Целитель. Долгая заря

Глава 14

Среда, 31 декабря. Вечер

Ново-Щелково, проспект Козырева

До полуночи оставалось меньше двух часов, и машины заполонили проспект, учинив редкое для наших мест явление — «пробку». Старшие и младшие научные сотрудники ринулись по гостям, а то и по магазинам, торопясь выхватить забытый в суматохе хлеб или огурцы, а то и (стыдно, товарищи!) шампанское в универсаме «Центральный».

Да что там «Soviet sparkling»! Я лично видел за окном «Волги» поспешавших граждан с елками под мышкой!

Ближе к ОНЦ густой поток автомобилей поредел, и мне удалось прорваться к институтской стоянке, кое-как втиснув машину между кивринской «Шкодой» и Наташкиным джипом.

— Позаставили всё…

Зажужжали подворачиваемые зеркала, и я, кряхтя, бочком, вылез.

Стеклянная вогнутая стена, разграфленная на этажи, отражала лунное сияние, словно мутное черное зеркало, и лишь высокие окна актового зала светились яркой желтизной, выдавая людское присутствие.

Гляделось это необычно и странно, даже для Людей Понедельника, ведь истекал предпоследний час старого года! Новый, 2004-й, незримо наступал из туманного далёка — еще немного, еще чуть-чуть, и Земля дорисует виток вокруг Солнца.

…Долгие миллиарды лет она кружила по своей орбите — стягивалась, сжималась в исполинский шар холодной материи, безвидный и пустой, разогревалась, коптила вулканами, потом остужалась, терпела удары комет и астероидов, подхватывала гулящую Луну — но некому было считать круги.

А завелась жизнь, переболела ноогенезом, и хлопотливые носители разума не только расчислили траектории, но и додумались отмечать каждый оборот планеты вокруг светила, как великий праздник.

«Задумаешься если, всё выглядит смешным и странным, — дернул я губами. — А ты не задумывайся — пей, веселись и жди нового счастья!»

Разумеется, философические размышления одолели меня не зря. Сей высокодуховный налёт скрывал под собой малодушное желание спрятаться, забиться поглубже в норку — секретарь ЦК КПСС, кандидат в члены Политбюро, директор Объединенного научного центра и прочая, и прочая, и прочая — боялся признаться, кто он, откуда он, да еще публично…

Как люди отнесутся к тому, что их друг, товарищ и брат оказался гостем из будущего? Путешественником во времени, если вторить утонченной формулировке Уэллса? Попаданцем — по грубому и небрежному выражению какого-нибудь Большакова?

«Переживешь!» — вздохнул я, и храбро переступил порог ОНЦ.

На вахте меня встретил Юсупов в забавной шапочке Деда Мороза.

— С наступающим! — оскалился он.

— Шампанским запасся? — строго поинтересовался я.

— Так точно! Стынет в холодильнике! — браво ответил Умар, четко козыряя. — Есть установка весело встретить Новый год!

— Правильно!

Натужно посмеиваясь, я шагнул в гулкую кабину новенького «Отис-ЭМИЗ», отделанную полированным металлом. Лишь только сомкнулись дверцы лифтовой шахты, моя улыбка увяла — переживания изматывали, множа негатив.

«Настя поймет… А простит ли молчание? — мысли в голове толклись суетно и бестолково. — А что скажет Лиза? А Ядзя? Не придется ли мне заново выстраивать отношения? Вот же ж…»

Вознесшись, я прогулялся по коридору, безлюдному и полутемному, но не тихому — музыка пробивалась из актового зала этажом ниже. Моя любимая, давно распавшаяся «АББА» желала счастливого Нового года… Наперекор скучной, безысходной реальности, назло равнодушной судьбе — Happy New Year!

Я нервно разделся в кабинете — швырнул на диван куртку, туда же полетела шапка и шарф. Расчесавшись перед зеркалом, скорчил рожу своему отражению — и зашагал вон, вниз, всё глубже погружаясь в атмосферу радостного ожидания и восхитительной беззаботности.

Просторный актовый зал, запутанный вислым серпантином и усыпанный конфетти, вобрал меня в себя, с порога окуная в пестрое мельтешение лиц, нарядов, голосов… И витало, витало в воздухе новогоднее предвкушение чуда.

Я затравленно огляделся, как новичок, попавший в большую дружную компанию, но все мне улыбались, женщины по-приятельски чмокали в щечку, мужчины крепко жали руку — и вибрации в душе пошли на спад.

А княгинюшка — молодчина! Ряды и шеренги кресел, прикрученных к полу, будто в корабельной кают-компании, исчезли бесследно, освободив обширное пространство, зато в сторонке, у окон, вытянулись длинные столы, заставленные дивизионами салатниц и блюд, да батареями бутылок. Один вид котлет по-киевски или утки по-пекински будил аппетит даже у сытого.

Черные кубы акустических систем наяривали нечто в стиле рока — жестко динамичное высоких энергий, а народ отплясывал, всяк на свой манер.

Наталья с Ритой самозабвенно извивались, словно повторяя сцену из «Часа Быка», мгновенно ставшую знаменитой — фильм еще не сняли, а кадры с Фай Родис и Эвизой Танет уже набрали миллиард просмотров в Интерсети.

По сценарию, они танцевали перед Советом Четырех, сложив самую убойную пластику из эротического тверка или «ракс шарки», из ритуальных плясок — короче, суммировали все те простейшие или хитросплетенные движения, на которые способно гибкое женское тело, лишь бы заворожить противоположный пол.

На меня самого накатила пьянящая, растормаживающая волна томительного оцепенения, но поддаваться резким изгибам бедер или плавным пассам гладких ручек мешала Тата Ивернева.

Наташу я сравнивал со Златовлаской, а вот Тата — копия той самой принцессы, что наставляла семерых гномов у братьев Гримм — яркая брюнетка, светлокожая и голубоглазая. Недаром же оперативный псевдоним капитана Иверневой — «Белоснежка». Подчиненные товарища Семичастного глазасты!

Было невероятно интересно сравнивать сестер, разделенных гранью миров. Тата отплясывала не хуже Талии, с тем же диковатым блеском в глазах. Во мне жило отчетливое чувство, что Наташка ощутила родство буквально с первого касания, на уровне ауры. И это несмотря на то, что и внешне, и ментально Ната отличалась от Таты гораздо сильнее и глубже, чем, скажем, Инна от Ларисы: Златовласка очень вдумчивая, рассудительная и уравновешенная, а Белоснежка — воплощенная воительница-амазонка, вроде Руты Шимшони, Марины Исаевой или той же Елены фон Ливен. Хотя княгиня больше валькирия…

А вот и она сама — ласково тиская не седого даже, а белоголового Иванова, ее сиятельство покачивалась в темпе медленного танца, игнорируя напористые ритмы.

Рядом с пожилой четой, перед невысокой сценой, скорее даже подиумом, вальсировали Гирины. Я со смешной гордостью любовался кружащейся Настей, следил за тем, как сестричка ладно переставляет стройные ножки, а Иван уверенно и любовно ведет красавицу-жену.

«Адмирал! — подумалось уважительно. — Гроза морей!»

Сколько я не осматривался, ни одного постороннего не углядел. Все свои, родные, близкие. Даже в роли ди-джея выступал, по старой школьной привычке, Андрей Жуков.

В канун Нового года президент подписал указ о его назначении министром промышленности и внешней торговли. Но для нас «товарищ Жюков» всё тот же Дюха, добряк и шалопай.

Мне удавалось бродить по всему залу, нигде не задерживаясь, не вступая в разговор. Встретилась Юлька — сграбастал ее, покружил, заработал горячий поцелуй — и отпустил. Пересекся с Инной — прижалась, поцеловала, ускакала…

По знаку ее сиятельства Дюха завел музыку поспокойней, пуская легчайшим фоном, а я похолодел. Близился момент истины…

Елена фон Ливен энергично поднялась на сцену-подиум, и чуть склонилась к микрофону, тая тень улыбки в уголке губ.

— Дорогие товарищи! Знаю, что многие из вас удивлялись, отчего да почему я зазвала встречать Новый год именно сюда. А затем, чтобы соблюсти секретность! Посмотрите внимательно вокруг, и вы поймете — чужих здесь нет, только свои! Вы все, да и я в том числе, или друзья, или товарищи, или родные Михаила Петровича Гарина!

По нарядной толпе ветерком пронесся смешливый ропот. Княгиня коварно улыбнулась, и с чувством сказала:

— Среди вас хватает тех, кого Михаил спас от смерти или уберег от пожизненных мук… Наталья Фраинд!

А я только сейчас заметил худенькую женщину, сохранившую изящную фигуру. Обернувшись ко мне, она ласково улыбнулась, и сказала громким, вздрагивавшим от волнения голосом:

— Когда я была студенткой, то… Я ослепла! Полгода прожила во тьме! Как вспомню… этот мучительный ужас… этот нескончаемый кошмар… А Мишечка меня вылечил — я прозрела! Это было такое счастье, такое… — Наташа замотала головой.

В зале сгустилась тишина, поэтому все расслышали негромкий голос Сосницкой:

— А меня парализовало… Ниже пояса ничего не двигалось. В шестнадцать лет! Знаете, какая мысль тогда была самой кошмарной? Боже мой, думаю, я же еще лет шестьдесят проживу!

— А меня Миша спас, когда я истекала кровью… — проговорила Исаева с задумчивой, немного даже мечтательной улыбкой.

— И меня спас! — тряхнула волосами княгиня.

— И меня, — выдохнул Видов.

— А я смогла стать матерью! — воскликнула Инна. — И родить ребеночка! Вот этого! — она обняла смутившегося Васёнка, огромного детину, и по залу прокатился жизнерадостный смех.

— Их гораздо больше, — возвысила голос фон Ливен, — людей, которых Миша исцелил или спас. Спас от гибели в войнах, от голода и нищеты. Имя им — миллиард! — она усмехнулась. — Что вы так на меня смотрите? Не верите? Ладно… Раскрываю тайну личности Михаила Петровича Гарина! Официально товарищ Гарин родился в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, и это правда. Но не вся. Осенью две тысячи восемнадцатого сознание Михаила Петровича переместили в прошлое, в лето одна тысяча девятьсот семьдесят четвертое… В юного Мишу Гарина. — заулыбалась Елена. Видимо, ей нравилось выбалтывать секрет с грифом «Особая папка. Закрытый пакет». — Пожилой мужчина, прописавшийся в теле отрока, мог бы всю жизнь наслаждаться возвращенной молодостью, однако он не только исправил собственные житейские огрехи, но и помог партии и правительству проделать «работу над ошибками»… Мы избежали войны в Афганистане в семьдесят девятом. Внешние темные силы и внутренние предатели не устроили буржуазную контрреволюцию в восемьдесят пятом, а в девяносто первом им не удалось развалить СССР… Михаил Петрович! Скажите!

Мое лицо даже не дрогнуло. Страхи и тревоги покинули меня совершенно — я спокойно приблизился к ее сиятельству… взял увесистый микрофон… провел взглядом по лицам вокруг…

На душу давила печаль. Вся горестная, скорбная память распускалась в сознании черными траурными маками.

— Я вам очень завидую, люди… — медленно выговорил я. — Вашу родину не предавали и не продавали оптом и в розницу… Хотя всё это — так, слова! Их можно услышать, понять, но как прочувствовать то, что за ними стоит? Многолетнее унижение, инфернальную безнадегу, злобное торжество победившего мещанства? В девяностых я работал инженером, пахал без выходных на хозяина-частника, и полгода не получал зарплату. Ездил в Китай за дешевым ширпотребом, чтобы продать на базаре тряпки от кутюр и хоть как-то обеспечить семью. А в стране развал, распад, разруха… Буржуи наживали миллиарды, торгуя народным добром, чиновники хапали миллионные взятки, братались с бандитами… Милицию переименовали в полицию… Детские садики позакрывали, церквей понастроили и расплодили попов… Вы извините, что я сумбурно, просто перечисляю, что приходит на ум. Да я вообще не хочу говорить об этом — тяжко же, гадостно! Как вспомню… Понимаю, что вам, нормальным советским людям, трудно поверить в памятный мне беспредел, но ведь было, было! Все «братские республики» дорвались до независимости, Прибалтика вступила в НАТО, а на Украине к власти пришли самые настоящие нацисты, бандеровцы! Донбасс восстал, и тогда «нацики» стали обстреливать Донецк из пушек, из «Градов»… По жилым многоэтажкам, по школам, по людным улицам — «Огонь!» И в Молдавии резня, и в Грузии… В Азербайджане, в Средней Азии… А на Северном Кавказе калечили и убивали в двух Чеченских войнах подряд! — Я выдохнул. — Поэтому не слушайте Елену Владимировну — ничего геройского я не совершал! Просто мне до ужаса, до боли не хотелось повторять пройденное. И в том, что реальность изменилась к лучшему, моей личной заслуги мало — вы все строили лучший мир, даже не догадываясь об этом… О, кстати! — оживился я, и вытянул руку в плакатном ленинском жесте. — Иван Гирин! Прошел все ступени от матроса до адмирала, и расколошматил флот НАТО! Врезал «англичанке», чтобы не гадила больше! Не хмурься, Вань, пожалуйста! Что мне тут, одному краснеть? Да ведь я и не зря о тебе заговорил… Ты командовал эскадрой могучего флота! А теперь представь себе то, что помню я… АТАВКР «Ульяновск» украинцы порезали на металл, прямо на стапеле! Авианосцы «Киев», «Минск» и «Новороссийск» продали на металлолом по требованию американцев… Тяжелых крейсеров типа «Орлан» сохранилось всего два! А «Курск» затонул в двухтысячном, при странных и откровенно мутных обстоятельствах — то ли его таранила подлодка «Мемфис», то ли торпедировала другая субмарина того же типа — «Толедо». Нормально?

Иван поугрюмел, а Настя жалостливо воскликнула:

— Мишечка, бедненький! Как ты только жил в этих… в этих мерзостях⁈

— Да вот, выжил как-то, — криво улыбнулся я, и вернул микрофон княгине. Вспоминать было тошно.

Сестричка о чем-то шепталась с товарищем адмиралом, тот кивал ей и улыбался, и вот Настя сорвалась с места. Подбежала ко мне, обняла. Носом зашмыгала, прошептала горячо:

— Я всегда знала, что ты у меня самый-самый необыкновенный!

Тут и Ядзя подошла, и Наташка Киврина, и Лиза, и Марина, и Альбина с Тимошей, а Юлька грела мою спину, попискивая:

— Папусечка, папусечка…

«Три грации» реяли подальности, улыбаясь с милым снисхождением — ладно, мол, не ревнуем, пусть никто не уйдет обиженный!

Хорошо…

Жестом призывая ко вниманию, ее сиятельство молвила громко и проникновенно:

— Ну, тогда… позвольте учредительное собрание Приората Ностромо считать открытым! Сейчас, сейчас объясню и растолкую… Так вышло, что наш Миша всю свою… э-э… вторую жизнь вращался в кругу друзей и товарищей, коллег, соратников и даже однополчан. И поначалу… Вот, Светлана свидетель! И поначалу я называла эту общность кланом. Но только так неправильно, поскольку родня и одноклассники составляли лишь ядро ближнего круга…

— Извини, перебью! — неожиданно громким и крепким голосом сказал Иванов. — Мишиными соратниками и помощниками становились, иногда не желая того, люди, чьи портреты нынче на страницах школьных учебников истории. Андропов… Суслов… Брежнев… Устинов… Косыгин… Талызин… Громыко… Романов… Машеров… Колмогоров… Канторович…

— Иванов! — хихикнула по-девчоночьи княгиня.

— Ну, в какой-то мере и я, — добродушно проворчал Борис Семенович. — И Леночка нашла самый подходящий формат для всего… да, не клана, а дружеского союза. Приорат! Звучит немного выспренне, зато полностью раскрывает суть нашего тайного общества… Да, товарищи, именно так! И, вы уж извините старого чекиста, но всем вам придется дать подписку о неразглашении. Ибо то, что вы узнали сегодня, и то, о чем еще узнаете, является секретом особой государственной важности…

— Да согласные мы! — воскликнул Изя, отмахиваясь от шипящей Али. — Это же здорово — не просто жить-поживать, да добра наживать, а менять эту жизнь во всемирном масштабе, устраивать ее к лучшему! И, самое главное — знать, какой она могла бы быть, но, слава богу — нет, слава всем нам! — не стала. Жить не просто с пользой, а с целью и смыслом! Ну, здорово же! Только… А почему — Ностромо?

Веселое шумство, вызванное Изиным темпераментом, подутихло, а глаза и глазки устремились на Иванова.

— О, это как раз просто! — заулыбался тот. — Ведь КГБ в свое время устроило настоящую охоту на Мишу, как на сверхинформированный источник, и первое ДОР — дело оперативной разработки — носило кодовое название «Хилер». А последнее, не закрытое до сих пор, шло под кодом «Ностромо»… — Борис Семенович мигом утратил вальяжность и смешно засуетился: — Всё, всё, Леночка, молчу-молчу!

— Молчи-молчи! — фыркнула Елена Владимировна, и ее высокий звонкий голос разнесся по актовому залу. — А сказать осталось немногое! Товарищи! Та работа, которую начал Михаил, закончится только после две тысячи восемнадцатого года. В детали вдаваться не будем, время у нас еще есть… Да и для вас, для всех, почти ничего не изменится, кроме одного — вы будете точно знать, что, скажем, экономическая ситуация в стране или международное положение меняются в строгом соответствии с планом, а не под влиянием сиюминутных смыслов. Вы будете знать, что все ваши усилия, какими бы малыми и скромными они не казались, приближают будущее — желанное и светлое, несущее счастье для всех! А сейчас…

Ее сиятельство потянуло паузу, но Иванов живо прервал ее:

— Минуточку! Для зачина, как выражался Юрий Владимирович, тебя саму полагается назначить Магистром… пардон, Магистрессой Приората! Что я со всем удовольствием и делаю, на правах советника Президента и председателя Совета национальной безопасности, — дурашливо поклонившись, он забубнил: — Всё-всё, Ваше Преимущество! Молчу-молчу!

— Молчи-молчи! — молвила княгиня с деланной надменностью. Дотянула паузу, и торжественно провозгласила: — Всех мужчин, присутствующих в этом зале, я посвящаю в Рыцари, а женщин — в Дамы Приората Ностромо!

— Ур-ра-а! — завопили «три грации», явно по сценарию, и их радостный клич умножился десятками голосов, грубых или мелодичных.

— К столу, Рыцари! К столу, Дамы! С Новым годом!

Огромный телевизор на стене расцвел красками, живописуя ночной Кремль. Колокола перебрали гулкую медь, и густеющим набатом поплыл первый удар курантов.

— Наливаем! Наливаем! — засуетилась Ленка Браилова.

— Успеваем, успеваем! — смеялась Лиза Векшина.

Я ловко сдернул фольгу, раскрутил проволочную уздечку, удержал пальцами пробку… Шампанское испустило дух, и пролилось пенной струей.

Первой подставила свой бокал Тата Ивернева. В коротком белом платье, в расстегнутом кардигане, темно-синем, как камбоджийский сапфир, она была восхитительна. Я подмигнул красотке, и Тата ответила ясной улыбкой. А вот, что таилось в ее безоблачных глазах…

— Десять! Одиннадцать! Двенадцать! Ура-а!

— С Новым годом! С новым счастьем!

Наши с Иверневой бокалы сошлись, выпевая тонкий звон, и я сказал, будто заклиная судьбу:

— Всё будет хорошо и даже лучше!

Четверг, 1 января 2004 года. Ночь

Ново-Щелково, проспект Козырева

Лена Браилова реально подняла себе настроение — Новый год как будто уравнял былое с грядущим, оставив обиды в прошедшем времени. Даже память о самой большой своей ошибке, о «мерзавчике» Михе из «Беты», загладилась, затянулась, как старая рана.

В конце-то концов, то была не исключительно ее житейская помарка. Она влюбилась в тутошнего, «настоящего» Миху. Женатого. Вот и перенесла свою любовь на его точную копию…

И лишь годы спустя поняла, что неприятные мелочи из семейной жизни, беспокоившие ее, как нутряные занозы, были вроде вышних подсказок — ты спишь с врагом, бездушным и бездарным эгоистом.

О, сколько раз она уворачивалась от ужасной правды, закрывала глаза и затыкала уши, пока лавина доказательств не похоронила и любовь, и веру, и надежду!

Одно лишь грело одинокую, подмерзшую душу — злая, отчаянная обида на «мерзавчика» не коснулась детей. Денис сразу «занял вакансию» мужчины в доме, а Юля… Девушка никогда не вспоминала об отце, а вот к мачехе привязалась по-настоящему, и даже называла Лену мамой.

Когда это мягкое нежное слово сорвалось с детских губок впервые, Браилова расплакалась. Следом заревела Юля. Тискается к Лене, слезы капают… И обеим тепло.

Женщина посмотрела на себя в зеркало, и вздохнула. Да, она вычла «бывшего» из своей жизни, но внутри не разверзлась пустота… И разве она сохранила бы свою красоту и свежесть, если бы не спала с паранормом?

Поправив прическу, Лена вернулась в актовый зал, из условной тишины в веселое шумство. Опытный женский взгляд сразу выделил Тату Иверневу — хорошенькая капитан госбезопасности мигом завладевала мужским вниманием. Гена Векшин аж шею вывернул, глядя на «Белоснежку», но издали, боясь недобрых огоньков в глазах Лизы. Альбина тоже фырчала на своего Изю, как разозленная кошка — ты, вообще-то, женат, и нечего пялиться на посторонних красоток! А Динавицер, расплываясь в щедрой улыбке, отвечал, что все они теперь одна большая семья во главе с «крестной матерью»…

Подумав, Лена взяла со стола стакан холодного морса, и с удовольствием выкушала его. Некая залетная мысль назойливо теребила сознание…

Браилова рассеянно посмотрела в окно, ощупью проходя по цепочке давешних дум, и, как ей показалось, совершенно случайно связала несколько фактов.

Это было невероятно — мелкие с виду, лежащие на поверхности факты сложились в поразительное явление. В открытие.

Оставив стакан на подоконнике, Лена тщательно проверила и перепроверила несложное сочетание обычностей, затертых в буднях. Ошибки не было.

«Неужели… Я одна, что ли, такая умная?»

Быстрым шагом женщина обошла зал, потом коридор. Миша обнаружился в приемной, занятый важным делом — директор ОНЦ заваривал чай. Из кабинета волнами доносился галдеж — судя по всему, там бурно обсуждали асимметрические преобразования Киврина.

— Мы уже здоровались, или нет? — поинтересовалась Браилова, слегка нервничая. — На всякий случай — привет!

— Привет, Ленусик! — тепло заулыбался Гарин. — Проходи, я сейчас этих алкашей чаем отпаивать буду. С тортом!

— Знаешь… — вытолкнула женщина, как будто не слыша. — Я тут… Вот, посвятили меня в Дамы Приората — и хожу в каком-то смятении… Я уже давно догадывалась насчет твоего… м-м… происхождения. Ты спалился, еще когда мы ставили опыты на самой первой хронокамере. Помнишь? Но у нас не было доверительных отношений, и мне в свое время не хватило духу загнать тебя в угол…

— Ну, тебе это почти удалось, — мягко улыбнулся Миха. — Пошли, почаевничаем!

— Да я…

— Это приказ! — Гарин поднял палец, изображая начальственную строгость.

Народу в кабинет набилось, будто в вагон метро будним утром, и директор отворил окно, впуская свежий воздух. Между дверью и столами топтались Корнеев с Ядзей, вальяжный Киврин и несерьезный Рома Почкин, представительный Бельский из межпространственников и профессор Шатров, с осени возглавивший Отдел хронодинамики ЦИЯИ в Пенемюнде.

Корнеев возмущенно выговаривал Киврину:

— Ну, и что теперь? Складываем руки на брюшке, и садимся в позу Ждуна? Ты же помнишь наши опыты с юбилейным рублем! Дистанция заброса в прошлое — пять лет! Пять лет!

— А вот ты, Витёк, запамятовал, как мы потом пересматривали тот наш эксперимент, да всё по новой пересчитывали! — жестко парировал Володя. — И что ты уперся в эту энергосферу? Ну, да, у нас тогда получился кольцевой ретросдвиг с пятилетним радиусом! А чтобы запустить Т-кольцо, мы вывели на полную мощность новенькую хронокамеру, как ты сам выразился, четвертого поколения. И это она нам выдала энергосферу! Ну, такая конфигурация поля, сфероидальная! Вот и всё! И никуда нам от хронокамеры не деться — шаг влево, шаг вправо…

— Получается… — затянула Ядвига. — Получается, тот рубль — это как бы побочный эффект?

— Точно! — щелкнул пальцами Киврин. — Это, как паразитные лепестки локатора — часть энергии уходит в никуда… И у переноса объекта во времени уже случайный характер, нестабильный и неуправляемый. Да и толку с того рубля? Подумаешь, несколько грамм никелевого сплава! А пробуем переместить массу килограмм в сто — фиг! Надо или пару электростанций ставить, или… Не знаю…

Оглядев всех, кто обступил длинный стол для совещаний, директор занял свое место. Crossing the T.

— Ребята и девчата, — Мишин голос звучал очень прочувствованно, — дело вовсе не в массе. Я прекрасно помню тот юбилейный рубль, и как мы радовались переносу, не понимая сути. Та монета была перемещена в замурованную камеру. А вот, если попытаться забросить на те же пять лет человека… Энергетика? Ладно! Допустим, у нас тут, под боком, две электростанции, и мегаватт хватает. А переноса всё равно не выйдет! Сработает «защита от дурака», установленная самой природой — постулат причинности! Его еще называют «постулатом Новикова».

— Э-э… — затянул Корнеев. — Подожди… Ты имеешь в виду… а, ну да… Если мы отправим человека в прошлое, на дистанцию в тридцать лет, то ему просто негде будет финишировать — хронокамер тогда не было. Так?

— Всё еще хуже, — вздохнул Гарин. — Путешественник во времени, оказавшись в прошлом, нарушит естественный ход причин и следствий. Вот именно поэтому он и не сможет там оказаться — во избежание!

— Товарищи… — негромко заговорила Браилова, и все смолкли. Лена еще ни разу не брала слово на совещаниях — отсиживалась, внимательно слушая, но не вступая в полемику. — Или мне кажется, или вы все упускаете из виду маленький факт. Задайте себе один правильный вопрос: почему Мишино сознание перебросили именно в прошлое «Альфы»? Почему не в семьдесят четвертый год его родного пространства — «Гаммы»? Что этому мешало? Первое, что приходит в голову, это тот самый постулат Новикова, который утверждает, что перемещения во времени не должны вызывать причинно-следственных парадоксов. И тут… — она поморщилась. — Очень не хочу вспоминать о моем «бывшем» из «Беты», тема очень неприятная… Но разве вы не видите удивительного, даже невозможного в том, как он появился у нас?

— Ну… — Корнеев пожал плечами. — Переместился в прошлое на пять минут… М-да…

— Из «Беты» в «Альфу»! — повысила голос Лена. — Понимаете? Миша… Михаил Петрович считал его своим двойником из будущего, пусть и отделенного от настоящего минутами. Потом уже открылось, что «двойник» — из Сопределья. Но главное, главное-то совершилось! Михаил нарушил причинно-следственные связи, и никакой «постулат Новикова» ему не помешал! Реальный Гарин не мог переместиться из будущего «Альфы» в ее же прошлое, но Браилов из «Беты» смог! Понимаете? Перемещение в данном случае происходило не изнутри темпоральной системы, а извне, из сопредельного пространства!

Немая сцена.

— Да-а… — вымолвил Киврин. — Ну и дураки же мы все… Овны и козероги…

— Подождите, подождите! — Браилова вскинула руку и затрясла ею, как отличница на уроке, изнемогающая от желания выйти к доске. — Тогда… Тогда получается, что Мишу можно было переместить в прошлое «Гаммы»! — заторопилась она. — Используя… Ну, по аналогии с гравитационным манёвром — темпоральный транспозитационный манёвр! Это, когда объект из настоящего «Гаммы» перебрасывают в прошлое сопредельной «Альфы» или «Беты», а затем транспозитируют в исходное пространство!

— Лена, — торжествующе улыбнулся Гарин, — выпишу тебе премию! За то, что ткнула ученых мужей в незаметного слона! И… официально назначаю Елену Павловну заведующей лаборатории… сингонально-пространственной интерполяции!

— А я только темпоральную… — залепетала женщина. — Я только до нее… додумалась как-то…

— Ничего! — ухмыльнулся Миша. — Твоя должность — на вырост!