Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 17

После ужина супруги и сыновья пожелали хозяевам спокойной ночи и ушли в свои покои. Нянька и монахиня увели мальчиков в их спальню, а барон и баронесса остались в своей. Горничная помогала Элеоноре Августе раздеваться возле зеркала, Томас приносил господину таз с водой, а Гюнтер унёс его одежду, чтобы почистить или постирать.

А баронесса при этом ему говорила:

— Дорогой супруг, а отчего же вы не сказали, что сестрица ваша даёт пасхальный бал?

— Я и сам о том узнал лишь по приезду, — Волков умылся с мылом и стал обмывать шею, грудь и подмышки.

— И она мне про то ничего не писала, — продолжала баронесса. — Могла бы написать пару слов по-родственному.

В этих речах слышался укор, но вот направлен он был не по адресу. Однако оправдывать Брунхильду генерал не спешил, день выдался непростой, ему было просто лень говорить про это, но супруга его не унималась и продолжала.

— А сами-то вы на бал пойдёте, наверное? — едко интересовалась у генерала жена.

— Мне нужно там быть по делам, — нехотя ответил тот.

— А когда вы собирались писать мне, что приехали в Мален? — интересуется супруга.

— Я закончил все дела и завтра собирался устроить себе почтовый день. Вам бы я написал первой, — барон закончил с мытьём и взял у Томаса полотенце.

— Может, сестрица меня стыдится? — продолжала Элеонора Августа всё с той же своей неприятной едкостью. — Может, она меня не хотела звать на бал?

— С чего бы ей вас стыдиться? — Волков морщился, ему был неприятен весь этот разговор.

— Ну так вы видели её! Истинная графиня! — баронесса говорила это так, как будто её муж был в этом виноват. — И молодой граф тоже хорош, учтив, пригож, не чета нашим сыновьям, — женщина бросает на мужа недобрый взгляд, — они при дворе в ласке принца жили, мы, поди, для них деревенщина.

— Я бы предпочёл всю оставшуюся жизнь прожить в нашей деревне и при дворе вовсе не появляться, — говорит Волков и ложится в постель. И чтобы хоть чуть улучшить настроение жены, добавляет: — Курфюрст за дело моё в Фёренбурге даровал мне дом в Вильбурге.

— Дом⁈ — воскликнула жена и тут же кинулась на кровать к мужу. — А что за дом? Хорош?

— Хорош тем, что есть, — отвечает ей генерал. — Комнат мало, для прислуги места нет, конюшни малы… Но жить там можно. Мебель я какую-то купил. А вот посуды нет, простыней нет, перин…

— А сам-то дом каков? — женщина лезет к мужу, обнимает его аккуратно, чтобы не разбередить рану. — Сам-то дом красив?

— Ну, неплох, — отвечает ей барон, — на хорошей улице стоит.

— Ох, как то хорошо может быть. Поедемте туда, господин мой, — жена прижимается к нему, гладит по щеке, даже закидывает на него свою ножку. — Ах, как хочу я в Вильбург. Хочу дом посмотреть, всё купить для него, опять же сыновей при дворе представить. Вы же сможете взять нас во дворец, когда принц позовёт вас туда? И дворец бы мы посмотрели. Вы ведь при дворце часто бывали? На балах, на обедах.

На этом благодушие генерала и закончилось, он говорит жене весьма твёрдо:

— Принц позовёт меня ко двору, когда пожелает на новую войну отправить, а мне его войны уже до желудочных колик обрыдли, и двор Его Высочества я больше видеть не хочу. Насмотрелся уже. Можно будет съездить в Вильбург по осени, после урожая, сыновьям столицу показать, вам по лавкам походить, но ко двору ездить да на обеды к принцу набиваться у меня желания нету.

Но жена от его слов огорчилась всего на мгновение, а потом продолжает:

— Ну и хорошо, съездим по осени, а ко двору я могу и без вас съездить, авось принц примет родственницу.

Волков смотрит на неё осуждающе, но ничего не говорит, а баронесса оправдывается:

— Ну надо же сыновьям показать двор.

— Уж чего-чего, а двора им точно видеть нужды нет.

— Ах, как вы не правы, — мечтает баронесса, закатывая глаза к потолку. — Говорят, там такие балы! Такие обеды. Дамы в таких нарядах. Говорят, лучшие рыцари все там, там и турниры лучшие, и все так хорошо танцуют. Не то что в этом закопчённом Малене, где одни кузнецы да купчишки… Вот хорошо бы было, если бы герцог подтвердил вам чин генерала и дал при дворе содержание, а лучше уж дал чин маршала…

Тут уже барон не выдерживает, скидывает с себя ножку жены и говорит холодно:

— Душа моя, злите вы меня, ибо глупости вашей предела нет.

— А что? Что? — жена лезет к нему, обнимает и целует его. — Отчего вы так злитесь. Оттого, что при дворе состоять не желаете? Так и ладно, это я только помечтать хотела. А сыновьям покажем дворец, и того будет достаточно.

Она запускает крепкую ручку свою под мужнее исподнее, целует его не единожды в щёки, в губы и шепчет сладострастно:

— Не злитесь на дурость мою, не отталкивайте меня, сердце моё, я без вас с Рождества, жду вас, жду, уже истосковалась.

Вся его страсть, весь его любовный пыл перегорел в этой комнате ещё час или два назад, когда тут, присев на этой кровати, задирала юбки обворожительная графиня; он бы и сейчас хотел видеть тут её, а не жену, но жена по законам людским и божьим имела право на его внимание. И хотя то, что некрасива она, и не мила, и пахнет от неё совсем не так, как от Брунхильды, но генерал не отталкивал её. Жена, данная Богом, всё-таки. Куда от неё деться?

Хозяин дома за завтраком уже был за столом, ему стало получше, приступ прошёл, и он любезно разговаривал с баронессой и гонял слуг в кладовые и чуланы за лакомствами: то за орехами и сушёными фруктами в сахаре, то за мёдом, то за твёрдыми пряниками — лишь бы порадовать Элеонору Августу и её шумных, капризных сыновей.

А мальчики за общим столом и вправду были шумны, особенно юный барон. Он никак не мог успокоиться то ли от радости, что он находится в гостях в большом доме, то ли от присутствия очень красивой своей кузины Урсулы Вильгельмины Кёршнер, которая за его чудачествами наблюдала с большим интересом и даже смеялась, когда он кидал в лакеев чёрными сушёными грушами и попадал им в лица, после чего те притворно кричали от боли. После чего и младший начинал делать то же самое. Мать, и монахиня, и няня урезонить хулиганов никак не могли.

Волкову надо было бы снова приструнить расшалившихся сыновей, но он сидел, словно не видя их бесчинств, ел не спеша, глядя только перед собой, и думал. И сколько баронесса ни поглядывала в его сторону, ища его поддержки, он её взглядов не замечал.

А думал генерал о вчерашнем долгом разговоре с Брунхильдой. И теперь сидел и гадал, передаст она этот разговор Хуго Фейлингу или нет.

«Должна, должна передать. Он из неё все от меня услышанное вызнавал полночи».

Генерал был практически уверен, что приехала она вчера на ужин не просто так. Приезжала она сюда с одобрения, а может даже, и по просьбе Фейлинга. Весь её удивительный вид, её поведение, её ласка указывали на то, что она к ужину готовилась. Вернее сказать, готовилась ко встрече с генералом. В общем, как бы там ни было, Волков очень рассчитывал на то, что его рассказ про то, что он ищет встречи с раубриттером Ульбертом, чтобы договориться с ним, дойдёт до Фейлинга, а значит, и до всех городских нобилей.

И тогда возможны будут два варианта: либо город будет вынужден пойти сам воевать разбойника, либо горожане прибегут к нему, к Эшбахту, и согласятся на все его условия, даже на те, которые он ещё не выдвинул, лишь бы он не договаривался с Ульбертом делить купеческие баржи на те, что можно грабить, и на те, что грабить нельзя. Что ж, оба варианта его устраивали. В первом случае горожане начнут склоку с фамилией Маленов, ещё несколько лет назад он об этом и мечтать не мог. А во втором случае они отнимут у Гейзенберга и отдадут Брунхильде графский дом, а также предоставят место её человеку — а правильнее сказать, его человеку — в городском совете. И всякий из этих случаев радовал барона.

А посему теперь у него было хорошее настроение, и он, додумав все расклады этой интриги, наконец «вернулся» за стол и заметил, как бесчинствует там его старший сынок. И тогда отец постучал вилкой по стакану, привлекая внимание молодого барона, и сказал строго:

— Вы, я вижу, пристойно вести себя не желаете!

— А что? — дерзко поинтересовался Карл Георг. Он, сидя на стуле, едва выглядывал из-за стола, хоть ему и подкладывали подушки; видно, потому он встал на стуле и заявил: — Что я сделал?

Волков указал вилкой на няньку: ты; а потом произнёс с беспрекословной строгостью:

— Барон, вон из-за стола!

И нянька кинулась выполнять приказ главы дома. Она стащила мальчишку со стула и поволокла его к выходу из гостиной.

— За что? — заверещал тот. Он упирался, скользя по паркету, но дородная нянька легко тащила его к дверям.

— За то, что не умеете себя вести! — с видимым удовольствием отвечала за мужа баронесса. И потом говорила супругу: — Давно с ним так надо, всю зиму бедокурит, управы на него не было. Как хорошо, что вы вернулись.

— А что же вы не могли его успокоить?

— Да разве я с ним справлюсь?

— Я ещё не поел! — кричал молодой барон, цепляясь за двери. — Я ещё голоден! Отец, дозвольте мне поесть!

— У вас было на то время, — холодно отвечал ему генерал. — Теперь в обед поедите. Не раньше!

— А-а! — заорал мальчишка. — Вы злой!

Но нянька уже оторвала его от двери и выволокла в коридор, где его крики и затихли.

— Уж и не знаю, что с ним делать, — стала вздыхать и жаловаться баронесса. — Как вы уехали на войну, так он распоясался, слуг бьёт, няньку бьёт, с матерью Амелией тоже ругается, учиться с нею не желает…

— Недавно писание со стола на пол скинул, — поддержала баронессу монахиня. — Дескать, не хочу я ваши буквы учить. Я его пристыдить хотела, так он бранил меня коровой старой. А уж как слуг лупит, как няньку по щекам хлещет почём зря…

Она сокрушённо качала головой. А господин Кёршнер тогда и заметил с улыбкой:

— Так воин растёт, ему есть в кого быть воинственным и грозным.

На что Волков ничего не сказал, хотя и мог заметить, что времена рыцарской вольницы и глупой отваги теперь уже проходят, а приходят времена ровных колонн и крепкой дисциплины.

После завтрака он, как и намеревался, отправил Хенрика на почту, а сам сел писать письма.

Но тут к нему пришла баронесса и сказала:

— Дорогой супруг мой, позволите ли вы мне поехать по лавкам? А то бал, что даёт графиня, уже завтра, а у меня нет ни одного приличного платья. Клара едет и уже велела запрягать карету. Я бы с нею поехала, она тут все лавки и всех портных знает лучше моего.

Волков поглядел на то платье, что было на ней, и оно было не лучше вчерашнего с заляпанными рукавами. Кружева все замызганы, сама ткань застирана и потеряла половину своей краски. Блёклое, старое, бедное.

«Сидели бы вы, баронесса, дома, там, в Эшбахте, и ваши заляпанные наряды выглядят достойно».

Он вздохнул: думал сэкономить денег, а ещё немного занять и всё-таки довести постройку замка до конца. Но жена будет с ним на балу и, по сути, будет его лицом. Ей и вправду было нужно хорошее платье. Да и всё остальное, что нужно знатной даме. Жене самого влиятельного человека юга земли Ребенрее.

«Уместить бы все её затраты в сто талеров. Хорошо бы было».

— Что ж… езжайте, — и, подумав, спрашивает: — Может, мне поехать с вами, дорогая супруга?

Генерал, во-первых, хотел сэкономить, а во-вторых, думал, что, зная нынешние моды в Вильбурге, подберёт ей платье получше. В котором и при дворе, случись ей там быть, её не посчитают деревенщиной.

Но Элеонора Августа на это сказала, подходя к мужу и ласково обнимая его:

— Уж и хотела бы я, чтобы вы были со мной, но едем мы с Кларой надолго, боюсь утомить вас своими поездками, а вы, я вижу, почтовыми делами занялись, так и делайте их. Только денег дайте…

Волков отпер сундук и выдал жене кошелёк со ста монетами.

— Берите то платье, что госпожа Кёршнер одобрит, у неё на одежду хороший глаз.

Баронесса, совсем как девочка, запрыгала от радости, когда он передал ей деньги. Поцеловала его быстро и убежала.