Бульвар Грига

Шарж

– Тебе там понравится, вот увидишь!

Анюткины глаза сверкали, как сапфиры. Она крепко держала меня за локоть, будто боялась, что я убегу, хотя я и не думала вырываться.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась ей. – Обожаю ярмарки. Только давай не будем там надолго задерживаться, ладно? А то знаешь…

– Знаю, – кивнула она. – Мы на площадь только на пять минуточек заскочим – одним глазком посмотрим, что там и как. Купим за бешеные деньги какую-нибудь безделушку, варенье продегустируем. Наши бабушки такое вкусное варенье продают – объедение! Особенно вишневое и облепиховое. Попробовать бесплатно дают, представляешь? Я только ради этого на ярмарки и хожу…

Она щебетала, как птичка, я же с каждой секундой все четче понимала – дойти до шумных торговых рядов мы не успеем. Я, по крайней мере, точно. Радостный голос подруги становился все более раздражающим, от ее разноцветного вязаного берета рябило в глазах, а в левом виске завели перестук веселые молоточки.

Эх, не надо было мне к ней приезжать. Сидела бы лучше дома и пила свои пилюли. А теперь испорчу выходные не только себе, но и Анютке.

– Аня, погоди.

Я остановилась и, мягко высвободившись из ее захвата, принялась рыться в сумке.

– Что, опять началось? – испуганно спросила подруга.

Я коротко кивнула. Отыскав во внутреннем кармашке блистер с таблетками, выдавила сразу два горьких кругляша и сунула их в рот. Запивать лекарство было не чем, однако большой беды в этом я не видела – рот уже наполнился вязкой противной слюной. Ею и запью.

Перед глазами появились и пропали серые расплывчатые пятна. А потом пришла боль – тупая, пульсирующая. Если препарат успеет подействовать в ближайшие десять минут, такой она и останется. Если не успеет, у меня будет ощущение, что в мою верхнюю челюсть воткнули гвоздь.

– Надо немного посидеть, – пробормотала я, плюхнувшись на первую попавшуюся скамейку.

– Может, вернемся домой? – предложила Аня, усаживаясь рядом. – Вика? Ну ее, ярмарку. Сходим когда-нибудь потом.

– Нет, – я качнула головой. – На воздухе мне легче. Приступ скоро пройдет.

– Какая жуткая штука эти твои мигрени, – покачала головой подруга. – Врагу не пожелаешь.

Это точно. Говорят, люди, страдающие этим недугом много лет, могут заранее предсказать наступление приступа. У меня же мигрени начались несколько месяцев назад, поэтому прогнозировать, когда боль придет в следующий раз, я пока не умею. Хотя предпосылки уже изучила.

Это все весна – постоянные перемены погоды, скачки атмосферного давления. В такое время болезни всегда обостряются. Вот и у меня тоже.

– Слушай, а ну как на ярмарке тебе станет хуже? – забеспокоилась Аня. – Там громкая музыка, фонарики всякие светят, люди, опять же, шумят…

Я снова качнула головой, и она замолчала. Мы просидели в тишине около пятнадцати минут, пока боль не пошла на спад.

– Все, – я медленно поднялась на ноги. – Можно идти.

– Ага, конечно, – подруга с сомнением осмотрела меня со всех сторон. – Ты сейчас бледная, как бумага. И глаза пустые.

Я махнула рукой и улыбнулась. Улыбка получилась кривой и вымученной. Аня вздохнула и, вновь взяв меня под руку, повела вперед.

Когда мы прошли с десяток метров, откуда-то издалека стали слышны звуки музыки – судя по всему, народные гуляния на площади были в самом разгаре.

В виске снова застучали молоточки – пока еще тихо и нерешительно.

– Анюта, – я замедлила шаг. – Давай немного пройдемся по улице? Мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя.

– Тогда идем в сквер. Он как раз по пути.

Мы прошли мимо высоких домов и свернули на широкую дорожку, покрытую россыпью мелких луж.

Сквер состоял из двух коротеньких аллей с какими-то невысокими, по-мартовски голыми кустами, облезлыми скамейками и изумрудно-зелеными топиариями из искусственного газона, изображающих лесных зверей. У одного из них (кажется, это была рысь) на раскладном стуле сидел темноволосый мужчина лет сорока пяти. У него была аккуратная бородка, большие серые глаза, старая куртка, явно недавно стиранная, однако хранившая на себе следы краски, и смешная синяя шапка. Рядом с ним располагался небольшой мольберт и коробка с разномастными карандашами. К мольберту был прикреплен лист бумаги с надписью, сделанной от руки: «Портрет 200 рублей, групповой портрет 300 рублей».

Аня, увидев мужчину, почему-то обрадовалась.

– Викуля, пойдем к нему, – восторженно зашептала она. – Это местный художник. Знаешь, какой талантливый? Безмерно! Пусть он нарисует твой портрет. А пока будет работать, ты как раз отдохнешь.

– Цены у него какие-то слишком лояльные, – заметила я. – Обычно уличные творцы просят за свое искусство больше.

– Наш художник рисует для души, – улыбнулась подруга. – Для заработка у него есть другая работа.

– Ты с ним знакома?

– Вроде того. Не лично, конечно, а так, заочно, как и остальные горожане. Я даже имени его не знаю.

– Имя можно спросить.

– Он его не скажет.

– Почему?

– Потому что он немой.

– О!..

– Ага. Говорят, раньше этот дяденька разговаривал, как и все мы, а потом с ним что-то случилось. То ли инфекцию какую-то подхватил, то ли гадости какой-то напился, а только разговаривать он теперь не может. Слышит хорошо, но молчит, как рыба.

– Кем же он работает?

– Понятное дело – художником. Рисует декорации для городского театра. А по выходным и праздникам приходит в этот скверик. Народу здесь обычно много, потенциальных клиентов пруд пруди. К нему очереди выстраиваются, представляешь? Он такие классные шаржи рисует – закачаешься. И непременно с какой-нибудь изюминкой.

– Это с какой же?

– Например, меня изобразил с большими портняжными ножницами и куском ткани. Я тогда как раз находилась в раздумьях: открывать свое ателье или годик-два повременить? Сомнений было много, а страхов еще больше. А как увидела свой портрет с ножницами, сразу поняла – незачем больше ждать, надо делать, а не разговаривать. Уже год в ателье работаю, нарадоваться не могу.

– Он знал, что ты швея?

– Что ты, мы же с ним не знакомы. Дяденька просто угадал. Он вообще мастак всякое такое угадывать. Светку помнишь? Которая через стенку от меня живет? Он ее нарисовал с младенцем на руках, а на следующий день она узнала, что беременна.

– С ума сойти.

– Вот и я о том же, – Аня подтолкнула меня вперед. – Иди к нему. Двести рублей за классный рисунок – не такие уж большие деньги.

Я подошла к художнику и негромко кашлянула. Тот отвлекся от своих карандашей и приветливо улыбнулся.

– Здравствуйте, – сказала я. – Могу я попросить вас нарисовать мой портрет?

Мужчина кивнул и протянул мне еще один раскладной стул. Когда я на него уселась, художник наклонил голову и в течение нескольких секунд внимательно рассматривал мое лицо. При этом улыбка почему-то сошла с его губ, а брови слегка нахмурились.

Честно говоря, мне тоже не хотелось улыбаться. Хотелось склониться к коленям, сжать руками виски и сидеть в такой позе до тех пор, пока окончательно не исчезнет мерзкая пульсация.

Мама говорила, что мне не следует отправляться в эту поездку. Просила отложить ее до лета, когда погода станет покладистой, а врачи проведут еще одно обследование и назначат мне другие, более действенные препараты. Но я настояла на своем.

Во-первых, летом у меня не было бы отпуска. Во-вторых, мигрень дала мне небольшую передышку. В-третьих, я попросту устала вести однообразное, лишенное эмоций, существование, бояться каждого чиха и прислушиваться к малейшим изменениям в своем самочувствии.

Я – дура? Да, дура. Измотанная страшными головными болями, истово мечтающая хотя бы ненадолго вернуться к прежней здоровой жизни, почувствовать себя человеком, а не развалиной.

Аня давно звала меня к себе. После окончания университета мы хоть и разъехались по разным городам, однако продолжали дружить – созваниваться, переписываться в мессенджерах и социальных сетях. В прошлом году она приезжала ко мне в гости, теперь же настала моя очередь нанести ей визит.

В поездку я взяла ворох капель и таблеток. Судя по всему, мне придется пить их горстями, чтобы не испортить настроение ни себе, ни подруге.

Художник тихо кашлянул. Я перевела на него взгляд, и он жестом поманил меня к себе.

– Уже готово? – удивилась, поднимаясь со стула.

Он кивнул и развернул ко мне мольберт. Мои брови медленно поползли на лоб.

Шарж действительно оказался отличным. Лицо нарисованной девушки, большое и серьезное, было с фотографической точностью похоже на мое. Но удивительным являлось не это.

На моем плече художник поместил тощее злобное существо, напоминающее одновременно гоблина и дистрофичную обезьяну. Существо сжимало длинными крючковатыми пальцами огромный молоток и со злорадным удовольствием вбивало в мой левый висок толстый гвоздь.

Мигрень.

– Ничего себе, – выдохнула я. – Да вы волшебник!

Художник коротко улыбнулся, а потом взял ластик и поднес его к гоблину-обезьяне. Во взгляде мужчины появился вопрос: стереть?

– Не надо, – усмехнулась я. – Пусть останется. У меня время от времени бывают головные боли. Теперь я знаю, кто их вызывает.

Художник удивленно приподнял бровь. В его глазах читался новый вопрос: неужели мне не хочется избавиться от чудища, которое вызывает столь серьезный дискомфорт?

– Конечно, хочется, – сказала, с некоторым изумлением понимая, что для общения с людьми, этому человеку вовсе не нужно разговаривать. Его прекрасно можно понять и так. – Но это очень сложно. Лекарства дают временное облегчение, а боль все равно возвращается.

Мужчина понятливо кивнул, а потом склонился над шаржем и принялся аккуратно стирать существо, которое минуту назад сам же нарисовал. Я хотела его остановить, но неожиданно поняла, что с каждым движением его руки, отголоски боли в моей голове становятся тише, а я сама чувствую себя все лучше и лучше. Звуки больше не раздражают, солнечный свет не слепит глаза, а настроение с нулевой отметки уверенно ползет к облакам.

Как же так? После каждого приступа мне требуется время, чтобы прийти в себя. Когда боль уходит, я ощущаю слабость и тошноту, иногда даже бывает рвота. А сейчас – ничего.

Художник сдул с бумаги крошечные остатки ластика, а потом несколькими штрихами карандаша исправил мои губы и глаза. Теперь с рисунка на меня смотрела улыбающаяся девушка, веселая и здоровая.

– Боль ушла, – пробормотала я. – Боже… Ее будто никогда и не было!

«Приступы не вернутся, – сказал его взгляд. – Нужно было просто убрать их причину».

Я осторожно потрогала свою голову. А потом достала кошелек и дрожащими от волнения руками вытащила все лежавшие в нем деньги.

– Спасибо, – сказала, протягивая художнику купюры. – Спасибо вам большое.

Мужчина покачал головой и осторожно вытянул из кучи две сторублевых бумажки.

«Здоровье – бесценно, – улыбнулись его глаза. – Не надо за него платить».

Он снял шарж с мольберта и, свернув в трубочку, протянул мне. Я взяла его бережно, как ребенка.

– Вика! – позвала стоявшая неподалеку подруга. – У тебя все в порядке?

– Все хорошо, Аня, – ответила я. – Лучше не бывает…