Глава 37


— Ну, рассказывай, — генерал сел поудобнее и вытянул вперёд ногу, чтобы совсем было хорошо, взял стакан с вином и пристально уставился на собеседника, — что нового, что слышно?

Отец Семион, как всегда, был великолепен: бархатная сутана, синяя, с шитьём на рукавах, совсем ему, простому попу, не по чину, крест — серебро с позолотой, туфли прекрасной выделки, шапочка с «ушами», такую же покойный епископ Малена носил.

«Где только деньги берёт этот мерзавец? Не с крестьян же с нищих, нет, с них столько не взять. Неужели он столько украл на строительстве маленькой часовни, что ему до сих пор хватает?»

Сидит святой отец, стакан в руке греет, почти не пьёт, хотя вино неплохое, а сам-то он вина любитель. Ему на этом берегу неуютно, при всём своём великолепии, при всём почтении к нему от солдат, чувствовал себя здесь, на земле лютых еретиков, отец Семион нехорошо. И ничего, что укрепления, тысячи солдат, пушки вокруг и непобедимый генерал рядом, всё равно он морщился, словно пребывание на смрадной земле еретической доставляло ему изжогу. Всё время думал он о том, что как придётся ему к еретикам в лапы попасть… О-о — конец известен. Любого священнослужителя или простого брата монаха зовут еретики прислужником папы и сатаны и казнят их, бедолаг, без всякого уважения. Даже монашек казнят. И это ещё хорошо будет, если повесят просто. А не придумают казнь какую-нибудь подлую и насмешливую. Как, например, один раз было, в Верхних землях, когда целый монастырь монахов утопили прямо в нужниках монастырских. Со смехом приговаривая: пусть ваше вам и воздастся.

В общем, брат Семион тут чувствовал себя совсем не так вольготно, как в своей земле, и всё крутил и крутил свой стакан в пальцах, поглядывая на стены лагеря: хороши ли?

— Я же спросил тебя, чего молчишь, ты? — напомнил о себе монаху генерал.

— Простите, господин, — встрепенулся священник, — а случилось всё для вас хорошее. Монахиня говорит, что жена ваша, слава Богу, в порядке, чрево весьма велико уже, она может разрешиться хоть через месяц, а хоть и через неделю. Монахиня так и сказала: как бог велит, хоть завтра может. Говорит, что наследник вам будет. Не знаю: брешет — нет… Но я про неё спрашивал в Малене, говорят, что часто угадывала пол младенца.

— О! — Волков даже заёрзал в кресле, он совсем, совсем позабыл, за этой чёртовой войной, за этими переговорами и за распрями с офицерами, за всем этим он позабыл, что время бремени его жены уже подошло. — Дьявол, пустая голова, совсем ум потерял, надобно письмо ей написать.

— Да уж, ждёт от вас весточки, каждый день за вас молится.

— Молится? — переспросил кавалер, не очень-то в это ему верилось. — За меня?

— Молится за вас и за успех промысла вашего богоугодного, молится каждый день и истово, — уверял кавалера святой отец. — Вот только…, — священник замолчал.

— Ну, говори…

— Покоя в вашем доме нет, — ответил отец Семион со вздохом.

— Ах, это…, — Волков сразу понял, о чём он. — Значит, склочничают.

— Склочничают, — кивал священник. — Госпожа Ланге от своего не отступит и спуску госпоже Эшбахт не даёт. До крика и ругани доходит, и даже прислуги не стесняются.

— А госпожа Ланге как? Не хворает ли?

— Нет, — уверял брат Семион. — Весьма она бойка. Госпожа Эшбахт всё больше сидит и лежит, а госпожа Ланге всё на ногах, на ногах. Хлопочет. Новый ваш человек ей весьма по нраву пришёлся…

— Новый человек? — Волков не понял, о ком он говорит.

— Ну да, этот ваш Эрнст Кахельбаум, весьма учён, весьма…

— А, вот ты о ком, — вспомнил кавалер.

— Да-да, о нём. Так вот, весьма он хорош, госпожа Ланге им довольна, при мне о том говорила. И за архитектором он следит, чтобы тот деньги лишние не тратил, и за мужиками прибывшими, кажется, на всё время ему хватает. Всех в строгости держит. Умелый человек, ничего не скажешь.

— И с Ёганом у него ссор нет?

— Нашего Ёгана он съел и ботинок не оставил, — первый раз за весь разговор засмеялся отец Семион, — наш Ёган теперь у Эрнста Кахельбаума вроде как на посылках.

— О! — удивился кавалер. — Ну, а так всё у меня хорошо? Госпожа Ланге здорова? Мужикам дома строят?

— Да-да, всё слава Богу, слава Богу.

— А что было слышно о графе?

— А, вот так дело удобно для нас повернулось, — оживился священник. — Прибрал Господь неприятеля вашего. Поехал он на охоту и там упал с коня. И упал так, что и встать не смог. Привезли его домой, а у него кровь в моче. Лекари так ничего сделать и не смогли. Отёк он, говорят, стал чёрен телом, и недели не прошло, как помер. Охота дело опасное.

«Агнес дело опасное».

Волков вздохнул. Было ему от этого знания непросто, вроде и радоваться надо, а вроде и негоже сему радоваться. Было ощущение, что причастен он к постыдному делу. Не мужскому, не рыцарскому. Впрочем, он находил успокоение в том, что и граф был ещё тот мерзавец. Чёрт с ним, поделом. Больше он этом думать не станет, а Агнес… ну… молодец, что тут ещё скажешь.

После паузы он заговорил:

— Не сегодня-завтра будут тут переговорщики от этих, — он кивнул головой в сторону севера. — Ты мне надобен будешь. Слушай, думай, может, что надумаешь.

— Господин мой, я-то по мере сил, но ведь монах я, не стряпчий.

— Знаю, знаю, я тебя позвал сюда советником. А за стряпчими я послал человека во Фринланд, должен уже обратно быть.

— Чем смогу, чем смогу, — обещал отец Семион.

Вечером того же дня капитан Мильке привёз двух самых дорогих адвокатов, которых он смог найти во Фринланде и которые смогли с ним поехать. Одного звали Лёйбниц, другого Крапенбахер. Кавалер как раз ужинал, он пригласил капитана за стол. Капитан был явно голоден, сразу сел к столу и, ожидая, пока младший повар, прислуживающий у стола, нальет простой похлёбки из каплуна и клёцок, стал говорить:

— Просили они премию по успешному окончанию дела, но я не знал, сколько вы им предложите и что вы будете считать успехом, посему предложил им подённую оплату. Еле уговорил на то.

— И сколько же они попросили? — насторожился генерал. Он и есть перестал, глядел на молодого офицера.

— Двадцать шесть талеров, — ответил Мильке, повар поставил перед ним чашку с отличной похлёбкой, пахнущей жареным луком, а Гюнтер поставил рядом стакан с вином. Но капитан ни к чему не прикоснулся, по тону генерала поняв, что что-то не так.

— Двадцать шесть монет за дело всё? — уточнил Волков.

— Двадцать шесть монет в день, — сказал Мильке.

— В день?! — Волков даже ложку отбросил.

— Они приехали с секретарями и писарями, по-другому ехать не хотели. Боялись, — оправдывался капитан.

«И что толку ругать его? Взял, что было, и то молодец. Теперь зато есть причина дело не затягивать».

— Хорошо, капитан, — сказал Волков, беря ложку по новой, — кушайте похлёбку, она неплоха. Вино привезли?

— Привёз, взял наилучшее, — у Мильке отлегло от сердца, и он принялся за еду.

«Двадцать шесть талеров на двоих! Адвокаты! Хуже нет подлецов!»

Не успели они доесть, как пришёл дежурный по лагерю офицер и сообщил, что с севера приехали люди, разбивают лагерь, ставят шатры.

— Военные? — на всякий случай уточнил генерал.

— Военные среди них есть, но немного, — отвечал офицер. — Приехали они не для войны. Шатры ставят в пределах пушечного огня. Враг так не поставил бы.

— Вовремя вы привезли стряпчих, капитан, — сказал Волков, вставая из-за стола. Капитан поспешил тоже встать. Но генерал его остановил. — Доедайте, я пойду погляжу, кто приехал. А как вернусь, так хочу познакомиться с теми жуликами, что будут забирать у меня, по моей же воле, двадцать шесть талеров в день. Скажите им, капитан, чтобы готовы были.

Поехал он через западный выход, и когда выезжал из лагеря, то к нему подъехал капитан Рене, солдаты которого вкапывали рогатки на дороге из Мелликона. Родственник поздоровался и сказал:

— Господин генерал, тут вокруг лагеря бродят… некие господа, они смотрят наши укрепления.

— Вот как? Военные?

— В платье они были в светском, — отвечал Рене, — но уж очень им интересно всё было, особенно глубина рва.

— И откуда же они? Вы не спросили?

— Спросил, — отвечал капитан, — так они мне сказали, что приехали на переговоры с вами. И встали севернее нашего лагеря. А здесь они прогуливаются.

— Ах вот как, прогуливаются.

— Я вежливо просил их покинуть место, и они вежливо согласились.

— Прекрасно, дорогой родственник, благодарю вас, вы сделали всё правильно. Им не нужно тут ходить. Сие не место для прогулок.

Волков поехал дальше.

«Ничего, это даже хорошо, что они тут рыщут. Значит, я не зря мучил солдат, строя укрепления. Пусть посмотрят и подумают, сколько им придётся тут под стенами и во рвах своих людей положить, чтобы взять эту крепостицу. А брать её им придётся, уж больно плохо для них она стоит, больно неудобно, такой плацдарм на своём берегу им никак нельзя будет оставить».

Да, это был отличный пункт для усиления своих переговорных позиций.

Но доехать до лагеря приехавших переговорщиков он не успел, пока он объезжал лагерь с южной и восточной стороны, его догнал верховой и сообщил, что делегация из приехавших господ просит разрешения войти в лагерь для встречи с ним.

— Ах, какие молодцы, — обрадовался Волков, — не стали тянуть и сразу решили взяться за дело. Это радует.

Его это устраивало, вот только он не успел познакомиться со своими юристами. Поэтому он поспешил в лагерь.

Стоили они денег неимоверных, но уже даже вид их внушал почтение. Лёйбниц и Крапенбахер были оба уже немолоды и естества были противоположного. Крапенбахер был осанист, грузен, крепок станом и полнокровен, Лёйбниц же, напротив, был невысок, сутул, имел нехороший глаз и крючковатый нос, и вообще был похож на старую хищную птицу.

— Так они просят встречи без протокола? — спросил Лёйбниц.

— Я ещё ни о чём с ними не договаривался, — отвечал Волков. — И протокола никакого нет.

— И вы не знаете ранга прибывших?

— Нет, не знаю.

— А у вас есть список лиц прибывшей делегации? Вы знаете, кто будет ей руководить? Кто будет принимать решения? — спрашивал и спрашивал Лёйбниц.

— Ни о чём таком я не знаю, — отвечал кавалер.

Писарь, усевшийся с Лёйбницем рядом, тут же записывал на бумаге его ответы. Писал он на удивление быстро.

— Ну хорошо. А цель сегодняшнего визита они указали? — спросил Крапенбахер.

— Нет, не знаю, — Волков даже немного удивился такому вопросу. — В ремесле военном никто о том не указывает, если один офицер хочет говорить с другим, он просто зовёт его на встречу и там уже всё ему говорит.

Юристы переглянулись, усмехаясь друг другу. Во взгляде одного так и читалось: дикари! Взгляд другого соглашался с ним: солдафоны, что с них взять.

— В таком случае лучше будет отказать, — сказал Крапенбахер. — Отказать, сославшись на занятость.

— Это ещё почему? — удивился Волков. — Отказать, даже не узнав, чего они хотят?

— Именно, — за Крапенбахера ответил Лёйбниц. — Если они просят о незапланированной встрече, скорее всего, будут чего-то требовать. И чтобы не отказывать в требовании, лучше отказать во встрече.

— Сославшись на занятость, — добавил за коллегу Крапенбахер. — При этом попытаться узнать сегодня, о чём они думают просить, обдумать их просьбу и уже на согласованной встрече дать осмысленный ответ на неё.

«А может, эти двое и стоят двадцати шести монет в день».

— Весьма умные замечания, господа, — произнёс генерал, всё ещё обдумывая сказанное юристами, — но… Я приму этих господ, и выслушаю их.

— Даже не зная ранга прибывших переговорщиков? У нас ведь даже нет списка лиц, просящих о встрече! — удивлялся Крапенбахер. — Вдруг они послали своих секретарей? Ведь для вас недопустимо встречаться с людьми ниже вас положению.

— Верно вы говорите, господа, всё верно, но должность моя такова, что приходится мне встречаться со всякими людьми, и со шпионами, и с убийцами, и даже быть ласковым с предателями. Поэтому я встречусь с ними и прошу вас быть на этой встрече.

Крапенбахер посмотрел на него с укоризной:

— Не понимаю, господин генерал, вы нас пригласили, чтобы мы вам помогали, платите нам за то немалые деньги, и тут же нас не слушаете.

— Я вас слушаю, господа юристы, слушаю, и полагаю слова ваши весьма разумными, и даже только что подумал о том, что, скорее всего, вы стоите тех денег, которых просите, но скажу вам сразу, решения я буду принимать сам. Да — выслушав вас, да — обдумав то, что вы мне посоветовали, но решение будет моё. И поэтому, учитывая, что у меня нет средств вечно воевать с целой землёй, мне нужно заключать с ними мир. Да, придётся чем-то поступиться, как сейчас, но мир должен быть заключён. И чтобы уменьшить эти уступки, я вас и позвал. Но мир должен быть заключён.

Господа юристы ему лишь кланялись в ответ.


Загрузка...