Целитель. Долгая заря

Глава 6

Среда, 8 октября. День

Франкфурт-на-Майне, Хеллерхофштрассе

Юргена Штёбе повысили не так давно, отчего свои хлопотные обязанности он исполнял весьма ревностно, как будто благодаря руководство «Франкфуртер альгемайне цайтунг» за то, что заметили и продвинули.

Юрген начинал простым корреспондентом, выделяясь из общей массы усердием и особой пронырливостью. Само собой, нередко погоня за сенсацией окрашивалась в циничные желтые тона, зато какое торжество ощущаешь, раздобыв пикантный снимок или первым «застолбив» горяченькую новостишку!

Редактор отдела новостей ухмыльнулся, быстро перебирая распечатки. Не то, всё не то… На передовицу не тянет.

Озабоченно выпятив нижнюю губу, он потеребил ее. Время, время… Где б раздобыть или прикупить пару-тройку лишних часов…

Верстать пора, а первая полоса пуста. Заерзав, редактор с мрачной тоской поглядел в окно. Солнце село… Опять домой затемно возвращаться… Да какое «домой» — работа не сделана!

— Господин Штёбе? — зарокотал басистый голос.

Юрген крутнулся в разболтанном кресле к посетителю, рослому блондину с глазами льдистого голубого цвета, настоящей «белокурой бестии».

— Вы ко мне? — нетерпеливо осведомился он.

— К вам. — Блондин, не чинясь, занял скрипучий стул. — Хочу предложить вам материал… Можно сказать, «гвоздевой».

— Вот как? — Штёбе отвалился на податливую спинку и сложил руки на животе.

— Вот так, — твердых губ посетителя коснулась мимолетная улыбка, холодноватая и безразличная. — Здесь, — он выложил на стол файлик, набитый сканами, — копия так называемого «письма доктора Рикермана» от четырнадцатого сентября девяносто шестого года. Да, безусловно, в письме можно найти определенные странности, начиная с того, что никогда человек с фамилией Рикерман не занимал пост государственного министра, как тут указано. К тому же… это явствует из текста, «доктор Рикерман» работал в контрольном управлении Федеральной разведывательной службы, и тогда он или она могли бы состоять в должности руководителя департамента, но никак не министра. — Скупая улыбка тронула губы гостя, искривив их, будто в гримаске неудовольствия. — Я не зря перечисляю те изъяны, которые вами, как человеком опытным, сразу же будут отмечены. Добавлю еще, что письмо отпечатано на машинке старого образца, без стандартного шаблона, да и обязательная отметка о принятии документа отсутствует. Однако все эти придирки совершенно не важны. Важна суть, изложенная в письме! А в нем разглашается информация, проходящая под грифом «Строго секретно»… Конкретно — о «Канцлер-акте».

— Ага… — скучающий, рассеянный взгляд Штёбе моментально сфокусировался. — А подробней? Кстати, как мне обращаться к вам?

— Зовите меня Хольгер, — прогудел визитёр. — Этого достаточно.

— Я внимательно слушаю, Хольгер.

Тот кивнул. Выложил ксерокопии из файлика, и опустил на них мощную пятерню.

— Можно сказать, что в письме вскрывается правда о «Канцлер-акте», об этом постыдном документе, унижающем и власти Германии, и ее народ. Двадцать первого мая сорок девятого года американцы заключили с Германией секретный договор, после чего каждый вновь избранный канцлер, еще перед присягой, должен был сначала посетить Вашингтон и подписать тот самый «Канцлер-акт». — Хольгер криво усмехнулся. — Ну, для владык прогибаться — в обычае. Насколько помню, мелкие русские царьки ездили к монгольскому хану за ярлыком на княжение, а наш Генрих IV на коленях вымаливал корону у ворот Каноссы… Но нация-то чем заслужила этакое поношение? Но вернусь к письму. Итак… Ну, не буду касаться всех пунктов и подпунктов, сразу выделю основное — согласно условий секретного договора, союзники по антигитлеровской коалиции изымают золотой резерв ФРГ в качестве «гарантии»… и сохраняют контроль над средствами массовой информации Германии вплоть до две тысячи девяносто девятого года! Не верите? — сощурился он. — А вы подумайте! Зря, что ли, и ваша газета, и «Ди вельт», и «Бильд» так усердно полощут Шрёдера? Ведь все канцлеры, кроме него, все — от Аденауэра до Коля! — подписали «Канцлер-акт», соглашаясь с ущемлением суверенитета ФРГ! И кто они после этого? Да не более чем пешки в руках союзных держав! — Хольгер обеими руками сгреб бумаги в сторону Штёбе. — Пользуйтесь.

Юрген, словно тасуя, перебирал сканы и «ксеры».

— И сколько вы хотите за всё это? — пробормотал он, все смелее размышляя о роскошной передовице.

— Один пфенниг! — ухмыльнулся посетитель.

На следующее утро «Франкфуртер альгемайне цайтунг» вышла с аршинными заголовками: «Все послевоенные канцлеры — предатели?» Да еще и фотографии подобрали самые невыгодные — у Эрхарда лицо глупое, Шмидт рот перекосил, Коль дурачится, язык показывает, хоть и рядом с Эйнштейном не стоял…

Юрген, шагая на работу, любовался номерами своей газеты, выставленной за стеклами киосков и на развалах. Издание разбирали весьма живо, но самую большую толпу Штёбе застал у супермаркета «Лидл», напротив большого рекламного панно, состыкованного из десятка телевизоров «ВЭФ». Толкаясь и задирая головы, люди жадно следили за трансляцией — Герхард Шрёдер громил неприятеля в прямом эфире:

— Если в Лондоне и Париже считают нормой не считаться с мнением немецкого народа, то лично я не имею на это права! Меня поливают помоями, оскорбляя в моем лице всю нацию, лишь за то, что я посмел отстаивать свободу и независимость Германии! Мои соратники знают, что я не собирался унижаться за океаном, подписывая «Канцлер-акт». И уж тем более я не намерен лететь на поклон в Лондон! Чувствую, что на посту канцлера мне придется не только создавать новые рабочие места, не только догонять и перегонять ГДР по уровню жизни, но и бороться за коренные суверенные права Германии! Да, знаю, что меня часто обвиняют в симпатиях к Третьему рейху. А разве Англия, Америка, Франция не приложили руку к разгулу нацизма? О-о! — мефистофельская усмешка исказила губы Герда. — Я уже чую, как борзописцы, повизгивая от восторга, строчат про «коммунистическую изнанку Шрёдера», обзывают «красным канцлером» и «жертвой советской пропаганды»! Это их обычная реакция на правду. Ну, пусть уж простят меня лжецы и клеветники — я не согласен извращать истину в угоду кому-либо! А моим девизом, пускай и охаянным, было и остается: «Германия превыше всего!» О, я уже вижу, как мои противники довольно потирают руки — проговорился, мол! Отнюдь нет! Эта строка из «Песни немцев» не содержит великодержавного смысла. Как и написавший ее поэт, Гофман фон Фаллерслебен, я толкую припев как призыв к национальному единству, а это действительно — превыше всего на свете!

Толпа одобрительно загомонила, а Юрген подумал, что он, в кои веки, оказался прав, голосуя за Шрёдера.

«Красный канцлер»! — ухмыльнулся редактор, поторапливаясь. — Надо запомнить…'

Понедельник, 13 октября. День

Москва, улица Мосфильмовская

Заморозками природа не отметилась, однако ночь прошла холодная. Солнце с самой зари отогревало столицу, благо, ветра не задували, снося зыбкую теплынь.

Люди кутались в шарфы, коты пушили шерстку, а деревья, словно назло грядущему «минусу», скидывали последние одежды — жухлая листва бессильно опадала, шурша под ногами, как пожелтевшие страницы старой и скучной книги.

Я вылез из черной «Волги», и бросил, наклонясь:

— Вы езжайте, наверное… Чего здесь скучать зря?

— А вы как же, Михал Петрович? — просунулся водитель в окно.

— Довезут, — усмехнулся я, примечая на стоянке и «Ниву-Тайгу» Талии, и Ритин «Москвич». Захлопнул дверцу, и неторопливо пошагал к проходной «фабрики грёз».

Обычно я ощущаю свою «трудовую деятельность» в ЦК КПСС как некую общественную нагрузку. Понимаю, что пользу приношу немалую, ergo, и смысл появляется, но внутренняя досада всё равно «бухтит», пеняя на потерю времени.

Однако, порой моя высокая должность дарит приятные бонусы. Вот, как сегодня. Престарелый Машеров, хоть и уступил место генсека, но заделался вторым по счету (после Брежнева) председателем партии. Еще на той неделе Петр Миронович задержал меня в фойе ЦК, и велел вплотную заняться «съемками советского суперблокбастера».

«Ты не просто курируй, — строго наставлял он, — а вникай! Как… как продюсер! Не люблю это слово, какое-то оно… желудочно-кишечное, но другого не знаю. Мы же как договаривались? Что „Час Быка“ — не для коммерческого проката! Будем его старшеклассникам в школах показывать! Ну, а ты же у нас по науке, да по образованию? Вот и следи, чтоб буквально каждый кадр проработали, выложились, а шедевр сняли! Каждому времени — своя киноэпопея…»

И как такого наказа ослушаешься? Я всё бросил, и на служебной «Волге» — к «Мосфильму». Вахтер на въезде аж привстал от почтения… Мои губы сжались, запирая улыбку.

Студию посещать редко удавалось. Последний раз меня сюда Маришка затащила, когда тут доснимали «Кровавое Благодаренье». Хорошо у них получилось. Правда, не знаю, что испытывал обычный зритель, а я как будто перенесся в ту пору.

Лос-Анджелес… Лас-Вегас… Высоты Джеронимо…

Натурные съемки как бы сочетались с моими воспоминаниями, и давние, полузабытые эмоции затапливали мозг чувственным прибоем. Я узнавал «места боевой и трудовой славы» — в Калифорнии, Неваде, Нью-Мексико, Техасе — и то мурашки одолевали, то озноб холодил. Классно, как Лея говаривает…

Забредя к павильонам, я пожал плечом, и повернул обратно — над входом горело строгое табло: «Тихо! Идут съемки!» Ну, не буду мешать процессу, а то еще всех здешних муз распугаю…

Радиофон зазвонил тихонько, словно стесняясь громких звуков. Выцепив плашку новенькой «Теслы», я спросил, загодя смягчая тон:

— Алло? Маринка, ты?

— Я, — донесся нежный отзыв. — Привет… У тебя на радике шифратор стоит?

— Строго обязательно! Мы верны мудрому лозунгу НКВД: «Лучше перебдеть, чем недобдеть»!

— Молодец! — ласково похвалила «Росита». — Я почему тебя дергаю… Звонили из Белого дома, предупредили, что миссис Даунинг желает с тобой приватно побеседовать…

Мой рот растянулся в горделивой улыбке — недаром я озадачил Антона! Как чувствовал…

— Ну, можешь передать им, что я, так и быть, уделю время Синти.

— Какой ты добрый! — хихикнула Марина. — Ладно, Миша, жди звонка, в Вашингтоне уже утро. Пока-пока!

— Пока…

Я сунул «Теслу» в карман, и вздохнул. Находит на меня порой…

Ведь вся моя жизнь могла бы потечь совсем иным руслом, будь «Росита» покладистей… Нет, вот вбила себе в голову, что слишком стара для меня…

…А из омута памяти уже выныривал тот заснеженный пионерлагерь, где я маялся раком мозга — в полутемных коридорах плохо протопленного спального корпуса дышала Вечность…

До сих пор довольно улыбаюсь, как Чеширский кот, объевшийся сметаны, стоит лишь вспомнить, как я Маринку затащил в постель! Она поначалу не воспротивилась, слишком уж была ошеломлена, а затем ее саму подхватила волна влечения.

Хорошо было… И странно. Я-то в те прекрасные мгновенья был уверен, что полностью утратил свои паранормальные способности, ан нет! Мне Светланка потом всё растолковала по секрету: гадская астроцитома нарушила синаптические связи между корой и метакортексом, но сам метакортекс функционировал! Единственное, что я не мог, так это сознательно управлять Силой, а вот омоложение «сексуальной партнёрши»… Это, наверное, один из «основных инстинктов» паранормов и срабатывает на уровне подсознания. Ведь от такого омоложения зависит выживание «хомо новусов», как биологического подвида человека разумного.

Женщина, хотя бы однажды переспав с паранормом, сохраняет не только внешнюю молодость, но и фертильность — в среднем, лет на пятнадцать, а то и на двадцать дольше. Таков суровый ход естественного отбора: надо, чтобы паранорм оставил после себя как можно более многочисленное потомство — тогда хотя бы часть из его детей унаследует метакортикальную аномалию.

«Надо, хомо новус, надо!»

Но это касается «обычных» подруг. У женщин паранормальных всё ещё интересней, не зря их в Средние века на кострах жгли…

Заскучав, я вышел в холл, где по-прежнему клацал автомат, торговавший пивом в банках, но киношники толпились не за «Бархатным» и «Жигулевским», а за новостями — на стене висел громадный телеэкран, сливавший инфу.

Судя по толстому орлу на стене, транслировали заседание спецкомиссии в бундестаге. Первым вызвали Эгона Бара.

Тот присягнул, спокоен и невозмутим. Зачесанные назад волосы открывали широкую залысину «свидетеля», а тяжелые очки как будто подчеркивали крутизну его лба.

Мелькнула смена кадра — Эгон Бар говорил, медленно и внятно, без суетливости:

— Это произошло в один из первых вечеров во дворце Шаумбург после того, как туда переселился Вилли Брандт… Я принёс проект письма, которое предстояло отправить его

советскому коллеге Алексею Косыгину, которому он хотел предложить неформальный обмен мнениями. Но для Брандта более важным было рассказать о том, что в этот день с ним

произошло. Один из высокопоставленных чиновников передал ему на подписание три письма. Они были адресованы послам трех держав — США, Франции и Великобритании — как верховным комиссарам. Подписывая эти письма, он должен был подтвердить те обязательные оговорки, которые послы сделали в своем тайном письме относительно Основного закона от двенадцатого мая одна тысяча девятьсот сорок девятого года. Как обладатели неотъемлемого права победителей, распространяемого на всю Германию, а также на Берлин, верховные комиссары тем самым приостанавливали, то есть сделали недействительными действие тех статей Основного закона, которые они рассматривали как ограничение своих полномочий. Это распространялось в том числе и на статью сто сорок шесть, которая предусматривала после объединения Германии принятие Конституции вместо Основного закона…

«Ублюдочного Основного закона, — криво усмехнулся я. — Немцы даже канцлера избрать не могут…»

Пока у меня лицо перетягивало, экран снова мигнул: подошла очередь Герда-Хельмута Комоссы.

Прямой и упрямый, генерал-майор в отставке разговаривал с политиканами, как с новобранцами на плацу.

— Меня раздражает тот факт, — гремел он, — что прямые оскорбления славной памяти наших отцов и дедов бросают тень и на современную армию Германии, лишая ее при этом чести и самоуважения! Нелишне было бы напомнить, что Бундесвер создавался не в качестве инструмента для массовых убийств, и в него призывались добросовестные и ответственные солдаты, готовые служить своей стране на поле брани!

Оскар Лафонтен, сидевший в президиуме, постучал молотком, унимая ропот депутатов, и хладнокровно спросил:

— Господин Комосса, скажите, вы подтверждаете, что «Канцлер-акт» действительно существует?

Старый вояка вздернул голову, и рубанул:

— Да! И это позор для Германии!

Деятели кино немелодично взревели, и бурю эмоций высверлил одинокий пронзительный голос:

— Я же говорил! А вы не верили!

Из-за шумства мне не сразу удалось расслышать звонок.

— Алло? — я резво зашагал к павильонам.

— Хэлло, Майкл! — голос Синтии Даунинг был узнаваем и звучал бодро, а ее русский стал даже мягче, утратив ту четкость, что выдает иностранку. — Не помешала?

— Синти! — я изобразил глубокое изумление. — Да как вы можете помешать?

«Тесла» донесла смешок с Пенсильвания-авеню.

— Вы все такой же любезный, Майкл! А я… Ох… Сижу в Овальном кабинете, и думаю. Вы следите за скандалом в Западной Германии?

— Послеживаю, — усмехнулся я, косясь на экран.

— Майкл… Мой пресс-секретарь уже предупредил меня о темах скорого брифинга. Я выйду к прессе, и меня обязательно спросят, реален ли этот чертов «Канцлер-акт»! Не подскажете ли верный ответ, Майкл?

Тональность вопроса соскользнула в игривость, но я догадался о том, что президент США нервничает.

— Синти, — начал я серьезно, вспоминая результаты давешнего бифуркационного анализа, — отрицая наличие секретного договора, вы рискуете тем, что политический кризис в ФРГ всё равно загасить не выйдет, а вот лет через восемь-десять оппозиция, на знаменах которой изображен осел, обвинит вас в обмане, и созданная вами «Национальная партия» проиграет выборы президента — в Белый дом опять придут «демократы»… А оно вам надо?

— Нет! — резко ответила миссис Даунинг. — А если я скажу правду?

— Ну-у… Скрывать не стану — подтвердив наличие «Канцлерской папки», вы ускорите на пару лет процессы объединения Германии и развала НАТО. Зато сохраните свою репутацию — и власть Нацпартии.

— Второй вариант для меня дороже, — вздохнула Синтия. — Спасибо, Майкл, выручили!

— Рад стараться! — ухмыльнулся я.

И тут же, едва успев сунуть радик в карман, услыхал знакомый голос Павлова:

— Михаил Петрович! Вы к нам?

— А як же! — обертоны Юга России вырвались словно сами по себе.

Мы неторопливо зашагали к съемочным павильонам.

— Давно хотел спросить… — пробормотал сценарист. — Скажите, а название вашей операционной системы…

— «Ампара»? — я невинно улыбнулся. — О, это просто совпадение! Хотя, если честно, тот ваш роман меня разочаровал. После «Лунной радуги»…

— Ах, Михаил Петрович! — скривился Павлов. — А мне каково? Так и хочется сбросить вину на законную супругу! Сама-то идея «Волшебного локона Ампары» принадлежала Наденьке, и писали мы книгу вместе… Я потом клялся и божился, что роман ни в коем случае не сиквел «Лунной радуги» — это, мол, самостоятельное произведение, но читатели сочли иначе… Попытаюсь реабилитироваться, — невесело рассмеялся он. — Пишу настоящее продолжение! «Белый всадник» — пока так, дежурное название. Время освоения Марса, дальнее Внеземелье…

— Горячо поддерживаю и одобряю! — выразился я.

Павлов смущенно крякнул, отступая, и всё гнул прежнюю линию:

— А вот новая ваша… м-м… «оська»… Почему «Ампарикс»? «Ампара-Икс»?

— О, это совсем иная операционка, многозадачная и мультипользовательская, 64-битная. И я к ней никаким боком — её разработали Линус Торвальдс и Наталья Ивернева. Да, та самая, что утверждена на роль Эвизы Танет! «Ампарикс» они написали под рабочую станцию «Байкал» в девяносто шестом, это мудреное сокращение от A sse M bled P a R allelizing I nformation and C omputing S ystem. Наташка очень любила делать вставки в программный код на Ассемблере — это была ее «фишка».

— Здорово! — шумно вздохнул писатель.

— Сергей Иванович… — осторожно спросил я. — Может, работа над сценарием отвлекает?..

— Не-не-не! — замахал руками мой спутник. — Что вы! Не отвлекает, а вдохновляет! — Он повел рукою. — Покручусь тут, в мире четвертого тысячелетия — и терзаю дома бедную «клаву»! По две-три страницы за вечер выдаю на-гора! Знаете… — Павлов доверительно понизил голос. — Иногда возникает удивительное ощущение… Будто бы там, за стенками павильона, действительно прорастает грядущее… Смычка между ЭРМ и ЭВР! Хотите посмотреть?

— Помешаю же… — забормотал я, впадая в смущение.

— А мы тихонько! — хихикнул Сергей Иваныч.

В павильоне номер восемь горел яркий свет, и мне с автором сценария удалось прошмыгнуть в тень декорации, изображавшей гигантский зал — людей, занявших в нем места, и прочую детализацию «Исидис» нарисует позже.

— … Но всем известно, — разносился милый и приятный голос Риты, — что семьдесят два года назад мы получили по Великому Кольцу первое известие о странной планете красного солнца в созвездии Рыси. Историк Кин Рух, извлекший из-под спуда времен первоисточник мифа, назвал новую планету Тормансом — символом тяжкой жизни людей в неустроенном обществе…

— Сцена «В Совете Звездоплавания»! — нашептал Павлов.

А я почти не слышал его — передо мной, в свете «юпитеров», стояла живая Фай Родис.

Небрежно касаясь пальцами низенькой трибуны, Рита воплощала в себе строгое изящество, недоступную, а от этого еще сильнее влекущую красоту землянки, но в то же самое время — опасную женскую силу и торжествующую власть разума.

Затем на трибуне появился Вел Хэг — худой человек с непокорно торчащими рыжими волосами. Сосредоточенный до мрачности, в своем широком белом плаще, он смахивал на Воланда перед балом.

— Вычисления закончены и не противоречат гипотезе Фай, — сочным баритоном заговорил Вел Хэг. — Несмотря на колоссальную удаленность Торманса, вполне возможно, что те самые три звездолета, которые ушли с Земли в начале ЭМВ, достигли этой планеты. Безумное предприятие беглецов-фанатиков, не захотевших покориться неизбежному ходу истории, увенчалось успехом… — Подумав, он продолжил: — Большинство землежителей высказалось за посылку экспедиции. Ведь речь идет о Тормансе, о возможности соединиться с нашими людьми, частицей человечества, случайно заброшенной в безмерную даль пространства!

Вел Хэг покинул трибуну, и его место занял председатель Совета.

— После такой аргументации решать Совету нечего — мы подчиняемся мнению планеты!

Сплошное сияние зеленых огней в «зале» было ответом на слова председателя. Тот продолжал:

— Если жизнь у тормансиан так трудна, как считают Кин Рух и его сотрудники, тем более мы обязаны поспешить. Но! Напоминаю еще и еще раз: мы не можем применять силу, не можем прийти к жителям Торманса ни карающими, ни всепрощающими вестниками высшего мира. Заставить их изменить свою жизнь было бы преступлением, и потому нужен совсем особый такт и подход в этой небывалой экспедиции…

— Стоп! — крикнул уверенный голос режиссера. — Снято!

Я отмер, и вернулся в пятый период ЭРМ…

Вторник, 14 октября. День

Лондон, Ист-Энд, Эммет-стрит

Сюда, в район бывших доков, даже полиция не заглядывает. А нынче особенно — арабы, индийцы и африканцы облюбовали здешние места. Белые «сахибы» для них — добыча.

Черномазые и самого Хазима задирали, но стоило отметелить негра-здоровяка, «державшего» Миддлсекс-стрит, как мигранты прониклись к нему почтением. Хорошо ничего не бояться…

Босниец дернул губами в усмешке. Так уж вышло, что черные и цветные нынче по его сторону баррикад. А вот белые англичане…

Ну да, нищих и обездоленных среди них полно, однако жалости все эти «островитяне» не вызывают. Что, тутошние старики замерзают зимой? Молодежь спивается? Феминистки вытравляют в себе всё женское? А наплевать! Так им и надо.

Нет, он не злорадствует, отнюдь. Просто все эти подданные Соединенного Королевства — отцы и матери его врагов, их братья и сестры. Те, кто постарше, сами когда-то причиняли зло людям в чужих землях, а младшие готовы легко и просто отринуть понимание с милосердием, творя гнусности в стиле «трех Б» — безнаказанно убивать безоружных с безопасного расстояния…

«Да и черт с ними, со всеми!»

…Татаревич выглянул на улицу в грязное окошко — пусто. Руки, конечно, чесались — взять, да и отмыть стекла! Только вот к чему выделяться? Чтобы потом светиться? «Будь, как все» — главный принцип тутошней жизни.

Хазим порылся в рассохшемся комоде. Под тряпьем нашлись хрустящие пачки бумажек с портретом королевы.

Нормально! Даже на сердце потеплело…

…Когда к нему прибежал радостный, почти счастливый Ахмет и выпалил, что русские им помогут, Хазим сначала не поверил.

Зачем русским ввязываться в опасную авантюру? Бехоев долго его убеждал, что в Советском Союзе своих не сдают, а врагов не прощают, пока не разозлился. Хлопнул дверью и ушел.

А на другой день, когда Татаревич опять, в который уже раз остался без работы, и брел в районе Уайтчепел, с ним поравнялся невозмутимый человек малоприметной наружности с «дипломатом» в руке.

«Хазим?» — обронил он.

«Ну?» — буркнул босняк.

«Меня зовут Брюс, Эндрю Брюс, — сказал незнакомец, щурясь безмятежно. — В этом чемоданчике — сто тысяч фунтов стерлингов. Мы разделяем ваши чувства и оправдываем ваши цели… Сейчас свернем в переулок — и заберёте „атташе-кейс“. Кстати, передайте товарищу Бехоеву, что дело против него закрыто».

Татаревич шагал, как заводная кукла, мало что соображая. Послушно свернул в узкий проулок — и ухватился за теплую ручку чемоданчика. Русский неспешно удалялся, а Хазим не знал, что и думать.

Прибежал домой, торопливо щелкнул замками… Ее королевское величество холодно глянула с пухлых пачек, обтянутых тонкими резинками…

Часа два Татаревич искал «товарища Бехоева». Притащил надутого друга домой — и сунул ему деньги.

«Да ладно… — забурчал Ахмет, отходя. — Что тюрьма не светит, это хорошо, конечно. Только ни в какую Россию я не вернусь. По крайней мере, пока не завершим наше общее дело здесь! Между прочим, на меня тоже вышли… Велели ждать подарков!»

Лязг замка и грюканье засова развеяли воспоминания.

— Ахмет, ты?

— Я, я… — глухо донеслось в ответ.

Бехоев затопал по скрипучим ступеням.

— Хазим, подарочки! — выдавил он, еле сдерживая восторг. — Пошли смотреть!

В арендованном гараже стояли рядком четыре миномета Л16.

— Восемьдесят один миллиметр! — задыхаясь, бормотал Ахмет. — Разбираем на ствол, опорную плиту, двуножник с прицелом — и грузим! А у нас как раз четыре пикапа! Минимальная дальность стрельбы — сто метров… А вон — гляди! Только руками не трогай!

Хазим, чувствуя, как колотится сердце, присел перед пластиковыми ящиками, набитыми оперенными тушками мин.

— Не принюхивайся, — криво усмехнулся Бехоев, — не учуешь. Боеприпас тоже здешний, заряженный на базе «Портон-Даун». Видать, «томми» потеряли нечаянно, хе-хе… А вон те — видишь? — болванки. Будем на них мужиков тренировать! По три человека на миномет. Четыре расчета… «Учебку» устроим, чтоб с одного залпа цель накрывали!

— Нормально… — вытолкнул Татаревич и, уперев руки в колени, встал. — Знать бы еще, где и когда бить по той цели…

— Нам сообщат, — голос Ахмета был негромок, но тверд.

— Ты… это… — закряхтел Хазим. — Прости, что ли… Ну, не привык я доверять! Понимаешь?

— Понимаю, — усмехнулся Бехоев. — Только русские… Мы народ особенный. Нам верить можно. Мир?

Он протянул руку, и Татаревич с чувством пожал ее.