Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт

Глава 5

Верное дело было и вдруг сорвалось. Если бы не усталость, может, злился бы. А так он только ехал молча по ночному городу и обдумывал слова бриганта: седой, волосы до плеч, каркает, как ворон. Волков знал, кто это. Может, причина у этого человека, что организовал нападение, и не была очевидна, но она была.

«Да, жаль, что фон Эдель и граф тут ни при чём, как хорошо было бы устроить над фон Эделем дворянский суд и чтобы на суде он признался в том, что на нападение дал добро сам граф. Нет, ничего такого не выйдет. Жаль. Жаль. Жаль».

Ну а с каркающего господина кавалер ещё спросит. Но это уже будет в том случае, если ему удастся вернуться из кантона живым.

А с графом… С графом пусть всё решит Агнес. И решать с ним придётся немедля. Нельзя начинать войну, имея в тылу у себя такого недруга.

Он въехал на двор дома Кёршнера, а там столпотворение. Ещё издали он видел, что все окна во дворце горят огнями. Но не думал, что будет так многолюдно. Слуги, кони, возки, кареты. Весь двор полон. И это ночью! Слыханное ли дело? Он с молодыми господами поднимается в обеденную залу. А там духота от десятков людей и десятков свечей. Окна настежь, но это не спасает, ветра в ночном воздухе нет. Ночь тёплая.

И ему навстречу бежит хозяин дома, толстяк обливается потом, но он возбуждённый и радостный:

— Первый судья Мюнфельд приехал. И бывший бургомистр Виллегунд тоже, и глава Первой гильдии купцов Роллен. И ещё другие господа, что первые в своих цехах и коммунах.

Кёршнер так и светится, ему, человеку, родившемуся за пределами города, несмотря на большое богатство, никак не удавалось ранее всех этих городских господ видеть своими гостями из-за их высокомерия, а тут вон как… Кланяются, просят принять. Хозяин млел от счастья и приказывал слугам тащить из кладовых на стол всё самое лучшее.

— Все хотят с новым епископом познакомиться, — догадался Волков.

— Может и так, может и так, — говорил купец загадочно, — но сдаётся мне, что люди просто раздражены повелением герцога не пускать вас в город, считая такое повеление монаршим сумасбродством, а многие думают заполучить земельку возле ваших пристаней под свои склады. Вот и пришли к вам.

— К нам, друг мой, к нам, — поправил его Волков, тем самым потешив своему родственнику самолюбие.

Купец расцвёл. Заулыбался и ещё пуще краснел, чем раньше. Но при этом говорил вещи правильные:

— Значит, к нам. Как вам будет угодно, дорогой родственник. Граф придёт в ярость, когда узнает об этой нашей ночной трапезе. И всех, кто тут был нынче, запишет в вашу партию. В ваши друзья. А нам друзья в городе нужны.

— Думаете, дорогой родственник, что тут собирается моя партия? — спросил кавалер.

— Герцог — герцогом, граф — графом, но когда горцы или еретики стояли под стенами города, так ни герцога, ни графа рядом не оказывалось, — говорит купец, вдруг перестав улыбаться и цвести, и со всей серьёзностью продолжает, — город отбивался сам, как умел, и все горожане, вплоть до последнего бедняка, понимают, что городу нужен свой генерал. А другого полководца, вам подобного, такого же славного и удачливого, на пятьсот миль в округе нет.

«Купчишка-то не так прост, как кажется. Хотя к лести слаб. Но не дурак, главное понимает. Хорошо, что он со мной».

А из-за стола вставали важные господа, шли к нему, чтобы лично выразить генералу восхищение его победой. И Волков был с этими господами любезен. Отвечал на их поклоны, говорил слова благодарности в ответ на их слова восхищения, и судье, и другим господам, а бывшему бургомистру Виллегунду он выразил сожаление, что из-за неправедных желаний высших лиц он досрочно был вынужден покинуть свой пост, и обещал, в присутствии других господ, что и епископ, и он лично будут поддерживать его, если он соизволит баллотироваться на должность бургомистра вновь. И господа, что слышали эту его речь, в том числе и глава Первой купеческой гильдии Роллен, обещали всячески этому содействовать. Виллегунд был так счастлив, что даже прослезился.

«Да, кажется, теперь у меня и вправду есть своя партия в городе».

Потом все сели за столы, слуги носили к столу уже поспевшие к тому времени блюда и несли из погребов старые вина. Господа стали выпивать, то за генерала, то за нового епископа, который от такого внимания краснел и смущался.

А за полчаса до рассвета кавалер вдруг встал и просил у всех собравшихся прощения. После людям своим велел собираться в дорогу, так как времени у него не было, а дела были. Господа просили его остаться, даже дамы просили, но он вежливо отказывал им всем, ссылаясь на важное дело. Лишь госпожа Ланге не просила.

Она подошла и спросила:

— Можно ли мне ехать с вами, господин мой?

— Нет-нет, госпожа моя, — отвечал он, целуя ей руку при всех собравшихся, — но карету я вашу возьму, мне надо хоть немного поспать в дороге. Другого времени у меня не будет.

Она, едва сдержав слёзы, благословила его крестным знамением.

И он со всеми своими людьми, с выездом, с гвардейцами, с Сычом и с Ежом, был у северных ворот города ещё до их открытия. Спал в карете, дожидаясь рассвета и открытия ворот.

Крестьянин Петер Мюллер в полдень возвращался с покоса. Лошадка его, недавно ожеребившаяся, тащила телегу с нетяжкой поклажей весьма легко, а жеребёнок её бежал рядом с мамкой. Домовитый Петер — с разрешения старосты, разумеется, — выкашивал клин у оврага и половину сена полагал себе. Ехал он не спеша и вполне довольный жизнью. И ещё издали увидал то, что его насторожило. Прямо у дороги два неопрятных на вид мужика развели костёр. Люди те были весьма необычны в этих местах.

Господа? Нет, не господа, но и не мужицкого звания тоже. Не попы, не купцы и не солдаты. Что ж за людишки то?

«Городские, сволочи!» — как подъехал ближе, сразу определил для себя мужик. Понял, удивляясь, что городских так далеко занесло от города. И ещё сильно его удивлял тот предмет, что от их костра уж очень вкусно пахло. Пахло жаренным на углях мясом. И чем ближе подъезжал он к ним, тем тревожнее становилось мужику. Эти городские выглядели не просто как заезжие бюргеры. Они были вида не бедного и весьма…

«Разбойники! — похолодел мужик. — Как есть разбойники!»

А кто ж ещё это мог быть? Морды страшные, один хмырь ухмыляется беззубо, морда до глаз заросшая, другой, лысый и лопоухий, злых зенок своих от крестьянской лошадки не отводит. А что ещё хуже, прямо у дороги лежит голова оленихи, копыта её тут же, а на вертеле над дымящими углями висит мясо бедного животного. Ну вот и думайте сами, что это за люди, которые отважились в лесу господина бить его оленей и прямо у дороги их жарить. Это ж дело висельное!

«Точно разбойники! Висельники, не иначе, другие на такое не отважились бы!»

Петер, не дожидаясь, когда эти мужики ножи из-под одёжи достанут и к нему пойдут, врезал коняшке своей хлыстом, да так, что сам испугался. Коняга вздрогнула и пустилась вскачь, а крестьянин, честный человек, пролетел мимо костерка, да потом ещё и оборачивался: не бегут ли за ним. Отъехал подальше, и даже дышать ему легче стало. И так как был он человек богобоязненный и господина своего чтущий, сразу поехал Мюллер к дому второго егеря господина, к дому Клауса Кёллера.

Приехал и, увидав того у свинарника, заорал ему через забор радостно:

— Свиней кормишь, Клаус, а у тебя там оленей убивают!

Высокий и сильный Клаус Кёллер обернулся. Посмотрел, кто это там орёт у забора. Такой крик был явной наглостью, не всякий мужик может вот так вот просто кричать егерю господина таким обидным тоном.

— Что ты мелешь, дурень?

— Да то и мелю, господин егерь, — продолжал мужик, — там два каких-то человека убили оленя господина и жарят его прямо у дороги, даже в лес не прячутся.

— Да ты пьян, дурак.

— Да не пьян я. Коли не веришь, так езжай сам погляди. Тут и недалеко, даже до оврага не доедешь.

Клаус в такое жуткое преступление не поверил бы, но простой мужик так подшучивать над ним не осмелится. Видно, правду говорит.

— А что то за люди? — спрашивает егерь, понимая, что придётся ему туда ехать. — Не военные ли?

Кто ж ещё, кроме военных, осмелится на такое дело?

— Нет, — кричит Петер Мюллер, — не военные. На вид городские.

Не стал мужик говорить егерю, что люди на вид опасные. Зачем? Пусть егерь господский сам всё увидит.

— Ну так что, Клаус, поедешь?

— Не твоё собачье дело, — говорит ему егерь, — твоё дело сказать. А сказал, так езжай дальше, не стой у моего забора.

— Оно, конечно, конечно, — кричит Петер и радуется, что не сказал егерю о том, что те двое, что жарят оленя, на вид весьма опасные.

Взмахнул хлыстом и повёз сено дальше, половину надо ведь было старосте отдать.

А Клаус Кёллер стал собираться. Взял большой нож, аркебузу, что господин ему выдал, пороховницу повесил через плечо. Быстро и умело оседлал конька своего и поехал по дороге в сторону оврага.

Надо, конечно, было напарника позвать, но напарник его всю заслугу по поимке браконьеров себе бы приписал, так как он был старшим егерем, а Клаус младшим, поэтому Клаус решил изловить сволочей сам, единолично. Тем более, что это простые горожане.

Торопился егерь. И вскоре он был на месте. Уже чувствовал запах дыма и жареного мяса, что разлетался по округе. Он даже следов на дороге не смотрел, так торопился их изловить. За такое дело можно и награду получить — господин молод, и поэтому ещё не жаден, — а может даже, и повышение.

А когда увидал этих бюргеров, во-первых, пожалел, что не позвал напарника, а во-вторых, про себя пообещал набить морду мужику Мюллеру за то, что не сказал, что эти людишки весьма на вид непросты, хоть и не солдаты. Но отступать было уже нельзя, и Клаус, взяв аркебузу и подпалив фитиль, поехал к этим разбойникам. А разбойники жрали мясо и пили пиво из жбана, а увидав его, вовсе даже не испугались, а лишь поднялись с земли и встали руки в боки в ожидании, когда он подъедет. А он, подъезжая, уже кричал им грозно, чтобы страха нагнать:

— Эй вы, сволочи! А ну-ка покажите руки! И говорите, есть ли железо при вас?

А сам подъезжает ближе и поднимает аркебузу.

— Ты бы, дядя, не лаялся бы так с незнакомыми-то людьми, — нагло заявляет ему лопоухий.

И стоят с ухмылками оба и оружия не боятся. И арбалет лежит рядом, и ножи у обоих на поясе.

«Ох, Петер Мюллер, быть твоей морде битой, крепко битой», — думает егерь.

А пока он думал, тот, что пониже да покоренастей… раз, и уже у его коня стоит… два, и под уздцы его цепкой рукой схватил… три, и уже за ствол аркебузы схватился, и на себя её тянет и смеётся ртом беззубым:

— Это ты что, дядя, фитиль-то поджёг, а на полочку запального пороха насыпать забыл? Как ты стрелять-то собирался? Или думал, что мы фитиля дымящегося испугаемся?

Егерь даже растерялся от такого проворства опасного человека и думал, что теперь ему ответить, а тут этот мужик так дёрнул за ствол, с такой силой, что вырвал аркебузу из сильных в общем-то рук егеря:

— Дай сюда, не игрушка это для дураков. Вещь сия опасная.

Но при этом узду коня он выпустил, и егерь тут же коня поворотил и погнал его прочь. А аркебузу он вернёт, сейчас только до поместья господского доскачет, и вернёт. А Петер Мюллер… У, подлец, теперь-то точно легко не отделается.

— Ишь, как полетел, — глядя ему вслед, говорил Ёж. — Скоро и сам господин пожалует.

— Пожалует, куда денется, — соглашался Сыч, разглядывая аркебузу. — А вот аркебузка-то дрянь. Больше трёх талеров нам за неё не дадут.

— Врёшь, — отвечает ему товарищ, — опять врёшь. Пять талеров выручим. И я свои две с половиной монеты должен за неё получить.

— Пять талеров, — кривляется Сыч и смотрит на приятеля с укоризной. — Неблагодарный ты, Ёж, человек. И очень жадный к тому же.

— Уж кто бы про жадность говорил, — отвечает Ёж и садится снова к мясу и пиву поближе.

Часа не прошло с тех пор, как Сыч и Ёж отобрали у егеря аркебузу, как из кривых ворот старого и неказистого замка с шумом и залихватским гиканьем выехали шесть господ на отличных конях.

Были они, те господа, молоды и при железе, и при аркебузах, и даже пистолеты у них были. И первым среди них летел на отличном коне не кто иной, как семнадцатилетний Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург, третий сын покойного Конрада Густава фон Мелендорфа, восьмого графа фон Малена, и младший брат нынешнего Теодора Иоганна, девятого графа фон Малена.

А сзади на своём коньке, едва поспевая за господами, ехал егерь Клаус. И ехали они ловить обнаглевших браконьеров, что осмеливаются убивать оленей в лесу господина и, обнаглев от безнаказанности, жарить их прямо у дороги. Нет, Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург, родной брат девятого графа фон Малена, такого допустить не мог и гнал своего коня, волнуясь, что бродяги, которые убили оленя, убегут быстрее, чем он туда приедет. Он очень хотел их повесить. Прямо у дороги, на крепком суку, чтобы все проезжающие видели, как господин этих мест бывает строг с ворами и браконьерами.

И, к радости молодого господина, браконьеры не сбежали, а лишь поднялись и стояли, ждали, когда он и его свита приблизятся. Но чем ближе подъезжал, тем удивительнее было для него то, что он видел. А видел он, как из леса, из-за спин пирующих браконьеров, выходят люди весьма военного вида, и не один, и не два их, а целый десяток, и все с аркебузами, и у всех на запястьях дымятся фитили, и ставят они своё оружие на рогатки, и целятся мерзавцы… целятся в Гюнтера Дирка Малена фон Гебенбурга и его людей. И командир у них есть. И смотрит этот командир на господина окрестностей и на людей его весьма недружелюбно. А люди господина хватаются за оружие, кто-то даже кричит:

— Измена! Стойте, сеньор!

Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург коня остановил в двадцати шагах от военных людей-браконьеров и кричит им как можно более грозно:

— Кто вы такие, и кто из вас старший, и что вы делаете на моей земле?!

И тут из леса выезжают два человека на добрых конях, оба при железе, люди, сразу видно, благородные, один из них, тот, что едет первый, без шапки, молод, белокур, красив, вида опять же военного, и едет он с видом заводилы. И, подъезжая, кланяется и говорит с достоинством:

— Господа, угрозы никому из вас нет. Спрячьте оружие.

— Кто вы такой?! — кричит Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург. — И что ваши люди делают на моей земле?!

Но кричит он так, что крик выдаёт его волнение. А тут ещё к нему подъезжает его егерь и шепчет:

— Господин, они ещё и сзади!

Фон Гебенбург поворачивается и видит: дорогу назад ему преграждает десяток всадников.

— Кто вы такой, добрый господин?! — срывающимся голосом снова кричит Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург.

— Имя моё я вам назову, только наедине, — отвечает белокурый красавец. — Другим его знать не надобно.

— И что же вам нужно, господин, который скрывает своё имя от честных людей?! — кричит самый смелый из свиты фон Гебенбурга.

— Только разговор с вашим сеньором, только разговор. Уверяю вас, господа, вашему сеньору ничего не угрожает, ни животу его, ни свободе, ни чести. Мне нужно только отъехать на пятьдесят шагов отсюда и переговорить с ним с глазу на глаз.

Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург обернулся, видно было, что ему очень не хочется беседовать с кем-то подобным, но показать трусость перед своим выездом он, конечно же, не мог.

— Хорошо, господин, который скрывает своё имя, я отъеду с вами для разговора.

Белокурый молодой человек поклонился и показал ему рукой, куда ему ехать.

— Меня разбирает любопытство, — говорил белокурому фон Гебенбург, — о чём же мы будем с вами говорить?

— Говорить вы будете не со мной, а с другой персоной, — отвечал его спутник, — а имя моё Максимилиан Брюнхвальд.

— С другой персоной? — удивился фон Гебенбург. — С кем же?

— Он ждёт вас, сейчас вы всё узнаете…

Они свернули с дороги в лес и скрылись из вида всех прочих.

— Хорошо… Брюнхвальд… Брюнхвальд… Я где-то слышал ваше имя… — Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург старался вспомнить, где он его слышал, и тут его глаза округлились, он вспомнил. И даже хотел повернуть. — Брюнхвальд! Вы же служите фон Эшбахту!

— Да, и господин фон Эшбахт ждёт вас, — отвечал Максимилиан, хватая за узду коня молодого господина, чтобы, не дай Бог, он не кинулся прочь отсюда. — Прошу вас сюда, вон его карета.