Буря кристаллов

Глава 14 Дыхание холода

По телу изоморфа долго и бестолково ползали паучьи лапки манипуляторов. Генераторное кольцо над операционным столом проблёскивало фиолетовыми искорками, а плоский экран выдавал невнятицу жизненных показателей. Тим практически успокоился. Эмергентный пакет скафандра впрыснул лошадиную дозу транквилизаторов и блокировал панический приступ. Тим вызвал операционный модуль крейсера уже понимая, что делает.

На состояние плененного изоморфа спасательные системы корабля сами не среагировали. Грубейший просчет Тима как капитана. Искусственный разум крейсера не владел информацией о изоморфах. Поэтому физическое состояние инопланетника никак не отслеживалось. Он вообще не рассматривался как член экипажа и объект охраны. Хозяин Чаги был для искина корабля чем-то вроде занесенной на борт флоры или живой мебели. Но это еще полбеды. Даже изменение статус Ирта для внутренних систем защиты не помогло провести простейшую диагностику его состояния.

На экране операционного модуля бесстрастно выплывали цифры: давление, температура, химический состав внутренних жидкостей. Но вся эта канитель выглядела по-разному для разных частей тела изоморфа, что совершенно сбивало с толку. Сам факт перепада температур, наверняка, говорил о том, что этот бешеный куст жив. Но почему тогда не двигается?

Тим не помнил Ирта неподвижным. Если тот не охотился, то шарил ростками под кожей. Даже разорванный тараканами на куски, он не долго оставался бесформенной массой, срастался, изменялся. А еще Чага не видел Хозяина спящим. А теперь прошел час и никаких изменений. И Тим просто ждал, не в силах оторвать глаза от мраморной неподвижности лица с черным лентами волос, от светло-серой грудной клетки с офицерскими знаками различия. Слепленный Иртом скафандр наощупь никак не отделялся от туловища, но был местами гладким, местами шероховатым, как настоящий.

Час сменился вторым, а затем и третьим. В запасе до первых результатов разведывательной высадки оставались почти сутки. Цифры жизненных показателей изоморфа то немного менялись, то возвращались к прежним рубежам. Датчики операционного стола слегка попискивали. Этот отравительный звук делал одиночество особенно острым. Мысли рвались в слова:

— Если ты сейчас умрешь, моя жизнь станет проще. Не лучше, но точно проще. Думаешь, я сразу полечу на Землю? Вряд ли. Нужно проститься с Реем. Там, на Орфорте. Вся его кровь ушла в проклятую землю. Он не хотел лететь и спускаться на вашу планету, но остался там навсегда. Самое ужасное, что не могу обвинить в этом тебя. Очень хочу, но не получается. Сам виноват. И с твоей смертью не станет легче, только проще.

Тим опустил руку на застывшую грудь Ирта. Под упругой поверхностью прощупывался рельеф неподвижных узлов. Ростки изоморфа. Они могли прятаться в глубине туловища, но сейчас лежали у поверхности. Чудовище в образе человека полностью в его власти. Вот только как распорядиться властью? Тим не имел ни малейшего представления. Водил рукой потому, чьей смерти хотел и без которого боялся остаться.

— Тебе не понять, что значит чувство вины. Оно мешает общаться с людьми. С друзьями. Даже с Сэмом. Между тобой и миром будто преграда. Как из воды. Если сделать небольшое усилие, можно преодолеть, но зачем? А вот между нами этой преграды нет. Ты тоже зло. Как нелепо устроен мир: убийца моего друга — единственное существо, ничем от меня не отгороженное. В каком-то смысле самое близкое. И лучше бы ты умер. Ради моей призрачной свободы. Очередной иллюзии. Ты прав, охотник, люди живут иллюзиями.

По телу прошла знакомая волна шелковистой дрожи. Предвестие наркотической ломки. Так скоро? В течение полета Тим был связан с изоморфом. Самое долгое слияние. Возможно, отравление настолько сильное, что он сдохнет самостоятельно, так и не успев добраться до дома. Если вообще есть шанс оказаться дома. Скафандр лепился к коже, что-то вгонял в кровь. Дрожь прекратилась, но осталась слабость. Пришлось опуститься в ложемент напротив операционного стола и закрыть глаза. Перед внутренним взором потекли воспоминания.

— Когда я улетал с Марса на учебу, то многое навоображал себе. Картины блестящего будущего. Знал, что умею добиваться того, чего хочу. Если бы кто-нибудь сказал, что закончу наркоманом, один, в летающем корыте, которое слепили из ремонтных комплектов, я бы… Не знаю, наверное, избил бы такого предсказателя в кровь. Самое смешное, что наркоманов не существует в солнечной системе вот уже несколько столетий. Кроме меня. Моя жизнь стала блестящей и неповторимой, в каком-то смысле.

Тим рассмеялся. Что из его бессвязной речи может понять вечно голодная инопланетная тварь? Хотя почему голодная? На протяжении полета Ирт поглощал те же питательные комплекты бортового синтезатора, что и он сам.

— Ты спрашивал о Марсе, моей родной планете? Иногда задумываюсь, может, это судьба: сбежать с Марса, чтобы оказаться на Орфорте. Они в чем-то похожи, красная планета и твой дом. Нет морей и океанов, но есть реки, очень быстрые и очень глубокие. Когда-то, до терраформирования, это были разрезавшие поверхность планеты каньоны. Теперь внутри них течет семь Великих рек, закованных в почти неприступные каменистые отвесы. В некоторых местах течение разгоняется до такой скорости, что водяная пыль обхватывает русло серебристым рукавом. Гонки на байдарках в этих местах идут практически вслепую, и нормально дышать невозможно. Кислорода вообще на Марсе меньше, чем на Земле. Когда я переехал на голубую планету, то долгое время казалось, что энергия прямо хлещет и сил хватает на все. Марсиан на Земле считают выносливыми, но все из-за кислородной эйфории. Организм, привыкший обходится малым, накачивается дозами, от которых клетки просто шалеют. Здесь, на Орфорте, не так. И зима не такая. Пояс холода, как вы называете. Наш холод прокатывается по планете, словно волна от взрыва. Оставляет за собой ледяные купола и вымерзшие пустые города.

Тим отчетливо вспомнил момент перед побегом «Сияющего» из экспедиционного корпуса. Он тогда просматривал данные по Орфорту. Собранной информации о разумной расе было ничтожно мало. В модель контакта могли вкрасться расчетные ошибки. Правильный выбор лететь к более изученной расе. Но данные о малоизвестном периоде холода вдохновляли прыгнуть на Орфорт. Вспомнилась марсианская зима, когда ему было четырнадцать, и самостоятельный, наперекор запретам родителей, поход в жизнь подо льдом. Эмоциональный выбор — всегда ошибка. Идиоты всю жизнь наступают на те же грабли. И контр-адмирал «Сияющего» заставил команду крейсера повторить безмозглую выходку своей юности. Тим глухо застонал, сел, подтянул к груди колени и обвил их руками. Прошлое вставало в голове картинка за картинкой.

— Люди так и не выяснили, что делают изоморфы в Поясе Холода. И я не спросил тебя. До сих пор боюсь спрашивать, о чем бы то ни было. Возможно, вы, как и марсиане, перебираетесь в более теплое местечко. Смешно, если так. Знаешь, на Земле переезжают с места на место, чтобы путешествовать или сменить обстановку. На Марсе переезды оставляют привкус побега. Когда приходит холод, нужно загрузить платформу барахлом и свалить подальше. Трусливые человечки, сказал бы ты. Мой отец родом с Земли и никогда не суетился перед наступлением зимы. Относился к сборам терпеливо и иронически. А вот мама, коренная марсианка, развивала бурную активность, но не могла внятно объяснить желание уехать как можно дальше. Всеобщая сезонная истерика. Уже позже, после ее исчезновения, когда мы с отцом остались вдвоем, я думал и читал об этом. Все становится понятно, если знать историю освоения Марса. Все родилось из страхов и желаний. И в моей истории тоже.

Тим потер глаза. Когда он рассказывал о себе Сэму, пусть, и не до конца, и через проклятую «водяную» преграду, внутри становилось легко и тепло. А Ирту? Будто вытягивал из брюха пропитанные ядом внутренности. Стыдно, унизительно и неостановимо. Словно он и в самом деле собственность, у которой не может быть тайн. По венам неумолимо текла зависимость.

— Это началось в праздник «Сияющей реки». Потрясающий по красоте день. Бурные потоки реки окрашиваются в цвета радуги, и вся округа съезжается к воде. Насладиться живой красотой перед тем, как оставить город пустым во власть льда и урагана. Позже, на Земле, я понял, насколько странный, почти волшебный природный цикл на терраформированном Марсе. Не зря его называли случайным и неповторимым чудом. Зима там подходит шаг за шагом, выращивая цветы. С первым приближением холода листья желтеют, синеют, краснеют, но висят на ветвях даже с приходом вьюги и когда земля покрывается стеклом льда. Около Дрентона есть деревья, ради которых туристы готовы три дня лететь с Земли. Их палые листья — лакомство, каких поискать. Но у нас такие не выращивали. Везде вдоль рек после мороза ненадолго возвращается тепло с воды, пробирается по мерзлой земле под ледяной наст. Он вспучивается хрустальными куполами, и через пару дней черная почва под ним раскрашивается головками цветов. Последним цветением осени. На второй день лед рассыпается в серебристую пыль, которая искрит на открывшихся ярких бутонах. Бескрайние поля цветов в ожидании удара зимы. В последней попытке подарить семенам жизнь. Свободнокорневые и стебленогие, способные к ледяному фитобиоцитозу, — так учили нас в школе. Опять забавное сходство — растения на Марсе могут перемещаться, как и твари на ваших Просторах. Но не сжирая все живое. В конце осени они двигаются к реке. Ведь дожди — редкость над красной планетой. Поля цветов ползут медленно и неумолимо, а когда влажность воздуха увеличивается, выстреливают в сторону реки свои споры. В плотных оболочках они парят и светятся день и длинную ночь. А потом налетает ураган, и он уносит к речным потокам семена, сорванные лепестки и часть цветов. Что не в силах поднять и донести ветер, то добирается само. Подстегиваемые предчувствием влаги и подгоняемые вихрем, цветы прыгают в реку, чтобы превратить ее в пляску цвета и блеска. А когда ураган стихает, приходит день праздника «Сияющей реки».

Тим выдохнул и всмотрелся в бесчувственного изоморфа. Показалось, что тот стал больше походить на спящего человека, а не на опрокинутую статую. Но жизненные показатели не менялись, плавали в тех же пределах. Ирт может прыгнуть в любой момент, придавить к ложементу. Что ж, пусть попробует.

— Мы с родителями и друзьями устроили пикничок прямо у воды под скальным навесом берега нашей Эльзигал. Кстати, самая глубокая река на Марсе. У нас на платформе собралось еще человек десять. Мамины и папины друзья, девчонка с этажа над нами, чьи родители работали на орбитальной вахте, и два моим приятеля. Мама тогда смеялась, пила вино. Ее глаза стали совсем лазоревыми. Легкий комбинезон облеплял длинное гибкое тело. Она всегда казалась мне удивительно красивой, а в этот день — особенно. И я решился спросить то, что все время откладывал. Попросил разрешения остаться в городе на зиму, сходить в поход под ледяные купола леса. Она сразу помрачнела, взгляд стал темным, напряженным. Почему-то посмотрела на отца. Словно о недопустимом просил он, а не я. Может потому, что он не разделял суеверных марсианских страхов перед зимой. Живописные рассказы отца были не последней причиной моей почти преступной просьбы. Над нашим импровизированным столом повисло напряжение. Продолжали щебетать только две подруги матери. Лежали, свесившись с края платформы, и наслаждались цветным калейдоскопом течения. Когда она сказала «нет», в короткое слово вместилось: никогда, ни при каких условиях, и только посмей еще раз заикнуться. Но я тут же заикнулся, потому что отчаянно хотел этого приключения и уже решил, что обязательно сделаю так, как мне хочется. Моя просьба стала концом нашего участия в празднике. Отец оставил платформу компании, дожидавшейся вечернего свечения реки, а сам отправился с нами домой навстречу затяжному семейному скандалу. Договориться с мамой не получилось, даже отцу пришлось сдаться. Ее упрямство отдавало безумием. А я злился и еще больше укреплялся в решимости, сделать все, как хочу. Пусть один, пусть без помощи родителей.

Сейчас Тим отчетливо понимал, что марсианские суеверия появились не на пустом месте. В первую сотню лет после террафомирования экология планеты вела себя нестабильно. Прогностические модели развития жизнеформ на Марсе срабатывали процентов на тридцать. Земляне сами не понимали, что сотворили. Колонизаторы сталкивались с совершенно неожиданными угрозами. Но жить в вечном напряжении, в скафандре и при оружии тяжело. Стали строить обширные закрытые пространства. Там, где на Земле человек обходился обычной квартирой, на красной планете имел десятки разнообразных комнат, с семейными банями, бассейнами, гигантскими парками. Только так получалось жить и не чувствовать себя запечатанным, как на станции. Наслаждаться движением, природой, простором и не выходить к безумству флоры и фауны молодого атмосферного Марса. Появилась мода строить огромные дома в различных климатических зонах и перемещаться из одних апартаментов в другие, убегая от холода. Да и согревать города из сросшихся дворцов в минус семьдесят по Цельсию — недешево. Со временем экология Марса стала стабильной и прогнозируемой, но привычка переезжать из одного необъятного дома в другой и иметь их десяток на семью стала частью культуры.

— В общем я решил, что сбегу от родителей перед отъездом. А мама переживет. К тому же со мой собирался мой приятель Валя. Твердил, что родители его отпустили. Врал, как выяснилось. Мама чувствовала мой настрой и неотрывно следила. Почти не оставляла одного, находила любые предлоги. Смешные хитрости. Мы вместе проектировали минизоокапсулу — задание по биологии, обсуждали, чем займемся после переезда. Я участвовал на автомате. Разум словно сузился до иглы с единственной мыслью на острие — ускользнуть. Полное походное снаряжение было готово и спрятано в озерцо с лилиями на пятом уровне нашего жилого монолита. В день «Поющей реки» мы должны были уехать, и мама не хотела никаких праздников. Но я уперся, сказал, что раз она лишила меня зимы, то не должна лишать симбикравов. Их едет ловить весь класс. Она знала, что я обожаю этих тварей и класс есть класс. Поэтому нехотя отпустила. Я рванул на рыбную ловлю, а по дороге выудил снарягу. Можно было сбежать уже в тот момент, но хотелось повеселиться с приятелями. Тьма народу собралась носиться на баунсерах над руслом. На Марсе клаудджампинга нет, и до полета на Землю даже не видел кучевых облаков. Иногда проплывают крошечные облачные кораблики, да и то чудо — все задирают головы к небу. Но вдоль реки влажность такая, что легко оттолкнуться и прыгать. Обычно это скучное занятие, но на закате осени самое веселье. Рыба нажирается до отвала слетевшихся цветов, дуреет, начинает выпрыгивать из воды и петь. Поэтому день и называется — днем поющей реки. Затея в том, чтобы поймать рыбу руками. Особенно увлекательно ловить симбикравов. Они большие и многоцветные. Будто раскрасил какой-то мастер геометрической татуировки и для каждого ромбика или овала выбрал свой цвет. Симбикрав вылетает высоко, но, если попытаться схватить его руками в полете или просто напугать резким движением, он рассыплется на множество мелких рыбешек. Как цветным фонтаном брызгает в стороны. Каждая рыбешка определенной формы и цвета. По-настоящему круто оказаться прямо под симбикравом у самой воды. И не испугать ни единым движением. А когда он, напевшись, летит вниз, поймать точно в центр водяного сачка. Тогда эта зверушка достанется целиком и можно наблюдать за трансформациями, устраивать разные экспериментов. Впрочем, тебе ли не знать?

Тим замолчал, поразившись мгновенно всплывшей в мозгу ассоциацией. Про увлекательные трансформации и эксперименты с частями тела. Чем он сам отличался от изоморфа, когда погружал пойманную рыбину в короткий анабиоз, удалял один из фрагментов-рыбок, а потом наблюдал. Рыбки перемещались, сращивая потерю, меняя зеленую фигурку на синюю, но в какой-то момент на теле симбикрава оставалась невосполнимая вмятина. Тим в конце концов возвращал обратно то, что забрал. Симбикрав становился целым, значит, с ним все было в порядке. Вот и Тим целый после экспериментов Ирта, только не в порядке.

В тот день он от души покувыркался над руслом реки, разноцветной, расписанной росчерками пожухшей желтизны, темного багрянца, усеянной пятнами потускневшего аквамарина. Три пойманных симбикрава Тим отдал Анастазии, самой красивой девчонке в их классе, и решил, что пора уходить. Запихнул интерком как можно глубже в скальную расщелину, чтобы не отследили, подвесил на спину снаряжение. А потом, отталкиваясь от водяных брызг и раззявленных в песне рыбьих ртов, побежал вниз по течению, удаляясь от города. Впереди широким рукавом разворачивался лесной массив и над мощными скальными берегами высокомерно поднимались вершины дендритов.

— Знаешь, — Тим снова обратился к молчаливому собеседнику, — в тот день я был горд собой примерно также, как в первый раз на орбите Орфорта. Ступил на путь, который выбрал, не остановился из-за чьих-то требований, и повернуть назад уже не выйдет. Я никогда не отказывался от задуманного, если все для себя решил.

Тим снова положил руку на грудь Ирта. Бессмысленно искать стук человеческого сердца. Ладонь поползла выше, к мощной шее. Там кожа на ощупь совсем как у людей, только прохладная, с едва прощупываемыми неровными бугорками. Он наклонился к неподвижному лицу, борясь с мучительным, ломающим его желанием вжаться в распростёртое тело, чтобы получить боль и наркотик.

— Если бы я спасся в тот день на Орфорте, пусть только с частью команды. Даже если бы погиб Рей, но я бы спасся, а не превратился в Чагу. То пожалел бы о том, что вовремя не остановился? Что принес столько жертв, ради будущих открытий? Или сказал себе, что они оправданы? Я не знаю ответа. И это самое страшное.

Тим наклонился ниже, к открытому над спутанными волосами уху Ирта, сглотнул колючий комок.

— Боюсь, не пожалел бы. Не усомнился бы, что есть нечто превыше свободы, выбранного пути и поставленной цели.

Удар выбил почву из-под ног, и Тим неуклюже завалился на изоморфа. Вскинул голову и попытался оттолкнуться руками от плоскости стола. Но тело стянуло. Тяжелый жгут быстро продвигался вниз: от бедер к коленям. Изоморф скалился, как хищник перед атакой, в распахнувшихся глазах ползали кровавые личинки. Взбесившееся медоборудование свиристело на все лады.

— Никогда не лишай меня движения, человечек, — прошипел Ирт, и запенившаяся влага потекла с края мясистых губ. — Ты не бог, чтобы требовать от меня неподвижности. Ты моя земная зверушка!

Тим перестал дергаться, только смотрел в страшные глаза. Кожа заныла в предвкушении жалящих проколов. В ожидании новых ударов плети. Но ничего не происходило. Собственный мыслеприказ о защите оборвался, так и не сложившись. Похоже, после обморока градус ярости Ирта снизился. Нужно почаще его пеленать.

— А бог может потребовать?

— Боги Орфорта. И больше никто.

— Значит, у тебя тоже есть то, что выше твоей свободы, охотник.

Ветвь, растущая из предплечья Ирта, уходила Тима под грудь, плотными спиралями обвивала скафандр.

— Хочешь порвать меня за то, что навредил?

Ирт медленно покачал головой. Разбросанные по серебристому подголовнику черные локоны шевельнулись и поднялись к лицу Тима. Колкое, ощупывающего прикосновение заставило зажмуриться.

— Дело не в тебе и не в твоих силовых пленках. Я промахнулся, как самовлюбленный голубат. Чутье моих клеток отравлено земной слабостью. Орфорт вступил в Пояс Холода. Просторы ушли наизнанку, а изоморфы — к сердцу Стен. Я не почуял дыхание холода и чуть не потерял душу.

— Душу? И… что теперь? — переспросил Тим, растерявшись от полнейшей белиберды.

Как сезон холода может быть связан с потерей души? Если бессознательное состояние можно так назвать и если в изоморфах существует душа. Что сомнительно.

— Теперь точно тебя не убью, но буду держать очень близко. Так близко, чтобы вдыхать клетками даже дрожь твоей шкурки. Или ты останешься совсем один, мой дружок.

Ирт медленно растянул губы. Почти к самым скулам. Выглядело ужасно и нелепо одновременно. Как дурацкая попытка рассмешить, когда страх подмораживает сердце. Тим усмехнулся в ответ. Путы, сковывающие движения, мгновенно ослабли и, чтобы не потерять равновесие, пришлось ухватиться за край стола.

— Остаться одному — неплохой вариант, — неуверенно выдавил он.

— Поэтому провел столько часов, изливая на меня свой тоскливый вой?

— Ты все слышал?

— Жалкие глупости. И ничего про добычу зимней охоты. Лучше расскажи про свое охотничье чутье, капитан.

Рот сложился в издевательскую улыбку. Тим медленно сполз с Ирта и операционного стола. Поднялся на ноги.

— Я не свободен от тебя. Возможно, никогда не буду. Но надо признаться, ты избавил меня от иллюзий.