Русь непокоренная 2. Бродник

Глава 7

Плешивая гора

8 января 1238 года.

Русичи спали. Тех, кто пусть и знает о войне немало, но в ней не участвовал, должно было поражать, как вообще можно спать, когда вот-вот враг начнёт наступление. Те, кто мало имеет отношения к войне, будут восхищаться этими мужами со стальными нервами. Но организмы человеческие — они сильные, но не всесильны.

И приходит такая утомляемость, что уснешь хоть бы и стоя, хоть бы и в бою, ну если только не будет человека подхлестывать большое выделение адреналина в кровь. Так что большинство воинов сейчас спит безмятежным сном, будто бы не находится сейчас на Плешивой горе, и нет вокруг огромного войска ордынцев. Как будто воины сейчас устроились в своих кроватях, в тёплых избах, под боком любимые жены, стоит Рязань и за ее стенами уютно спать.

Многим бойцам, которые сейчас высыпаются согласно приказу Евпатия Коловрата, снится их дом. Большей части — Рязань, которой уже не будет, которая превратилась в город-призрак, куда боятся войти даже монголы.

Но таков уж человеческий организм. Он будет подстраиваться, забывать плохое, чтобы только иметь возможность отдохнуть, набраться сил, чтобы не сойти с ума. Потому-то и сны у бойцов чаще всего такие, что они просыпаются с улыбкой.

Вот только эта радость моментально превращается в скорбь и жажду мести. Как стая черных воронов в голову тут же влетают мысли, воспоминания, накрывая злостью и решимостью. И лучше всего воины сражаются сразу после сна, так как, завидев мирную жизнь во сне, они злятся, окунувшись в суровую реальность.

— Бдын! — послышался странный звук со стороны монгольского войска.

Странный он мог показаться для большинства воинов отряда Коловрата, но сам боярин, как и его приближённые, знали, каким ещё оружием обладают ордынцы. И какой механизм только что пустил камни в полет.

— Под щиты! — грозно прокричал Евпатий Коловрат.

И впервые в его приказе, в том тоне, с которым он был произнесён, читался испуг. Единственное, чего в противостоянии с монголами боялся Коловрат, — так это обстрела ордынцами издали, без возможности им отвечать тем же. Это же можно стиснув зубы умирать, но не обагрить свой ненасытный меч вражеской кровью.

— Десяток, готовься! — услышал боярин голос своего друга детства, Андрея.

Сердце немного защемило — всё-таки, может, излишне суров был Евпатий по отношению к Андрею. Да и спас сотник Андрей боярина, и не раз уже.

— Вдаль до предела бей стрелами! Четыре сотни шагов преодолеть потребно, — командовал Андрей.

Сотник, пока что командующий десятком, напоследок посмотрел в сторону своих врагов. Действительно, очень сильный и наиболее удачливый лучник может пустить свою стрелу так далеко, где сейчас расположены две камнеметательные машины.

— Бум! Тррск! — долетели камни и ударялись в щиты русичей.

Тут же конструкции заваливались; иные, которые были на сильных подпорках, рассыпались в щепки. Все около трёх десятков камней, которые прилетели по вершине холма, явственно показывали, что дело Евпатия Коловрата будет жить недолго.

Нужно было что-то делать, решительное, может и самоубийственное, иначе вот так можно ни за грош сгинуть.

— Боярин, теперь они нас просто расстреляют камнями, а щиты не помогают, — высказался назначенный недавно командиром большой сотни лучников Шебека. — Спустимся ли с вершины к болотам и там переждем?

— Ты кто таков, чтобы советы мне дерзкие говорить? — прорычал боярин Коловрат.

И Евпатий подумал, что примерно за такое же возражение пару дней назад он отстранил от командования сотней своего близкого друга Андрея.

— Что скажешь, дядька? — обратился Евпатий Коловрат к самому пожилому воину в своём отряде, к своему воспитателю.

— Ты знаешь, Евпатий, что я говорю тебе лишь только правду… Так вот… отрекись от богов языческих, к которым ты более склонен, прими всем сердцем Господа Христа. И тогда, как защитник Рязанской земли, ты попадёшь в рай, — Храбр сделал попытку вразумить своего воспитанника.

Вот только Коловрат от своих убеждений отказываться не желал никогда. И даже в пять лет, когда дядька рассказывал ему о великих христианских пророках, житии святых, Евпатий всё равно посматривал в сторону — в угол комнаты — где стоял, припрятанный под тряпицу, небольшой идол.

Потом, правда, отец настоял, потребовал убрать истукана. Вот только сейчас Евпатию представлялся именно тот идол, в морду которого он часто смотрел, с которым разговаривал, и казалось, что ему отвечают.

— Старик, этот твой совет пустой. Или дай совет другой, или готовься умирать, ибо сдаваться никто не будет, — сказал Коловрат.

— Я обследовал тропы через болото. Там можно пройти. Своей смертью здесь, под камнями, ты ничего не добьёшься, — чуть ли не со слезами на глазах пытался вразумить своего воспитанника дядька.

— Ведаю я про те тропы. Ну десяток там пройдет. Токмо не войско мое и даже не сотня, — говорил Евпатий.

— Но пусть бы уже сейчас люди протискивались. Ты немало побил ворога тут, можно и в ином месте, — настаивал Храбр Вышатович.

— Ты начинаешь вести себя словно бы жена, а не муж, — отмахнулся Коловрат.

Он посмотрел в сторону тех машин, которые заново заряжались камнями. Причём на этот раз, скорее всего, камней будет больше. Камнемёты ордынские были построены сильные и прочные, можно ещё утяжеления сделать, чтобы иметь возможность закинуть больше камней на вершину холма.

— Есть! Долетели стрелы! — обрадовался Андрей, и это было услышано Евпатием.

— Андрей! — выкрикнул боярин. — Ты снова голова большой сотни лучников.

— Воля твоя, боярин! — сказал сотник.

Была надежда у Евпатия, что раз десяток Андрея смог запустить стрелы почти что на пятьсот шагов — туда, где располагались камнемёты, — то это получится под командованием сотника Андрея и у почти двух сотен других лучников отряда боярина.

Но Андрей не был колдуном или тем, кто, если пускает стрелу, то её подхватывает ветер, посланный Богом, и стрела летит дальше. Сотник Андрей долго тренировался, развивал силу в руках и во всём теле, чтобы иметь возможность стрелять так далеко — за пятьсот шагов.

Редко встретишь такого русича, а может, их и вовсе нет на Руси, чтобы так далеко летели его стрелы. Воины десятка тоже были приучены стрелять далеко и занимались вместе со своим сотником.

Так что надежда Коловрата на то, что сейчас лучники начнут обстреливать противника, в том числе и доставая до передней линии построения монголов, которая стоит практически рядом с камнемётами, — эти надежды не оправдывались.

И всё же редкие стрелы — может, один из десяти выстрелов — долетали до камнемётов или втыкались в землю недалеко от них. Уже два китайца и один араб были сражены русскими стрелами. Так что теперь монгольские инженеры приняли решение и согласовывают его с командованием — оттянуть подальше камнемёты, ещё хотя бы на шагов пятьдесят, чтобы быть уверенными, что точно стрелы не прилетят.

— Готовься к вылазке! — принял тяжёлое для себя решение Евпатий Коловрат. — Нет часа у нас боле!

С боярином Евпатием и вовсе что-то творилось непонятное: будучи ещё с утра жёстким и решительным, не ощущая ни боли, ни страха, без каких-либо эмоций, сейчас всё это возвращалось в голову, сердце и душу Коловрата. И он начинал бояться… Он боялся тех чувств, которые хлынули потоком в него.

Может быть, решением о вылазке, которая, скорее всего, закончится для всех русичей смертью, Евпатий Коловрат бежал от самого себя. Но это не противоречило стремлению мстить и убивать врагов. Но и рационального в том было мало.

Уже скоро последовал новый залп камнемётов — с такого расстояния, что было недоступно даже для выстрела Андрея. Но можно было отвести людей за гору, спрятать до поры, но как только враг начнет выдвигаться, то и русские прибегут обратно.

Камни рассекали воздух, и наблюдать за их полётом было страшно даже самому мужественному воину. Ведь от стрелы можно спастись щитом, бронью. От камня спасения нет. Щиты из сбитых толстых досок разлетаются в щепки, доспехи сминаются. Тут нет дерева, за которое можно было бы спрятаться, потому-то и гора Плешивая, что на ней ничего не растёт.

И вот камень прилетает в голову одного из бойцов, его шлем сминается, ноги воина отрываются от земли, он взлетает, но тут же, будто бы подхваченный невидимой силой, прибивается к земле, втаптывается с грязь, что намесили ногами русичи.

Другому воину прямо в глаз прилетает щепа — боец начинает кричать, но тут же, словно бы боги избавляют от мук, в грудь бойца прилетает ещё один камень, и он отлетает, словно обнимая камень. Смертельные объятья. Воин падает без чувств.

И Евпатий Коловрат смотрит на всё это — всё ещё чудесным образом, будто бы он действительно заговорённый, камни летят рядом, но неизменно мимо него. Он то и дело, но провожает их взглядом и на бывшем еще недавно невозмутимом лице мстителя читаются эмоции сожаления.

— Андрей! — кричит Евпатий.

Упавший на землю, прижавшись, будто бы желая зарыться, сотник-лучник тут же поднимается и устремляется к своему другу. Лишь только немного пригибаясь.

— Воевода! — обозначает свое присутствие рядом, верный Андрей.

— Как только почнут грузить новые камни в камнеметы, всех сотников и десятников — ко мне! — повелевает боярин.

Коловрат понимает, что для того, чтобы загрузить новую порцию камней, врагу потребуется время. И он рассчитывает произнести своё слово. Может быть и последнее, но нужное, которое так и рвется из груди.

Менее чем через три минуты возле Коловрата, с глазами, полными веры в своего предводителя, стояли сотники и десятники.

— Сложим ли мы свои головы прямо здесь, более не окропив свои топоры и мечи кровью врагов Рязанской земли? — спрашивал Евпатий. — Или пойдём на вылазку, чтобы с честью умереть? Вас я вопрашаю! Чем меньше ворога будет, тем более возможности станет у других отразить эту навалу на земли наши. Дома у нас боле нет, но честь и вера наша, будь в старых богов, али в Господа, с нами. Не срамим же себя, но станем крепко!

Молчание. Бойцы всё же рассчитывали на какое-то чудо, верили в предназначение своего предводителя. Умирать? Многие были к этому готовы. Но ровно тогда, как человек становится на краю, его сознание начинает вопить, просыпается жажда жизни. И теперь воинам приходилось превозмогать себя, не поддаваться порыву, не искать спасения.

— Мы с тобой, боярин Коловрат! — выкрикнул Андрей, понимая, что сейчас его другу нужна поддержка, как никогда ранее.

Мало из присутствующих был, кто готов признаваться в своей трусости. Многое они уже прошли за столь короткое время вместе. Потому воины закричали, что готовы умереть.

— Станем крепко! Пусть наши жизни не будут зазря потрачены! На вылазку! — кричали бойцы.

Неистовство охватило отряд Коловрата. Всеобщее безумие поглощало умы вольных людей. Кто ещё минуту назад не хотел умирать и уже посмотрел в сторону болот, думая о том, что можно было бы их преодолеть и сбежать, — теперь ненавидели себя за малодушие. Они отворачивали головы от той стороны, чтобы больше не поддаваться трусости, не рождать у себя в головах иных мыслей, кроме как достойно умереть.

— Тогда выйдем, братья! Разрушим камнемёты, дадим свой бой. И как только разрушим то, что убивает нас, вернёмся на гору и сядем здесь крепко, — кричал в исступлении Коловрат.

На всех воинов такие эмоции предводителя, который в последнее время был всё больше смурным, не проявлял чувств, оказались откровением. Но оттого их жажда умереть стократно усиливалась.

— Бум! — прилетел камень прямо в скопление людей.

Двоих десятников только одним этим зарядом сшибло с ног, и один тут же погиб. Посыпались другие камни, но более в скоплении людей не прилетело ни одного. И это люди посчитали предзнаменованием великой победы. Великой, потому как невозможной. Но если или Господь Бог стали ограждать верных сынов Рязанской земли и их союзников, то есть шанс.

— Вперёд! — выкрикнул Евпатий.

Тут же весь отряд стал изготавливаться к бою. Тяжёлые конные отправились к своим лошадям, которые стояли в загоне на самом краю, на уголке Плешивой горы. Туда прилетели несколько камней, ушибли двух коней, но остальные, пусть животные и нервничали, были в целости.

Лошадям было необходимо, чтобы их хозяева подошли, погладили по шее, успокоили. Что и происходило. И кони фыркали и били копытами, предвкушая славную драку. Запал, мужество и отчаянное безумие передавались от всадников к их лошадям.

Первым выходить предстояло именно тяжёлым конникам. И уже скоро, не успели монголы ещё раз перезарядиться, как рязанская конница начала спускаться по той дороге, что оборудовали бойцы Коловрата ещё перед началом битвы.

Сразу следом за конницей бежал, постепенно ускоряясь, и сам Евпатий Коловрат. Вопреки здравому смыслу — рядом с предводителем бежал и Андрей, следом за ним — вся его большая сотня лучников. Им бы держаться чуть в стороне, поддерживать атакующих, выбирать цели и бить с расстояния. Но не было сейчас здравого смысла, было неистоство, с которым русичи давали свой бой.

— Вжиу! Свисс! — засвистело оперение стрел, пущенных монгольскими лучниками.

Русичи стали падать, сражённые, но чаще — сшибленные стрелами. Когда две-три стрелы ударяются в доспех, а ты бежишь, не всегда получается сохранить равновесие. Переступая через тела, обходя или отбегая поднимающихся своих товарищей, рязанцы и те, кто себя таковыми уже считал, бежали вперёд.

В это время тяжёлая сотня рязанских всадников врубилась в порядки монгольских стрелков, круша налево и направо врагов, ломая свои копья и тут же извлекая степные сабли или обоюдоострые русские мечи. Мало кто озаботился щитом — чтобы скорее не выжить, а больше убить.

Минуту, или чуть больше — на динамике разгона — сотне удалось проредить изрядную брешь среди монгольских лучников. Лёгкая конница ордынцев устремилась прочь, словно бы убегала с поля боя.

Однако бойцы Коловрата знали, что отступление — это, по всей видимости, притворное. На самом деле лучники уходили от столкновения с русскими тяжёлыми конными, лишь оставляя простор для атаки своей тяжёлой кавалерии.

В шагах двухстах уже набирала скорость личная сотня закованных в броню всадников Субэдея.

Удар в копья не оставлял шансов для русской конницы. Но они выигрывали время: они умирали за то, чтобы пехота поспела к метательным машинам и стала их разрушать.

Русичи приближались к камнеметным машинам. Уже от них убегали совсем чужие на русской земле, китайцы и арабы. Убегали они, но другие, остатки харезмийской тяжелой пехоты стали крепко. Это еще не так давно им было не за что биться вдали от родного Харезма. Сейчас же пехотинцы, не уступающие рязанцам в бронях, хотели отомстить за своих убитых соплеменников.

Началась беспощадная рубка. Многие вражеские пешцы были то с подвёрнутой ногой, то с ушибами, оставшимися еще с той атаки на гору. Иные же, разрозненные отряды, и те монгольские всадники, что выпали из седел во время атаки русской тяжелой кавалерии, настолько растерялись после атаки отряда русской тяжёлой конницы, что были полны ужаса. Так что нередко случалось, что русский ратник рубил топором впавшего в ступор врага.

Хорезмийцы были в построении и начинали теснить русичей, тщетно пытавшихся достать кого-нибудь мечом или топором. Мало воинов-рязанцев были с копьями.

— Вжух! — стрела, пущенная Андреем, впивается в незащищенную шею одного воина-азиата.

— Вжух! Вжух! — сотня Андрея начинает расстреливать бывших ранее сплоченных несколько сотен хорезмийской пехоты.

— А-а-а! — с криком врывается боярин в образовавшуюся брешь в построении врага.

Он не защищен щитом, с двумя мечами, но рядом тут же оказываются воины, прикрывавшие своего командира от ударов харезмийских пехотинцев. Сзади, в гущу разрываемого вражеского построения летят русские сулицы, добавляя хаоса и предвещая разгром пехоты Харезма.

— Уходим! — закричал Евпатий Коловрат, понимая, что немного, но опоздал с приказом.

Он и сам увлёкся процессом уничтожения врага. Вокруг него лежали изрубленными, иссечёнными, с колотыми ранами не менее десяти врагов. Русская тяжелая кавалерия, частью выбитая лучшими монгольскими конными с копьями, была окружена и нещадно истреблялась. Прорваться к ним было нельзя.

— Вжух! Вссс! — свистало оперение монгольских стрел.

Враг бил и по замешкавшимся русским ратникам, которые уже взбирались на холм, и по своим же, недобитым пехотинцам. Кровь рязанцев ускорила ручейки алой жидкости врагов, увеличивая поток со склона холма. Земля, остатки льда, снег не успевали впитывать в себя людскую кровь.

Андрей уже забежал за склон холма, откуда монголы не могли видеть русских и где был оборудован выход для конницы. С другой стороны был лес и тут же болото, так что можно было не опасаться выхода врага с этой стороны.

Но Андрей не хотел взбираться на холм. Среди бегущих ратников он не видел Евпатия.

— За мной! Десяток! — приказал Андрей, и его большой десяток в полном составе, не потеряв ни одного человека, двинулся за командиром.

Боярин Коловрат не бежал, он ушёл, несмотря на то что силы и мощи у него хватило бы бежать даже в таких тяжёлых доспехах. Однако Евпатий посчитал, что не пристало ему бегать от врага.

— Дзынь-дзынь! — сразу две стрелы ударили в спину боярину.

Он покачнулся и не смог удержать равновесие, упал. Андрей тут же подбежал, подхватил за одну руку командира, здесь же были лучники.

— Вжух! — стрела пролетела в опасной близости от Андрея и попала в шею одному из его ратников.

Теперь было две ноши. Правда, Евпатий быстро встал на ноги и уже пошёл сам.

Несмотря на обстрел и значительные потери (а внизу холма осталось не менее ста рязанцев и их союзников), воины ликовали. Они одержали победу. Не только выстояли, но и разбили врага. И сейчас было неважно, что у холма стояло уже только чуть меньше двух туменов Бату-хана.

Многие уже прощались с жизнью. А сейчас так выходит, что ещё поживут. День, может, два. Но для тех, кто знает, что обязательно умрёт, кто убедил себя в этом, каждая минута жизни сейчас ценится больше, чем ранние годы. Каждой минуте радуешься.

Не было этой минуты… Субэдей приказал во что бы то ни стало, но взять уже сегодня гору. И многие монголы, как и их союзники, сейчас слазили со своих коней, готовились стать пешцами, чтобы взобраться на ставшим уже менее скользким склон холма. А личная сотня темника, его лучшие тяжелые конные, собирались зайти там, откуда еще полчаса назад выходили нынче убитые и взятые в плен русские ратники.

Даже до полудня было еще далеко, а преимущество у монголов в числе — это единственное на сегодня, после разрушения и частичного сожжения камнеметов, что оставалось у Верного пса Чингисхана. Он уже и позабыл, что такое поражение. И напоминать себе об этом Субэдей не собирался.

Монголы медленно, но неумолимо пошли вперед. И было их… Тысячи, против не более чем семи сотен оставшихся в строю рязанцев.