Бульвар Грига

Бульвар Грига

По вечерам на бульваре Грига играет музыка. Виолончель и саксофон, поделив между собой дни недели, негромко напевают нежные мелодии. Голоса инструментов часто теряются в шуме суетливой толпы, однако те, кому удается их услышать, замедляют шаг и вслушиваются их в тихие песни. Каждый человек слышит в них что-то свое, и это что-то никого не оставляет равнодушным.

По вечерам я прихожу на бульвар Грига, чтобы увидеть, как виолончель и саксофон прикасаются к человеческим душам и вытягивают из них на свет спрятанные эмоции и воспоминания.

…Он шагает решительно и быстро. Высокий, широкоплечий, в дорогом костюме и идеально начищенных ботинках. Люди расступаются перед ним, как волны перед мощным океанским лайнером. Успешный, богатый, серьезный. По жизни он наверняка идет так же уверенно и невозмутимо, как ступает сейчас по широкой пешеходной дорожке.

И вдруг откуда-то из-за деревьев затягивает свою песню саксофон. Невидимый музыкант играет сегодня веселую легкомысленную песенку.

Тара-та-та-та, тра-тара-та-та-та…

Мужчина останавливается так быстро, словно натыкается на невидимую стену.

Тра-та-та-та, тарам-та-та-та…

Его брови хмурятся, в глазах мелькает недоумение. Чтобы не мешать прохожим, он отходит в сторону и чутко прислушивается к незамысловатой мелодии.

Я сижу на скамейке и с интересом за ним наблюдаю.

Постепенно его лицо разглаживается, по губам пробегает быстрая улыбка. Он усаживается на соседнюю скамейку, достает мобильный телефон.

– Привет, мам… Да, это я. Нет, ничего не случилось. Представляешь, я сейчас шел по улице и услышал марш лошадок. Помнишь, мам? Когда я был маленьким, ты по выходным водила меня в парк кататься на аттракционах. Там еще была карусель со смешными разноцветными пони. Я ее любил больше всех остальных… Да-да! Когда карусель начинала двигаться, из колонок играла музыка. Тара-та-та-та, тра-тара-та-та-та… Мы с тобой эту мелодию назвали маршем лошадок. Я ее сто лет не слышал, мам! А сегодня кто-то вдруг решил ее исполнить – то ли на трубе, то ли на саксофоне… Забавно, ага. Как твои дела, мамуль? Прости, что давно не звонил. Дела совсем задушили… Да все отлично, мам. Я вчера прилетел из Китая. Мы с ребятами заключили новый контракт на очень приличную сумму. Теперь моя компания выйдет на новый уровень. Такие горизонты открываются – дух захватывает. Только знаешь, Бог с ней, с компанией. Ты лучше про себя расскажи… Мам, нормально – это не ответ. Нормально – это никак. Что? Сердце?! И сильно болит? А давление? Вот черт!.. Что же ты молчала? Мама, у меня всегда много дел и меньше их не становится. Короче. Я прямо сейчас еду к тебе. Что привезти? Лекарства, какие-нибудь продукты?.. Что? Да, я помню, от меня до тебя триста километров. Какое мне до них дело, мам? В общем, жди. Я скоро приеду!

Он срывается с места и быстро, едва ли не вприпрыжку, устремляется к автомобильной парковке. Я с улыбкой смотрю ему вслед.

…На бульваре протяжно поет виолончель. Ее голос звучен, глубок и разливается в воздухе, как запах крепкого густого эспрессо.

На моей любимой скамейке сидят двое – темноволосая девушка и эффектный белокурый парень. Он явно чем-то раздражен. Громко говорит, размахивает руками, поминутно вскакивает на ноги, а потом усаживается обратно. Его спутница молчит и выглядит так, будто все его гневные слова относятся не к ней, а к кому-то другому.

Со стороны это кажется смешным: здесь явно происходит ссора, но какая-то неправильная, односторонняя.

Девушка сидит, откинувшись на спинку скамейки, смотрит на покрытые молодыми листочками кусты сирени и слушает виолончель. Ее голова покачивается в такт музыке, а пальцы правой руки танцуют в воздухе, будто перебирая невидимые струны.

– …раз ты такая мнительная истеричка, – слышу я, усаживаясь на соседнюю лавку, – предлагаю больше не делать друг другу мозг и разойтись в разные стороны. Ну, что молчишь? Согласна?

– Согласна, – легко отвечает девушка, продолжа разглядывать сирень.

Парень застывает с приоткрытым ртом, а потом удивленно переспрашивает:

– Что?

– Я согласна, – повторяет девушка. – Ты прав, нам надо расстаться.

Он забавно хлопает ресницами и осторожно уточняет:

– Марта, ты слышала, о чем я тебе сейчас говорил?

– Конечно, – она, наконец, отрывает взгляд от кустов и поворачивается к нему. – Ты сказал, что я – дура, склочная стерва и мнительная истеричка. Ничего нового. Ты говоришь мне подобные слова каждый день. Знаешь, я больше не хочу их слышать – ни сегодня, ни впредь. А потому не смею тебя задерживать. Всего доброго.

– Погоди, – в его глазах плещется изумление. – Ты серьезно?

Она глубоко вздыхает, а потом улыбается.

– Красивая музыка, правда? – спрашивает Марта, очевидно имея в виду все еще звучащую мелодию. – Это Лист, «Забытый романс». Я играла его на скрипке, когда училась в музыкальном колледже.

– Ты в своем уме? – снова взрывается парень. – Какой Лист, какая скрипка? Разве мы сейчас говорим об этом?

– Мы всегда говорим о том, о чем хочешь ты, – серьезно произносит девушка. – Потому что все, связанное со мной – глупо и неинтересно. Мы ведь вместе почти три года, верно? Как же ты, бедный, столько времени терпел рядом с собой такое скучное создание, которое к тому же мнительное и истеричное?

Парень закатывает глаза.

– А терпел ты его, потому что эта мнительная скучная дура восхищалась твоим умом, смеялась над твоими шутками, заглядывала в рот, делала все, что тебе хотелось, и ничего не требовала взамен. Говоришь, я – истеричка, однако ж спектакли с криками и заламыванием рук обычно устраиваешь сам. Я понимаю, лучшая защита – это нападение, а потому в любой сомнительной ситуации ты начинаешь вопить, что я – дура и виновата во всех смертных грехах. Но знаешь, сегодня ты все-таки перестарался. Посылать моим подругам свои интимные фотографии, а потом грозить мне разрывом – это перебор, Дэн. Ты, конечно, не думал, что я узнаю о твоих маленьких шалостях, да? Или нет. Ты просто меня не уважаешь, а потому уверен: стоит хлопнуть перед моим носом дверью, и я прощу тебе любую гадость и любые оскорбления. Ну… Если быть честной, раньше так и было. А теперь мне надоело. Поэтому – прощай, дорогой.

Марта поднимается со скамейки и невозмутимо сворачивает на соседнюю дорожку. Парень порывается идти за ней, но потом вскидывает голову, разворачивается и идет в противоположную сторону. Им вслед несутся последние ноты протяжной песни виолончели.

…С неба на потемневшую тротуарную плитку падают тонкие струи дождя. Люди бегут по бульвару, спрятавшись за куполами разноцветных зонтов. Я стою под козырьком газетного киоска и пью из большого стакана ягодный чай, который в качестве дополнительной услуги продает румяная молоденькая газетчица.

Откуда-то издалека раздается голос саксофона. Сначала он кажется тихим, однако потом начинает звучать громче и, в конце концов, поет так, словно невидимый музыкант расположился где-то неподалеку.

У меня мелькает мысль, что сегодня у него будет меньше слушателей, чем обычно, – мокнуть под дождем не хочется никому. Я и сама с удовольствием пошла бы домой, но у меня нет ни зонта, ни капюшона. Зато теплится надежда, что тучи вот-вот уплывут за горизонт, и небо, наконец, станет ясным. Но тучи уплывать не планируют, а потому я стою у ларька и неторопливо пью горячий чай.

Прохожие идут мимо меня широкой толпой. Сегодня пятница, и люди торопятся вернуться после работы в теплые сухие квартиры. Среди толпы бредут двое – в длинных зеленых дождевиках и грубых разношенных туфлях. Они держатся за руки и опираются на гладкие деревянные трости. Каждому из них не менее семидесяти лет, и они единственные на бульваре, кто не спешит скрыться от непогоды.

Неожиданно он отпускает руку своей спутницы и замедляет шаг.

– Слышишь? – говорит он ей. – Музыка!

Старушка замирает на месте, прислушивается, а потом расплывается в улыбке.

– Вальс Бостон, – с восторгом произносит она. – Точно Бостон! Помнишь? Мы же его когда-то танцевали!

Несколько секунд они слушают мелодию, а потом старичок кладет свою трость на ближайшую скамейку и, галантно склонив голову, предлагает:

– Вальс, сударыня?

Она недоуменно приподнимает брови, обводит взглядом людную улицу и громко смеется. Ее смех, высокий, звонкий, как колокольчик, рассыпается в воздухе волшебной пыльцой.

Старушка кладет свою трость рядом с костылем мужа и делает неловкий книксен.

– Извольте, сударь.

Он обнимает одной рукой ее талию, второй сжимает ладонь. Песня саксофона звучит громче, и они начинают танцевать.

Их движения отрывисты и неуклюжи, однако от них во все стороны идет такая сумасшедшая энергетика, что на улице будто бы становится теплее.

Я смотрю на кружащихся в вальсе стариков и думаю о том, что никогда еще не видела более чудесной и гармоничной пары.

На лицах прохожих появляется недоумение. Одни обходят пожилых танцоров стороной, другие останавливаются и что-то одобрительно кричат, третьи снимают их на мобильные телефоны.

Но супругам все равно. Им снова по двадцать лет, и они танцуют под дождем вальс своей молодости.

– О, да тут опять представление!

Под козырек киоска ныряет мой приятель. У него густые каштановые кудри, россыпь веснушек и добрые карие глаза. Он сворачивает зонт и отряхивается от капель дождя, как большой кокер-спаниель.

– Представления тут бывают систематически, – говорю я, отодвигаясь в сторону, чтобы дать ему место. – Сегодня в программе история настоящей любви.

– Да, – мечтательно произносит знакомый. – Хотелось бы и мне на склоне лет так же, как они, наплевав на сырость и больные суставы, танцевать у всех на виду.

Я улыбаюсь и тихо вздыхаю. Мне бы этого хотелось тоже.

– Ты знаешь, что за музыкант выступает здесь каждый вечер?

– Конечно, – кивает парень. – Это Теодор, мой старинный приятель. Невероятный талант и очень скромный человек. Обожает работать на улице: встанет в какой-нибудь тихий уголок и играет. Что интересно, всегда выбирает такие мелодии, которые людям необходимо услышать в конкретный момент. Тео подчинил себе все инструменты, представляешь? Однако больше всего любит виолончель.

– На бульвар Грига он приходит и с саксофоном.

– Видимо, здешним прохожим нужна особенная музыка.

Я перевожу взгляд на танцующую пару. Старики уже перестали кружиться и теперь просто стоят и смотрят друг другу в глазах.

– А какие воспоминания музыка Тео пробуждает у тебя? – спрашивает мой приятель.

– Разные, – пожимаю плечами в ответ. – Например, я вспоминаю скамейку примирения, что стоит на соседней улице, у поворота во дворы. Помнишь ее? С этой скамейки началась моя новая жизнь. Знаешь, музыка твоего друга удивительным образом помогает воскресить в памяти самые важные и нужные переживания. Те, кто ее слышат, вспоминают о простых радостях, о дорогих людях, о собственном достоинстве, о любви. Это ли не волшебство?

Парень широко улыбается.

Осторожно прикасаюсь рукой к его локтю, заглядываю в глаза.

– Когда в следующий раз увидишь Теодора, скажи, что бульвар Грига передает ему большое спасибо.

Конец