Бог из глины

7. Разговор на кухне

Сергей сумрачно смотрел, как Надежда жует бутерброд. В последнее время это стало для нее любимым занятием. Каждый раз, когда любимая женушка попадалась ему на глаза, ее рот был постоянно чем-то занят. Неудивительно, что некогда аппетитные бедра медленно, но неуклонно превращались в огромные окорока.

(А потом она просто превратится в гору колышущейся плоти, подумать только — иногда тебе нужно будет изображать страсть, пытаясь пристроиться между ее ляжек, вот потеха!)

А эта дурацкая привычка прятать, где только можно обертки от конфет! Сергею приходилось вылавливать цветные фантики в самых неожиданных местах. Казалось, в доме нет ни одной щели, куда благоверная не постаралась бы впихнуть очередную обертку.

Незадолго до этого он спустился в кухню, чтобы поинтересоваться ходом приготовления завтрака. Не то чтобы он испытывал зверский голод, но последние полчаса Сергей ворошил прошлое, переворачивая страницы журналов, и вслушивался, как озабоченно тарахтит посудой Надежда, явно пытаясь удивить мужа каким-нибудь кулинарным чудом. Чуда не произошло. Прождав безрезультатно еще минут пятнадцать, Сергей понял, что опять придется довольствоваться пригоревшей яичницей. Когда ему надоело вслушиваться в тишину на кухне, он решил проведать непутевую супругу.

Он застал ее выходящей из темного проема, ведущего в погреб и омшаник. Надежда старательно прятала взгляд, и сразу мышкой юркнула к холодильнику, принялась копаться в нем, с преувеличенным вниманием.

(Не кажется ли тебе парень, что у любимой завелся маленький секретик? Секрет, секретик, секретишко…)

Надежда вытащила из холодильника остатки сыра, кусок замерзшего масла на белом фарфоровом блюдце, колбасу, и что-то там еще. Сергей, подняв брови, наблюдал, как Надежда сооружает некое подобие бутербродов. Все было просто великолепно. И вот теперь она жевала огромный бутерброд, как-то подозрительно отводя в сторону взгляд.

— Что? — первым не выдержал Сергей.

Надежда отставила стакан молока.

— Ничего… — пробормотала она.

— Уверена? — Сергей не сводил с нее глаз. Что-то было не так. Словно… словно она пыталась скрыть от него что-то важное.

Надежда кивнула. Она машинально смела крошки со стола, и уставилась тяжелым взглядом на Сергея. Вообще-то ей было о чем потолковать с любимым муженьком. Все что происходило в этом доме, смахивала на начало кошмара, когда все декорации подготовлены, действующие персонажи замерли в ожидании действа. Короткий взмах руки режиссера и…

(Хей, крошка, тебе на самом деле интересно, что будет дальше?)

Все эти сны, тревожные ожидания чего-то страшного, — оно грядет волной неописуемого ужаса, сплетая сон и явь в одну кошмарную нить, и нет способа предугадать, что будет потом. Останется ли все как есть, или рухнет прямиком в бездну. Сны похожие на явь. Реальность, что размазана странными, причудливыми картинами. Веселое безумие, стекающее густой липкой кровью в этих проклятых снах…

Хорошенько потолковать обо всем этом. Чтобы не осталось ничего недосказанного. Вот только… в таком случае придется выложить всю правду. Правду, что проявилась двумя параллельными черточками на полоске бумаги.

Только так, и не иначе. Выбросить карты на стол, показать все козыри. По-другому она не могла.

(Ты же собираешься быть честной, со своим любимым мужем?)

Жаловаться на все происходящее, забыв про секреты — это было бы неправильным.

Маски долой!

(Ну же, расскажи ему обо всем! Или ты боишься, дуреха?)

Сергей смотрел на нее, и его взгляд обжигал. На мгновение Надежде показалось, что это то самое безумие, что царило в ее снах, окрашивая их в кровавый цвет, вспыхнуло в глазах мужа.

— Этот дом… — начала она. — Я не знаю, это все так неправильно…

— Неправильно, что? — Сергей цедил слова, словно ненароком опасался, что скажет что-то лишнее. То, чего она не должна слышать. Пока…

Надежда прикусила губу. Слова, обернутые в блестящую обертку полуправды — будь осторожна, толстушка!

— Мне страшно — прошептала она. Сергей вздохнул — главное не волноваться. — Наверно нам нужно поговорить обо всем, что происходит…

Каждый раз, когда Сергей слышал эти слова, ему хотелось только одного — запихнуть их обратно в глотку, откуда они имели неосторожность вырваться.

— Что происходит, что? — Если она решила завести его, то это ей удалось сполна. Сергей заставил себя разжать кулаки.

(Держи себя в руках, малыш. Не дай этой стерве достать тебя…)

Надежда почувствовала, как слезинка покатилась по щеке, прокладывая первую дорожку. Только не плакать. Он не должен видеть слез.

— Я не знаю… — слова давались с трудом. Что она могла рассказать мужу? О том, что чувствовала себя чужой в этом маленьком мире, ограниченном стенами проклятого дома?

(Убирайся прочь, жирная, похотливая сука…)

Иногда тяжело подобрать нужные слова. Словно опускаются тяжелые шторы, не давая заглянуть в глубь самого себя. И тогда все, что остается — с трудом собирать слова, выстраивая длинные неуклюжие предложения, приходя в отчаяние оттого, что нет возможности сказать все, что хочется сказать. Третий глаз покрывается грязью, искажает реальность, не давая увидеть ее, передать все мысли и ощущения.

Что может быть легче? Подойти поближе, и прокричать прямо в ухо, так, чтобы любимый муженек не пропустил ни одного слова.

Это дом! Гребаный дом, в котором все против нее. Эти мрачные стены, холодные неуютные комнаты. Сны, в которых слишком мало от сна, и много больше яви, голоса в голове, что терзают душу, да много чего еще…

Вот только сделать это нелегко. Совсем трудно. Труднее даже, чем оторвать ногу от земли, стоя столбом в затхлом погребе, тупо рассматривая, как пылятся на полках трехлитровые банки, вдыхая сырой воздух, ощущая присутствие чего-то постороннего, нездешнего.

Сергей смотрел, как Надежда смешно морщит нос.

(Ты только представь, как в этой маленькой головке рождается некоторое подобие мысли…)

Он облизал губы. Ему вдруг захотелось напиться. Вдрызг, как раньше, чтобы возвращаться домой, нащупывая дорогу, спотыкаясь в розовом тумане, что становился вдруг осязаемым, наполнял душу смыслом. И все проблемы съеживались до размеров горошины, становились несущественными.

Сергей мотнул головой. Колокольчики звякнули, и наступила тишина.

Он молчал, рассматривая столешницу. Молчала Надя, вытирая слезы, и только пламя гудело в латунных форсунках, словно рой пчел.

Что-то было не так в этом разговоре. Это было похоже на игру в слова. Когда окончание каждого слова служило началом следующего. Вот только, похоже, один из них мухлевал, пытаясь увести цепочку слов не туда, куда следует…

(Что-то не так. Посмотри на нее, малыш — толстушка себе на уме. Парень, это же ясно как божий день.)

— Маленькие секреты — пробормотал он.

— Что? — спросила Надежда. — Что ты сказал?

— Нет… ничего — спохватился Сергей.

Все хорошо. Все просто отлично.

(Хей-хо, крошка — все в порядке)

И если кто-то сует свой маленький носик не в свои дела, то у него очень скоро могут появиться очень серьезные проблемы. Тем более, если у этого кого-то есть нехорошие секретики. Маленькие гребаные скелетики в шкафу…

— Ладно, я наверх. — Сергей отставил недопитый стакан молока, и вышел из кухни, всем своим видом демонстрируя серьезность намерений человека, у которого слишком мало времени, чтобы тратить его на всякую ерунду, вроде словесных перепалок с вконец зарвавшейся супругой.

Надя осталась сидеть за столом. Она рассматривала хлебные крошки, которые сложились в причудливый рисунок на поверхности стола. Все будет хорошо, подруга, главное держать себя в руках.

(И не совать свой любопытный нос, в проход, отгороженный пыльными шторами…)

И да прибудет в тебе уверенность в завтрашнем дне. Вот так вот, крошка…