Глава 38


Так как уже почти стемнело, пришлось разжечь костры, поставить лампы вокруг. На аудиенцию к генералу пришло четыре человека. Пришедшие расселись на указанные им места. И, как и предполагал Крапенбахер, всего один из них имел надобный статус для ведения переговоров с генералом. Это был один из консулов, член совета земли Брегген от города Мюлибаха, господин Шнойс. Но Волков всё равно готов был выслушать пришедших. При генерале были два его адвоката, отец Семион, прапорщик Брюнхвальд для поручений. А ещё капитан Рене и полковник Эберст. Других полковников и майоров кавалер не позвал. Пусть знают, что место при нём нужно заслужить. И если фыркать недовольно, то и потерять такое место нетрудно будет.

В таком составе и начали первые переговоры. Пока гости раскланивались, Лёйбниц говорил кавалеру негромко:

— Если начнут разговоры по протоколу, так даже не слушайте, господин генерал, скажите, что вам недосуг, что не по чину, что о протоколе будем говорить мы, а сами уходите.

— Если условия надумают выдвигать, так отказывайтесь сразу, — говорил в другое ухо ему Крапенбахер. — Говорите, что никаких предварительных условий мы не примем.

Волков кивал им обоим по очереди.

Первым начал, конечно, этот самый Шнойс, при этом он встал со стула, но прежде, чем он начал, Крапенбахер прошептал генералу:

— Будете отвечать — не вставайте. Это он должен говорить стоя.

Кавалер опять кивал. А Шнойс заговорил:

— От лица граждан земли Брегген прошу вас, господин Эшбахт…

— Господин? Сие неприемлемо! — сразу перебил его Лёйбниц, он даже помахал пальцем, мол, нет-нет-нет. — Генерал фон Эшбахт или кавалер Фолькоф фон Эшбахт. Мы настаиваем на любом из этих обращений. Иная форма обращения недопустима.

«Верно, уж больно свободно надумал говорить этот горец, никак ровней себя возомнил».

То, что его так дерзко перебили, конечно, Шнойсу не понравилось, и ещё ему не понравилось, что его поучали и осадили немедля на глазах у всех присутствующих, но советник стерпел, зло поглядев на Лёйбница, чуть помолчав, чуть пожевав губами, он наконец согласился с замечанием, поклонился Волкову и продолжил:

— От лица граждан земли Брегген мы пришли вас просить о том, чтобы вы дозволили жителям города Мелликон начать восстанавливать свой город, а иным жителям нашей земли в торговле по реке не препятствовать. То будет знак миролюбия!

— Ах вот вы о чём? — сказал кавалер. — Значит, знак миролюбия?

— Откажите, скажите, что сейчас вам о том говорить нет возможности. Что вопросы эти пусть они внесут в протокол и согласно номеру в списке будем их рассматривать, — зашептал Крапенбахер. — И не раньше, чем важные для нас.

У Волкова не было ни малейшего сомнения, что опытный юрист знает, что говорит, он кивал ему, давая понять, что слышит его, что согласен с ним, но он уже сказал, что сам будет принимать решения. И главное, он хотел иметь дело, хотел разговаривать с тем, кто сможет принимать решения, а не с этим советником-пустословом. И поэтому кавалер спросил:

— А прибыл ли с вами первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд?

Шнойс чуть помялся, делая вид, что не понимает, к чему этот вопрос, но потом ответил:

— Господин ландаман изволит прибыть через пять дней или чуть более того.

— Прекрасно, — произнёс Волков. — И мой ответ на вашу просьбу будет таков: как только первый консул земли Брегген прибудет сюда для переговоров, так тотчас жителям города Мелликон будет дозволено восстановление своего города, а всем иным жителям торговля по реке возбраняться не будет. Сочтите это знаками моей кротости и миролюбия.

Кажется, этот ответ не понравился Шнойсу, он хотел ещё что-то сказать, но тут встал Крапенбахер и сказал:

— Господин генерал фон Эшбахт свой ответ дал, иных вопросов сегодня решать не станем, уж извините, господа, поздно уже, ночь на дворе. Вопросами протокола займёмся завтра, прошу вас господа, быть к шести утра тут же.

Господа делегаты ушли, а Лёйбниц, глядя им вслед, говорил Волкову:

— Играете ли вы в шахматы, господин генерал?

— Нет, но видел, как играют, — отвечал Волков.

— Первый ваш ход был неплох. Их первый консул хотел, чтобы вы его подождали, теперь-то, я думаю, придётся ему поторопиться.

— Да, — соглашался с ним Крапенбахер, — неплохо вы ему ответили, но когда приедет их ландаман, вам придётся выполнить своё обещание, разрешить им всё это.

— Придётся, — произнёс генерал. Он был согласен на такую мелочь, лишь бы всё шло хорошо.

Теперь нужно было дождаться Райхерда. На том первый день переговоров и закончился.

Два следующих дня прошли в сплошных советах и заседаниях. И оба дня ушли только на согласование списка вопросов, которые будут обсуждать стороны, на обсуждение регламента и протокола.

Нет, сам генерал не ходил на встречи, но это вовсе не значило, что он был свободен. Он только и делал, что ждал у своего шатра вестей от юристов и брата Семиона, которые с рассвета и до заката, лишь с перерывом на обед, почти беспрестанно спорили с делегатами от кантона. То и дело юристы прерывали прения для того, чтобы обсудить с кавалером какой-то вопрос и тут же вернуться к переговорам. Лишь к вечеру второго дня сторонами был утверждён список обсуждаемых вопросов и их очерёдность.

А генерал уже устал от всего этого.

— Уж очень быстро вы остыли, господин генерал, — глядя на него с порицанием, говорил ему Крапенбахер. — Дело ведь только начинается.

Волков понимал это. Нет, конечно, эта работа была намного легче, чем руководство военной кампанией — там-то на тебе лежала огромная отнесенность и волнение за свою собственную жизнь — но и эта работа была тяжела. Иссушала, словно зной, к концу дня уже и понимать, что тебе говорят, не всегда получалось. Приходилось просить подтвердить тебе только что сказанное, заставлять себя вслушиваться эти слова и понимать их смысл.

«Чёртовы стряпчие! Может, и берут они себе столько денег потому, что и к вечеру, после целого дня болтовни и писанины, в отличие от прочих людей сохраняют ещё какой-то рассудок. Да, наверное, тем и берут!».

Ему, всю жизнь не без оснований почитавшему себя умным, такое было не под силу. И он рад был, что Мильке нашёл ему таких изощрённых людей.

«Чёрт с ними, пусть берут себе двадцать шесть талеров в день, мне самому на составление одного протокола переговоров понадобилась бы неделя, да и то, это если бы я додумался, что мне этот протокол надобен».

А на следующий день к обеду, когда он думал, как выгнать от себя юристов и пойти к столу, так к нему пришёл посыльный от делегатов и сообщил, что первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд для переговоров прибыл, и посему господа переговорщики напоминают ему о его слове насчёт дозволения восстанавливать город и торговать по реке.

Лёйбниц и Крапенбахер дружно замотали головами:

— Пусть сам пожалует, тогда будет ясно, что к нам расположен. И не делает нам одолжения.

— Нет, — не соглашался генерал, — уже то, что он приехал через два дня, а не через неделю, как обещал, говорит о его заинтересованности. Не будем цепляться к мелочам.

— Да как же нам не цепляться к мелочам, ежели всё дело наше состоит из всяких мелочей, так по мелочи, по мелочи они и отгрызут себе немалый кусок от ваших интересов, — говорили ему юристы чуть не в один голос.

Но генерал был непреклонен и дал посланцу такой ответ:

— Ну что ж, раз господин первый консул прибыли, то пусть всё будет, как я обещал. А раз уже прибыл ландаман, в таком случае завтра поутру можно будет и начать дело. Угодно ли будет господину первому консулу завтра приступить?

— О том мы вам сообщим, как только он даст нам знать про это, — отвечал посыльный.

— Я буду ждать.

Он видел, что юристы не очень довольны его мягкостью и тем, что сразу он дал горцам то, чего они просили, и что кавалер слишком уж вежлив по отношению к ландаману и вообще не придерживается протокола и их плана. Но у него был свой план, в который он никого не посвящал, и именно его Волков считал приоритетным, хотя и занесённые в протокол вопросы генерал считал важными.

Именно один такой вопрос и встал неразрешимым противоречием в первый же час переговоров на следующий день.

— Тот лес, что случайно именуется Линхаймским, хотя селение Линхайм находится на другом от леса берегу реки, должен быть передан во владение господина Эшбахта навеки без всякой сатисфакции, — прочитал Лёйбниц, как только началось заседание.

— Отчего же, — воскликнул сразу один из делегатов, выражая притворное удивление, — по какому такому праву?

— Мы как раз рассчитываем на сатисфакцию, — говорит другой и выхватывает из папки бумагу, — вот у нас на тот лес и смета имеется, — он помахал бумагой в воздухе, — сорок тысяч десятин отличного леса, ствол к стволу, здесь всё посчитано, и как раз всё дерево возле реки, его и таскать не надо, срубил, бросил в воду и продал с великой прибылью, если по чести, то и попросим мы немного, за весь лес всего две тысячи гульденов, коли в ваших папских душах осталась правда, так вы о том и спорить не станете, так как леса там на все три тысячи, это не считая валежника, дров, угля и дёгтя, что можно добыть с его остатков.

— В папских душах! — едко повторил Лёйбниц, делая на том ударение. Мол, вы слышали, как он это произнёс.

— Нелепость! Нелепость сия меня смешит! — вслед своему коллеге возражал Крапенбахер, вставая с места. Он-то как раз на «папские души» внимания не обратил, он говорил по существу. — Отчего же господин кавалер Фолькоф фон Эшбахт должен платить вам деньги?

— А отчего же не должен, когда такую ценную безделицу к своим владениям присоединит? Должен.

— Нет, не должен.

— Да почему же не должен? — восклицал один из людей земли Брегген. — Это же какие деньжищи огромные!

— Да потому и не должен, что это кавалер Фолькоф фон Эшбахт тут на вашей земле сидит, а не вы на его, вот поэтому и не должен! — резонно намекал Лёйбниц на победы генерала.

Начались прения и вскоре стали жаркими, причём все шло хоть и в рамках видимой вежливости, но меж собой, так чтобы оппоненты не слыхали, юристы стали именовать противников разными эпитетами, такими как: мошенники хотят… подлецы считают… жалкие воры… эти трактирные жулики думают… И никаких сомнений в том, что противная сторона промеж себя именует его людей как-нибудь так же, у кавалера не было.

И все, кто был на этих переговорах, этой словесной игрой вдруг увлеклись, и отец Семион, который сначала робко, но потом всё смелее стал делать весьма дельные замечания, и присутствующие с обеих сторон офицеры, который стали посмеиваться и даже хлопать в ладоши на удачные выпады своих представителей, и даже совсем молодые люди, такие как прапорщик Максимилиан Брюнхвальд, который, находясь при знамени, даже рот открыл от интереса к происходящему.

И лишь генерал, который воспринимал эти прения больше как торги на рынке и был абсолютно спокоен, вдруг заметил, что таким же спокойным остаётся смуглое, тяжёлое, словно из камня рубленное лицо ландамана. Кажется, господина Райхерда тоже не сильно волновали столь азартные споры. Он сидел, сцепив на животе пальцы своих больших крестьянских рук, сидел молча и спокойно, и лишь глаза выдавали в нём некоторое внимание к происходящему.

«У, дьявол крестьянский, и бровью не поведёт. Видно, плевать ему на этот Линхаймский лес. Кажется, и не заботит он его совсем, как и всё остальное, уж очень самоуверен, впрочем, это показное. Да, это показное, иначе приехал бы он, как и обещал, через неделю, а не через два дня, просто хитрит».

Кавалер вздохнул. Да, с таким человеком будет ему непросто.


Загрузка...