Бог из глины

6. Страна волшебных грез

Он втащил ее в прихожую. Прислонил к стене — капли стекали с ее лица, разбиваясь о крышку погреба, просачиваясь сквозь трещины и щели, устремляясь вниз, туда, где темно и сыро.

Сергей тормошил супругу, напрасно пытаясь привести в чувство — она словно куль с мукой обмякла в неуютной прихожей, и не было никакой возможности заставить ее приподняться с холодного пола. Крышка погреба вздрагивала под ногами каждый раз, когда Сергей пытался сдвинуть Надежду — он толкал ее, пыхтя от натуги, с ужасом понимая, что придется затаскивать грузное тело женушки прямиком наверх, по огромным ступеням, и подумать только — ее голова будет биться о перекладины перил.

— Вставай… поднимайся же… — он не просил, умолял, пытаясь докричаться.

В какой-то миг, он обрел уверенность, что все идет как надо — щеки Надежды порозовели, и еще чуть позже она раскрыла глаза. Сергей с облегчением выдохнул.

Он поднырнул под руку, помогая встать. Кое-как они доковыляли до ванной — Сергей не был уверен, что сможет затащить ее наверх, в спальню. К тому же она достаточно промокла, чтобы заработать воспаление легких, и Сергей решил не рисковать. Он оставил ее на расшатанном табурете, и с трудом распалил древнюю колонку — вода вскипела в медном змеевике, и пришлось пробовать снова (из крана вырвалось облако пара вперемешку с серыми хлопьями накипи). Пока наполнялась ванна, он метнулся к кухонному шкафу.

Бутылка оказалась на месте. Стеклянное окошко в дверце исказило пропорции, отчего сама бутылка казалась невероятным сосудом, оставленным здесь с древних времен, хотя на самом деле, Надя торжественно водрузила ее на верхнюю полку, (благо все остальные были под завязку набиты разным кухонным хламом), в самый первый день, который они провели в стенах этого дома. Она решила не нарушать старую добрую традицию — эта бутылка должна была быть напоминанием о том, что больше не будет возврата к старому. Сам же Сергей, находил это несколько унизительным, но особо не перечил — после той страшной новогодней ночи, он дал зарок не пить, и к своему удивлению вполне безболезненно расстался с привычкой, которая изрядно потрепала нервы обоим.

Сейчас спиртное оказалось весьма кстати. Сергей осторожно распахнул дверцу, стараясь, чтобы ничего не вывалилось наружу, как это обычно бывало, вытащил бутылку. Сорвал пробку и там же, на полке нащупал граненый стакан, не глядя, плеснул, уловив слухом приятный звук наливаемой жидкости, и подбежал к Надежде.

Он с трудом заставил ее выпить, отчего Надя тут же закашлялась, очумело вращая глазами. Сергей подсунул закуску — вытащенный из холодильника кусок кровяной колбасы.

Надежда впилась зубами, пытаясь сохранить остатки дыхания. Это было похоже на сон — сначала она роняла крупные, под стать каплям дождя, слезы, упираясь руками в холодную грязь, чуть позже обнаружила себя сидящей на полу в прихожей, и только теперь, когда дождь стучал в окна, негодуя от того, что не может добраться до них, а грудь после водки сдавило так, что не вдохнуть, она понемногу просыпалась, приходя в себя.

Чуть позже, когда она забралась в восхитительную, горячую ванну, Надя прикрыла глаза, с трудом отгоняя сонливость. От воды поднимался пар, словно от кастрюли с кипятком, и Надежда с удовлетворением отметила, что больше не чувствует холода. Она млела, представляя, как жар проходит сквозь нее, наполняя сладкой негой — хотелось так лежать целую вечность. И уже против воли опустила веки.

Сергей сидел за кухонным столом, тупо рассматривая граненый стакан. Он поднес его к лицу, против воли потянул носом — отчетливый запах водки проник в ноздри, напомнив о чем-то таком, о чем совсем не хотелось бы вспоминать.

(Холод, лютый холод металлических скоб, обмороженные пальцы срываются с обледеневшего металла, и бездонная утроба готовится принять бездыханное тело…)

Воспоминания нахлынули внезапно, заставив вздрогнуть. Это было похоже на затертую кинопленку, которая мирно пылится в коробке, до тех пор, пока не придет время. Умелые руки киномеханика извлекут ее на свет божий, ловко приладят бобину, и палец нажмет на тумблер. Мотор! — и на простыне, загодя повешенной на стене спальни, оживет старый, добрый семейный кошмар.

Все началось однажды, в тот миг, когда с глаз спадает белесая простынь, и мир предстает перед изумленным простаком, сверкая гранями, играя красками — все оказывается совсем не таким, как думалось, мечталось.

То, что было существенным, важным — оказалось мыльным пузырем, с радужными стенками грез. В один прекрасный момент он лопается с треском, разбрызгиваясь каплями несбывшихся грез.

Его обвели вокруг пальца. С самого начала — еще тогда, когда он поверил, что все будет хорошо, и семья станет тем самым смыслом, поиском которого занят каждый, кто живет под этим солнцем. Вот только все это с каждым днем стало напоминать сон. Дурной сон.

Женушка слонялась по комнатам, которая дни, похожие один на другой как зернышки риса, из металлической коробки на кухне, в то время, как дни Сергея были наполнены бесконечной суетой.

Ранним утром, он раскрывал глаза, проклиная все на свете, словно в детстве, когда единственным, за что стоило держаться было время ночи — не нужно идти в школу, чтобы потом, после уроков зубрить домашнее задание. Сон — его было так мало, особенно теперь, когда ночи стали спокойнее, не в пример беспокойному детству. Он выкарабкивался из сна, обретая себя на смятой простыне, с трудом раздирая слипшиеся глаза. Плелся на кухню, где терпеливо ожидал, пока тонкая струйка воды просочится в старый чайник, с отлетевшей эмалью (пару раз Сергей забывал выключить огонь вовремя, и приходилось потом битый час оттирать потемневшую белизну боков губкой, смоченной чистящим средством). Зажигал огонь, и готовил нехитрый завтрак — чаще всего пара бутербродов, или яичница, от которой хотелось плеваться. Пока чайник неторопливо закипал, Сергей пристраивался за кухонным столом, облокотив голову, и тихонько покачивался, проклиная тот миг, когда ему вздумалось устроиться на эту гребаную работу.

Что и говорить, новые рыночные отношения — перевернули его спокойный мир. Это было совсем не то, чему учили раньше, к чему он готовился. Мир сошел с ума, и теперь оставалось либо вместе с ним, делать это самому, либо приноравливаться, хвататься зубами, вгрызаться, чтобы не оказаться на самом дне. Это была его первая работа. Его словно окунули в полынью с незамерзающими краями, и он судорожно хватал воздух, пытаясь выбраться, не думая ни о чем другом, что могло помешать бы ему.

Это оказалось чертовски трудным — дни улетали, словно искры огня, похожие друг на друга. Работа иссушала, не давала думать ни о чем другом — это раздражало. Смысл жизни оказался чертовски простым и понятным, он сузился до набора простых, однотипных действий, которые приходилось выполнять каждый божий день, только чтобы удержаться на плаву.

Первые месяцы он просто вбивал данные в расходные документы — в памяти остались сотни наименований товара, и даже теперь он мог, не задумываясь назвать, сколько стоит тот или иной напиток, пакетик чипсов, упаковка гребаного пива. Позже, его повысили, и следующие полтора года он провел за рулем "Москвича".

Полтора года, состоящих из одинаковых дней, дней близнецов, чертовых клонов — он смотрел на себя словно со стороны, удивляясь собственному спокойствию и терпению, хотя последнее оказалось вовсе не безграничным. Усаживаясь в машину, он смотрел перед собой, и в растрескавшемся лобовом стекле видел не неровную кладку стены гаража, нет — он видел дорогу, что лежала между короткими отрезками суеты.

Дороги было слишком много — он исколесил тысячи километров плохого асфальта, мотаясь как заведенный по окрестным деревенькам и селам, куда угодно, лишь бы там находился ларек-другой, маленький магазинчик или на худой конец железная будка союзпечати, переделанная под торговую точку. Вся работа заключалась в том, чтобы убедить несговорчивых продавцов приобретать товар своей фирмы. Только и всего.

Он ненавидел эту работу!

Так же, как ненавидел все эти равнодушные постные лица продавцов, хозяев и хозяек, перед которыми приходилось стелиться, угождать, заискивать — все что угодно, только бы оказаться на высоте, и вечером, сдавая карточки с заказами, ловить завистливые взгляды коллег, таких же неудачников, как и он, которым в этот раз повезло меньше. Единственное, что удерживало его там — деньги. Не слишком много, но вполне достаточно для того, чтобы обеспечить двоих, и даже немножко отложить на потом.

Дни улетали вдаль, рассыпались жженой известью, отлетали галькой из-под колес, змеились трещинами на лобовом стекле — это не могло продолжаться вечно.

Зима, казалось, будет бесконечной. Она заметала путь, отчего становилось трудно удержать автомобиль на дороге. Заставляла сжимать зубы каждый раз, когда "Москвич" утыкался хромированной решеткой радиатора в очередной огромный сугроб на обочине. Ей не было конца — метели сменялись заморозками, и даже когда зима ненадолго решала сменить гнев на милость — это оказывалось очередным способом испортить жизнь. Лужи, оставшиеся после подтаявшего накануне снега, превращали дороги в один огромный каток. Март пришел на смену февралю, но ничего не изменилось — все те же морозы, и много-много белого снега вокруг, отчего рябило в глазах, и хотелось провалиться ко всем чертям, только бы не созерцать это бескрайнее, белое безмолвие.

В тот мартовский день ничего не предвещало беды.

С самого утра ненадолго выглянуло солнце, растопило наледь. Шины "Москвича" шлепали по обнажившемуся асфальту, и Сергей против воли улыбнулся, — возможно, хотя бы сегодня не придется балансировать на краю, пытаясь не выскочить на обочину.

Часть заказов он насобирал еще до обеда. Заскочил не надолго домой. Надежда изготовила некоторое подобие яичницы — Сергея злило то усердие, с которым супруга раскатывала яичный белок по сковороде, добиваясь чтобы того было побольше. Как результат — тонкая подгоревшая корка на одном яйце, и вспенившийся, полусырой белок на втором. Правильнее было бы вывалить эту чудо-яичницу в мусорный бак, но из-за постоянной нехватки времени, приходилось довольствоваться тем, что есть — Сергей, давясь, заглатывал обед, прихлебывая обжигающий чай, и бормоча слова благодарности, бросался к машине.

Согласно маршруту, ему предстояло посетить близлежащий городок, знаменитый как курортное местечко, полное разных достопримечательностей. Чудная природа, любоваться которой, совершенно не было времени. Леса, речка, монастырь, — в общем, все, что душе угодно. Зимой этот горе-курорт вымирал, чтобы весной-летом превратиться вновь в шумный улей.

Перед въездом в город, дорога спускалась под большим уклоном, приходилось соблюдать осторожность, чтобы не вылететь за ограждение — слева от дороги, высокий обрыв заставлял поверить в то, что лучше не спешить некоторое время, по крайней мере, до тех пор, пока не покажется дорожный знак, на котором большими буквами было выведено название этого чудного местечка.

На все про все ушло чуть больше часа. По правде, говоря, можно было бы вообще не приезжать сегодня, но Сергей пожалел об этом чуть позже — после обеда резко похолодало, задул северный ветер, заморосил мелкий дождик, отчего лобовое стекло становилось матовым из-за наледи, покрывающей его толстым слоем. Дворники уныло царапали лед, впрочем, совершенно безрезультатно. Приходилось вылезать, и ругаясь оттирать стекло тряпкой, предусмотрительно смоченной бензином. Это помогало, хотя и не надолго.

Основное развлечение поджидало впереди. Вода, все утро сбегающая по дороге веселыми ручьями, замерзла, и первая попытка взобраться наверх, оказалась пустой. Сергею удалось преодолеть половину подъема, после чего машину занесло, и ему чудом удалось не зацепить торчащий из снега бетонный столбик ограждения.

Пришлось задом катиться вниз — на его "Москвиче" зеркала заднего вида были вынесены на крылья передка, и благодаря чудной погоде, с таким же успехом можно было бы смотреть в собственную ладонь. Пришлось катиться назад, приоткрыв дверцу, и выглядывая из нее, словно паяц из деревянной шкатулки. Мимо промчалась дорогущая иномарка с полным приводом — Сергей проводил ее завистливым взглядом.

Следующая попытка оказалась хуже предыдущей. Он не успел набрать скорость, и пришлось останавливаться, не пройдя и четверти подъема. Лысая резина скользила по льду, машина отчаянно буксуя, все норовила развернуться поперек дороги. Пару раз, Сергею пришлось сдерживать дыхание, сжимая руками бесполезный руль.

От того, что приходилось все время вертеть головой, выглядывая, что творится сзади, заболела голова. Потратив чуть больше часа, Сергей с тоской понял, что придется тащиться по объездной дороге, делая многокилометровый путь по безлюдной дороге, что пролегла вдоль бескрайних колхозных полей (или как стало модным называть сейчас — фермерских угодий). Погода и наступающая темнота не добавляли оптимизма. Словно в наказание повалил снег, отчего дорога домой стала напоминать волшебный путь к неуловимому счастью.

Проскочив пару деревень, Сергей вынужден был признаться, что эта дорога совсем не на много лучше той, по которой ему так, и не удалось вернуться домой. Ветер усилился, и, оттирая стекло замерзшими пальцами, Сергей проклял тот миг, когда решил заехать в тот гребаный городишко, соблазнившись возможностью немного подзаработать.

Все произошло где-то на половине пути. Потеряв опору, "Москвич" как-то вдруг засуетился, взревел двигателем. Сергей крутанул руль, запоздало пожалев о столь опрометчивом поступке, на миг, растерявшись, выжал сначала тормоз, а потом зачем-то газ.

Машину выбросило с дороги в поле. Захрустел, ломаясь, тонкий слой слежавшегося снега, и "Москвич" наполовину погрузился в белую снежную постель. Сергей выругался.

Хуже этого нельзя было ничего придумать. Если он не выберется в ближайшие час-полтора, снег завалит машину так, что придется не один день выкапывать ее, освобождая из снежного плена.

С трудом он открыл дверь, вывалился из машины, и тут же по колено провалился в снег.

— Черт!

От дороги к обочине протянулись неглубокие колеи — следы колес. Сергей с тоской провел по ним взглядом. В углублении асфальта, чуть поблескивал ровный слой льда. Сергей протопал к багажнику, даже не представляя, каким образом выбираться из ловушки.

Лопаты в багажнике не оказалось, впрочем, иного он и не ожидал — откуда ей там взяться, если лично он никогда не задумывался о том, что когда-нибудь попадет в подобную переделку. Буксировочный трос, запаска и пустая канистра вряд ли годились для того, чтобы откопать машину.

Сергей захлопнул багажник. Все что ему требовалось — любой предмет, который можно использовать как лопату. Пока не поздно.

Решение пришло внезапно. Сергей бросился к двери — на переднем пассажирском сиденье лежала рабочая папка. Сергей осторожно вытряс из нее документы — карточки для заказов, рекламные буклеты и прочий бумажный мусор.

Следующие полчаса он отбрасывал снег папкой, очищая путь. От того места, где остановилась машина, до самой дороги он прокопал широкую траншею, достаточную для того, чтобы выехать. Затем завел двигатель, и осторожно выжал сцепление.

С четвертой попытки ему удалось выбраться на дорогу. К тому времени, как вдалеке показались огни родного города, окончательно стемнело. Ветер стих, и снег прекратил усыпать дорогу белыми хлопьями, но Сергею было достаточно и того, что пришлось пережить за день. Отчаянно болела голова, и хотелось только одного — поскорее попасть домой, забраться в теплую ванну, и прикрыть глаза, наслаждаясь теплом и покоем.

Он устал так, что даже неудобное сиденье автомобиля, казалось мягкой пуховой подушкой. Огромной подушкой, в которую можно зарыться лицом, и замереть, закрыв глаза, вдыхая мягкий неуловимый аромат домашнего уюта.

Сергей уставился на дорогу, но странное чувство — он словно вырубился, хоть и продолжал рулить, объезжая препятствия. Он видел машины, пост ГАИ, мимо которого проехал, предусмотрительно сбавив скорость, но в мыслях он был уже дома, скинул одежду и пробовал горячую воду, присев на краешек ванны. От воды поднимался пар, она пахла хвоей, а на кухне жена заварила крепкий, ароматный кофе, нажарила гренок — сейчас он погрузится в горячую воду, и Надя принесет на легком пластмассовом подносе кофе. Он будет блаженствовать, прихлебывая из огромной чашки, не обращая внимания, что все еще в дороге, и до дома нужно успеть добраться, пока черная зима не заполнила мир своей холодной темнотой, и яркие оранжевые огни снегоуборочного грейдера, сверкают впереди непонятной тревогой, возникнув ниоткуда, словно два глаза, приближаются, наплывая, помаргивая от нетерпения встречи, и уже не успеть, не затормозить, вернее нога надавила на педаль тормоза, но от этого только хуже. Машину закрутило.

Удар!

Он здорово приложился об руль лицом. В ушах зазвенело, и на миг ему показалось, что из них польется кровь.

Крови и в самом деле много — она течет ручьем из разбитого носа, пачкая дубленку. Кружится голова, и еще не верится, что это происходит с ним, просто какая-то нелепость, так показалось, это сон, гребаный сон — на самом деле он спит сейчас в остывающей ванне, и поднос с кофе примостился на стиральной машине, но голоса снаружи становятся громче, требовательнее, приближаются, чьи-то руки распахивают дверь, и чужая голова пролазит внутрь салона, обдавая терпким сивушным запахом:

— Эй, парень, с тобой все в порядке?

И бормоча в ответ что-то несущественное, понимаешь, что на самом деле ты здесь, и все происходит именно с тобой, и никуда уже не деться из разбитой машины, и все будет потом — проблемы, что льются как из ведра, и как бы не хотелось, это не сон.

Ему помогают выбраться из машины, и стоя, покачиваясь, вытирая лицо рукавом, вместо того, чтобы приложить снег к переносице, Сергей бросает первый взгляд на разбитый "Москвич", оценивая повреждения. И уже обойдя машину, понимает, что крепко влип. Ковш грейдера превратил передок "Москвича" в кусок смятого металла — тут и там, из-под искореженного, погнутого капота торчат провода и трубки системы охлаждения, а из лопнувшего радиатора валит пар.

Жене он сказал, что оставил машину на станции техобслуживания, соврав что-то насчет потекшего антифриза, и внеплановой замены масла. На ремонт кузова, замены ходовой ушло от силы четыре дня, вот только неприкосновенный запас — не слишком толстая пачка купюр, которую хранил в гараже, за бочкой с бензином — стала вполовину тоньше, и уже тогда Сергей впервые задумался о том, стоит ли игра свеч.

Проводить время за рулем "Москвича" — это было совсем не то, о чем мечталось долгими вечерами, когда ночь принимала к себе, предлагая сдаться в сладкий плен сновидений. Это было совсем не то!

Он колесил по городам, менялся пейзаж за окнами автомобиля, но и только — люди оставались прежними. И каждый раз, когда очередное ничтожество, ощутив свою власть, начинало давить на него, Сергею хотелось от души заехать с правой, чтобы стереть выражение превосходства с гнусной рожи.

(Так, чтобы заболела рука, парень!)

Не говоря уже про личное отношение руководства фирмы к его скромной персоне. На работе дали ясно понять, что терпят его исключительно до тех пор, пока от него есть маломальский толк, и папка ломится от карточек с заказами. Это бесило — Сергею не нравилось ощущать собственную беззащитность, он тешил себя мечтами о том, что однажды сумеет показать им всем, на что способен.

Тот день стал поворотным пунктом, заставил пересмотреть отношение к работе. Отремонтировав машину, Сергей все чаще стал ловить себя на том, что с каждым днем становится труднее выползать из кровати. Еще чаще он стал замечать недовольный взгляд менеджера.

Когда жаркую августовскую жару сменила легкая прохлада сентября, Сергей ушел с фирмы.

Все получилось как-то неприятно. Отработав маршрут, Сергей заскочил на фирму, чтобы сдать заказы на обработку. Столкнувшись в дверях с начальником, Сергей получил замечание за внешний вид. Сделав вид, что не расслышал, он прошел в комнату для работников, и уселся за расшатанный стол, пытаясь успокоиться.

Кто мог подумать, что обозленный ублюдок рванет за ним — хлопнув дверью, менеджер окатил его отборной руганью. Возможно виной тому был трудный день, и начальник просто искал на ком сорвать злость и раздражение, кто знает — лично Сергей не собирался заниматься поиском причин дурного настроения. Все что произошло, оказалось спрятанным за двумя короткими взмахами ресниц. Вот он сидит за столом, разложил свои карточки, и угрюмо смотрит на пухлого идиота, что нависает над ним, сжимая зачем-то маленькие кулачки, а вот он уже стоит, расставив ноги, а в углу уткнулся лицом в пол этот гребаный кретин, держась рукой за разбитую скулу.

Тот придурок сам напросился — Сергей даже не думал просить прощения. Вместо этого попросили его самого. Вежливо, и настойчиво.

Первую неделю он просто отсыпался, стараясь не думать ни о чем. Это оказалось неожиданно просто — просыпаться от того, что нет больше сил ворочаться в пустой кровати. Жена испуганной мышкой возится на кухне, а в тумбочке достаточно денег, чтобы не думать о работе, по крайней мере, полгода.

Что было потом — безмятежные поиски работы, надежды, обрывающиеся после звонка предполагаемого босса на любимую фирму, где мягко рекомендовали не иметь с ним никаких дел, — все это было похоже на путь вниз, спуск в гребаный городишко, где слева обрыв, а справа оседают глиняные хатки полусонных обитателей этого захолустья, и если не соблюдать осторожность, можно горько пожалеть о собственном безрассудстве.

И пустой граненый стакан на столе, был важной деталью того, что происходило с ним все то время, когда он метался между желаниями и беспросветной действительностью. Возвращаясь домой, он брел мимо железнодорожной насыпи, ощупывая путь, спотыкаясь на камешках, что попадали на тропинку. Луна освещала рельсы, отчего те казались двумя дорожками домой. И лежа в постели без сна, слушая далекий гул поездов, он ясно представлял, как однажды эти две дорожки уведут его далеко-далеко, туда, где он обретет покой и безмятежность.

В место, где исполняются желания. В страну волшебных грез…