Дети пространства

Ильма Линдсней, профессор этнографии

За столом в кают-компании «Ариадны» собрался весь экипаж, за исключением двоих вахтенных. Это был, вероятно, последний обед в этом рейсе. Через несколько часов корабль ляжет на орбиту вокруг Лемурии, надо будет сворачивать жилую палубу и садиться.

Члены экипажа уже испытывали радостное возбуждение от предстоящей встречи с родной планетой. И тут капитан Захариос задался вопросом: а как быть с пассажиром? Всё же хочется показать землянину-журналисту свою родину во всей красе.

— А может быть, попросим Ильму? — спросил радист. — Ей, наверное, самой интересно будет.

— Да она небось сидит в какой-нибудь очередной глуши, — отозвался старпом.

— А ты ей напиши. Может, успеет ответить до посадки.

— Кто такая Ильма? — заинтересовался Анджей, поскольку речь шла о его дальнейших планах.

— Ильма Линдсней, двоюродная сестра жены Серго, — капитан показал на старпома. — Она профессор этнографии в Университете и постоянно мотается по всей планете, да и по Двум «А» тоже. Если кто и знает на Му все места, которые стоит посмотреть, то это она.

— А мы все с нею знакомы, — добавил радист. — Нектон она тоже изучает, и мы как-то ей попались в качестве подопытных кроликов. Вот это женщина…

Ильма ответила на письмо довольно быстро. Как оказалось, она была дома, в Хиппе, университетском городке в трёх часах езды на мотриссе от космопорта Му-сити, и в ближайшие три-четыре дня никуда в экспедицию не собиралась. В часовом поясе Му-сити в это время был вечер, поэтому она так быстро отреагировала на письмо — сидела за компьютером в момент его прихода.

Когда корабль совершил посадку, по корабельным часам был поздний вечер. А над бухтой Венёва, на берегах которой была расположена столица Лемурии, восходил Арктур.

Менять часовой пояс таким способом — отгулял целый день, и тут опять утро — Анджей любил меньше всего. Тем более, что поспать в космическом корабле перед посадкой совершенно нереально — аврал, сворачивают жилую палубу, через салон то и дело проскальзывают члены экипажа, радиообмен с диспетчерами выведен на громкую связь. Потом атмосфера, перегрузки.

В какой-то довольно низкокачественной арктурианской книжке про первые межзвёздные перелёты, которую Анджей нашёл у боцмана и от нечего делать читал во время полёта, была такая фраза:

«Когда расстояние до планеты превращается в высоту, и её атмосфера наваливается на грудь всей миллионнотонной тяжестью…»

Сейчас Анджей имел возможность испытать это самое ощущение.

В общем, когда «Ариадна» уцепилась манипуляторами за палы пирса в порту Му-сити, он был готов к чему угодно, но только не к подвигам. А весь экипаж, похоже, почему-то ожидал от него именно этого.

В результате ему пришлось не ждать автобуса, везущего к бордингаузу, как всем, а топать между штабелями контейнеров к каким-то боковым воротам порта, где прямо рядом с забором была пассажирская железнодорожная станция. Ему даже посмотрели в Сети расписание и любезно сообщили, что ближайшая мотрисса до Университета отходит всего через пятнадцать минут.

Мотрисса оказалась здоровенным четырёхвагонным сооружением, которое в Нижней Австрии вполне заслужило бы название поезда. Устроившись на мягком бархатном сиденье, Анджей поставил будильник в наладоннике на момент за пять минут до прибытия и заснул.

Проснувшись, он почувствовал себя несколько бодрее, но и обстановка вокруг изменилась. Вместо бодрящей предрассветной прохлады в безоблачном небе висел огромный шар Арктура, раза этак в два с половиной больше привычного Солнца, и заливал платформу станции своими ослепительно белыми лучами. То есть, конечно, лучи Арктура должны быть чуть желтее и чуть прохладнее солнечных, но глаза уже привыкли, и разница была незаметной. А тепла их вполне хватало на то, чтобы питать буйную субтропическую растительность вокруг.

Анджей сверился с планом на экране своего наладонника и решительно направился по узкой, посыпанной щебнем дорожке, петлявшей под кронами редких деревьев среди аккуратно подстриженного газона.

Стоило ему отойти немного от станции, как среди деревьев начали мелькать небольшие домики. Даже по сравнению со старинными европейскими Лемурийский Университет в Хиппе производил впечатление какого-то игрушечного — возможно, потому, что маленькие корпуса не теснились вокруг узеньких средневековых улочек, а были рассеяны по огромному пространству, покрытому редкими деревьями.

На газоне, как это водится в таких местах, располагалось множество народу — кто читал новости, кто работал, кто общался, усевшись в тесный кружок, кто играл в мяч. Правда, если на газоне вблизи венского университета обычно можно увидеть лишь студентов, то здесь возможностью рассесться или улечься на открытом воздухе пользовались люди всех возрастов.

Вот наконец и двухэтажный корпус с индексом GG4. Вот комната 112 — небольшая семинарская аудитория, наполовину заваленная всяким экспедиционным снаряжением. За столом сидела девушка в платье с открытыми плечами и читала новости на огромном экране, висящем на стене вместо доски.

— Доброе утро. Где я могу увидеть профессора Линдсней?

Девушка повернулась к нему. У неё был слегка продолговатый овал лица, наводящий на мысли о примеси восточной крови, персидской или бухарской, кожа светлая, хотя и загорелая, а иссиня-черные волосы были собраны в две тонких косы, спускающиеся на грудь.

— Вы Анджей Краковски? Очень приятно. Ильма Линдсней — это я.

Ещё несколько ничего не значащих реплик, и Ильма развила бурную деятельность. Сумка Анджея была отправлена в кучу экспедиционного барахла, на двери появилась стандартная рельефная табличка, отпечатанная на термопластовом фаббере «профессор завтракает у Джошуа», и преподавательница потащила своего гостя куда-то через газон. Не прошло и пяти минут, как они приземлились в небольшом кафе.

— Джошуа, подай нам чашечку обычного капуччино и кружку предзащитного кофе! — скомандовала профессор Линдсней.

Заказ появился на столике почти мгновенно. Бармен, видимо, был неплохим физиономистом — изящную фарфоровую чашечку он поставил перед Ильмой, а огромную керамическую кружку перед Анджеем, глаза которого опять начинали слипаться.

— Пей, это местный фирменный рецепт, — Ильма перешла на «ты» уже на третьей реплике. — Тут часто бывает, когда человек претендует на бакалавра, магистра или доктора, что за три дня до защиты ещё ничего не готово, и надо вкалывать круглые сутки. Вот для этой цели Джошуа варит свой фирменный кофе. Выпьешь, и двенадцать часов как новенький. Главное, не ездить на таком горючем больше трёх суток, а то может плохо кончиться.

Тут в кафе появилась высокая крепкая мулатка, почему-то с рыжими волосами.

— Ильма, я вас нашла, — воскликнула она.

— Знакомьтесь: это Урсула, моя магистрантка, а это Анджей. Давай, Урсула, быстро определи, откуда он.

— Ну… — задумалась девушка. — Наверное, «откуда» должно начинаться с предлога «из-под».

— Уже неплохо.

— Он горожанин. На планете есть ярко выраженная смена сезонов, причём его город явно находится в умеренном поясе. Последних несколько месяцев там была зима. А это уже раз-два и обчёлся. Ой, чёрт, неужели Старая Земля?!

— Угадала, — кивнул Анджей. — Земля, Вена, примерно сорок восемь градусов северной широты. Но как?

— Насчёт Земли — это была гипотеза на грани фола. У вас на футболке портрет Эллери Релгарта в роли Голана Тревайза. Это четвёртый сезон телесериала «Основание». Майка не новая, причём заношена не от того, что её непрерывно носили не меняя. Значит, куплена не менее нескольких месяцев назад. Добавляем время космического перелёта, добавляем зиму, которая почти однозначно определяется по отсутствию загара, и получаем не менее полугода назад. У нас на Лемурии четвёртый сезон начали показывать только два месяца назад, и, насколько я знаю, из всех крупных миров — первыми. А значит, полгода назад майки с его персонажами могли продаваться только на Земле.

— Смотри, какие у меня ученицы, — просто лучилась гордостью Ильма. — Земля — это практически самый невероятный вариант ответа на вопрос, откуда может быть человек, сидящий за столиком кафе в Хиппе, но в течение буквально минуты все остальные варианты были исключены, а оставшийся стал основной рабочей гипотезой, каким бы невероятным он ни являлся.

«Интересная наука — этнография колоний,» — подумал Анджей.

Магистрантка достала планшетный компьютер и начала что-то обсуждать со своей руководительницей. Анджей тем временем пил принесённый ему напиток. По вкусу это было нечто странное: кофе там, несомненно, присутствовал, но кроме него явно были какие-то травы и, может быть, даже фрукты.

Выпив чашку, он почувствовал, что сонливость куда-то делась. Тем временем Ильма закончила беседу со своей студенткой, и та убежала, размахивая планшетом.

— Вроде на сегодня у меня больше встреч не намечено, — сказала Ильма. — А если буду кому-то срочно нужна, пусть вызванивают. Так что могу устроить экскурсию по Сити. Сейчас только зайдём, уберём табличку, что я в кафе, и захватим твою сумку.

Пройдя буквально пару сотен метров от факультетского корпуса, они оказались перед увитым виноградными лозами таунхаусом, перед одним из подъездов которого был припаркован небольшой яйцевидный аппарат.

— Кидай сумку за сиденье и помоги раскрыть несущий винт, — скомандовала Ильма, откинув ветровое стекло — нечто среднее между дверцей и фонарём самолётной кабины.

Через несколько секунд лопасти несущего винта щелчком встали на место, и машина была готова к полёту. Персональный транспорт Ильмы оказался двухместным автожиром. Развивать скорость больше автомобильной он не мог, но зато и топлива потреблял не намного больше, чем автомобиль.

Ильма заложила круг над университетским городком. Городок Хипп располагался на пологих холмах, окружённый перелесками, полями и деревнями. В десятке километров к северу от него холмистая равнина неожиданно обрывалась прямым тридцатиметровым обрывом, за которым по широкой долине извивалась огромная река. Километрах в тридцати она впадала в море, образуя огромную дельту, на островах которой сверкал темно-фиолетовыми крышами-солнечными батареями и зеленел бульварами город.

В воздухе над долиной двигались во всех направлениях разнообразные летательные аппараты — от двухместных автожиров вроде того, в котором летели они, до четырёхмоторных грузопассажирских самолётов.

Ильма щёлкнула тумблером и убрала руки со штурвала.

— Над городом всегда такое движение, что пилотам-любителям лучше положиться на автоматику. Так что пускай пилотирует железяка кремниевая, а мы можем спокойно разговаривать. Ты, как я понимаю, не хочешь ограничиться однодневной экскурсией по Му-Сити?

Анджей согласно кивнул.

— Я послезавтра собираюсь отправиться в небольшую экспедицию. Примерно на месяц. Нужно посетить десяток точек на скэттере. В принципе, ничто не мешает спланировать маршрут так, чтобы по дороге попасть в наиболее интересные места гэзера и побывать на фронтире.

— Что такое фронтир, я более-менее понимаю. Но скэттер и гэзер?

— Это наша лемурийская терминология, но и в других старых колониях, по-моему, тоже её используют. А в не-старых нет скэттера, и альтернатива фронтиру рассматривается как нечто единое, кантрисайд. А у нас есть гэзер. Это что-то вроде того, что под нами — освоенная сельская местность, человек этак двадцать-пятьдесят на квадратный километр, поля почти смыкаются. Люди, живущие в гэзере, ощущают себя единым обществом. Ездят в город на ярмарку чуть ли не еженедельно, в свободное время торчат в тех же чатах, что и горожане, смотрят те же видеоканалы. В общем, местность, абсолютно неинтересная с этнографической точки зрения. Космонавты или моряки и то интереснее, — Ильма заложила за ухо прядку, выбившуюся из косы. — А вот скэттер — дело другое. Это люди, предки которых полтораста лет назад, до Инцидента, прилетели под Арктур с целью построить мир по своему вкусу. Они забивались куда-то в труднодоступные места — в горы, в глубины лесов, даже в болота, и создавали там небольшие изолированные поселения. Ведь тогда, до Инцидента, не было очевидно, что земные государства не смогут подчинить себе новозаселённые планеты. Говорят они там на смеси какого-нибудь старинного земного языка с кучей Древних терминов, описывающих окружающую их жизнь. Нет, они не порвали с цивилизацией окончательно, пользуются современной медициной, их дети учатся в школе по общим программам, а часть детей, подрастая, уходят в города или на фронтир. Но те, кто остаются, ведут своеобычное хозяйство и живут по собственным традициям. Вот их-то мы в основном и изучаем.

Пока она говорила, глаза Анджея разгорались и разгорались, и он прекрасно знал, что Ильма это замечает.

— Так что вот. Могу предложить оклад рабочего в двести лемуриков в месяц, не считая билетов на общественный транспорт, место в палатке, которую ты сам же и потащишь, и много-много тяжёлой экспедиционной работы.

— Где расписываться? И кстати, чего это оклад такой маленький?

— Ну так этнографы и экологи — самые бедные из полевиков. От нас, в отличие от геологов и ботаников, никакого прибытка ни бизнесу, ни муниципальным властям, одно беспокойство — то не тронь, это сохрани. Потому и гранты у нас маленькие. На должность рабочего обычно берётся студент, соискатель степени бакалавра или в крайнем случае магистра, которому лишь бы на еду хватало, а работает он за интерес. Впрочем, я полагаю, у тебя тот же случай? — она ехидно улыбнулась и подмигнула.

Автожир закладывал пологую дугу над городом. С высоты птичьего полёта Ильма показывала Анджею достопримечательности:

— Вот с этого места начиналась наша колония. Вон тот каменный шатёр стоит на месте первого лагеря археологической экспедиции Сильмы Типпельберг. А вон та колонна — на месте раскопа, где впервые удалось отрыть артефакты Древних. Вот этот замок в стиле рококо с башенками — Опера. А мы сейчас пойдём на посадку возле Приморского рынка. Там большая парковка.

Вдруг в поясной сумочке у Ильмы зазвонил телефон. Она вытащила аппарат, поднесла к уху:

— Да, конечно. Я сейчас в городе. Башмитианин? Это я тебе сходу не скажу. Мне нужно время на подготовку. Давай через два часа в «Перепёлке»?

Она нажала кнопку отбоя, убрала аппарат и обратилась к Анджею:

— У меня тут возникло срочное дело. Нужна консультация по теме, по которой я без подготовки много не скажу. Придётся освежить кое-что в памяти. Всё равно мы собирались в музей Планеты — вот он стоит, походи там без меня, там и так всё расскажут. А потом подходи вот в это кафе, — она показала рукой на навес с несколькими столиками около двухэтажного дома из дикого камня.

Анджей направился в музей, который занимал довольно большое трёхэтажное здание и делился на три отдела: «Геологическая история», «Дочеловеческая история» и «История колонизации». Разумеется, больше всего его интересовала дочеловеческая история. Но тут он столкнулся с небольшим затруднением: надписи древнеарктурианским алфавитным письмом, как правило, не сопровождались переводом, примерно так же, как надписи латиницей где-нибудь в Сербии. Видимо, считалось, что уж этот-то алфавит знает каждый образованный человек. Пришлось взять напрокат аудиогид.

В отделе истории колонизации Анджей обратил внимание на скэттер. Тут были описаны десятки разных народов с разными обычаями. В общем и целом это напомнило ему средневековую историю Земли: какие-то примитивные племена с разными специфическими традициями земледелия и скотоводства, а некоторые даже охотничье-собирательские. И всё это люди, предки которых пересекли космос, а до этого жили в земных высокотехнологических городах?

Выйдя из музея, Анджей направился к кафе. Однако, подойдя к столику, он был вынужден остановиться и протереть глаза. «Что же они добавляют в этот свой диссертационный кофе?» — ошарашенно подумал он.

За столиком сидели две Ильмы и оживлённо о чём-то спорили, тыча пальцами в экран планшетного компьютера. Одинаковые чёрные волосы, заплетённые в две косы, одинаковые черты лица, одинаковые фигуры, даже платья одинаковые. Только цвет кожи слегка разный: одна явно европеоидной расы, но хорошо загорелая, вторая похожа на мулатку или квартеронку.

Наконец та, что посветлее, подняла голову:

— О, Анджей! Знакомься, это моя дочь, Тайка Линдсней. Тайка, оторвись от экрана. Это Анджей Краковски, журналист с Земли.

Вторая женщина подняла голову. Анджей ещё раз посмотрел на них и подумал, что не может с ходу сказать, какая моложе, какая старше.

— Ильма, извини за нескромный вопрос, сколько вам обеим лет?

— А что, у вас на Земле это до сих пор считается нескромным вопросом? Мне — сорок два, Тайке — двадцать три.

Ильма открыла дверь, и они вошли в её секцию таунхауса. Анджей и представить себе не мог, что существуют такие узкие дома. Коридорчик шириной около метра вёл от парадной двери до выхода во двор. Вбок из него вели двери в гостиную, шириной не более двух с половиной метров, зато длиной добрых пять, и маленькую кухоньку. Между гостиной и кухней была крутая лестница наверх, ведущая в спальню и ванную, расположенные над гостиной. Широкая площадка над лестницей, с выходом на балкон, служила Ильме кабинетом. В общем, по фасаду вся эта конструкция занимала не более трёх с половиной метров. Соседние отсеки, похоже, были гораздо больше.

Ильма провела гостя во внутренний дворик, такой же маленький, как и сама секция таунхауса, и кончавшийся живой изгородью — вернее, двумя живыми изгородями параллельно друг другу, образующими зигзагообразный проход. Этот проход выводил на берег довольно длинного то ли пруда, то ли бассейна, протянувшегося вдоль всего таунхауса, вернее, между двумя таунхаусами. Похоже, этот бассейн был общим для пары десятков секций.

Рядом с выходом с её двора на краю бассейна стояла пара выцветших пластиковых кресел и круглый столик. Арктур уже опустился довольно низко, и тёплый вечерний свет не вызывал желания спрятаться в тень.

Лемурийка поставила на столик запотевший мельхиоровый кувшин, неизвестно откуда взявшийся в её руках, а на спинку одного из кресел бросила большое мохнатое полотенце.

— По-моему, после всех этих экскурсий самое время искупаться.

Она сбросила одежду и прыгнула в воду. Анджей последовал её примеру.

Энергично проплыв несколько раз вдоль бассейна туда и обратно, профессор выбралась на берег и, не одеваясь, уселась в шезлонг, налив себе что-то из кувшина в высокий стеклянный бокал на тонкой ножке. Журналист сделал то же самое.

В обнажённом виде Ильма вела себя совсем не так, как Мара или, скажем, Труди Карпентер. Те просто не обращали внимания на то, что на них кто-то смотрит. Им было удобно и естественно без одежды, и они естественно двигались. Пока Ильма плавала в бассейне, она делала то же самое — её тело нуждалось в большем количестве движения, чем предоставила городская прогулка. Но теперь, когда потребность в движении была удовлетворена, и она села за стол рядом с гостем, чувствовалось — она осознает, что является объектом эротически окрашенного мужского внимания, и наслаждается этим. Впрочем, это совершенно не мешало им обоим вести светскую беседу.

— Почему мой дом такой маленький? А куда мне больше? Вполне хватает, чтобы кинуть рюкзак между экспедициями. Дети выросли, у Тайки свой дом в Сити, а Дар где-то мореходствует, обслуживает китовые фермы. Когда он бывает в городе, то скорее у сестры остановится, чем у меня.

— А их отец?

— О, история моей личной жизни — это такая баллада! Я обязательно рассказываю её студентам в курсе методики полевых исследований. Чтобы знали, как не надо заниматься этнографией, — Ильма усмехнулась, но как-то не совсем весело. — Любить объект своего исследования нужно. Любить народ, его культуру, может быть, даже его обычаи. Спать со случайно встретившимися в скэттере симпатичными знакомыми можно. Если знать обычаи и делать это так, чтобы ничьей чести не было урона. Но упаси вас боги Древних влюбиться в объект исследования и пытаться создать семью! А со мной случилось именно это. Давно-давно, когда я была ещё только бакалавром и отправилась в Тагарские горы собирать материал для магистерской диссертации. Там очень интересная культура горных пастухов. Леон влюбился в меня с первого взгляда, я выдерживала его ухаживания дня три, а потом сдалась. Мы прожили вместе шесть лет, я родила от него двоих детей и набрала по окрестным скэттерным поселениям материала не только на магистерскую, но и на докторскую диссертацию. Там в предгорьях довольно близко сходятся несколько разных культур, и, оставаясь примерной супругой горного пастуха, можно изучать не только своё племя, — она машинально намотала на палец кончик одной из кос и вздохнула. — А потом я не выдержала и сбежала. Не по мне это — в течение двух тысяч дней просыпаться и видеть на горизонте одну и ту же гору. Правда, сначала я сбежала не совсем. Каждые несколько месяцев я появлялась там на недельку, и каждый мой приезд был феерией любви. Мы всё никак не могли поверить, что у нас слишком мало общего, и мы не можем ужиться вместе. Охлаждение началось, когда подросли дети. Сначала Дар пошёл в юнги на торговое судно. Тогда Леону стало ясно, что он весь в меня, такой же бродяга, и не останется на его любимых яйлах. Но окончательный разрыв случился, когда Тайка выбрала себе специализацию после медицинского училища. Надо сказать, что и я сама была почти шокирована, когда она выбрала секс-суррогатную психотерапию.

— Что, это такое шарлатанство?

— Нет, вполне научно обоснованная методика. Но она подразумевает интимные контакты терапевта с клиентами. Я, конечно, иногда сплю с представителями изучаемых народов — но чтобы делать секс неотъемлемой частью работы?! Леон обвинил в этом меня и, наверное, в чём-то был прав — когда Тайка была подмастерьем, она ездила со мной коллектором по скэттеру и насмотрелась на то, насколько разными бывают людские представления о приличиях и нравственности. Поэтому у неё не было причин счесть этот род занятий безнравственным или неприличным. Она считает себя горожанкой, а горожане принимают любое поведение, которые считает приличным хоть кто-нибудь. В общем, последние лет пять в гости к тагарским родственникам появляется только Дар. Он, конечно, непоседа, перекати-поле, и вообще по его примеру уже пятеро подростков сбежали в моряки, но он хотя бы остаётся в рамках приличий.

— Знаешь, Ильма, — вдруг перебил собеседницу Анджей, — тот коктейль, которым с утра с твоей подачи напоил меня Джошуа, уже прекращает своё действие. Ещё немного, и я засну прямо в шезлонге.

— И правда, будет непорядок, — согласилась она. — Хватай своё барахло в охапку и пойдём, покажу тебе кровать.

Почему-то обыкновенная кровать с довольно жёстким тонким матрасом, да при нормальной гравитации, показалась Анджею безумно привлекательной по сравнению с надувным матрасом при минимальной тяжести в каюте «Ариадны». Едва успев натянуть на себя одеяло, он заснул, хотя до заката оставалось ещё не меньше часа.

Сознание вновь вернулось к нему в предрассветных сумерках, когда небо уже начало светлеть, но Арктур ещё не поднялся над горизонтом. Проснулся он свежий и бодрый — и вдруг обнаружил, что в кровати он не один.

Ильма спала чутким сном опытного путешественника, поэтому, как только проснулся сосед по кровати, проснулась и она. И не говоря ни слова притянула его к себе.

Позднее, когда рассветные лучи Арктура уже проникли в окно, а наши герои просто лежали рядом друг с другом, Анджей наконец спросил:

— Ну и зачем было это делать в первую же ночь под одной крышей?

— Знаешь, Анджей, вчера мы согласились отправиться вдвоём в достаточно длительную экспедицию. Это подразумевает несколько больший уровень взаимного доверия, чем случайный секс. А то, что мы симпатичны друг другу в этом смысле, стало видно сразу. И есть ещё одна тонкость. Я, конечно, не такой профессиональный психолог, как Тайка, но кое-что понимаю в этом деле. У тебя вчера чувствовался комплекс нового мира. Ты оказался в новом месте, где всё для тебя новое, чужое. А рядом я, которая прожила тут всю жизнь. Если бы мы не стали любовниками, то ты запросто мог бы в общении со мной занять позицию младшего, ученика рядом с учителем, если не сына-подростка рядом с матерью. А вот этого мне совершенно не надо. Если бы мне нужен был младший спутник, я всегда могла бы взять подмастерье-коллектора, а раз уж беру в напарники взрослого мужика, он нужен мне в позиции равного. А женщину, которая занимается с тобой любовью, ты будешь воспринимать как равную независимо от каких-то знаний и умений в конкретных областях.

— Но у меня могли быть какие-то обязательства перед оставшимися в Солнечной системе.

— Ой, ладно, вчера ты уже успел мне всё рассказать. У тебя была девушка из старинной нектонной семьи.

— Да, она говорила про себя «нэви в третьем поколении, космонавт в седьмом».

— Ого, уже и третье поколение бывает? Как быстро летит время. Впрочем, мои дети тоже уже выросли, а я училась вместе с детьми первого поколения, которые ещё не стали вторым. Вспомни, как ты расставался с ней на Марсе — наверняка она отпустила тебя. В таких семьях прекрасно понимают, что это такое, когда людей разделяет межзвёздное расстояние, а у каждого из них свой путь. И даже если ваши пути когда-нибудь снова пересекутся, я уверена, что она не поставит этого утра в вину ни тебе, ни мне.