Целитель. Долгая заря

Глава 8

Понедельник, 20 октября. День

Москва, улица Мосфильмовская

В павильоне скучились потёмки, изрезанные лучами на тени, недвижные и шатучие. Уютный, теплый полумрак наполнялся отголосками — лексемы, то высокие и звонкие, то глухие и низкие, но одинаково невнятные, сливались в живое шумство.

Павлов поманил меня за собой, и мы на цыпочках поднялись по гулкому трапу на узкий балкончик с дырчатым полом, заставленным «юпитерами». Осторожно переступая вязки кабелей, я бочком протиснулся в закуток, откуда открывалась вся съемочная площадка, ограниченная декорацией — полукруглой переборкой звездолета. На ее фантастическом фоне толклись и Рита, и Талия с Инной.

А над площадкой, прямо напротив «нашего» с Павловым балкона, упруго покачивался мостик, изображавший верхнюю палубу — там топтались Саша Дьяченко, игравший Дива Симбела, инженера-пилота, и Фриске в роли Менты Кор, второго астронавигатора. Ослепительно улыбнувшись, Жанна помахала мне рукой и даже подпрыгнула, отчего мостик угрожающе заколыхался.

Я отзеркалил ее улыбку. Мы с Леей на днях пользовали «темненькую из 'Блестящих». В четыре руки «сварили» рак мозга, а после я лечил Жанну от бесплодия…

Гладить стройные бедра красотки занятие приятное, но не самое легкое — ладони Фриске лежали у меня на плечах, и я чувствовал, как вздрагивают тонкие пальцы. Всё ближе, ближе к моей шее…

Спасибо Лее — она заняла оборонительную позицию у меня за спиной, «чтоб эта не полезла с обнимашками!» Так, вот, и выстоял…

— Приготовились! — гулко разнесся голос режиссера, усиленный мегафоном. — Мото-ор!

— Есть мотор…

— Сцена три — «Перед стартом». Кадр два, дубль один!

— Камера!

— Есть!

— Начали!

…Рита стояла в спокойной подтянутой позе, с бумажной книгой в руках. Суровая смелость выражалась во всей ее гибкой фигуре, одетой в свободные брюки и обтягивающую блузку с засученными рукавами. Только толстый сигнальный браслет выше локтя левой руки выдавал в ней звездолётчицу.

Она смотрела поверх книги, крупные пряди густых волос спадали на нахмуренный в усилии мысли лоб. Та же напряженная дума отражалась в скорбном изгибе полных губ и черточках вокруг глаз.

Коротко вздохнув, Рита отложила книгу на чехол машины для чтения, и огляделась. В круглом зале, тоже по центральной оси корабля, прямо под пилотским сфероидом, уже собирался экипаж. Ожили циферблаты дублерных приборов, и в тот же миг из люка в потолке скользнул диск, спустивший Менту Кор и Дива Симбела.

Тихо запела настроенная на си бемоль струна ОЭС, озвучивая, что охранители электронных связей работают в штатном режиме. Звездолет более не требовал внимания и шел по заданному курсу в направлении галактического полюса.

— Красное солнце Торманса находится в созвездии Рыси — темной, бедной звездами области… — нарушила Фай выжидательную тишину, оборачиваясь к огромному экрану. На его вогнутой черноте круглился Торманс — шар густо-синего цвета, местами — фиолетового. Под ним, едва заметный, плыл пепельный диск спутника. — Такой запечатлела планету чужая экспедиция с планеты в созвездии Цефея. Видите? Под алым солнцем нет зелени, вся растительность — коричневого цвета…

В разрывах облаков рябили свинцовые моря, желтели хребты, стелились шоколадные равнины с пыльными пустошами и черными зигзагами рек.

— Здесь должны отсутствовать резкие перемены климата, землетрясения или ураганы, которые нам пришлось так долго смягчать, — немного важничая, как будто изображая более солидного ученого, заговорил Лёша Комашко, он же Тор Лик, астрофизик и планетолог. — Если так, то на Тормансе жить легко!

— По-видимому, вы правы, — согласился Гриф Рифт, командир звездолета. Его мужественное, словно рубленое лицо затвердело в выражении хмурой заботы. — Но зачем же тогда Торманс? Может быть, состояние планеты не так уж плохо и учитель Фай Родис только воскресил миф прошлого? Говорили, что он чересчур смело наименовал планету, основываясь лишь на предварительных данных. Орбитальные демографические профили экспедиции цефеян показали численность населения порядка пятнадцати миллиардов человек. Оборот водной массы и характер рельефа свидетельствуют о невозможности процветания столь большого числа людей. Избежать голода можно, если на планете открыт или принят по Кольцу аутотрофный синтез пищи, минующий посредство организмов высшего порядка. С Великим Кольцом они не сообщаются, а отказ в приеме чужого звездолета целой планетой говорит о существовании замкнутой централизованной власти, для которой невыгодно появление гостей из космоса. Следовательно, эта власть опасается высоких познаний пришельцев, что показывает низкий ее уровень, не обеспечивающий должной социально-научной организации общества. Никто другой не ответил на зов звездолета цефеян. Это значит, что олигархический строй не позволяет пользоваться мощными передатчиками никому, даже в чрезвычайных случаях.

Грифа Рифта играл Александр Бухаров — в гриме, в полном костюме астронавта, то есть легкой куртке со стоячим воротником и свободных брюках, он выглядел достаточно брутально — «капитан, обветренный как скалы».

— В таком случае, на планете имеет место подавление индивидуальных интересов, ведь звездолет — такое событие, на которое должны были откликнуться миллионы людей. — Вертикальная морщина легла между бровей Фай Родис. — А из истории планет известно, что такая система всегда совпадает с научной отсталостью и техническим регрессом…

Инна, вошедшая в образ Чеди Даан, социолога-лингвиста, живо воскликнула, еле сдерживая молодое нетерпение:

— Кин Рух прав! Огромное население без ускоренного прогресса быстро истощит ресурсы планеты, ухудшит условия жизни, еще ослабит прогресс — словом, кольцо замкнулось!

— Подобными словами мой учитель обосновывал свое наименование планеты, — согласно наклонила голову Фай, послав Чеди легкую улыбку, — ибо мучение людей по формуле инфернальности в таких условиях неизбежно.

— Вы подразумеваете старую формулу или ее новую разработку, данную Кин Рухом? — деловито осведомилась Чеди.

— И то, и другое, — дрогнули губы Фай. — Теория выдвинута и названа одним философом и ученым ЭРМ.

— Я знаю, — быстро ответила Чеди Даан, — это был Ефремов, живший в пятом периоде!

— По-моему, — шепнул я Павлову, — в романе был указан Эрф Ром.

— А, по-моему, — ухмыльнулся автор сценария, — я перевел правильно! Тс-с!

— … Обсудим теорию позднее, — мягко сказала Фай. — Став спутником Торманса, мы сможем наблюдать его жизнь. А сейчас разделимся на две группы. Каждый будет готовиться к многогранной просветительской деятельности, которая ждет как остающихся охранять «Темное Пламя», так и тех, кто ступит на запретную почву планеты.

— Но если они снова не захотят? — вскинул бровь Див Симбел, что придало его смуглому, чеканному лицу мефистофельское выражение.

Неласковая улыбка тронула губы Фай.

— Я придумала прием, который откроет нам доступ на планету.

— Кого вы возьмете из команды корабля? — заинтересованно спросил Соль Саин, инженер-вычислитель.

— Кроме меня и трех специалистов экспедиции, то есть Чеди, Тивисы и Тора, необходимы врач, технолог и вычислитель высшего класса, владеющий методами стохастики. — Голос Фай Родис, как будто в попытке устранить личные пристрастия, зазвучал в официальной тональности. — В качестве технолога высадится Гэн Атал, обязанность которого по броневой защите корабля возьмет Нея Холли, вычислителем будет первый астронавигатор Вир Норин, а врач — она у нас одна.

— Благодарю, Фай! — пропела Талия в роли Эвизы Танет, врача Звездного Флота, и послала воздушный поцелуй. Она для полного соответствия образу даже волосы хной перекрасила в огненно-рыжий цвет…

Вир Норин — его играл Даниил Страхов — обрадованно кивнул, не сводя с начальницы экспедиции глаз, и легкий румянец окрасил его щеки, бледные от напряженной работы последних месяцев в тесных отсеках корабля. Гэн Атал лишь плотно сжал тонкие губы.

— А как же я? — недовольно воскликнула Настя, по-моему, лет с семнадцати вошедшая в сексуальный образ Оллы Дез, инженера связи. — Я подготовилась к высадке и нахожусь в самой лучшей форме! Я думала, что тоже смогу выполнять двоякую роль исследователя и демонстратора! Показать Тормансу пластические танцы…

— И вы покажете, Олла, несомненно… — возразила Фай, пряча улыбку в ямочках на щеках. — Через экран нашего корабля. Вы нужны здесь — для связи с личными роботами и отдаленной съемки. Впрочем, если всё будет благополучно, то каждый из нас станет гостем Торманса.

— А пока расчет на самое худшее, — поморщилась Олла Дез.

— На худшее, — усмехнулась Фай Родис, — но не самое…

— Стоп! — крикнул режиссер, что сидел на краешке стула, напряженный, весь подавшийся к съемочной площадке. — Снято!

— Перерыв, товарищи! — огласил его ассистент, худой и длинный парень. Определение «высокий» или «рослый» к этому дрищу-очкарику не подходило никак.

Мы с Павловым спустились со своего насеста. Мне перепал Ритин поцелуй, а Сергею Иванычу досталась лишь беглая улыбка. Но он и той рад был.

Николай Ричардович подошел, отпыхиваясь, и крепко пожал мне руку.

— Как будто мешки тягал с картошкой! — нажаловался он. — Уф-ф… Ваша Рита — просто чудо какое-то! — режиссер глянул на «четырех граций», оживленно щебечущих с Жанкой и Аней Самохиной. — Нет, правда! Я помню ее в роли Литы Сегаль, вышло бесподобно, но все же Гайдай загрубил образ, не дал раскрыться в Маргарите ее драматическому таланту, а он таков, что пугает меня… Да! — он развел руками. — Я чувствую порой собственную беспомощность… Помню, как папа ругался, и клялся, что больше ни за что не станет возиться с актерами-детьми! «Москва — Кассиопея» вымотала его. А тут… Взрослая, красивая женщина… Она всё понимает с полуслова, и не играет даже, не перевоплощается… Рита — живое воплощение Фай Родис! Вот так смотришь иногда — и немеешь. И декорации кажутся реалом! Эх, сюда бы режиссера покруче…

— Нормальный вы режиссер, — утешил я Викторова. — Если хотите знать, то ваши сомнения в собственном таланте даже успокаивают — значит, думаю, не зазвездился, не упокоился, а готов расти! Лично мне очень понравилось, как вы «осовременили» отцовскую «Через тернии к звездам», как вписали графику и прочие спецэффекты. Получилось круто!

Режиссер слабо, хотя и довольно улыбнулся.

— Так это не моя заслуга, а Натальи и ее «Исидис»! А я так, с боку припека… Даже пошутить на экране по-отцовски не умею!

— Николай Ричардович, — серьезно заговорил я, — ваш отец лучше всех снимал кинофантастику. И даже его ирония была уместна. Но где? В «Отроках во вселенной»! Согласитесь, что шуточки неприменимы к «Часу Быка», там слишком много горькой, страшной правды. Лишь кое-где можно улыбнуться… Хотя бы в той сцене, что в заповедном лесу, по дороге в Кин-Нан-Тэ — там Гэн Атала призывают к действию, а он с сожалением смотрит на свою уютную надувную подушку. Не дают, мол, покоя! А так… — я пожал плечами. — Понимаете… Для меня ваш фильм не только и не столько киношедевр, сколько наглядная агитация. Плоско, да? А вы представьте себе то множество юных, неокрепших мозгов, что увидят, впитают вашу картину! Да она просто обязана стать «эпохалкой», иначе я не дождусь никакого воздействия на тех, кто готов к Подвигам Геркулеса!

Посмеиваясь, Викторов расслабился. Скользнул по мне взглядом, и молвил осторожно:

— Слух прошел, что на фильм, хоть он и не снят еще, уже кляузу накатали… Этот… как его… Зибель… Зигель…

— Цигельтруд, — усмехнулся я. — Да там и Улицкая подписалась, и Ахеджакова какая-то… Позавчера разбирали в отделе по культуре. Ни за что не догадаетесь, какой изъян эти писучие деятели выискали в вашей картине! А вы азиатов унижаете! Да-а! На Торманс же, в основном, не европейцы подались, а китайцы — те самые, у которых «муравьиный лжесоциализм». Ну и… Вот, мол, Викторов позволяет себе разнузданный шовинизм с расизмом, а Гарин это безобразие «крышует». Короче, «редиски» мы с вами, нехорошие человеки…

— Фу-у… Вонь! — режиссер брезгливо поморщился. — Отстой…

— И не говорите!

Мимо пробегал Нигматуллин в лиловой накидке, вышитой причудливо извивающимися золотыми змеями, занятый в роли Яна Гао-Юара. Шутя, он нанес мне стремительный удар-укол. Я рефлекторно выставил блок — и пожал протянутую руку.

— Знаете, стоило дать почитать сценарий тайкунавтам из Звездного городка и сказать, кто в главной роли, как они вылупили свои узкие глаза от восторга! Вместе ж с Ритой тренировались, соки из себя выжимали на центрифуге! Вот такая реакция от униженных и оскорбленных… — Моя легкая улыбка приобрела неласковый оттенок. — А этим… «светлоликим» я еще устрою!

Помолчав, покусав губу, Викторов заговорил тихо, но взволнованно:

— Скажите, Михаил Петрович, а вот вы сами… Вы верите в коммунизм? Конечно, глупо спрашивать об этом секретаря ЦК КПСС, но все-таки?

— Коммунизм — не та экстенция, чтобы верить, — спокойно ответил я. — Это высшая форма общества, до которой ни нам, ни нашим правнукам не дожить. Мы можем лишь наметить верный путь развития, а уже наши потомки, двигаясь по осевой, станут коммунарами… если не собьются с дороги! — уголок рта у меня дернулся в усмешке. — Изобилия, того самого «…каждому по потребностям», достигнуть несложно, но коммунизм — это другое, это всеобщее духовное благоденствие! «Душное», как кривятся наши оппоненты… Я как-то беседовал со Стругацким — с Борисом Натановичем. Для него коммунизм — такое общественное устройство, которое обеспечивает каждому гражданину возможность свободно заниматься любимым трудом. А для меня и этого мало! Хотя, если честно, Мир Полудня представляю себе очень смутно. Ну-у… — я неопределенно покрутил кистью. — Всю однообразную, поддающуюся алгоритмизации работу делают машины, а люди заняты только творческим трудом. Когда и если возникают критические ситуации, бросается клич — и в прорыв устремляются — с охотой и удовольствием! — многочисленные добровольцы… Вот только всё портит главная проблема, главная проблемища «прекрасного далёка»: чем занять миллиарды людей, труд которых перестал быть необходимым для общества? А выход один — надо создать Высокую Теорию Воспитания и начать подготовку Учителей. Задача на ближайшие сто лет!

— И наш фильм — наглядное пособие? — тонко улыбнулся режиссер.

Я мотнул головой, и воздел палец:

— Урок! Урок добрым молодцам и красным девицам.

— Внима-ание! Свет! Приготовились! — разнесся голос ассистента, и я прекратил дозволенные речи.

Вторник, 21 октября. Утро

Лондон, Пикадилли

Мощный пикап «Додж» был загружен с горкой — две бочки бензина, ящики с провизией, лекарствами, патронами… Пара пистолетов в бардачке, «калаши» под сиденьями, а сзади, довеском, гранатомет и убойный «ручник».

Эндрю Брюс вел машину красиво, умело, и моторизованный зверь слушался хозяина — рычал на пеших беженцев, шугал велосипедистов; нетерпеливо взрыкивая, обгонял машины лондонцев, набитые домашним скарбом. Исход.

Столица Великобритании стремительно пустела — те, кто побогаче, давно вылетели на континент, кратно переплачивая за билеты, бросая движимое и недвижимое. И лишь теперь, когда обрушившийся на острова хаос стал корежить всех и всё подряд, в бега ударился средний класс. А городом овладели мигранты…

Бехоев мрачно посматривал в окно на чадящие «Бентли», на битые витрины дорогих магазинов, откуда черные и цветные оборванцы тащили короба с телевизорами, тряпьем от кутюр и прочим барахлом.

— У варваров праздник, — хмыкнул Эндрю. — Империя сокрушена, грабь награбленное!

На дорогу перед пикапом нетвердой походкой вышел чернокожий в толстовке и фантастических розовых лосинах, обмоченных до колен. Под мышкой он волок навороченный «бумбокс», а свободную конечность выпростал из рукава, продемонстрировав Брюсу средний палец.

Водитель мягко улыбнулся. «Додж» вильнул, краем бампера сбивая невежливого африканца.

— Спасибо, что меня подобрали, — пробурчал пассажир. — Напился, наклюкался… Разве что не обделался, как это чмо…

— Пустое! — повел кистью Эндрю. — Вы, вероятно, не мусульманин?

— Я — осетин, — кривовато усмехнулся Ахмет. — И скорее православный, чем правоверный. Вот и надрался…

Водитель понимающе кивнул, его тонкие губы скривились в горестном изломе.

— Я прекрасно вас понимаю, Ахмет Рамазанович. Татаревич был вам другом, а терять друга всегда нелегко. Но и вы поймите — Хазим умер не сейчас, а тогда, в Сребренице… Да он мне с первой встречи напоминал призрак, не упокоенную душу! И вот свершилось отмщение, и сошла благодать… Дать пивка?

— Само пройдет… — Бехоев отер лицо, будто вознося молитву. — Я сильно ругался? Бил кого-нибудь?

— Да нет, — улыбнулся Брюс. — Орали только. «Всех пере-р-режу! Всем кр-ровь пущу!» — качнув головой, он захмыкал: — Обожаю русский язык! «Да нет»! До чего ж восхитительный сюр! О, нарисовались…

На площади Пикадилли, будто обороняя фонтан Антэроса, глыбились угловатые БТР натовского патруля. Из окон огромного особняка напротив валил дым, но патрульных это не касалось. Нахохлившись, надвинув каски, они выглядывали из люков, пошевеливая пулеметы.

— Через центр не проедем, там всё блокировано… — Эндрю свернул в проулок. — Королевские гвардейцы со всех сил реабилитируются, стерегут подходы к Вестминстерскому дворцу! Кстати, королева выжила.

— Что-о⁈

— Не дергайтесь, мой друг! — суховато рассмеялся Брюс. — Елизавета полностью утратила память, стала овощем. Да и много ли на ней вины? Она лишь царствовала, то есть была символом монархии, полностью отказавшись от своей собственной жизни, а если и правила, то лишь в кругу семьи. Вон, бедную Диану до смерти зашпыняла… М-м… Тоже вкусное слово…

Перед мостом пикапу пришлось-таки встроиться в общее автостадо. Машины тащились бампер к бамперу — монструозные джипы, кургузые малолитражки, поюзанные седаны, придавленные тюками и ящиками, беленькие грузовички, как будто вставшие на цыпочки…

А вот лица у отъезжающих выглядели одинаково — испуганными, усталыми, растерянными. Чего им ждать? К кому приткнуться? Как пережить напасть?

За мостом поток автомобилей делился надвое — одна половина гнала к Евротуннелю, а другая устремлялась в глубинку — там и со съестным попроще, да и валежника полно, на всю зиму хватит…

— И куда мы? — небрежно спросил Бехоев, принимая верховенство Брюса.

— В Шотландию, мой друг. Едва отгремели взрывы под Виндзором, как я позвонил Алексу Салмонду — и он мне поверил! Наплевал на все кодексы, да и стал собирать ополчение, завел милицию из местных, выставил блок-посты на дорогах… Само собой, крикуны с болтунами и в Эдинбурге нашлись! Ничего… Стоило десяток самых ретивых повесить на площади, как крики стихли, а болтовня прекратилась. Но больше всего мне понравилась даже не решимость, а сноровка Алекса! Он ведь и Ольстер под себя загреб! Да-а! Жестко насадил простой и доступный «закон револьвера»… Ну, в нынешних реалиях, скорее, «закон крупнокалиберного пулемета», хе-хе…

За городом стало чуть спокойней. Лондон грузно серел позади, клоня шлейфы пожаров, а нескончаемые колонны беженцев дисциплинированно катили по разрешенным полосам.

Затейливо выругавшись по-русски, Эндрю резко взял вправо — и погнал по встречке. Мотор торжествующе заревел — рыком хищника, обгоняющего покорное стадо.

Бехоев криво усмехнулся, глядя на изумленные лица за стеклами новеньких или чиненных авто — от дорогущего «Ягуара» до винтажного «Моррис Минора» — и хрипло рассмеялся, словно переболев тоской и грустью.

Виндзоров они стерли из Книги Судеб, но Англия-то, вот она. Надо, значит, и ее вычеркнуть, чтоб не гадила больше!

Брюс хорошенько подумал — и съехал с широких автострад, руля по старым узким шоссе, что петляли, огибая дубравы, мимо старинных усадеб и запущенных ферм.

Провинция затаилась, попряталась, боясь нашествий горожан. Мелкие деревушки словно вымерли — не видать никого, не слыхать, даже собаки помалкивали. Частенько витрины лавок и окна домов были заколочены фанерой, но Бехоева не отпускало ощущение, что за ним наблюдают, пусть и боязливо, но чей-то палец ласкает-таки спусковой крючок ружья.

Подъезжать к мотелям Брюс и не пытался — даже семиэтажный «Холидэй Инн» стоял, зияя выбитыми окнами, ограбленный и пустой. Там же, впервые за все время, Ахмет увидал полицейскую машину — изрешеченную длинной очередью и брошенную.

Англия, как обезглавленный динозавр, чудовищный и живучий, все еще тыкалась обрубком шеи, скребла когтями, стегала шипастым хвостом.

Леди и джентльмены, некогда чопорные, спустили с поводка тех жутких тварей, что жили внутри них, прячась под смокингами и модными платьями. «Белые сахибы» как будто состязались в запредельной жестокости с ордой мигрантов, легко превосходя дикарей — опыта в генах хватало, а все табу долой.

Вечерело, когда Брюс свернул с пустынной дороги, залегшей среди лугов и рощ. Пикап с коротким треском повалил легкий заборчик со строгой надписью «Частная собственность», и проехал к аккуратному, словно игрушечному амбару, полному душистого сена.

— Всегда мечтал попрать священное право землевладельца… — благодушно ворчал Эндрю, тормозя. — М-м… Как это… хорошее такое слово… А-а! Сварганишь ужин? Бутыли с водой в кузове, там же консервы. А я костерок организую.

— О’кей, — согласно кивнул Бехоев, заодно одобряя переход на дружеское «ты».

Если запарить сублимированную лапшу, да смешать ее с тушенкой, то получится вариация на тему макарон по-флотски…

Не прошло и получаса, как оба агента сидели у огня и наворачивали импровизированное яство, а над ними густо синело небо, заволакиваясь ночной чернотой.

Будущее обещало лишь опасности, да тревоги, но закаленные сердца бились ровно, гоняя по жилам горячую, неуемную кровь.

Четверг, 23 октября. Утро

Ново-Щелково, проспект Козырева

— Помнишь, я тебе рассказывал, как лечил тех бедолаг на нашем пляже? Ну, летом, помнишь?

— Помнишь, — с серьезным видом ответил Киврин.

Я оттолкнулся руками от подоконника, и присел за директорский стол, заставленный телефонами. Среди новеньких аппаратов выделялась старая «вертушка» с чеканным гербом — мечта любого сановника.

— Мне полагается ха-ароший втык за то, что так и не задался вопросом: откуда взялась уйма энергии, которая рекой текла через Наталишку в течение более чем получаса? — разгорячился я. — А ведь это практическое подтверждение одного из тезисов теории сознания Иверневой: энергия темпоральная может напрямую преобразовываться в энергию психодинамическую, причём практически со стопроцентным капэдэ!

— Генеративный эгрегор! — щегольнул Корнеев, бухаясь в мякоть кожаного кресла. — Это у паранормов такая… Ну, как бы структурированная виртуальная сеть, называется — домен.

— Чего-чего? — нахмурился Володька. — Я тебе не шеф, я просто норм!

— Домен состоит из связанных между собой нейронных кластеров… — терпеливо заговорил я. — Вообще, если уж разворачивать аналогию с компьютерами, то домен подразумевает наличие доменного контроллера — сервера, где установлен активный каталог. АК централизованно управляет ресурсами сети… Ну и юзерами, само собой, и их группами. А в генеративном эгрегоре роль доменного контроллера перенимает «энергетик» — вот, как моя внучка! Одно из ядер ее метакортекса и есть подобие активного каталога. А каждый из членов домена, как только «энергетик» его авторизует, может подключаться к сети, подзаряжаться, что ли! Тут самое интересное в другом — психодинамическая энергия домена превышает, иногда значительно, суммарную энергию всех его членов. Дополнительная психодинамическая энергия берётся как бы ниоткуда, налицо кажущееся нарушение закона сохранения, но оно именно что кажущееся! На самом деле, из ничего энергия не возникает — это самый настоящий виртуальный вариант «двигателя времени». Помнишь, как мы с ним бились?

— Да мы и сейчас с ним бьемся… — проворчал Киврин, мостясь на угол стола. — Получается, что твоя малышка, вот так вот, запросто, отбирает энергию у хода времени?

— Получается, что так! — развел я руками, мимолетно испытав смешную гордость за внучку.

— Надо Наталью Иверневу к нам пригласить! — заерзал Витёк. — Я пытался одолеть ее теорию сознания, да куда там…

— А ты этой идеей с Ядзей поделись, — ухмыльнулся Владимир. — Она просто обожает, когда ты на красоток заглядываешься!

— Ха! — презрительно отреагировал Корнеев, однако рдеющие уши выдали тщательно скрываемую истину, и он забарахтался: — Нет, ну а как еще-то? Это ж не просто в мозгу всё происходит, и даже не в этом… как его… метакортексе, а вообще в микромире! «Запутанные нейронные микротрубочки приводят к коллапсу квантовой волновой функции в соответствии с редукцией Пенроуза, образуя конденсат Фрёлиха в суперпозиции»… Каково⁈ И как тут подберешься? К живому-то мозгу, детскому тем более!

— Не пугай нас сложностями, Витёк, — забурчал Киврин. — Пуганные мы…

— Стоп! — сказал я, шлепая ладонью по столешнице, и словно ловя идею, носившуюся в воздухе. — Если метакортекс Наталишки выстраивает генеративный эгрегор, преобразуя темпоральную энергию в психодинамическую, то ее прелестная головка должна усиленно излучать тахионы…

— Детекторы! — выпалил Виктор в подскоке, и затараторил, будто на экзамене: — Любые реакции слияния или деления атомных ядер сопровождаются эмиссией нейтрино, а любые хронодинамические реакции — эмиссией тахионов!

— Садись, «пять»! — фыркнул я и задумался. — Вот, сбил меня с мысли… А! Если Наталишка реально отбирает темпоральную энергию, то время вокруг девочки течет медленнее — и тогда хронометр на ее руке будет слегка отставать.

— Ух, здорово! — хищно оскалился Витёк, и крепко потер ладони. — А еще можно проверить, как зависит интенсивность психодинамической флуоресценции ивернита от плотности тахионного пучка!

— А шеф с Наталишкой изобразит эгрегор! — Володька хлопнул себя по коленям. — Ну, и Талию можно позвать… И Васёнка до кучи…

— Всё, понятливые мои! — вскинул я руки. — Кыш отсюда! Готовьте приблуды и… и вообще — арбайтен! А меня в Кремле заждались.

— Яволь! — рявкнул Киврин.

— Аллес гут, — поддакнул Корнеев.

Тот же день, позже

Москва, Кремль

Мне уже намекали, что можно и на «Чайку» пересесть, но я хранил верность своей «волжанке». Лимузин «ГАЗ-15» красив и статусен, но это — понты, а мне ничего никому доказывать не надо.

Выехал я пораньше, соблюдая принцип «лучше обождать, чем опоздать», и катил не спеша. Гнать я умею, и поддаюсь порой желанию набрать скорость, чтобы стрелка дрожала у двухсот, но сегодня с утра меня одолела меланхолия.

Держа баранку одной левой, правой я утопил клавишу магнитолы и добавил громкости.

— … хард Шрёдер заявил, что обязательно проведет консультации с ГДР на тему создания в будущем единого союзного государства. Процесс этот, по словам канцлера, очень небыстрый, ведь экономические и политические системы Западной и Восточной Германии разные, но дорогу осилит идущий. В Берлине эту инициативу Бонна пока никак не комментируют… — В эфире послышался шелест бумаг. — Как сообщают наши корреспонденты, свет в окнах Вестминстерского дворца не гаснет третьи сутки. Поскольку в результате газовой атаки Великобритания лишилась не только королевской династии, но и доброй трети кабинета министров, парламент судорожно пытается сколотить хотя бы временное правительство. Однако неразумные действия как консерваторов, так и лейбористов лишь усиливают тяжелейший кризис…

— Так вам и надо, — проворчал я. — Обожаю зеркальные ответы…

Когда ко мне в кабинет ввалились зам с Аллочкой, Витёк с Ядзей, да скороговоркой, перебивая друг друга, выложили новость про Виндзоров, я молча достал бутылку «Хванчкары», и разлил по бокалам, шустро подставленных секретаршей.

«Не чокаясь!» — сказал сурово, но не об особах королевской крови была моя печаль. Я поминал наших. Жертвы имеют право на справедливость…

— … Только есть один нюанс, — продолжала дикторша с милым пришепетыванием, — массовые беспорядки охватили лишь Англию и Уэльс, а вот региональные правительства в Эдинбурге и Белфасте сумели сохранить порядок и законность. И что же Лондон? Вчера, на совместном заседании обеих палат, парламент цинично и грубо отверг предложение шестнадцати лордов Шотландии — передать корону Великобритании сэру Артуру Патрику Эйвондейлу Стюарту, 8-му графу Касл-Стюарт, тем самым похоронив реальный шанс выйти из кризиса и одновременно восстановить историческую справедливость.

В итоге на царство пригласили герцога Эрнста Августа Ганноверского, гражданина ФРГ и дальнего родственника королевы Виктории. Возмущённые шотландские лорды в полном составе покинули парламент и уехали в Эдинбург, заявив перед этим, что «Камень Судьбы» отныне принадлежит народу Шотландии и предоставлять его для коронации немецкого герцога они не намерены. К другим новостям.

Белый дом объявил накануне об изъятии в пользу государства контрольных пакетов акций сразу нескольких крупных корпораций военно-промышленного комплекса, в том числе «Локхид Мартин», «Боинг», «Рокуэлл», «Рэйтеон» и «Дженерал Дайнемикс». Как указывает американская администрация, эта крутая мера преследует две цели — борьбу с коррупцией и повышение обороноспособности…

«Молодец, Синти…» — рассеянно подумал я, проезжая пост у Троицкой башни. Строгий лейтенант в парадке ГБ проверил мой пропуск, и лихо козырнул — зеленый свет.

Оставив «Волгу» на стоянке, приткнув ее к черному боку «ЗиЛа», распластанного по брусчатке, я неторопливо зашагал к зданию, над обширным куполом которого вился красный флаг.

Обычно заседания начинались в одиннадцать, хотя могли и задержаться минут на пятнадцать, пока члены Политбюро сверяли мнения за круглым столом в «Ореховой комнате». Мне, как кандидату в члены, полагалось место лишь за столом длинным, уже в президентском кабинете. Всегда занимаю стул с краю, не потому что скромен, а просто не люблю сидеть между…

— Михаил Петрович!

Я остановился, и подождал энергично шагавшего Путина, недавно назначенного председателем КГБ. Мне было, не скрою, интересно наблюдать за этим человеком, узнавать в нем черты, знакомые по будущим временам. И в то же время присутствовала опаска…

Улыбаясь с непритворным дружелюбием, я пожал протянутую руку.

— Побродим? — предложил Путин. — Время еще есть…

— Побродим, — согласился я, слегка напрягшись.

Мы неторопливо зашагали по еловой аллее.

— Меня ознакомили с материалами из «Особой папки», — негромко заговорил ВВП. — Ну, о моих эмоциях в тот момент умолчу… А Елена Владимировна предоставила документы… М-м… Да просто, чтобы сравнить положение в нашей… «Альфе» и… в «Гамме». Простите, еще не привык к этой… хм… множественности миров!

Я невесело хмыкнул.

— А вы представьте, что мне было думать, когда стало ясно — вокруг не мой мир, не мое пространство и время!

— Да уж… — отозвался Владимир Владимирович, и как бы встряхнулся. — Вот что. Знаю, вижу, что и Елена, и вы довольно нервно отнеслись к моему назначению. Товарищ Чебриков, вероятно, смотрел сквозь пальцы на деятельность княгини в СБС… Налаживаются связи с товарищами из «Беты», и ладно. Тем более что из «Гаммы» исходит прямая и явная угроза, тут уж не поспоришь! — помолчав, он спросил обычным голосом: — Скажите, что может произойти с нашим миром, если не прибегнуть к «хронодиверсии»?

Я глубоко вздохнул, лишь бы успокоить разгулявшиеся нервы.

— Ретроаннигиляция, Владимир Владимирович. Мы просчитывали различные варианты. В лучшем случае… хм… как бы в лучшем, всё, что рождено или создано после августа семьдесят четвертого года, обратится этаким голубым туманом, взвесью вещества в доатомном состоянии. Плюс сверхмощный выброс гамма-квантов и рентгена, по интенсивности сравнимых с излучением Хокинга от черных дыр… После такой… «флюорографии» не то, что тараканы, даже вирусы не выживут. Земля станет стерильна, безвидна и пуста…

Мой спутник слушал внимательно, изредка косясь на меня.

— Я вас понял, Михаил Петрович… — медленно выговорил он. — Вот что. — Путин остановился и серьезно посмотрел, глаза в глаза. — Не тревожьтесь о судьбе вашего проекта, я умею молчать, когда надо. И можете полностью рассчитывать на меня осенью две тыщи восемнадцатого!

Мы обменялись крепким рукопожатием и зашагали обратно. Куранты Спасской башни готовились пробить одиннадцать.