Безвременье

30.

На улицах Смолокуровки ни души. Темные силуэты беспорядочно разбросанных домишек кое-где светятся подслеповатыми квадратами окон. Я торопливо поднимаюсь в гору к невидимой, но я знаю, стоящей на окраине церкви.

Я запыхался, почти бегу, будто меня догоняют те, из леса, в черных сутанах. Вот и ограда, здесь должна быть сторожка. Откуда мне это известно, ведь я здесь никогда не был? Дверь распахивается сама, внутри тихо, мерцает лампадка, в ее призрачном свете едва просматривается пульт управления космическим кораблем. Где же Варвара Филипповна? А это кто? На скамейке у стены сидит будто человек. Вроде бы человек, потому что черты лица его непрерывно меняются, в них нет ничего определенного, так что и глазу не за что зацепиться. Холодная волна накатывается на меня откуда-то с ног, останавливает сердце. Я шарю по стене в поисках выключателя, вот сейчас я зажгу свет, я ужо тебя рассмотрю... Выключателя нет, хоть умри. Что-нибудь тяжелое в руку... Волна все выше...

"Опять ты?" — "Я" — "Кто ты такой?" — хотел сказать, но только безмолвно помыслил я. — "Я? Может быть, — ты... Или — не ты. Хорошо тебе в этом мире?" — "Хорошо..." — "Договорились". Звука не было, слова возникали в мозге, как мысль "про себя". А образом неуловимый наполнялся чем-то голубовато-серым и являл свой новый лик. Возникшее ниоткуда, вернее, отовсюду сразу, напряжение холодной волной, казалось, порожденное дрожью моего коченеющего тела, тревожно возрастало, все набирая силу, переходило в глубокий и бесшумный гул, грозный и неумолимый, словно стремящийся сокрушить своею мощью все, мешающее его самоутверждению. Категоричный, как приказ, исключающий саму мысль о неповиновении, он ставил меня на грань жизни и смерти. Я хотел сделать вдох и не мог...

"Крестное знамение сотвори..." — донесся издалека голос Галины Вонифатьевны. Страшным усилием воли поднял я непослушную руку, перекрестился и что-то громоздкое, мягко-обволакивающее рухнуло во мне и кругом, рассыпалось вдребезги, хотя непосредственного прикосновения не было. Комнатушка приняла свой прежний вид.

Задыхающийся, обессиленный, я вырвался в дверь под звездное небо, жадно хватая ртом воздух, стряхивая с лица струйки пота. Призрачные черты ночного гостя начали тускнеть в моем сознании, размываясь до чуть видимого состояния, пока не исчезли совсем. Слава Богу, все позади!

Деревня притаилась где-то во мраке. Звезды, яркие, крупные, какими я их никогда не видывал, воссияли радостным светом. Церковь и впрямь словно космический корабль плыла в мировом пространстве, едва не задевая их крестами. Здесь ждало меня новое поражение: это были не наши звезды! Более близкие, они не укладывались ни в одно из созвездий, какие я знал.

Утро выдалось хмурое, накрапывал дождик. В стерильно чистом храме совершился обряд, как подтверждение ночного крещения. Крестной матерью была Варвара Филипповна, крестного я просто не запомнил. Галина Вонифатьевна, как-то беззащитно и открыто улыбаясь, поздравила меня, пригласила на завтрак.

— Спасибо за все, но сильно беспокоюсь о друге — как там он один в лесу. К обеду надо быть в городе.

— Приезжайте. Помните, что крещение без причастия силы не имеет. Счастливого вам пути.

— Надеюсь. Еще раз спасибо.

Дождь постепенно усиливался. Если землю расквасит, не то что ехать, идти будет тяжело. И, едва последние дома скрылись из виду, я припустил бегом по дороге.

На том же месте, где я его оставил, Пров, живой и невредимый, немного помятый и растрепанный, встречает меня с улыбкой. Я тоже рад увидеть его в добром здравии.

— Ну, как? — спрашивает он.

— Божественно. Красавицу встретил, черта и еще кое-кого! Расскажу потом. Что с мотоциклом?

— Как мог зачеканил провода и коллектор. Но аккумулятор сел до нуля и растолкать машину до нужной скорости один я не смог.

— Что ж, давай попробуем вдвоем. Этот дождик может нам все испортить.

— Тогда вернемся в деревню, — шутит он.

— В этих часиках, — показывая глазами на его браслет, сказал я, — на этот случай наверняка что-то придумано.

Километра два мы пытались запустить двигатель с ходу — все тщетно, ни одной вспышки. Или генератор не работал вовсе, или не хватало скорости для раскрутки. Взмокшие, мы уселись на траве перевести дух.

— Теряем время и силы, — сказал я.

— Верно. Остается единственный вариант, Помнишь ту низину? Склон с нашей стороны пригоден для разгона. Если не заведется, бросаем мотоцикл в болото и идем пешком.

— Согласен. Сколько же можно тащить...

Скоро мы стояли на краю оврага, готовясь к последней попытке. Я посоветовал Прову перейти на другою сторону и проверил, все ли включено, как надо. С Богом! Я тронулся. Сначала воткнул вторую и отпустил сцепление. Мотор залопотал, но не запускался. На половине спуска врубил первую. От таких оборотов, мне кажется, могло произойти даже калильное зажигание. Спасительный рокот пронесся по лесу, но едва я сбросил газ, мотор снова заглох. Хорошо, что еще оставалась треть спуска, я успел запустить двигатель и, не сбавляя газа, вылетел на другую сторону оврага.

— Только на максимальных, — крикнул я сквозь рев выхлопа Прову, запрыгнувшему в седло. — Держись!

Мы помчались. Не до красот природы, когда дождь на скорости заливает глаза, и мотоцикл начинает "водить". Как в той песне: ... и нервы гудят и сомнения прочь. Сам удивляюсь, как в таком темпе удается проходить повороты... Тьфу, чуть не сглазил! Еле отрулил от стоящей в стороне сосны. ... а сбоку за ветром звон похорон. Держись, старина, держись. Есть, есть что-то упоительное в этой гонке. ... это неправда: машина, чтоб ездить. Пожалуй две трети пути мы проскочили. Мой взгляд прикован к дороге, нет даже секунды свободной, чтобы посмотреть на спидометр. Начинается... Ухабы, ямы... А, черт! Крутануло на сто восемьдесят градусов, мотор заглох. Прова нет. Где он? Мой друг выползает из глубокой колдобины с набитым грязью ртом. Подбегаю к нему.

— Не ушибся?

Вместо ответа он показывает большой палец и выплевывает грязь. Я почему-то начинаю хохотать. Почему-то у меня легко на душе. Мы подходим к мотоциклу насквозь мокрые и грязные, и к вящему удивлению мотор заводится и держит холостые обороты.

— Аккумулятор подзарядился, — обрел дар речи Пров. — Но это ненадолго. Километра через два он кончится.

— А нам больше и не надо.

С каким-то отупелым безразличием под струями дождя и грязи мы едем, вернее, ползем, пока двигатель не начинает давать перебои и потом окончательно смолкает.

— ... и чувствую телом, он умирает,

он умирает, чтоб выжил я! -

пропел я вслух с видом победителя галактических гонок.- У нас еще запас времени — полчаса. Как они будут нас переправлять, интересно?

— Это их проблемы, — устало заключает Пров. — Мы на месте.

Прячем мотоцикл под седой разлапистой елью и медленно бредем через иззябший лес. Всхлипывает где-то, качаясь, продрогшая осина. В кисее мелкого дождя вырисовывается наша огромная сосна — ориентир. Прощай сказка, прощай лес — седой кудесник.

Мы шагнули вперед. Лес исчез, сухая каменистая пустыня окружала нас. И среди еще не развеявшейся прощальной тишины громоподобный раскат:

— СТР пятьдесят пять — четыреста восемьдесят четыре! СТР сто тридцать семь — сто тридцать семь! Поле отключено!