сгинь, ис…» Эти здравые умозаключения были прерваны ее собственным воплем, когда она, споткнувшись о корень, вляпалась в грязь и получила рукоятью катаны по голове.

— Ниваааль, — жалобно сказала она, — я больше не могу. Кажется, мы заблудились. Я уже готова заснуть на голой земле.

Ниваль поддержал ее за локоть, помогая встать с колен.

— Не раскисай. Мы не должны были сильно отклониться. Я стараюсь следовать указаниям гнома.

— Так темнота же кругом!

Эйлин снова попыталась зажечь огонь, но Ниваль лишь покачал головой и, помахав ей факелом, велел следовать за ним.

Вдруг они услышали рядом шорох и сопение. Что-то большое и мокрое уткнулось в ноги Эйлин. Это была мышь-мухобойка. Она привстала на задние лапы и, опершись передними о ногу Эйлин, посмотрела на нее и задвигала усами.

— Смотри-ка, она идет за нами. Мы ей понравились.

Она нагнулась, чтобы погладить мышь.

— Только ее мне не хватало для полного счастья, — проворчал Ниваль, брезгливо взглянув на животное.

— Да ладно, пусть будет. Может, от нее и правда польза есть.

— Ну да, от лишних продуктов она нас быстро избавит.

Словно в ответ на его слова, мышь фыркнула, оторвалась от ноги Эйлин и, понюхав воздух, неспешно потрусила вперед.

— И что? — Ниваль вопросительно взглянул за Эйлин.

— Пойдем за ней. Похоже, она знает дорогу.

В самом деле, через каких-нибудь полчаса они уже были на месте. Лес здесь вплотную подходил к гряде скалистых холмов, обрамлявшей его с востока. Замшелый домик с деревянной дверью был пристроен к склону, словно врос в него. Что их неприятно поразило — это свет, пробивавшийся сквозь щели старой двери и дым из длинной железной трубы. Эйлин хмуро взглянула на недовольного Ниваля.

— И не смотри на меня так. Я тут ни при чем. Нам было сказано заночевать в этом доме, и я войду туда, кто бы там ни хозяйничал. Мне уже все равно.

Она ступила на плоский камень, собираясь идти вверх, но мышь что-то прохрипела и опередила ее, ринувшись вперед и с необычной резвостью поскакав по мокрым камням. Когда она сделала последний прыжок, сзади нее что-то хлопнуло и выстрелило из-за валуна едко пахнущей струей. Эйлин принюхалась и сморщила нос.

— Кислота. Муравьиная.

Она укоризненно посмотрела на Ниваля.

— Вот видишь, а ты говорил. Хорошая зверушка.

— Угу. И ты по-прежнему хочешь туда идти?

Эйлин взглянула на мышь. Та, не терзаясь сомнениями, подошла к двери домика, и, без особого труда приоткрыв ее, проскользнула внутрь. Через секунду раздался грохот и гневный женский крик. Эйлин удовлетворенно кивнула.

— Что и требовалось доказать. Наша новая подружка расчищает нам путь и демонстрирует отсутствие всякой опасности. Если бы там засела банда орков, они бы орали по-другому. Пошли, пары, кажется, уже рассеялись.

Им пришлось попыхтеть, забираясь к домику. Удивительно, как эти маленькие создания ухитряются лазить по таким скалам. Но на то они и скальные гномы. У входа Ниваль отстранил Эйлин, медленно снял щит со спины и, пробормотав «мало ли что», толкнул дверь и пригнулся, чтобы войти. Стрела просвистела аккурат над его головой и вошла в низкую притолоку. Быстро определив, что мечом не размахнуться, он вырвал из-за голенища кинжал и, не разгибаясь, сделал движение в сторону, откуда она была пущена.

— Стоять! — Услышал он окрик. — Следующая будет торчать во лбу.

— Охренеть, — пробормотал Ниваль, подняв взгляд, — ну и реакция.

Перед ним, сурово сдвинув брови и снова натянув лук, стояла высокая, смуглая черноволосая девица лет двадцати пяти. Чуть вьющиеся волосы до плеч были убраны под украшенный крупным рубином обруч, светло-карие глаза смотрели безо всякой надежды на снисхождение, наряд, сшитый из тонко выделанных кожаных лоскутов, поражал минимализмом, а в зубах она держала нож, будучи готовой бросить лук и защищаться, если непрошенный гость сумеет подобраться к ней. Но тот даже не думал этого делать. «Охренеть», — снова подумал Ниваль, выпрямившись и продолжая смотреть на девушку, не отрывавшую от него более чем неприветливого взгляда. Но сзади топталась Эйлин, и ему пришлось осторожно посторониться, чтобы она не пихнула его и он, чего доброго, действительно не схлопотал стрелу в лоб.

— Опусти оружие, сумасшедшая, — спокойно произнесла Эйлин, молниеносно и бесшумно обнажившая вакидзаси, — нам на тебя начхать. У этого дома есть хозяин, и он позволил нам здесь остановиться.

Девушка перевела оценивающий взгляд на Эйлин. Мелкая, но жилистая. Вооружена до зубов. Два меча, кинжал на поясе и нож у наголенника. Правая рука готова скользнуть за спину к оплетенной рукояти длинного меча. Короткий держит левой рукой, уверенно и не без изящества. Одно такое изящное движение — и собирай потом кишки по всему полу. Девушка кивнула в сторону Ниваля, опуская лук и убирая нож.

— Этот, значит, с тобой?

— Угу, — ответила Эйлин, красивым артистичным движением возвращая вакидзаси в ножны.

Заметив это, Ниваль приподнял бровь. Вот выпендривается-то, было бы перед кем. Аж протрезвела.

— А мышь? — Спросила девушка, хмыкнув.

— И мышь. Надеюсь, с ней все в порядке?

Поняв, что речь идет о ней, мышь решила легализоваться и выползла из-за сундука в углу, фыркая и отряхивая мокрую шкурку.

— Как зовут?

— Кого, мышь?

— Тебя.

— Эйлин. А его Ниваль.

— Ясно. Я Сола. А вас, значит, дядя Лео прислал? Хитрец.

— Вот уж не думал, что у этого гнома такие… большие и воинственные родственники, — подал голос Ниваль.

Сола, сощурившись, взглянула на него, но ничего не сказала.

— Я его так зову, — объяснила она Эйлин.

Ее это заинтересовало, и она с удовольствием забросала бы девушку вопросами, но было видно, что та не расположена к беседе. Она убрала в сторону лук и села к железной печке, которая была невысокой, круглой, с тонкой длинной трубой и, вопреки традиции, располагалась посередине довольно большой комнаты с земляным полом. Вокруг нее были разбросаны шкуры. Задняя, большая часть дома представляла собой неглубокую пещеру. В целом, обстановка была спартанской. Кроме пары сундуков, низкого чурбака, придвинутого к печке и старой деревянной бадьи, служившей умывальником, там ничего не было. Утварь и кое-какие продукты были развешены на крючках, вбитых в стену пещеры. Еду, очевидно, готовили на полукруглой решетке, установленной над открытой частью печи, почти доверху наполненной углями.

— Ладно, оставайтесь, — подумав, дружелюбно сказала Сола, — у меня на утро запланировано одно дело. Пожалуй, мне не помешает ваша помощь.

— Не могу поверить своему счастью, — пробурчал Ниваль. — Нам еще и расплачиваться за ночлег придется.

Эйлин толкнула его в бок, а Сола, лениво повернув голову в его сторону, сказала:

— Если тебя, одноглазый, что-то не устраивает, можешь идти своей дорогой. Но должна предупредить: на пути из леса разбила лагерь банда таэров. Без меня вы мимо них не пройдете. Предлагаю отложить это до утра. Тогда и посмотрим, на что вы способны.

— Хорошенькая перспектива, — вполголоса сказал Ниваль, переглянувшись с Эйлин.

Та пожала плечами.

— Что ж делать. По крайней мере, спокойная ночь нам гарантирована.

Когда Эйлин, сняв доспех и пригревшись у печи на мягкой шкуре, уже засыпала, она почувствовала, как что-то теплое приткнулось к ее животу, и услышала сопение. Почесав довольную мышь за ушами, она мгновенно унеслась в мир грез.

Эйлин сидела в небрежно застегнутом доспехе под растущей на скале сосной на самодельной скамеечке — плоском камне, поверх которого была пристроена дощечка. Опершись о ствол сосны, задрав голову и прикрыв глаза, она перебирала струны лютни, время от времени наклоняя голову и прислушиваясь. Выпитое накануне вино затемно выгнало ее из дома, а когда она возвращалась, на нее вдруг нашло то удивительное состояние, которое раньше часто посещало ее в предутренние часы. Давно с ней такого не бывало. Вдохнув обжигающе холодный ночной воздух, проведя рукой по прохладному шершавому камню, поросшему островками жухлой травы, она посмотрела вниз, на темные, почти голые кроны деревьев, которые слегка серебрились в свете уходящей луны, подрагивая и качаясь, словно прощаясь с ней. И вдруг почувствовала, как ее озябшее тело согревает тепло. И услышала музыку. То ли гуляющий по скалистым тропкам ветер напевал ее, а подхватывал шепот травы и опавшей листвы, то ли эта музыка шла изнутри, рождаясь в ее душе — она никогда не могла с уверенностью этого сказать. Но для нее это были священные часы, часы магии. Именно в них она черпала и вдохновение, и энергию, и мелодии для своих волшебных песен. Не в силах сопротивляться наваждению, Эйлин проскользнула в дом, стараясь не шуметь, быстро оделась, схватила лютню и, увидев чуть выше место, где можно присесть, добралась туда в несколько прыжков.

Сердце бешено колотилось, а звуки волшебной музыки окружали ее безумной какофонией, пока она, коснувшись струн, не обрела над ними контроль. Что будет на этот раз? Сказочная, очаровывающая иллюзия, леденящий душу кошмар или подавляющие волю усталость и боль? Наконец пришло видение. Вокруг — ничего. Лишь обступающий плотным кольцом желтоватый туман, сквозь который глухо доносятся звуки битвы. Вдруг из тумана с неожиданно громким свистом вылетает стрела. Кажется, гибель неотвратима. Но через долю мгновения она замедляет свой полет. Видно даже, как ее серебряный наконечник рассекает воздух. Эйлин отклоняется, стрела пролетает мимо и исчезает в тумане. Затем туман рассеивается, звуки становятся явственнее, а окружающий мир рассыпается в ее глазах на тысячи мозаичных ячеек. Она видит все, что происходит вокруг — вместе и по отдельности. Секунды растягиваются в минуты, и за один взмах ржавого вражеского топора она успевает отразить десяток атак и нанести десяток ударов…

Когда наваждение прошло, она продолжала играть, глядя перед собой невидящим, отрешенным взглядом. Такого она раньше не слышала, никто не учил ее этому. И все же, она была уверена, что это волшебная песня, совершенно новая. Такие видения и ощущения не возникают от набора звуков, она это знала. Она услышала шаги, вздрогнула и повернула голову. Это был Ниваль, взлохмаченный и с сонным лицом.

— А это ты, — рассеянно произнесла она. — Откуда ты взялся?

Ниваль посмотрел на нее и озадаченно почесал голову.

— Как тебе сказать… Меня и самого когда-то мучил этот вопрос.

Посмотрев на него несколько секунд, Эйлин встряхнула головой и рассмеялась.

— Извини, я немного задумалась. Я хотела сказать, что ты тут делаешь?

— Так, подышать вышел. Не спится. Услышал, как ты играла и вроде пела… Я тебе не помешаю?

— Садись.

— Ты уверена? Просто, у тебя был такой вид, словно ты… не здесь.

Эйлин улыбнулась.

— Да все нормально.

Ниваль присел рядом на низкую скамеечку, опершись локтями о колени. Они посидели немного молча, думая каждый о своем. Ниваль принялся по привычке разглядывать пальцы, внешний вид которых уже давно оставлял желать много лучшего. Эйлин взяла несколько аккордов и, наконец, нарушила молчание.

— Извини меня, Ниваль.

— За что? — Спросил он, выплюнув откушенный заусенец.

— Ну, за вчерашнее. Болтала всякую чушь. Не понимаю, что на меня нашло.

Ниваль усмехнулся и искоса взглянул на нее.

— Да ладно. Не знаю, с чего я так взъелся. Я бы и сам не прочь был тебя подначить.

— Это точно, ты бы своего не упустил!

— И все таки, что сейчас с тобой было? — Спросил Ниваль после паузы. — Я тебя такой никогда не видел.

Эйлин снова тронула струны и, наклонив голову, прислушалась и улыбнулась, словно она слышала в их звуке что-то, недоступное другим.

— У меня это лет с пяти началось. Раньше часто бывало, и всегда ранним утром, перед рассветом. Я не могла улежать в постели, выходила во двор, на поле, к ручью, забиралась на дерево, на крышу сарая… И слушала. Самые обыденные звуки, вроде скрипа крыльца или плеска воды, казались мне в такие минуты музыкой. Раньше мне казалось, что ее слышат все, — она усмехнулась, — но когда отец пару раз поймал меня на окраине деревни и надрал уши, я в этом усомнилась.

— Трудно тебе было, наверное, — пробормотал Ниваль, потерев лоб, — по-моему, у вас до сих пор не очень душевные отношения.

— А ему со мной, думаешь, было легче? Или он должен был сказать: «Да, дорогая, ничего не имею против того, чтобы ты встретила рассвет в Топях»? И вообще… Наверное, он иногда просто не знал, что со мной делать, чем занять, куда деть мою неуемную энергию, как отвечать на мои бесконечные вопросы. Ведь он был всего лишь мужчиной, в одиночку воспитывающим приемную дочь. Нелюдимым, малообщительным. У него было два близких существа — моя мать и его жена. Они погибли, защищая меня. А чем была для него я? Несмысленышем, живым напоминанием о том, что произошло. И во мне было слишком много того, чего он не понимал. Так кому из нас было трудно?

— Странно, что ты так рассуждаешь, — задумчиво произнес Ниваль, — как будто это было не с тобой.

— Я рассуждаю нормально, — твердо ответила Эйлин и, помолчав, пожала плечами. — Не знаю, может где-то и есть места, где обитают идеальные родители и дети, друзья и возлюбленные, мужья и жены. Но это точно не там, где живут простые, живые и очень разные люди. Понимаешь? А мы живем с теми, с кем иногда ругаемся и кого сводим с ума, любим тех, кто нас иногда не понимает и раздражает, отдаем жизни за тех, для кого вчера придумывали изощренные способы убийства.

Ниваль качнул головой и внимательно посмотрел на нее.

— Кажется, ты говоришь это для меня?

— Вот уж нет. Я тебе не судья и не советчик. Мне кажется, ты сам способен принять решение.

— Ладно, пусть так.

Эйлин вздохнула.

— Нет, у меня в самом деле нет причин лелеять детские обиды. Дэйгун заботился обо мне, как умел, вносил в мою жизнь какой-то разумный порядок. И, кстати, не возражал, когда трактирщик Олаф отдал мне старую лютню. Ее давным-давно оставил один бард, приезжавший подзаработать на ярмарке. Он экономил каждый грош и ни за что не платил, но так очаровал всех своими безумными байками и песнями, что деревенские толпами приходили его послушать, а девицы от него просто таяли. Олаф даже не рассчитывал с него что-то поиметь, но этот чудак заявил, что для него это дело чести и вместо платы оставил свою лютню — «в залог». Она была старой, растрескавшейся, с облупленным лаком, с какими-то кошмарными перламутровыми розочками.

— С кошмарными розочками? — Рассеянно переспросил Ниваль.

— Что?

— Так, ничего, просто… рассказывай дальше, мне, правда… интересно, — задумчиво пробормотал он, пощипывая уже основательно отросшую бороду.

Эйлин подозрительно посмотрела на него.

— Тебя же не интересует музыка и магия.

— Мне интересна ты. Продолжай.

Эйлин пожала плечами. Странный он сегодня какой-то.

— Сначала Дэйгун был не в восторге от моего нового увлечения, но потом, кажется, даже был рад, что я нашла себе занятие по душе. А лютня оказалась волшебной. Прикоснувшись первый раз к ее струнам, я почувствовала в себе какую-то новую силу. Я ничего не знала и не умела, но у меня было такое чувство, будто инструмент разговаривает со мной, учит, направляет. И сама лютня, по мере овладевания ею, меняла облик, возвращая себе былую красу. Потом один бард объяснил мне, что это родовая лютня, с историей, из тех, что редко купишь у торговцев. Они передаются из поколения в поколение, умирают, когда на них не играют и оживают вновь, даря свою силу талантливому последователю. Барды ведь редко создают семьи, и часто продолжателем династии является не прямой потомок а, например, ученик. — Она усмехнулась. — У меня даже возникла фантазия, что тот бард, которому принадлежала лютня, и был моим настоящим отцом. Я пыталась расспрашивать о нем, а Дэйгуну это все очень не нравилось. Глупость, конечно.

— Глупость… — машинально повторил Ниваль.

— С тобой все в порядке? — Спросила Эйлин, взглянув на его отрешенное лицо. — Кажется, я тебе голову заморочила своими байками.

— Нет, нет, рассказывай.

— Хм… Ну ладно. Как бы то ни было, лютня действительно возродилась в моих руках и разбудила дремавшие во мне способности. Мои утренние «побеги» стали осмысленными. То, что я раньше просто напевала себе под нос, стало обретать силу магии. Я не сразу научилась это контролировать и сознательно добиваться нужного эффекта. Это приводило к разным недоразумениям. Например, однажды я нечаянно приворожила соседскую скотину, и все эти свиньи, ослы и коровы толпой ходили за мной, пока иллюзия не прошла. Но случались казусы и посерьезнее. В общем, отец решил, что, коли воспитательные меры бессильны, надо отдать меня на обучение Тармасу, нашему магу. У него я освоила базовые заклинания родственных школ, научилась контролировать и направлять силу в нужное русло, но не более того. Маг мало чему может научить барда: слишком разные принципы. Учиться по книгам нам бесполезно. Заклинания и песни либо проходят через душу и действуют, либо нет, если ты для них еще незрел и неопытен. Найти в Гавани наставника и уйти из дома, чтобы набраться знаний и повидать жизнь, как это делают все порядочные барды, я не могла. Так что, мне оставалась полагаться на редкие контакты с приезжими мастерами и своего первого учителя — лютню с перламутровыми розочками.

Эйлин вздохнула.

— Значит, ты сейчас учила новую песню или что-то вроде этого? — Поинтересовался Ниваль.

Эйлин улыбнулась. Ей редко выпадала возможность поговорить с кем-то о своей профессии, и ее забавляли попытки Ниваля сделать вид, что его это интересует.

— Что-то вроде этого, — ответила она. — Мне кажется, я научилась придумывать собственные волшебные песни.

— Это возможно?

— А почему нет? Мы учимся основам, потом постигаем то, что придумано до нас, взрослеем, приобретаем опыт, а потом… должны идти дальше, если чего-то стоим. Наверное, так.

— И что же ты сочинила на этот раз?

— По-моему, что-то сильное. Эта песня должна совершенствовать зрение и многократно улучшать скорость и реакцию. Я еще не дала ей название.

— Может, «Танец Стрекозы»? — С ходу предложил Ниваль.

— Отличная идея! Поэтично и в точку. Так и назовем.

Они оба улыбнулись и, не сговариваясь, вздохнули и посмотрели вниз, на темный лес, укрытый утренним туманом, как одеялом. За кромкой леса еще пряталось ленивое зимнее солнце, но небо там уже окрасилось в бледно-розовый цвет, словно подавая знак: «Здесь оно, никуда не делось. Еще немного — и начнется новый день. Это все, что я могу гарантировать. А уж как вы его проживете — дело ваше».

— Я не помешаю тебе, если поиграю немного? — Тихо спросила Эйлин.

— Да на здоровье, — отозвался Ниваль, — это твое время.

Постепенно невнятные звуки и переливчатые аккорды лютни стали сплетаться в мелодию, такую нежную и грустную, что даже Ниваль, чуждый музыке, почувствовал что-то странное, давно забытое. Наверное, это называется «защемило сердце».

Вдруг они услышали шорох наверху. Вытряхнув из головы неуместные мысли и взглянув вверх, Ниваль тихо чертыхнулся и стал шарить по земле в поисках камня поувесистее. Над ними висели два огромных существа, похожих на скатов, с темно-серыми глянцевыми крыльями, и острыми хвостами. Эйлин остановила его, схватив за руку.

— Это не враги. Это страшилы. Они не нападают на людей и, говорят, очень любят музыку. Некоторые даже сопровождают бардов в их странствиях.

— Вот этого бы не хотелось, — пробурчал Ниваль.

— И все равно, я сыграю для них.

Эйлин возобновила игру, поглядывая на страшил. Она улыбнулась и прошептала.

— Смотри, они танцуют. Это пара влюбленных. Ну разве не прелесть!

Танец страшил в сумеречном утреннем небе под нежные звуки лютни был очень трогателен и красив. Два столь непривлекательных внешне существа грациозно кружились в такт мелодии, паря в воздухе, сплетаясь хвостами и деликатно соприкасаясь кончиками крыльев. Потом самец осмелел и стал обнимать самку, укутывая ее то одним, то другим крылом, как блестящим покрывалом. Они зашептались на своем неведомом языке. Музыка оборвалась. Эйлин опустила голову, сжимая инструмент. Страшилы, по-прежнему обнявшись, опустились чуть ниже и, переглянувшись, посмотрели на нее.

— Что с тобой? — Спросил Ниваль, коснувшись ее плеча.

— Знаешь, иногда мне кажется, что мы так никогда и не увидимся, — тихо произнесла Эйлин.

Поняв, о ком она, Ниваль вздохнул и отвел взгляд.

— Послушай…

— Нет, Ниваль, — перебила она его, — я не буду больше плакать, обещаю. Может, мне стоит уже перестать жить иллюзиями и начать привыкать к мысли об одиночестве.

Возникла пауза. Страшилы тревожно переглядывались, а Ниваль понял, что не простит себе, если сейчас не скажет…

— Это ты-то иллюзиями?

Он покачал головой и неожиданно обнял ее одной рукой и прижал к себе.

— Я верю, что ты вернешь друзей. И будешь счастлива. Но… не знаю, обрадует ли это тебя, но обещаю, что чем бы все ни закончилось, одна ты не останешься. Потому, что, — он сглотнул, — у тебя буду я.

Сказав эти неожиданные для себя самого слова, Ниваль почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Словно боясь, что Эйлин оттолкнет его, он прижал ее еще крепче и неловко поцеловал в висок. Но ее это не разозлило и не удивило. Она подняла голову и, улыбнувшись, благодарно пожала его руку. Затем взглянула вверх и помахала влюбленной парочке. Те помахали ей в ответ и медленно поплыли над лесом, продолжая кружиться на лету.

Идиллию нарушила Сола.

— А, вот вы где, — сказала она, спрыгнув откуда-то.

На ней было чуть больше одежды, чем накануне вечером. К ультракороткому кожаному лоскутному платью-тунике на одной лямке прибавились короткий подбитый мехом плащик с застежкой на плече, такого же стиля наручи и высокие мягкие сапоги. На поясе висел кинжал, а за спиной — лук. Гляда на ее наполовину обнаженные бедра и плечи, Эйлин поежилась. Уперев руки в боки, Сола с сарказмом произнесла:

— А вы романтики, оказывается. Я уж подумала, сбежали, побросав вещички. Берите оружие и идите за мной.

— А завтракать? — Поинтересовался Ниваль, вставая.

Девушка усмехнулась, смерив его взглядом.

— У меня тут не гостиница, завтрак заработать надо.

Она тихо свистнула каким-то особым свистом и вытянула руку. Через несколько секунд на руку ей сел сокол, отличавшийся от обычных птиц тем, что имел серебристое оперение крыльев, сверкающий, словно посыпанный алмазной пылью, клюв и блестящий ошейник украшенный рубином, таким же, как на обруче Солы.

— Давно не виделись, Разбойник, — с улыбкой сказала она, погладив птицу по голове. — Сегодня ты мне нужен. Накормим этих бездельников, а потом подумаем, как вывести их из леса.