Дети пространства

Андреа Фаррани

После первой репетиции, на которой валькирии реально летали над сценой, Вессель появился в лаборатории Шварцвассера в расстроенных чувствах.

На роль Брунгильды он пригласил не кого-нибудь, а саму Сильвию Уэст. Суперзвезда вагнерианской сцены дала было согласие, но, увидев такой набор технологических новшеств, заявила, что она артистка оперы, а не цирка, и наотрез отказалась летать «на этих идиотских катушках». А другой сопоставимой кандидатки на эту роль у него не было.

Услышав эту грустную историю, Мара оторвалась от монитора, за которым что-то обсуждала с одним из студентов, и сказала:

— А вы Андреа Фаррани пригласите.

— А кто это такая? — Вессель, конечно, знал всех заметных певиц, но имя Андреа Фаррани слышал впервые.

Мара тут же вытащила на экран несколько клипов. Нельзя сказать, что аудиосистема рабочей станции в лаборатории обладала достаточно высоким качеством, но Весселю хватило, чтобы оценить профессионализм певицы. Слушая хорошо знакомые Liebestod Изольды и Балладу Сэнты, дирижёр недоумевал: он вроде бы знал всех мировых певиц-вагнерианок подобного уровня — откуда же взялась эта невысокая, сухощавая рыженькая женщина с голосом, в котором слышен звон стекла и стали?

Театр тоже совершенно незнакомый. И ни одного знакомого лица на сцене.

И что-то ещё было не так в Liebestod. Эту арию Андреа исполняла не в театре, а на берегу моря, на фоне заката, склоняясь над Тристаном у самой кромки волн, мягко набегающих на песок.

Вессель перемотал клип на начало и пустил ещё раз. Что-то не так. Море как море, песок как песок, но всё равно остаётся какое-то впечатление нереальности происходящего.

— А почему здесь два солнца? — раздался из-за его спины голос Мишеля Рандью.

Тут наконец до Весселя дошло. Почти от самой спины певицы по волнам тянулись две закатные дорожки к двум солнцам, освещающим её, словно софиты на сцене.

— Это в Мире Толимана снимали, — пояснила Мара. — Решили, что это, типа, символично: Тристан и Изольда — две звезды.

— А она сама откуда? — спросил Вессель.

— Из-под Арктура. Арктур-е — самая старая колония, и там есть единственный в Галактике оперный театр. А Фаррани — его примадонна.

— К-как единственный в Галактике? — изумлённо переспросил сбитый с толку Вессель. — А как же моя опера, Метрополитан, Ла Скала?..

— Так они же на Земле, — беззаботно ответила Мара.

— А Земля у нас теперь что, в Малом Магеллановом Облаке? — прозвучал удивленный голос кого-то из студентов.

— Ну вот как-то так получилось, что мы сами по себе, а вы сами по себе, — пожала плечами Мара. — Мы тут уже двадцать лет, я родилась и выросла в Порт-Шамбале, но всё равно почему-то для меня Арктур-е — более своя цивилизация, чем Земля. Даже туристов из колоний на Земле бывают единицы в год. Хотя слетать из-под Арктура под Ахирд или тот же Толиман — достаточно распространённое развлечение. Или наоборот, с какой-нибудь молодой колонии поехать учиться или развлекаться на Лемурию.

— А толку с этого? — спросил ещё кто-то. — Даже если сейчас в Солнечной системе есть транспорт, собирающийся отправиться в систему Арктура, ответ от этой Андреа придёт только месяца через четыре. И вряд ли арктурианская примадонна оставит свой театр ради того, чтобы спеть Брунгильду в Венской Опере.

— Так она сейчас на Земле, — Мара оторвалась от компьютера и развернулась к Весселю. — Позавчера я ей лично прокатный флиттер выдавала. Как написано в анкете, «цель визита — познакомиться с современным земным оперным искусством». Могу скинуть ей запрос на звонок. Надо?

— Хм… — Вессель смотрел, как Фаррани исполняет танец Саломеи.

Какая-то нечеловеческая, хищная пластика. И этот странный сероватый загар — Вессель счёл бы его малоудачным гримом или эффектом света, если бы он не повторялся во всех клипах, в том числе снятых на природе.

— Она обладает достаточно необычной внешностью. Может получиться весьма интересный эффект. Остаются две проблемы: первая — уговорить эту галактическую примадонну снизойти до моей скромной земной оперы, и вторая — обеспечить сборы со спектаклей, в которых главную роль исполняет не знаменитая суперзвезда, а какая-то никому не известная певица. Да ещё и спейсианка.

— Во всем, что касается культуры, мы безнадёжно отстаём от Земли, — со вздохом произнесла Фаррани.

— Слава Богу, хоть в чем-то мы выглядим прилично в глазах спейсиан, — облегчённо вздохнул Вессель.

На самом деле он был безумно горд, что спейсиане признают первенство Земли не в «чем-то», а в деле его жизни.

— Среди эмигрантов с Земли были певцы и музыканты из разных стран, которые и организовали наш театр. Но во втором поколении спейсиан никто не счёл музыку достойным занятием — шло активное освоение планеты, всех интересовало только это. Мы чуть было вообще не остались без всякой музыкальной традиции, но в третьем поколении снова появились музыканты, нашлось несколько певцов. Вот, взгляните, — Фаррани достала фотографию и показала Весселю. На фото совсем молодая Андреа стояла на сцене рядом с очень пожилой женщиной. — Я пою Эльзу в «Лоэнгрине», а Ортруд поёт Магда Ицикович. Это она учила меня петь.

Кто такая Магда Ицикович, Вессель знал. Она блистала на оперной сцене в конце двадцать первого века, но отличалась страшно неудобным характером — не то чтобы требовала себе всего внимания, но имела склонность придираться к каждой мелочи. Потом она вроде бы резко сошла со сцены и куда-то делась. Вот, значит, куда.

— Но позвольте, сколько же ей здесь лет? — Вессель вдруг осознал, что слава Магды Ицикович пришлась на конец двадцать первого века, а сейчас вообще-то уже пошла вторая четверть двадцать третьего.

— Сто девятнадцать.

— И в этом возрасте она ещё пела?

Фаррани улыбнулась:

— Она говорила, что не может уйти на пенсию — петь некому. Умерла в театре, в своей гримёрке после спектакля.

— Получается, вы были знакомы с человеком, на глазах у которого прошла вся история вашей планеты?

Фаррани задумалась.

— Для нас в этом нет ничего необычного — ведь эта самая история насчитывает лишь чуть больше ста лет. Не то что на Земле. Тут везде история. На каждом шагу. На пути сюда я проходила мимо собора Святого Стефана… знаете, своими глазами смотреть на здание, которому тысяча лет — вот это история!

— А для нас как раз в этом нет ничего необычного. — Вессель почувствовал, что эта спейсианка гораздо симпатичнее ему, чем та нахальная малолетка из лаборатории Шварцвассера.

Впрочем, ничего удивительного: Фаррани — взрослая образованная женщина, без сомнения, привыкшая давать интервью и встречаться с публикой. Она обязана уметь себя вести. А та девушка из Порт-Шамбалы — просто маленькая дикарка.

— Никого не удивляет существование таких древностей, как, например, пирамиды или Стоунхендж. Все привыкли.

— Пирамиды, Стоунхендж — это не то. Они — наследие какого-то народа, которого больше нет. Артефактов аборигенов Арктура у нас тоже выше крыши, что на Лемурии, что на безатмосферных астероидах. А меня как раз больше всего восхищает непрерывность цивилизации. Вот уже тысячу лет кто-то каждый день ходит молиться в Святого Стефана. Более того, если вдруг перенести сюда тех, кто ходил в него тысячу лет назад, вы, наверное, смогли бы понять их язык.

— Я как-то не задумывался об этом. А ведь в самом деле, зданию Оперы уже двести пятьдесят лет, и это только считая с момента восстановления после американских бомбардировок, — Вессель тряхнул головой.

— Двести пятьдесят? — переспросила арктурианка. — Вроде же со Второй Мировой прошло заметно больше времени.

Вессель на секунду задумался.

— Да, конечно, двести семьдесят. Двести пятьдесят было тогда, когда я только пришёл в Оперу работать. Знаете, есть такой анекдот про альпийских пастухов. Ведёт пастух по горам туристов и рассказывает: «Вот этой скале десять миллионов пятнадцать лет». Туристы удивляются: «Откуда такая точность», а пастух говорит: «Пятнадцать лет назад приезжали геологи, и сказали что скале ровно десять миллионов». Вот я, чтобы не уподобиться этому пастуху, и не пытался вносить поправок в запомненную цифру «четверть тысячелетия».

Но давайте вернёмся к опере. У меня не было времени подробно познакомиться с вашими записями, но я просмотрел ряд клипов и видел «Тристана и Изольду». Вы — я хочу сказать, ваш театр — ставите серьёзные оперы.

— Вы считаете наш уровень достойным? — арктурианская примадонна прямо засветилась. — Честно говоря, мне было немного стыдно идти на встречу с вами. Я же знаю, как спейсиане относятся к землянам — как взрослые внуки к своим стареньким дедушкам. Но мне, в отличие от военных и инженеров, нечем хвастаться перед ними. Я — лучшая певица системы Арктура, во всей Галактике никто не может ничему меня научить. Но я же слушала записи великих земных певцов и знаю, что далека от подобного совершенства. Поэтому я приехала на Землю учиться.

— И у кого же, если не секрет?

— У кого получится. Вообще-то я не собиралась обнародовать факт своего прибытия из Галактики вне Порт-Шамбалы. Я просто рассчитывала побывать в земных театрах, послушать лучших современных певцов, особенно Сильвию Уэст, — в этом месте Вессель подавил вздох. — Послушать мастер-классы ваших преподавателей, у кого-нибудь из них позаниматься. Если удастся, поучиться в Италии.

Слово «Италия» Андреа произнесла с мечтательно-восхищенным трепетом.

— Ох, далась вам, певицам, эта Италия, — снова вздохнул Вессель. — Можно подумать, мы тут, в Вене, мало ставим и Верди, и Доницетти, и Пуччини. Вот и моей супруге тоже как предложили главную роль в Ла Скала, так фьюить, и Италия. Уже третий месяц живём на два дома.

Андреа на секунду задумалась. Репертуар и состав Ла Скала в этом сезоне она представляла себе довольно неплохо. Кто же из примадонн — жена Весселя?

Дирижёр заметил ее замешательство:

— Опера — это далеко не поп-эстрада. Вокруг нас не вьются папарацци, вынюхивая мельчайшие подробности наших биографий. Так что факт свадьбы Линды Юргенсон и Макса Весселя вполне мог ускользнуть от вашего внимания.

— А почему на два дома? — удивилась арктурианка. — Отсюда до Милана меньше тысячи километров.

— Три с половиной часа на скоростном поезде. И всего три поезда в сутки. Поэтому я могу приехать в Милан только в свой выходной. И она в Вену — тоже. У нее, конечно, выходных чуточку побольше, но всё-таки.

— И вы потратили свой выходной на меня? — всплеснула руками Фаррани, сообразив, что земляне, даже отнюдь не бедные, вроде Весселя, почему-то не пользуются персональными флиттерами. — Это надо срочно исправить! Вену вы мне уже показали, давайте продолжим нашу экскурсию в Милане. На моем флиттере это десять-пятнадцать минут.

Если в процессе прогулки по Вене Фаррани больше слушала, чем говорила, то в полете ее как будто прорвало. Непривычный к перегрузкам и невесомости Вессель был практически не способен говорить, и даже услышанное воспринимал через два слова на третье.

— Тысяча километров — это ерунда. Вот у меня муж — терраформист, так его регулярно уносит в командировки на полгода, а то и больше, в другие миры, куда даже по телефону не позвонишь. Конечно, письма мы пишем друг другу каждый день. Да только что толку, если за эти полгода туда придёт от силы три корабля? Получаешь сразу полсотни писем, а потом два месяца опять ничего…

В Милане Вессель познакомил Фаррани с Линдой, добыл ей контрамарку на «Тоску», где Линда пела главную роль, до самого начала спектакля показывал ей город, а когда представление началось, с облегчением устроился за столиком в ресторане «Иль Маркезино». Арктурианка буквально загоняла его, и он подозревал, что это ещё не все.

Так оно и вышло. После спектакля Линда, несмотря на усталость и позднее время, потащила Фаррани к себе в гости. В Милане она снимала небольшую двухкомнатную квартиру. Во время кратковременных приездов Весселю вполне хватало там места, но уложить спать ещё и гостью, по мнению дирижёра, было слегка затруднительно. Впрочем, обеих певиц это совершенно не пугало. За лёгким ужином они замечательно нашли общий язык.

Неожиданно Линда проявила интерес к древним обитателям системы Арктура. Как оказалось, на Земле в данный момент не было человека, который смог бы удовлетворить этот интерес лучше, чем Андреа.

— У нас вся планета бредит Древними, — рассказывала она. — Ведь наша колония выросла из археологической экспедиции, изучавшей наследие Древних. Да и независимость мы получили благодаря им — стоило только намекнуть, что мы восстановили несколько фортов космической обороны, оставшихся от Древних, как у земных правительств сразу пропало желание вмешиваться в наши дела. И вообще у нас их сооружения на каждом шагу. Умели же строить! По последним данным, последний птицечеловек покинул Лемурию более миллиона лет назад, а некоторые мосты и дамбы — стоят.

— Интересно, а от их литературы что-нибудь сохранилось?

— А как же! Книги — это первое, что искали наши археологи. В первую очередь, конечно, учебники, но и художественная литература попадалась. Сейчас уже расшифрованы основные языки поздней эпохи, от которой сохранилась большая часть материалов.

— А философия?

— Что удивительно, философии у них практически не было. Видимо, раса, которая умеет двигать планеты, не нуждается в философии. Они ведь переместили свою родную планету, которую мы называем Лемурией, с третьего места на пятое, чтобы спасти ее, когда Арктур стал превращаться в гигант. Сейчас, правда, наша планета четвёртая, поскольку самую внутреннюю планету, аналог вашего Меркурия, Арктур уже поглотил. И ещё они сделали обитаемыми два спутника пятой планеты — Атлантис и Авалон.

— А почему они ушли?

— Никто не знает, — Андреа улыбнулась. — Записки они не оставили. Но, если вдуматься, та рифтовая долина в Африке, где появились на свет первые люди, сейчас тоже не слишком плотно заселена. Возможно, они просто переросли стадию жизни на планетах.

— А что известно про их музыку? — встрял в разговор Вессель, слегка раздосадованный тем, что его совсем забыли.

— О, много чего, — воодушевилась Андреа. — Техническим цивилизациям свойственно изобретать звуко- и видеозапись гораздо раньше, чем учиться двигать планеты, поэтому осталась уйма записей, учебников, нот. Разбираться с их музыкой безумно интересно. Она такая нечеловеческая, хотя очень красивая. Однако на большинстве земных инструментов сыграть это невозможно. Они делили октаву на 22 тона, а не на 12, как мы. Хотите, покажу, на что это похоже — спою вам арию Хариссы из оперы «Падение Хчыагнула»?

Певица встала из-за стола, отошла к стене и запела.

Это действительно было что-то инопланетное. Ладно бы абсолютно незнакомый язык — мало ли на Земле языков, которых не знает даже очень эрудированный европеец — но мелодия… Местами проскальзывало что-то похожее на шотландский фолк, который поют под волынку, местами на тайские песни, но и то, и другое отличалось от того, что пела Фаррани, примерно как детские песенки от оперной арии. За этой вещью чувствовалась многотысячелетняя музыкальная традиция, причём другая, чуждая.

Закончив петь, Фаррани вернулась за стол.

— Впечатляет? А теперь представьте себе это в нормальном театре, с полноценным оркестром. Конечно, нам приходится держать два комплекта оркестровых инструментов — земные и арктурианские, но, по-моему, оно того стоит.

Разговор продолжился беседой о репертуаре арктурианского театра. Весселя несколько удивило, что под Арктуром совсем не ставят итальянские оперы, и он прямо спросил об этом Андреа.

— Понимаете, это наша страшная трагедия, — ответила она. — У нас уже полвека назад пресеклась итальянская певческая школа. Колония, народу мало, певцов ещё меньше, а способных преподавателей вообще можно по пальцам пересчитать. Один несчастный случай, погибают два человека — и все, школе конец, — Андреа подпёрла подбородок кулачком. — У меня есть две профессиональные мечты. Одна — спеть Аиду. Но для этого надо научиться петь так, как положено в опере Верди, ведь зритель будет сравнивать с записями лучших театров Земли. Собственно, это и привело меня на Землю.

— А вторая? — поинтересовалась Линда.

— Вторая гораздо сложнее: восстановить постановку «Экспансии». Сейчас, насколько я знаю, на Земле не ставят классических опер, написанных менее трехсот лет назад. А у нас на Лемурии есть опера, написанная всего семьдесят лет назад и посвящённая началу колонизации космоса. Написала её Магда Ицикович, моя наставница, поэтому в память о ней мне очень хочется восстановить эту постановку. Но она тоже писалась под итальянскую, а не под вагнеровскую школу. Ширин Ансари я точно не спою. Вот Линда бы могла. В «Экспансии» мне разве что Сильму Типпельберг петь. Кстати, тогда, семьдесят лет назад, её пела сама Магда.

— А что вы скажете про партию Брунгильды? — спросил Вессель.

— Увы, полноценную постановку «Кольца» нашему театру ещё долго не потянуть. Разве только меня пригласят в какую-нибудь земную…

— Именно это я и хочу сделать! — решительно заявил Вессель. — Собственно, это было главное, ради чего я договаривался о встрече с вами. Но мы общаемся уже двенадцать часов, а я всё не мог решиться сказать об этом.