Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 38

Она ответила не сразу, а вытерла сначала руки о салфетку и выпила вина, и только после этого сказала:

— Святой отец спрашивал, ходят ли ко мне юноши из хороших семей, желают ли свататься?

— И что, ходят? — баронесса не удержалась и спросила вместо мужа, и опять не удержалась и сама же ответила вместо Агнес, ещё и махнув рукой для убедительности: — Конечно ходят. Думаю, что многие на такую красавицу польстятся. Да ещё и с фамилией такой, на весь город известной.

«Если какой балбес из знатной семьи и польстится, то ему отец не позволит; какой же отец разрешит свадьбу, если за девицей и приданого никакого нет, одна фамилия. Дом, и тот не её, и все в городе о том знают. А то, что она хороша и говорлива, так то только для юного дурня притягательно, а не для семьи богатых горожан».

Но барон лишь подумать о том успел, как Агнес совсем другое баронессе говорит:

— В этом году уже двое сватались, и за осень двое, и один из всех был Тобиас Амадей Арден. Ардены — фамилия самая что ни на есть в Ланне известная. Род рыцарский, старый и небедный. Гербу их сто двадцать лет. Поместья имеют. А его дядя и сейчас распорядитель во дворце курфюрста ланнского.

— И что же? — снова ахнула баронесса. — Вы тем всем хорошим людям отказали?

— Отказала, без обид и ласково, но отказала, — призналась гостья.

— А архиепископу что же вы сказали? — интересуется Волков.

— Сказала, что соискатели руки есть, но дядюшка сих партий не одобряет, сам жениха подыскивает, — отвечает Агнес с улыбкой и продолжает: — А ещё по секрету сказала архиепископу, что дядюшка мне ищет жениха не в Ланне, а в Малене или Вильбурге, и то для меня печаль, так как я Ланн покидать не хочу. И что в других местах себя и не представляю.

— Ах, будь моя воля, — Элеонора Августа сложила ручки на груди и поглядела в потолок мечтательно. — Я бы тоже в Ланне жила.

«Да уж конечно».

Волков поглядел на неё и подумал, что Агнес, как ни крути, весьма умна, всё делает правильно и всё правильно говорила епископу.

А тут в комнату с шумом и гамом, с деревянными мечами влетели сыновья барона. И, поначалу не заметив гостьи, занялись своим делами: старший стал сражаться со стулом, а младший тут же полез на колени к матери, а потом и ей в тарелку; и тут почти одновременно увидели они улыбающуюся Агнес и, как по команде, вдруг замолчали и замерли. Уставились на молодую женщину.

— Ну, здравствуйте, кузены мои, — ласково произнесла Агнес, — барон Карл Георг, господин Хайнц Альберт, я ваша кузина Агнес, и фамилия моя, как и ваша, Фолькоф.

Мальчишки были немного обескуражены и с недоверием смотрели то на объявившуюся кузину, то на матушку свою. А Агнес им и говорит:

— Если соизволите подойти и поцеловать меня, вас ждёт большой подарок, что я вам привезла из Ланна.

Волкову это совсем не понравилось. Он почему-то не хотел, чтобы мальчишки целовали эту свою «кузину». Но мать их уже спустила с колен младшего.

— Хайнц, ступайте поцелуйте кузину Агнес. И вы, барон, тоже! И побыстрее, если хотите получить подарок.

И мальчишки, спрятав деревянные мечи за пояса, пошли к гостье, а барон уже и не мог ничего сделать, и та стала обнимать их и целовать в щёки так крепко и так горячо, как будто она и вправду была им родственницей.

А потом, когда отпустила их, просила слуг Волкова принести из её кареты большую коробку из красного шлифованного дерева. А как коробку принесли, Агнес откинула крышку и показала содержимое коробки мальчикам.

И Волков подивился увиденному, и Брюнхвальд покачал головой от удивления, что уже говорить о мальчишках. Они так и вовсе закричали от восторга, так как на тёмном сукне коробки в удобных впадинках лежали две дюжины фигурок, и то были великолепные фигурки добрых людей. Расписной, весь в гербах, рыцарь лежал рядом с тёмным и строгим жандармом, арбалетчик лежал с копейщиком, сержант с протазаном рядом с лёгким кавалеристом, а тяжёлый доппельзольдер — с нарядным аркебузиром.

И пока младший Эшбахт в восторге рассматривал солдатиков, молодой барон схватил из коробки самую яркую фигурку на коне и кинулся к матери.

— Матушка! Смотрите, это же рыцарь!

Элеонора Августа взяла в руки солдатика и осмотрела его, а потом с удивлением спросила у гостьи:

— Тяжёлый! Это, что, серебро?

— Да нет, что вы, — улыбалась та. — Мастер Монс делает таких солдат из олова для настольных потех военных мужей, и дети их очень полюбили. У Монса в Ланне нет отбоя от заказчиков. Еле выпросила у него этот набор.

— Ах, какая прелесть! — восхищалась баронесса не меньше, чем её сыновья. — Как всё прекрасно сделано… Лица, гербы, глаза…

Генерал с полковником, признаться, и сами хотели подержать в руках такие диковинные фигурки, но даже и не взяв их в руки, они понимали, что эти куколки созданы со знанием дела. Что знаменосец, что барабанщик, что солдат с топором — все были просто уменьшенными копиями настоящих бойцов, которых мастер мог видеть в жизни.

Чуть не выронив большую коробку и чуть не рассыпав фигурки, молодой барон и его брат забрали у кузины подарок и убрались в детскую — играть. А взрослые остались за обеденным столом — разговаривать. А как обед закончился, тактичный Карл Брюнхвальд стал собираться домой, приговаривая:

— Расскажу жене о всех новостях в Ланне. Вот подивится.

А вот жёнушка генерала большой сообразительностью не обладала, она так и наседала на «родственницу» с вопросами:

— А нижние юбки в Ланне какие сейчас носят? А едят что? А перчатки какие?

Уже и посуду со стола слуги унесли, и сушёные фрукты поставили, а она всё не унималась:

— А мебель в хороших домах из южных земель? А окна в домах каковы стали? А почём просят за зеркала в человеческий рост?

И Агнес по мере сил ей про всё, что знала, говорила; казалось, ей и самой было интересно рассказывать обо всём своим деревенским родственникам, но Волкову это уже порядком поднадоело, к тому же его тоже, как и жену, мучало любопытство, хотя любопытство его было иного рода, и он наконец сказал супруге:

— Дорогая, дозволь мне поговорить с моей племянницей по-родственному.

— Так говорите, супруг мой, — сразу отозвалась Элеонора Августа. Но встать и уйти и не подумала. А лишь добавила: — Я ж тоже для госпожи Агнес не чужая.

— Я хотел бы поговорить с племянницей наедине, — настоял барон.

— Ах вот как⁈ — баронесса сразу обиделась, ведь ей было очень интересно, о чём супруг будет говорить с Агнес. Но перечить ему не стала и наконец ушла из гостиной гордо и обиженно.

А Волков налил вина себе, а потом и Агнес, которая вдруг села на стул свободно и, чуть подобрав юбки, уложила ногу на ногу; видно было, что «племянница» расслабилась, так как больше не перед кем было выказывать благообразие и скромность, но глаза девушки остались внимательны, она была готова к серьёзному разговору, и тогда он произнёс тихо, чтобы ни слуги, ни жена расслышать его слов не могли:

— Ну, рассказывай, зачем пожаловала?

— Так вы в Ланн Сыча прислали, за мною следить, вот и подумала, что вопросы у вас ко мне имеются. Вот чтобы не было их, чтобы дуроломов своих больше ко мне не подсылали, и приехала.

— Думаешь, что у меня к тебе вопросы есть? — спокойно произнёс барон, отпивая вина.

— Конечно есть. Сыча вы ко мне не подсылали, пока «тётушка» моя в Мален от меня с деньгами не вернулась, — разумно предположила Агнес. И, конечно, она была в том права.

— Непонятно мне стало… — всё так же спокойно продолжает Волков. — С чего же ты ей столько денег дала? И даже расписку не спросила.

— Приехала ко мне, как побитая собака… Всё скулила, что герцог её на молодую поменял… — Агнес смеётся. — А то, что такое случится рано или поздно, она не знала! Гусыня. Вот и дала ей денег в Малене обосноваться, лишь бы нытьё её не слышать. Кстати, всё, что накопила за два года, отдала подчистую графине этой «вхарчевнерождённой».

— От щедрот, значит, осчастливила графиню? — генерал не верит этой роскошной горожанке, которая так разительно переменилась, как только у неё не стало нужды притворяться.

«Это не просто подарок. Это Агнес вложение делала. Если вдруг в Ланне что-то у неё не так пойдёт, если бежать придётся, так чтобы хоть в Малене отсидеться, у графини. И та ведь потом не откажет. „Племянница“ же в трудную минуту деньгами большими ссудила, — и после этих мыслей „дядюшке“ стало ещё тревожнее. — Либо она о будущем думает, либо в Ланне у неё точно не всё складно!».

— А что же расписку с тётушки не взяла? — интересуется он.

На что девушка лишь платком небрежно машет:

— К чему? Она всё одно не отдаст, а судиться да рядиться с нею я всё равно не стану, — и тут Агнес говорит слова такие, которых от неё генерал никак не ждал: — Всё-таки не чужие.

— Не чужие? — удивлённо переспрашивает он тихо.

И девушка, наклоняясь к столу, повторяет еле слышно, но отчётливо:

— Не чужие, и давно уже. Давно под вашей фамилией ходим, дядюшка, оттого и держаться вместе должны, как родственники.

В этом, конечно, есть смысл. Возможно, в этом он с нею согласен, вот только сама Агнес… Всё-таки немалую угрозу она для него представляет, может быть, даже бо́льшую, чем графиня. Но у графини был маленький очаровательный и умный граф, от которого Волков теперь уже никак отказаться не сможет и будет защищать его и его интересы даже с оружием в руках, если понадобится, а вот насчёт «племянницы»… Тут ещё нужно было подумать.

— Ты с графиней в свет выходила? — наконец спрашивает он.

— Выходила, — соглашается Агнес.

— И как её приняли в Ланне?

— А как могут принять бюргеры первостатейную красавицу с великим титулом, хоть и отставную, но женщину курфюрста Ребенрее… — рассказывает Агнес. — Первые дома Ланна умоляли меня быть с нею то к обеду, то к ужину. Мы ещё и выбирали. И от молодого графа все были без ума. Удивлялись его смышлёности.

Это всё походило на правду. Брунхильда говорила ему, что «племянница» вхожа в лучшие дома Ланна. И он уточнил:

— Значит, в Ланне ты стоишь твёрдо?

— Уж твёрже, чем вы думаете, дядюшка, — заверила барона молодая и влиятельная «родственница».

Тем не менее, он чувствовал, что она ещё не всё сказала, не приехала бы она сюда, чтобы только успокоить его, потешить его семью подарками да рассказами.

— Ладно, — наконец соглашается он. — Ну а теперь говори, зачем в самом деле приехала.

И он не ошибся, тут Агнес поудобнее уселась на стуле, как бы устраиваясь перед серьёзным разговором, и начала:

— Замуж хочу выйти, благословение ваше нужно.

Тут бывалый во всяких передрягах генерал даже растерялся.

— Замуж хочешь?

На что девушка махнула платком с неудовольствием:

— Ничего я не хочу, мне никто не нужен, ни муж, ни дети, тем более с меня и кузенов раз в пять лет поглядеть довольно; просто пора уже, сватов всё присылают, а я всё на вас ссылаюсь, дескать, вы не даёте согласия. Но вечно так продолжаться не может, меня чураться начнут, — и тут она говорит абсолютно серьёзно: — Слухи пойдут; вы же про то знаете не хуже моего, что говорить начнут рано или поздно: раз не замужем, значит ведьма.

Верно… Верно, засидевшаяся в девках, если не коса и не крива — точно ведьма. Хуже только молодая вдова или вдова дважды. И тут барон по-настоящему начал волноваться.

— Брунхильда сказала, что ты её и на порог дома не пустила. Денег дала, привечала всячески, но в дом не пустила. Почему-то… Как же ты с мужем жить будешь под одной крышей?

А Агнес ему и отвечает:

— О том не беспокойтесь, дядюшка, я подыскала себе нужного кандидата. Он как раз таков, как мне надобен.

— Он тоже… — барон не стал вслух произносить подходящего слова, — такой же, как и ты?

— Нет, нет, он добрый человек и очень мне… очень меня любящий, он будет делать то, что я от него попрошу.

«… что я от него… попрошу!».

Это выражение было произнесено так, как нужно было бы произносить фразу: «Как я ему прикажу!».

Волков вздохнул: то, что ей нужно было выходить замуж, не вызывало обсуждений, но он всё равно волновался.

— Ты уверена, что это тебе нужно?

— Делать мне более нечего, сам архиепископ у меня спрашивал про замужество. Два раза… В прошлом году… и вот нынче на Пасху. Пора уже решиться.

«Архиепископ у неё про замужество два раза интересовался». Волков понять не может, вернее, не может решить, верить тому, что говорит сидящая перед ним девица, прекрасными портными затянутая в прекрасный голубой шёлк, или не верить. А она, как будто по его лицу, по глазам угадав, о чём генерал думает, и добавляет:

— Он и про вас спрашивает, про здоровье ваше. Спросит, а я иной раз и не знаю, что ответить; сказать, что живы вы и здоровы, а вы вдруг опять изранены где-то на своих войнах. Порой мне кажется, что он о вас знает всяко более моего, вот и выкручиваюсь, как могу. Вы бы мне, дядюшка, писали, что ли, почаще. Авось не чужая вам, давно не чужая.