Целитель. Долгая заря

Глава 15

Воскресенье, 4 января. День

Ленинград, Пулковское шоссе

Очередной выпуск популярнейшей «Звезды КЭЦ» все ждали с нетерпением, а особенно — великая армия поклонников Стругацких. Увидеть на экране обоих мэтров советской фантастики, да еще в обществе красоток-ведущих… Чего же лучше?

А красотки-ведущие подошли с выдумкой даже к месту встречи, решив вести съёмки из Пулковской обсерватории, из тамошнего Круглого зала.

Стены обширного главного зала и впрямь замыкали окружность, в которую архитекторы вписали пилястры и высокие окна. А некие фанаты-умельцы осовременили интерьер, накрыв бронзовый знак меридиана шикарным — семиугольным! — столом, за что их зазвали в массовку…

Народу собралось порядочно. Первыми допустили жрецов науки из «обители на Пулковой горе», затем читающих и пишущих ленинградцев, да и москвичи «понаехали». В Советском Союзе всё еще бытовало собственное представление о «звездах» — в эту категорию включали не только волосатых рокеров или жеманных кинодив, но и ученых, космонавтов, поэтов и писателей. Sic!

Наташа, когда ее спросили о причинах интереса телевизионщиков к обсерватории, мило улыбнулась и напомнила, что именно здесь работал Борис Натанович, а Инна с пафосом добавила: «С чем же еще может сочетаться девиз нашей программы: „Propius ad astra!“ — „Ближе к звездам!“?»

…Привычно цепляя улыбку, Рита вошла в Круглый зал. За массивной столешницей уже сидели двое приглашенных — Изя Динавицер, квалифицированный читатель, нежно любящий тексты братьев Стругацких, но весьма разборчивый и въедливый, а рядом с ним — «Великий и Ужасный» профессор Григорьев. Для своих девяноста четырех Дмитрий Павлович выглядел весьма бодро. Усох, правда, поседел, однако тот самый бес, что бодает престарелых особей мужеска полу в ребро, давно внес Дэ Пэ в свои списки.

Пожалуй, с той самой видеоконференции в пустыне Негев, когда Дворская выпалила: «Звездные корабли!», Григорьев заделался главным поклонником Инночки-картиночки — регулярно ей названивал, по поводу и просто так, поболтать, а когда Театр Сатиры гастролировал в Питере, не пропускал ни одного спектакля с Инкиным участием. Любовь зла…

— Маргарита Николаевна! — хаотично запорхал Левицкий. — Всё готово! Будем снимать с четырех точек, операторы на местах, свет выставлен…

— Гримеры? — Гарина вопросительно приподняла бровь.

— Заканчивают с третьим приглашенным. Стругацкие только что подъехали… Займутся ими вплотную.

— Хорошо, — мягко сказала Рита. — Проследи, пожалуйста, чтобы не слишком увлекались. Не стоит ретушировать возраст…

Едва режиссер сорвался на грузную трусцу, как его догнал окрик:

— Эдик!

Левицкий будто споткнулся. Четко развернулся кругом, и замер, будто зайчик на детском утреннике. Только что лапки не сложил на весу. Ритины губы дрогнули, но усилием воли она загасила улыбку.

— Кто сегодня звукооператор?

— Линьков!

— Отлично.

Режиссер упорхнул в коридор, бочком мимо Эшбаха. Андреас как раз прилетел в Ленинград на презентацию своего романа «Кровавое Благодаренье», написанного по мотивам сценария к одноимённому многосерийному фильму. Обычно бывает наоборот, но тут его сам Джеймс Кэмерон уговорил.

— Андреас! — ослепительно улыбнулась Гарина. — Гутен таг!

— О, нет-нет, Маргарита, — бурно обрадовался Эшбах, — только по-русски! Исо фсех сил… Изо в-всех сил борюсь с акцентом!

— Ладно! — рассмеялась Рита. — Присаживайтесь!

— Третьим будешь! — ухмыльнулся Изя.

Пожав руки «коллегам на час», Андреас присел, поправил очки…

И сразу же, словно дождавшись непроизвольного движения, порог Круглого зала переступил Аркадий Натанович. Затоптался смущенно, усмехаясь в усы, заоглядывался…

Массовка истово захлопала в ладоши, а тут и Борис Натанович боязливо выглянул из-за широкой спины брата. Аплодисменты усилились.

— Прошу! — заулыбалась Рита, усаживая дорогих гостей. — А мы устроимся между… Наташ!

— Иду! — Ивернева не шла, а дефилировала. Строгий дресс-код не мешал ей озорничать — в рисунке походки четче выделились эротические штрихи, вроде дразнящего покачивания бёдрами.

— А Инна Федоровна? — огорченно спросил Григорьев.

Дворская, что усаживалась за отдельный стол между колонн, заставленный селекторами и пультами, весело ответила:

— А я сегодня за модератора, Дмитрий Палыч! Да вы не волнуйтесь, я и отсюда спрошу, если надо!

— Приступим! — тряхнула челкой Рита, мостясь между Григорьевым и Аркадием Стругацким. — Да, чуть не забыла! — Сплетая пальцы, она оглядела троицу приглашенных. — Товарищи, вы только не бойтесь сказать лишнее или затянуть паузу. Мы же не в прямом эфире! Любую оплошность вырежем, и всё будет гладко… Левицкий?

— Всё готово, Маргарита Николаевна! — бодро отрапортовал режиссер.

— Начали!

— Добрый день! — Талия сладко улыбнулась в объектив. — Сегодня у нас необычная встреча. Не с учеными или первопроходцами, а с теми, кто сорок лет подряд открывает для нас новые планеты, вступает в контакт с иными цивилизациями, и строит прекрасный, чистый и безопасный Мир Полудня. Аркадий Натанович и Борис Натанович Стругацкие!

Братья неловко поклонились, а Рита уловила в их глазах молодой блеск. Мальчики не взрослеют, стареют только…

— Мы не большие любители всяких интервью, — ворчливо, однако с улыбкой проговорил Аркадий Натанович, — но тут мы сами виноваты… Ну вот как откажешь двум прекрасным женщинам?

— Трем! — строго поправила его Инна.

— Извините, Инночка, — покраснел Стругацкий, прикладывая пятерню к груди. — Оговорился!

— Прощаю! — важно молвила Дворская.

По залу прошелестели добродушные смешки.

— Можно мне? — поднял руку Борис Натанович.

— Слушаем вас! — поспешно разрешила Рита, радуясь втихомолку. Хорошее начало — живое, человечье, без деревенеющего официала, зато на позитиве.

Стругацкий-младший немножко нервно поправил очки.

— Нас постоянно спрашивают, и часто — с горечью, почему мы отдалились от Мира Полудня, почему ударились в социальную фантастику, доходя до сюра и откровенной мистики… — постепенно успокаиваясь, писатель малость расслабился. — Признаюсь, у нас, у обоих, особенно у меня, не хватило иммунитета, чтобы противостоять поветрию либерализма… «Сказка о тройке», «Улитка на склоне», «Град обреченный» навеяны именно этой интеллигентской хворью. Нас крепко, и за дело ругал Иван Антонович Ефремов, но мы не вняли. Почему? — Он длинно вздохнул. — Знаете, лично мне сейчас очень хочется переложить всю вину на Хрущева, который врал про Сталина с трибуны ХХ съезда, а мы ему поверили. Поверили в Жданова, объедавшегося пирожными — в окруженном Ленинграде, в жутком сорок втором! –хотя Андрей Александрович страдал диабетом… Поверили в репрессии и «кровавую гэбню»… Рита, если нужно — вырежете!

— Нет, — Гарина серьезно качнула головой, — мы не вырезаем искренность.

— А в результате… — подхватил Аркадий Натанович, и поспешно перебил сам себя: — Спасибо, Рита! А в результате, Мир-Полудня-который-будет-обязательно-построен превратился для нас в Мир-Полудня-который-кто-то-выдумал. И ведь семидесятые годы как будто подтверждали этот унылый, упаднический вывод! А мы — вот, честное слово! — только к концу восьмидесятых начали замечать перемены. Как будто, знаете, покинули свою башню из эбенового дерева — и сильно удивились! А чай-то, который «со слоном», оказывается, в свободной продаже… И жена моя не давилась в дикой очереди за модными сапожками, не переплачивала спекулянтам, а просто зашла в обувной, и купила…

— А моему Андрею путевку в месткоме дали, как передовику… — неловко усмехнулся Борис Натанович. — Куда-то на Мальдивские острова…

— Да это еще… — махнул рукой старший брат. — Лет пять назад! Фото получились… Как будто из рая земного!

— А где Андрей Борисович сейчас? — живо поинтересовалась Наталья.

— В Чехословакии, — охотно откликнулся младший. — И он, и Светлана. Работают там вместе…

— В общем… — шумно вздохнул Аркадий Натанович. — Какая-то затянувшаяся инерция — и мышления, и ожиданий… Вы только не подумайте, что мы не стерпели житейских тягот или с жиру бесились. В блокаду я был комсомольцем — и кошек ловил, готовил из них жаркое… Вот когда трудно было! И всё же я твердо, как Мальчиш-Кибальчиш, верил в устои и скрепы. Просто истончилась, ушла наша вера, а за ней и надежда пропала. Но разве причина этого — в суровости Сталина или в троцкизме Хрущева? Нет же! Мы сами виноваты, несчастная «прослойка», с нашей потрясающей наивностью! Самый рафинированный образчик советской интеллигенции — академик Сахаров, престарелый инфантил… Да и мы с Борисом не лучше — «зависли» на все девяностые, словно залипли в безвременье! В наших книгах сгустилась меланхоличность, эмоциональная отчужденность и разочарование — вопреки мощному росту, вопреки прибывавшей свободе и окрепшему братству, вопреки реалу! Что мы тогда наваяли? Ну, домучили «Дни Кракена». Взялись за «Бессильных мира сего» и «Поиск предназначения». Года три писали и переписывали «Летят утки»… Но вот теперь, с высоты «нулевых», я воспринимаю то время, как пору стариковской усталости… но и выздоровления — реконвалесценции, как медики говаривают. — Хмыкнув, он неловко усмехнулся. — Знаете, девчата, если раньше мы морщились, завидя плакат «Наша цель — коммунизм», то теперь — задумываемся. Надеемся даже!

Рита серьезно кивала, вторя откровению. Тот настрой, которым «переболели» братья, окрашивал в безрадостные тона жизнь миллионов советских людей, убедивших себя, что СССР не способен одержать победу в экономической борьбе с Западом, что импортное — всегда со знаком качества, а наши не потянут… не обеспечат… не сумеют… не догонят…

Мама у нее была именно такой. Вот папа, тот верил, а мама… Гарина улыбнулась, вспоминая, как растерялась «баба Света», увидав внучку в изящном джинсовом костюмчике. Юлька смеялась, доказывала, что это никакая не «Montana», и не «Wrangler», а нашенская «Bolshevichka», а бабушка лишь головой качала в застарелом предубеждении…

— Аркадий Натанович! — громко заговорила Инна. — А что такое коммунизм лично для вас?

Стругацкий поправил очки, и солидно ответствовал:

— Мы уверены: коммунизм — это не жирный рай проголодавшегося мещанина и не сонно-розовая даль поэтического бездельника. Коммунизм — это могучее объединение человечества, человечества богатого и свободного. Богатого знанием и свободного от забот о хлебе насущном, от гнетущей эксплуатации; не зависящего от природы и диктующего природе свои законы. И будущее — это не грандиозная богадельня человечества, удалившегося на пенсию, а века разрешения последнего и вечного противоречия между бесконечностью тайн и бесконечностью знания.

— Отлично сказано! — украсилась улыбкой Талия, и перевела взгляд. — А ваше мнение, Борис Натанович?

— Я сначала напомню, откуда взялось название романа «XXII век. Полдень», — неторопливо заговорил тот. — Арк читал в затрепанном подлиннике, на английском, роман Андрэ Нортон…

— «Саргассы в космосе»? — вскинула руку Инна.

— Нет, Инночка, — издал смешок писатель, — «Рассвет. 2250 год». Постапокалипсис. Земля двести лет спустя после атомной войны… Проходят ядерная зима и ядерная ночь, теплеет и светает… Выжившие люди готовятся к решающей битве с мутантами-зомби… В общем, типичная хроника жития за Железной Стеной! И вот мы нарочно использовали похожее название, только нам виделся в будущем не хмурый рассвет, а горячий сияющий полдень над цветущей планетой, над миром, где счастье — обычно, а горе — светло! Миром чистых, добрых, бескорыстных людей, главной целью и главным наслаждением которых является громадный творческий труд!

Андреас поднял руку.

— Я могу вопрос?

— Задавайте! — лихо ответила Талия.

— Скажите, Борис Натанофич, — старательно выговорил Эшбах, — а как, по-фашему, прийти к Миру Полутня?

Стругацкий ответил, не задумываясь:

— Создание и реализация Великой Программы Воспитания Человека — единственный путь в Мир Полудня.

Григорьев спросил с места:

— Речь о Высокой Теории Воспитания? — в его четком голосе задребезжали нотки агрессии. — А вам не кажется, что отдавать детей в интернаты — значит, разрушать семью?

— Нет, не кажется, — спокойно прогудел Аркадий Натанович. — Высокая Теория Воспитания базируется на двух основных принципах… Во-первых, воспитанием детей должны заниматься профессионалы, а не любители. Вот, смотрите, — оживился он. — Если заболеет ребенок, мы же не ведем его лечить к тётке или к соседям! Нет, мы обращаемся к дипломированному педиатру! А тут какое-то странное отношение — за здоровьем ребенка должен следить специалист, а вот за его характером, способностями, чувствами, душой следят родители — неумехи и незнайки, которым вечно некогда заниматься детьми или вовсе на них наплевать! К-хм… Извините, отвлекся. Во-вторых же, главной задачей учителя является не обучить дитя писать и читать, а обнаружить и развить в ребенке его Главный Талант, то, что он умеет лучше многих. И, да, подразумевается, что большую часть времени мальчики и девочки проводят в школе-интернате. При этом они отнюдь не отрезаны от мира и от своей семьи — родители могут когда угодно приезжать к ним, брать к себе на каникулы, и сами дети регулярно ездят домой. Никакой секретности, никакой закрытости, но максимум приватности!

— Я и до сих пор считаю, — поддержал брата Борис Натанович, — что только Великая Теория Воспитания способна кардинально изменить человеческую историю, прервать цепь времен и роковую последовательность повторений образа жизни, повседневного житейского опыта, который систематически передается от родителей детям — и увеличить со временем процент умных, счастливых, добрых…

— Ну-у… — ворчливо завел Дэ Пэ. — В чем-то я с вами соглашусь, конечно… Кстати, и Ефремов говорил о тех же принципах.

— Вы только не забывайте, пожалуйста, — хмыкнул Аркадий Натанович, — что мы не какие-нибудь, там, гуру педагогики, мы всего лишь писатели! А принципы… — Он пожал плечами. — Постепенность. Взаимотерпимость. Эволюция. Столетняя программа внедрения Высокой Системы Воспитания.

— Дополню, — официальным голосом сказала Инна. — В СССР принята и действует, хоть и не столетняя, но долговременная правительственная программа создания современной базы подготовки педагогических кадров высшей квалификации!

Модератору жиденько похлопали, и Риту это покоробило. Что же получается — таланты воротили себе веру в прекрасное далёко, а их поклонники воротят нос от «совковых» прорывов?

«Творческая интеллигенция!» — выругалась Гарина, цепляя голливудскую улыбку.

— Не могу не затронуть одну из ведущих тем в вашем творчестве, — немного казённо выразился Григорьев. — Это тема прогрессорства. Ну, всю ее не объять, слишком уж она многогранна… Сосредоточусь лишь на одном аспекте. Земные прогрессоры подталкивают социальную эволюцию на Саракше, Сауле, Гиганде — по месту жительства внеземных человечеств, находящихся на низком уровне развития. Однако приносят больше вреда, чем пользы. По сути, прогрессоры уподоблены советским разведчикам, внедрившимся куда-нибудь в Абвер! Вот только полноценной инфильтрации не происходит — вы нарочно сохраняете за землянами высокую мораль коммунаров, убежденных, что жизнь человеческая бесценна. И неважно, идет ли речь о землежителе или о вшивом пантианине! Вы специально ломаете голову над Проблемой Бескровного Воздействия, по сути, подставляя посланцев КОМКОНа! Какой-нибудь дон Румата, якобы драчливый дуэлянт, блестяще владеет мечом, но не убивает своих противников! Я уж не говорю о том, что брезгливый землянин отказывает доне Окане… — Тут он не сдержался, взбурлив: — Да как можно, угодив в средневековье, вести себя, как чистоплюи⁈ Как можно выделяться? Господи, да если бы на месте дона Рэбы сидел министр хоть чуточку поумней, он бы живо упрятал Румату Эсторского в Веселую Башню, и тот мигом бы раскололся! А мясокрутка святого Мики оч-чень способствует многоглаголанию… И… Знаете, что меня больше всего возмутило? Даже не то, что Румата-Антон совершенно не пользовался «жучками», чтобы подслушивать и подглядывать. Просто… он не бог. Боги не только милуют, они еще и карают, но Румате запрещено применять оружие! «Низ-зя!» Цитирую: «ни при каких обстоятельствах!» А когда Антон — наконец-то! — после гибели Киры повел себя по-настоящему адекватно, устроив резню, вы живо эвакуируете его на Землю… Ну, а как же! Он же пролил кровь убийц! Ай-я-яй, как можно… Можно! И нужно. Не сиял бы под солнцем великолепный Мир Полудня, не победи мы в Гражданской, в Великой Отечественной! А коммунары даже не знают толком, как звали Гитлера…

Аркадий Натанович серьезно покивал головой.

— Согласен, — глухо сказал он. — М-м… Понимаете, мы искали иные пути контакта разумных рас, некий, более высокий, по нашему мнению, уровень отношений и решения конфликтов — без крови, без оружия…

— Товарищи, товарищи… — заспешила Рита. — А давайте эту тему как бы вынесем за скобки? Слишком она обширна!

— Или даже посвятим ей отдельную передачу, — согласно кивнула Наталья. — Ведь и Ефремов в «Часе Быка» рассматривал вопросы вмешательства и невмешательства в дела иных миров. А тут не только астрополитика, но и мораль, и этика… Нравственно ли хладнокровно наблюдать за страданиями людей, пускай даже инопланетян? Но, если вмешиваться допустимо, то каким образом? Открыто или тайно? А вправе ли мы творить добро без спросу, не зная даже, что именно разумные существа, якобы осчастливленные нами, считают злом?

— Кто за отдельную передачу? — улыбнулась Рита, поднимая руку. — Может, здесь же и соберемся…

Массовка пошумела, но приняла ее сторону.

— Инна Федоровна? — Григорьев обернулся к модератору.

— В Интерсети разворачивается весьма оживленная полемика, Дмитрий Павлович, — улыбнулась Дворская, отрываясь от дисплея. — Но подавляющее большинство — за отдельную встречу.

— Да будет так! — величественно кивнул Дэ Пэ.

Поозиравшись, Изя вскинул руку, и тут же задал вопрос:

— Ну, я человек простой, простодушный… Скажите… М-м… Вот вы однажды сказали, что «За миллиард лет до конца света» — ваша лучшая вещь. Вы не изменили своего мнения?

— В общем-то, нет, — писатель с лукавым интересом глянул на Динавицера. — А что?

— Ну-у… — затянул Изя, и пальцем очертил как бы букву «О». — В кругах так называемой творческой интеллигенции бытует суждение, будто в «Миллиарде» описана ситуация в СССР, где истинному таланту не пробиться. Это правда?

Аркадий Натанович расхохотался, а его брат лишь фыркнул:

— Это что-то новенькое! Хотя, в принципе, и такой смысл можно углядеть между строк.

— Тогда… о чем повесть?

— О выборе, — тонко улыбнулся Борис Натанович.

— У нас вообще главная тема — поиск правильного выбора в критической ситуации… — высказался его брат. — Ситуация морального выбора! То есть, прежде всего имеет значение поведение человека — каким образом ситуации влияют на его нравственность. Вот что интересно!

— Тогда… — не унимался Изя. — Что такое Гомеостатическое Мироздание?

Аркадий Натанович довольно крякнул.

— Помните, что сказал Вечеровский? — прищурился он. — «Мироздание сохраняет свою структуру» — вот основная аксиома. По его же словам, законы сохранения энергии и материи всего лишь частные проявления закона сохранения структуры. Закон неубывания энтропии противоречит гомеостазису мироздания, ибо нарушает структурность и ведет к хаосу. Поэтому он является законом частичным, а не всеобщим. Дополняет его закон непрерывного воспроизводства разума… Правда, разумная деятельность тоже нарушает заданную гомеостазисом структуру мироздания, ведь у непрерывно развивающегося разума может быть лишь одна цель: изменения природы самой Природы. Вот как раз сочетание и противодействие этих двух частичных законов и обеспечивают всеобщий закон сохранения структуры, суть которого в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и развитием разума.

— Добавлю, — ухмыльнулся Борис Натанович, — что Гомеостазис Мироздания носит квазистохастический характер.

— В таком случае, сверхцивилизаций нет и быть не может, — Изя оживлялся всё сильнее. — Ведь это разум, развившийся до такой степени, что он уже преодолевает закон неубывания энтропии в космических масштабах! Верно? А как же Странники?

— А вы заметили, — парировал Аркадий Натанович, — что в наших книгах описаны лишь следы деятельности сверхцивилизации Странников, но не их самих? Это всё потому, что мы представляли Странников, как сообщество всех разумов вселенной, совершивших превращение в люденов — паранормов или метагомов, как хотите, называйте. Каждая разумная раса делала свой вклад в сверхцивилизацию Странников каждый раз, когда внутри нее зарождались свои людены…

— О! — просияла Наташа. — Хочу озвучить версию вашего читателя, адмирала Алексея Федоровича Надеждина. Знаете, что он предположил? Что странники-людены являются расой негуманоидных ментальных паразитов-энергетов, своего рода сгустками психодинамического поля, которые могут внедряться в мозг некоторых, очень немногих людей, обладающих определённой аномалией, подчиняя их поступки своей воле. А вот с мозгом расы киноидов планеты Саракш «Странники» оказались несовместимы! Причем, Голованы все до единого обладали паранормальными способностями, и умели управлять психодинамическими полями — это заметил ещё Максим Каммерер при первом контакте с ними. Более того, их чекпойнты сознания передавались детенышам. Для «Странников» такие «ментальные носители» были бы просто лакомыми огурчиками, но именно тут их ждал жестокий облом: мозговые структуры киноидов Саракша отторгали непрошеных гостей! Сами же «Странники» в ходе эволюции утратили способность к размножению — они внедрялись в подкорковые области мозга паранормов, гуманоидов и не очень, жили в них, пока носители не умирали естественной смертью, а затем с оказией переселялись в новые тела. И к такому вызову человечество Мира Полудня оказалось совершенно не готово. Как вам версия?

— Немного неожиданно… — растерялся Борис Натанович.

— Ну, вообще-то, версия не нова, — усмехнулся старший брат. — О пришельцах-паразитах Хайнлайн написал еще в сорок первом. Да и вызов… Разве это вызов? «Кукловоды» у того же Хайнлайна подчиняли себе волю всех подряд, а товарищ адмирал говорит лишь о паранормах. Вызов же предполагает прямую и явную угрозу, глобальную опасность и борьбу, но ведь людены дистанцируются от людей, а после и вовсе уходят, покидают Землю! Хм… Ну, да, у самого сейчас мелькнул контраргумент — Исход лишает землян ценного генофонда. Сначала инквизиторы пожгли на кострах тогдашних паранормов, теперь их выживших потомков Странники сманили… Ну, не знаю! Даже если людены ведомы… э-э… ментальными паразитами, то… Что? Запретить исход и удерживать «хомо новусов» силой, лишь бы удалить… э-э… «мозговиков»? А скажут ли «спасенные» людены спасибо? Вдруг, да симбиоз со «Странниками» для них — цель, счастье и благо? Ведь живем же мы, обычные человеки, с микрофлорой, и хорошо живем — отличное пищеварение нам в подарок, и здоровый гормональный фон!

— А разве людены не способны подчинить… ну-у… в вашем случае — Мировой Совет? — наступала Талия. — Расставить на стратегические посты своих марионеток — и подчинить Землю?

— Могут, — хладнокровно ответил Аркадий Натанович. — Только зачем им наша планета? Вы поймите, сверхцивилизации не нужны жизненное пространство, месторождения или рабы! Если потребуется, Странники сотворят планету, а рядом зажгут звезду, чтобы в новом мире было тепло, светло и мухи не кусали…

— Один-один! — фыркнул Динавицер. — Ничья. Аркадий Натанович… Я слыхал, что вы очень не любите свою первую повесть — «Страну Багровых Туч». Вот, знаете, я читал и старый вариант, и новый, без купюр… Согласен, в те годы цензура отличалась не только свирепостью, но и глупостью. Почему бы, в самом деле, не выписать Быкова военным? Главное, тогда практически все космонавты пришли из ВВС! Им, значит, можно? Ну, да ладно! — махнул он кистью. — Всё равно, роман мало что потерял, ведь героизм-то остался! Да даже не в этом дело. Просто… Я как-то перечитывал старые повести об экспедициях на Венеру — Беляева, Онашко, Мартынова, Владко, Забелина… И не смог их осилить! Ни одну! Кроме той, что написана братьями Стругацкими.

— Приятно слышать, — улыбнулся Борис Натанович.

— Да я не расшаркиваюсь, — отзеркалил Изя его улыбку. — Просто ставлю «палец вверх». М-м… Хотел прикопаться к «Жуку в муравейнике», но не буду. Скажу только свое веское слово насчет Абалкина. Либералы хором воют, обзывая Сикорски убийцей, а сам КОМКОН-2 не иначе, как «тайной полицией». Ну, что сказать… Придур… э-э… глупцов всегда хватало. У повести открытый финал, и не ясно, кем или чем оказался Лёва Абалкин — обычным дураком или действительно биороботом Странников, у которого едва не сработала программа. Но вот к Экселенцу вопросов нет — это настоящий охранитель бестолкового человечества, человек с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем. Он не убивал Абалкина, он исполнял свой долг! А тем, кто думает иначе, надо встречаться с другими авторами — Войновичем, Астафьевым, Ерофеевым, Аксёновым…

Робкие хлопки усилились, и Динавицер дурашливо раскланялся.

— Риточка, Наташенька, — заворковал он. — Простите за долгий монолог, но я еще не закончил…

— Продолжайте, товарищ Динавицер, — улыбнулась Рита.

— Аркадий Натанович! — вдохновился Изя. — Сказать по правде, не лежит у меня душа к далеким временам! Я ж историк, мне или прошлое подавай, или настоящее. Например, то, в котором жил-поживал Алексей Быков, командир рейсового планетолета «Тахмасиб». О нем написаны три повести… А четвертую можно? Где Быков улетает с экспедицией к Трансплутону?

Массовка азартно задвигалась, а Стругацкий добродушно рассмеялся.

— Не обещаю! Но мы с Борисом подумаем.

— А над чем вы рапотаете сейчас? — подался вперед Эшбах.

Стругацкие переглянулись, и Борис Натанович растянул губы в улыбке:

— Мы пишем роман! Дежурное название — «Сопределье». О чем, не скажем, но… Помните, в «Полудне» мы упомянули теорию взаимопроникающих пространств? Так вот, в «Сопределье» эта теория будет реализована!

Массовка впала в рептильный восторг, и разговор за семиугольным столом уже не тёк, а клокотал шумливой речкой, бурля энтузиазмом, вскипая пеной эмоций или разливаясь плавными пересудами.

Рита почти не влезала в перехлёст толкований, лишь улыбалась, позируя и пленяя. Наташа, сидевшая напротив, занималась тем же, и обе понимали — программа удалась.

Еще один маленький шажок к звездам…

Запись передачи окончилась, «юпитеры» погасли, и народ, шумно кучкуясь, начал помаленьку расходиться. Кто-то бубнил:

— Не верю я в Мир Справедливости… Даже не в сам по себе мир, а в то, что он наступит. Человек Воспитанный — это, конечно, хорошо и здорово, но… Как-то уж слишком просто!

— Ничего себе — «просто»! Да люди веками болтают о том, как надо воспитывать детей, тысячи томов накатали всякие макаренки и сухомлинские, а четкой методики, как в ребенке выявить и развить его талант, как не было, так и нет!

— И не будет.

— Нет, ну, почему? Никто же не занимался всерьез Теорией Воспитания, все только и знают, что практиковать!

— Во-во… Незнайки и неумехи…

— Да ерунда это всё… Не о воспитании нужно думать, а бороться с мещанством! И стройными рядами идти к обществу всеобщего духовного благоденствия.

— Ну, ты и сказанул… «Бороться»! Как⁈ Перестрелять всех нищедухов?

— Ага… Строчишь донос на соседа — у того, дескать, мелкобуржуазные склонности! Соседа — к стенке, а ты улучшаешь жилищные условия…

— Не, старик, братья правы. Воспитание — это как прививка от обывательщины!

Улавливая обрывки мнений, «три грации» поманили Стругацких в одну из боковых галерей обсерватории. Те переглянулись и пошли, как бычки на веревочке, а Наталья отстегнула подвеску князя Витгенштейна, которая всё время передачи висела у нее на груди, и дала братьям в руки.

— Мурашки по коже… — выговорил Аркадий, любуясь переливами света на гранях. — Не сказка, а быль… На, держи, — сказал он, передавая украшение брату.

— Быль! — кивнул Борис, бережно принимая подвеску. — Но куда чудесней всякой сказки… Странно! — удивился он. — Желтый камень холодный, а серые — теплые, почти горячие…

— Тебе показалось! — фыркнул Аркадий Натанович.

Женщины переглянулись. Рита, уловив Наташин взгляд, и верно поняв его, изобразила оживление.

— Мы вас проводим! — сказала она, беря старшего Стругацкого под руку.

Писатель мигом подтянулся, демонстрируя былую выправку, а Талия обаяла младшего.

— Борис Натанович, возьмите, — заворковала она, выуживая из сумочки рабочую визитку Светланы Сосницкой. — У меня к вам огромная просьба — свяжитесь с нею, не откладывая, это реально очень важно…

Стругацкий удивленно наморщил лоб, вчитываясь в титулы и регалии:

— Хм… А зачем мне завлаб Института Мозга, пусть даже доктор медицинских наук? У меня, вроде, всё в порядке с обоими полушариями…

— Разумеется! Но вы всё же позвоните доктору Сосницкой, — мягко возразила Талия.

— Ладно… — заворчал Борис Натанович.

— Обещаете? — мурлыкнула Ивернева, сладко улыбаясь.

— Обещаю! — писатель отставил локоть, и женская рука нежно завладела мужской.

Понедельник, 5 января. Условный день

Луна, Море Дождей, ДЛБ «Звезда»

Солнце поднялось высоко над горизонтом, и бесконечные тени, нарезавшие кромешную черноту, укоротились. Полдень.

Федор Дмитриевич, поглядывая в толстый иллюминатор, усмехнулся — сверху окно прикрывал бронекозырек, мешая любоваться звездным небом. Хотя, какая разница? Пока в небе царит звезда по имени Солнце, иных светил не разглядеть. А Землей лучше любоваться снаружи, задирая голову к черноте бесконечности…

Дворский присмотрелся, и повел головой. Забавно… В первые дни на Луне он не разбирал всех красок, которыми расцвечен густо кратерированный простор. Говорят, что эскимос отличает десятки оттенков снега. Так и здесь. Луна не столь уж уныла, как представляется на плохих снимках.

Склоны холмов на окраине базы отливают молотым кофе, а иные косогоры словно присыпаны шоколадной крошкой, крапчатой от желтой серы. В низинах белеют вывалы пемзы, а ближайшая стройплощадка, с которой лундозеры счистили слой реголита, оголила черные базальтовые плиты — русло магматического потока архейских времен.

Пошатываясь, Федор Дмитриевич прошелся по узкому коридорчику, словно по вагону мимо купе, и шагнул в свой отсек. Месяц минул с новоселья — они с Бур Бурычем переехали из «старого» цилиндрического блока сюда, под своды новостройки –пологого купола, заглубленного в грунт на несколько горизонтов. Четыре квадратных метра жилплощади! Отдельной, на одного, и это, не считая тамбура и санузла!

«Хоть танцуй!» — мелькнуло у Дворского.

Правда, лунные танцы больше приличествуют молодежи, уж больно они акробатичны — здесь стойку на одной руке осилит любой, но как в таком замысловатом па удержать баланс?

В дверь пару раз стукнули, и створка ушуршала в пазы. Высокий комингс переступил Борис Борисович, коллега и сосед. Судя по брюзгливому выражению лица, коллега и сосед был сильно не в духе.

— Не выспался, — буркнул Кудряшов, отвечая на незаданный вопрос. — Ночью приехали. Десять часов тряслись… — он засопел. — Или это я таким капризным стал? Геолог, называется… Буровик!

— Как успехи? — не утерпел Федор Дмитриевич.

— Да никак! — вздохнул Бур Бурыч. — Всё осмотрели, реголит через мелкое сито просеяли, каждый ярус метелочками да кисточками вымели… Пусто! Ну, еще пару табличек сыскали… Интересная версия линейного алфавита рептилоидов, но… Ты же помнишь, сколько всего текстов было! Валя в десять раз больше берестяных грамот откопал… Да и толку с тех текстов! Не верю я, что их вообще когда-нибудь дешифруют. Абсолютно чужой язык! Нечеловеческий! И никакого Розеттского камня под рукой…

— Жалко… — вздохнул Дворский.

— Жалко ему… — заворчал Бур Бурыч, и неожиданно улыбнулся, сказал чуть ли не с нежностью: — Балбе-ес… Ты обнаружил самую настоящую Зону Посещения!

— Случайно наткнулся, — поправил его Федор Дмитриевич.

— Ты первым нашел мумию рептилоида!

— Случайно…

— Не перебивай старших! — осерчал Кудряшов. — Мы раскопали кучу артефактов, двинули вперед и ксенобиологию, и ксенотехнологию, мы доказали, что люди не одиноки во вселенной, а ему всё мало! Стыдно, товарищ Дворский!

— Я больше не буду, — смиренно пообещал первооткрыватель, и сказал обычным голосом: — Чаю хотите? Мне посылка пришла, с Инкиными печенушками!

Бур Бурыч посопел, но соблазн был слишком велик, и он махнул рукой:

— Наливай!