Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 37

Весь следующий день из города не было вестей никаких. И что там происходило с отрядом капитана Вайзена, генерал с полковником могли только догадываться. Едва сдержались до обеда, чтобы не отправиться в город, так им было любопытно. А уже к обеду следующего дня от консула Клюнга приехал посыльный с письмом.

И в том письме консул радостно сообщал почётному маршалу, что капитану городской стражи Мёльнеру удалось подняться на лодках по реке до самых истоков у болот и там обнаружить две лодки разбойников, а также найти на берегу некоторые товары, в том числе и товары дела железного, несомненно произведённые на мельницах Эшбахта. Те лодки и товары капитан Мёльнер забрал с собой в Мален.

— Захватили всего две лодки и немного украденного, а пленных, так надобных, не взяли, — констатировал Брюнхвальд. — И радуются большой победе, дурни!

Волков был согласен со своим заместителем и, поразмыслив немного, тут же сел писать письмо обратное. И в том письме он, конечно, в первых строках поздравлял консула и его офицеров с большой удачей, а потом и приписал:

«А товары найденные, те, что железные, прошу вернуть мне, так как забраны разбойником они у моего купца».

Конечно, никакой купец про то железо ему не говорил, просто барон подумал, что, если получится, тем железом он перекроет затраты на поход против раубриттера. Ну, хоть часть.

А ещё в тот день случилось два происшествия. Одно из них было приятное. Это с одним попутным купцом от Хуго Фейлинга приехал бочонок того отличного вина, которое так понравилось генералу. А после, как бочонок был раскрыт и они с Карлом Брюнхвальдом и баронессой принялись пробовать подарок, так в гостиную вбежала одна из дворовых девок и сказала:

— Господин, две кареты приехали. А там госпожа какая-то, вас спрашивают.

— Две кареты? — Волков сразу начинает думать, что это из города. И, кроме графини с Фейлингом, он никого и представить не может; может быть, то Брунхильда приехала?

— Какая ещё госпожа? — сразу насторожилась Элеонора Августа и пристально поглядела на мужа.

И тогда в зале появился фон Флюген и сразу всё разъяснил:

— Девица Агнес Фолькоф спрашивает, примете ли вы её.

— Агнес… Фолькоф? — переспросила баронесса.

— Это же та ваша племянница из Ланна? — уточнил Карл Брюнхвальд, он немного знал девицу. Пару раз видел её, будучи с Волковым в Ланне.

— Будем надеяться, что та… — как-то странно отвечал барон, а потом и распорядился: — Фон Флюген, зовите мою племянницу.

Он специально не пошёл встречать её на порог дома, чтобы понимала, кто он и кто она. И вот молодая женщина появилась в гостиной, где её ждали. Он был готов, что увидит женщину вида благородного, про то ему и Брунхильда, и Сыч говорили, но то, что он увидал, превзошло даже его представления о «племяннице». В комнату вошла, шурша голубыми шелками, молодая женщина, достаточно стройная, но о которой любой скажет, что она полна женских сил. Прекрасный шёлк так хорошо облегал её фигуру, что всякий мужчина не сразу оторвал бы взгляд от её платья. И это при том, что платье скрывало всё тело женщины. Лишь голова да ладони рук были открыты, но и шея её, и ладони наполовину были укрыты богатыми, тончайшими кружевами. А поверх платья по груди струились три нити отборного жемчуга, который удивительно шёл и к кружевам, и к голубому шёлку. Её тёмные волосы не были спрятаны, как у замужней дамы, а были собраны в высокую причёску и лишь заколоты богатым высоким гребнем с фатой, что спадала сзади ей на плечи.

Перед ними стояла полная сил, молодая и безусловно красивая представительница высшего, самого высшего общества.

«Вот у кого Брунхильда взяла покрой платья, да и весь свой нынешний вид».

— Дядюшка, — девица подошла к нему и присела в книксене, потом повернулась к баронессе. — Тётушка, — а потом удивила старого полковника, присев перед ним и вспомнив его имя. — Господин Брюнхвальд, желаю вам здравия.

И Элеонора Августа, и полковник смотрели на неё с изумлённым восхищением, как на чудо какое-то, так она была свежа и на удивление хороша, даже после долгой дороги, а Агнес подошла к Волкову и, ещё раз присев, взяла его руку и поцеловала её. Он поднял её и поцеловал в лоб.

— Ты прекрасно выглядишь, дорогая моя племянница.

— Тётушка Брунхильда, когда была в Ланне, мне о том тоже говорила.

— Удивительно, удивительно… — едва слышно произнес Брюнхвальд. — От той девчушки, что была, мало чего осталось. Не скажи мне, что это та Агнес, что я видел в Ланне лет шесть назад, я бы и не догадался, пока не пригляделся бы как следует. Какая красавица выросла!

— Благодарю вас, господин Брюнхвальд, — улыбалась полковнику «племянница» Волкова.

А баронесса так и стояла в растерянности, лишь глазками своими хлопала, не зная, влюбиться ли в такую родственницу или возненавидеть её. И лишь когда муж привлёк её внимание, она наконец сообразила:

— Мария! Мария! Неси ещё стакан, у нас гости. И стол уже накрывай.

Не соврала Агнес Сычу, когда обещала, что приедет в Эшбахт на днях. И теперь генерал не знал даже, к добру ли это второе за день происшествие или не к добру. Теперь его начинало мучать любопытство, неразрывно связанное с тревогой. Но он в себе эти чувства утихомиривал, понимая, что узнает о цели визита «племянницы», лишь когда останется с нею наедине. А это случится лишь после обеда. Не раньше.

Сели за стол, стали ждать, пока слуги накроют стол. Агнес румяна, красива, улыбается мягко, и ни капли в ней нет ни жеманства, ни робости. Спину она держит так прямо, словно у неё палка в платье за спиной, плечи отвела, подбородок чуть вздёрнут вверх и выглядывает из пышных кружев. И эта её чуть высокомерная манера себя держать подчёркивает не только её весьма заметную, непонятно откуда взявшуюся грудь, но и то, что девица знает, как себя вести, как себя подать дорого. А ещё платочком голубого, в тон платью, батиста поигрывает без намёка на волнение. Отведёт его в сторону, положит на колени, отведёт — положит. И делает это непринуждённо, незатейливо, как будто забылась и играет платком, ожидая, пока ей нальют вина.

«Сыч прав… Графиня… Девица рода знатного, старинного, привыкшая с детства к серебряной посуде и лакеям с горничными. По-другому о ней и не подумаешь. Вот откуда Брунхильда своего лоска набралась: воротник кружевной, подбородок, осанка. От ведьмы всё это, а вовсе не из замка герцога».

Налили вина и приехавшей гостье. И та, отпив один маленький глоток, улыбнулась и, не будь глупа, сразу нашлась, что сказать, чтобы польстить хозяевам:

— О! Очень неплохо, такого и в Ланне не в каждом доме подадут.

Волков улыбается ей и кивает.

«Тебе бы в выпивке не разбираться! Ты же с трактира начинала!».

— И как там, в Ланне, что говорят, что носят? — сразу спросила баронесса, даже и не пытаясь оторвать от наряда Агнес завистливого взгляда. Бедной провинциалке, живущей в глуши, и Мален кажется целым миром чего-то нового, что уж говорить про сияющий Ланн.

— Ланн? — Агнес на секунду задумывается. И начинает говорить как по писанному: — Ланн весною особенно хорош. Светел и свеж. После зимы коммуны городские улицы к Пасхе убирают, чтобы к пасхальным шествиям чисто на мостовых было, дома велят бюргерам белить. Торговцам магистрат велит вывески на лавках править, всю зимнюю грязь вокруг лавок убирать. Так что в Ланне нынче очень хорошо. Колокола звенят повсюду. На площадях солнце. Дамы после зимы, будто фиалки, расцветают.

— А что же они носят? — продолжает живо интересоваться баронесса. Она похожа на ребёнка, что уже очарован какой-то сказкой и хочет слушать ещё и ещё.

— Синее, — сразу отвечает очаровательная гостья, — эст инвариабиле, сукно того цвета за зиму стало ещё дороже; ну и голубое.

— А носят ли открытое? — не унимается Элеонора Августа.

— Все девы незамужние именно так и носят, и «спины» открытыми носят, и грудь открывают до неприличного, лишь шарф сверху прозрачный. А ещё и головы перестали покрывать. Причёски делают высокие и так на улицу непокрытыми и выходят, чтобы причёсками гордиться перед друг другом и перед мужчинами. А мужчины и рады, покупают таким девам сладости и дарят платки или кольца серебряные прямо на улицах.

— И что же? Девы подарки принимают? — не верит госпожа Эшбахта.

— С радостью, — заверяет её гостья.

— Ну, это уже совсем неприлично, — говорит баронесса, но голосом таким, что, услыхав её, не всякий поверит, что она поведение дев из Ланна осуждает.

И дальше рассказывает Агнес про жизнь в Ланне, и про пышные весенние свадьбы, и про то, каких жеребцов представители богатых семейств покупают, и что выкладывают за них целые состояния, и что потом красуются на тех конях в бешеных скачках по городским улицам, а ещё говорила, подавали на пиру у архиепископа…

— А вы были на пиру у архиепископа? — Элеонора Августа спрашивает аж с придыханием.

— Конечно, — улыбается Агнес. — Фамилия наша в городе всем известна, уж дядюшка расстарался. И на пиру я сидела не на последнем месте, и архиепископ со мною говорил.

И так девица Фолькоф складно говорила о жизни в большом городе, так красочно и с такими интересными подробностями, что не только баронесса, но и умудрённый жизнью старый полковник слушал её едва ли не с открытым ртом. А если учесть, что на некоторые свои рассказы Агнес ещё и цитировала писание на языке пращуров, да так чётко и без ошибок, словно по книге читала, то ко всему прочему она ещё и выглядела необыкновенно — для женщины — учёной.

Лишь на «дядюшку» её умные и даже завораживающие речи не производили впечатления, потому что «дядюшка» прекрасно знал, кто перед ним сидит, и был настороже. Тем не менее, слушал барон свою «племянницу» очень внимательно. Запоминая всё, что она рассказывает.

Наконец слуги доложили, что стол накрыт, и господа перешли в столовую. И когда стали уже раскладывать еду по тарелкам, тогда барон и спросил гостью:

— А о чём же это с вами говорил архиепископ?

— Да о всяком, — небрежно отвечала Агнес. И в этой нарочитой небрежности проскальзывало некоторое бахвальство. Дескать, подумаешь, разговор с архиепископом, для меня то обычное дело, я с ним каждый день болтаю.

— И всё-таки о чём? — не отставал от неё Волков.

— О вопросах церкви говорили, о последней булле папы. Об отмене индульгенций, — отвечает «племянница» всё с той же беззаботностью, и притом принимаясь за куриное крылышко.

Тут уже и сам генерал рот раскрыл бы, если бы не знал Агнес. Но он сдержался и не выказал своего удивления, несмотря на то что Карл Брюнхвальд заёрзал на стуле и стал надувать в изумлении щёки, а баронесса так и вовсе чуть стакан с вином на скатерть не опрокинула. И ойкнула, словно извиняясь. А генерал, честно говоря, не сильно верит в то, что архиепископа могло заинтересовать мнение девицы о церковных делах; если он о том и спрашивал Агнес, то лишь для любопытства или для насмешки, генерал прекрасно помнил курфюрста Ланна как человека необыкновенно умного и хитрого, и поэтому «дядюшка» снова спрашивает:

— А кроме церкви и индульгенций про что говорили?