Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт

Глава 40

Гюнтер отобрал в помощь двух самых чистых и благообразных поваров. Отобрал лучшее серебро для стола, взял лучшую скатерть. Стол поставили на живописном берегу реки, на возвышенности, но первое место, выбранное для встречи, кавалеру не понравилось. Оттуда открывался удручающий вид на некогда процветавший город, который сейчас из себя представлял лишь унылое погорелье. Нет, Волков не хотел сидеть на фоне чёрного разорения. Он выбрал другое место: лес, берега — и этот, да и противоположный — видны хорошо. То, что нужно. Пусть ландаман видит, как недалеко от его земли Эшбахт. Волков помнил, что Первый Консул обещал быть с малой свитой, но никто другой, кроме ландамана, не нужен ему был за столом. Посему велел поставить к столу всего два кресла. Ещё он помнил, что гости будут уже после обеда, поэтому к столу не подавались главные блюда, а лишь закуски к вину. К тому отличному вину, что привёз ему капитан Мильке вместе с ушлыми адвокатами.

Он ещё раз осмотрел стол и всё вокруг: да, как раз так, как он и хотел, — старое серебро, отличная скатерть, резные кресла. Ничего лишнего. По-солдатски лаконично, но вполне изысканно.

А тут как раз и прозвенела труба, оповещая его, что гости пожаловали. У него снова, как перед дуэлью когда-то, вспотели ладони. И он, натянув перчатки, пошёл навстречу гостям.

Волков был прекрасен в своём лазурном колете с жемчужными пуговицами, в белоснежных кружевах, в синих чулках и изящных туфлях. Если бы не шрам на лбу, если бы не порубленное ухо, не хромота, вполне походил бы на представителя старой благородной фамилии. А вот Николас Адольф Райхерд совсем не похож был на благородного. Одежда его была совсем проста, нет, не бедна, но уж точно не изысканна. Он и перчаток не носил, и на шапке его не было никакого украшения. И лишь башмаки на нём были согласно моде, башмаки были из тех, что именовались «коровьей мордой». Нет, всё-таки было в нём что-то мужицкое, скорее всего, и башмаки он эти выбрал из-за удобства, Волков приготовил для него кое-что, одну великолепную вещицу, и теперь стал сомневаться: оценит ли?

— Прошу вас к столу, уважаемый ландаман, — сказал он Первому Консулу с поклоном.

А тот вдруг говорит:

— Насиделся уже, второй день сидим, может быть, пройдёмся по берегу, от реки ветер, не так жарко. Если, конечно, вам позволит ваша нога.

— Позволит-позволит, — сразу согласился генерал. И они пошли к реке, а выезд Волкова, его гвардия и офицеры, прибывшие с ландаманом, пошли за ними двумя разными группами.

— И о чём вы думаете говорить? — сразу спросил Райхерд, как только они двинулись к реке. — Коли о местах для торговли или об овсе, так об этом и на переговорах всё сказано.

— К дьяволу овёс, к дьяволу торговые ряды, — сразу произнёс Волков. — Не о том я говорить хотел.

— Может быть, Линхаймский лес вас волнует?

— И лес к дьяволу, из-за этих безделиц я бы вас не позвал. Я хотел говорить о мире.

— О мире? — медленно спросил ландаман. — А разве не это мы обсуждаем на переговорах?

Волков чуть поморщился:

— Скажу честно, есть влиятельные персоны, которые хотят, чтобы война сия длилась и длилась. А мне она уже надоела.

— Влиятельные персоны? — господин Райхерд внимательно посмотрел на него. — Не думаю я, что говорите вы о герцоге Ребенрее.

— Конечно, я говорю не о нём, то иные персоны, другие люди, которые хотят, чтобы война перекинулась на земли герцога. Хотят, чтобы я так разозлил горцев, чтобы они собрали войско с ближайших кантонов и пошли на Мален, а может, даже и на Вильбург. Для того эти персоны согласны разрешать собирать солдат в своих землях и даже помогать деньгами, — Волков преувеличивал, может, и так, да кто это проверит? Никто! И никогда! Так что ландаману приходилось принимать его слова на веру. — А мне сия война надоела. С меня довольно.

— А персоны эти, — многозначительно начал Первый Консул, — они…

— Нет, не спрашивайте, имён никаких я не назову, — сразу отвечал кавалер. — Скажу лишь одно, скажу, что персоны те весьма и весьма влиятельны.

— Понятно, — произнёс Райхерд, — господа те намерены свару приграничную превратить в настоящую войну.

— Именно, тем более что она уже превратилась, вы второй год подряд собираете немалое войско со мной воевать, я вынужден из года в год также собирать и увеличивать силы. И если не заключим мир, то к следующему году мне придётся собрать уже шесть-семь тысяч человек. К тому всё и идёт.

Они остановились на пригорке возле реки, тут было хорошо, правда, ветерок почти не спасал от жары. Волков ждал, что скажет этот человек с тёмным, тяжёлым лицом. И Райхерд наконец заговорил:

— Слишком тяжкие обиды вы нам нанесли. Слишком многих людей побили. Дома их просят возмездия. Да и гордость наша уязвлена. Соседние земли тоже злятся. Триста лет не было такого, чтобы какой-то, — ландаман сделал паузу, и поглядел на Волкова, и продолжил: — уездный господинчик отваживался бросить вызов целому кантону. Чтобы приходил к нам в землю, жёг и грабил города. Соседи наши над нами смеялись поначалу, а теперь уже не смеются, теперь предлагают помощь, как ущербным, — он снова сделал паузу и лишь потом повторил: — Гордость наша ущемлена.

И тут для Волкова вдруг стало всё ясно:

— Так, значит, все эти переговоры — пустое дело? Вы просто тянете время, хотите, чтобы я ушёл на свой берег, а то, что мы тут подпишем, совет кантона не ратифицирует?

Николас Адольф Райхерд, Первый Консул земли Брегген, вздохнул и ответил ему:

— Скорее всего, совет не ратифицирует наш договор.

— И поэтому вы не спешили сюда ехать, — догадался кавалер.

— Слишком многие против мира с вами. Слишком многие.

— А вы? — напрямую спросил кавалер.

— Мне нет нужды вставать на чью-либо сторону, — отвечал ландаман. — Пусть горлопаны в совете решают. Коли я за мир буду ратовать, то многие на меня злы станут. У меня нет нужды наживать себе новых врагов во множестве. У меня и старых хватает.

И тут кавалер понял, что пришло время для его первого козыря, правда, теперь он не был уверен, что козырь будет весом и сыграет роль, но нужно пробовать, и он полез в кошель. Достал оттуда бархатный мешочек и из него вытряхнул себе на ладонь вещицу.

— Этот сапфир мне жаловал сам император за победу у Овечьих бродов, там я побил мужиков, которых два года никто одолеть не мог, — он протянул вещицу ландаману. — Это брошь для крепления пера к шапкам. Прошу вас принять в дар, в надежде на мир и сердечность между нами.

— Это дар императора? — спросил ландаман.

И Волков увидел, что для него это важно:

— Да. Это дар Его Величества.

Ландаман посмотрел на него с видимым благодушием, брошь ему явно пришлась по вкусу:

— Камень очень хорош, подарок весьма ценен, но у меня нет для вас ответного дара.

Волков чуть не силой взял его руку и вложил в неё сапфир. Он был рад, что этот похожий на крестьянина человек сразу понял цену камня:

— Ответным для меня даром будет ратификация договора. Другого дара мне от вас и не нужно.

Райхерд смотрел на камень, изучая его:

— Да, камень весьма редкий, и цвет, и чистота очень хороши, и огранял его мастер, — он оторвал глаза от сапфира и спросил с едва заметным волнением: — неужели его держал в руках сам император?

— Наверняка о том я не знаю, его мне передал имперский штатгальтер города Ланна, — отвечал Волков. Он, признаться, был удивлён реакцией ландамана. Всегда заносчивые горцы были врагами империи, а тут вдруг избираемый глава одной из горных земель чуть не с придыханием и точно с благоговением говорит о вещице, которую подарил кавалеру император. И Волков добавляет: — Не знаю наверняка, держал ли этот камень в руках наш император, но то, что этот камень из его сокровищницы, у меня сомнений нет.

— Благодарю вас, — отвечал ему Райхерд, но так и держал камень на ладони, всё-таки одного камня ему было мало. — Но для мира с вами нужны будут веские основания. Уж больно была велика боль и обида от вас.

— Основания? — кавалер даже и мгновения не думал. — Торговли у вас по реке не будет; пока договор не будет ратифицирован советом, ни одно бревно вниз не уплывёт, в лагере моём поставлю крепкий гарнизон с самым лучшим своим офицером, и солдаты не уйдут с вашей земли, пока не будет ратифицирован договор. Воспрещу восстанавливать пирсы и причалы в Мелликоне, и гарнизон лагеря за тем присмотрит. Снаряжение и обозы не стану распродавать, а с февраля отправлю во Фринланд рекрутёров для набора шести тысяч человек. Сии основания можно считать вескими для мира?

Теперь Первый Консул задумался, насупился и ещё больше потемнел лицом, кавалер даже начал волноваться, не слишком ли он был резок сейчас. Но Райхерд наконец ответил:

— Это веские основания.

— И ещё, — Волков видел, что время подошло, и пускал в ход ещё один свой козырь. — Слышал я, что ваша вторая дочь овдовела.

Теперь ландаман посмотрел на него даже и с изумлением: а это тут при чём?

— Прошу вас отдать руку вашей дочери моему племяннику. Он хоть и молод, но уже может жениться. Думаю, такой брак будет служить миру между нами и принесёт пользу нашим домам.

Ландаман опешил:

— Руку моей дочери Урсулы вы просите?

— Наверное, её, это она ведь недавно овдовела?

— Да. Зимой её муж скончался, — Райхерд всё ещё находился в состоянии крайнего удивления.

— Насколько я слышал, она ещё не стара и пригодна к зачатию?

— Да, она ещё не стара, ей двадцать пять лет, у неё двое детей, и роды для неё не были трудны. Она пригодна к зачатию.

— Прекрасно, моему племяннику, кажется, уже пятнадцать, не вижу причин, чтобы не обвенчать их; если ваша дочь принадлежит церкви Кальвина, так мой племянник, думаю, примет вашу веру, — Волков говорил так уверенно, будто вопрос уже совершенно решён.

И, кажется, эта его решимость и на ландамана подействовала:

— Бывший муж моей дочери был папистом, так что у вашего племянника нет нужды менять веру, — тут Райхерд сделал паузу. — А ваш племянник носит ваше имя?

«Слава Богу, я дал ему своё имя и записал это в церковных метриках, вот оно и пригодилось».

— Да, он носит мою фамилию. Его имя Фолькоф. Бруно Фолькоф.

— Что ж, хорошо…

И тут кавалер понял, почему ландаман спрашивал про имя племянника, этот простой на вид человек был, кажется, весьма неравнодушен ко всяким проявлениям видимого благородства. И восхитился он сапфиром совсем не потому, что камень был великолепен, а потому, что это подарок императора. Поэтому же он спрашивал про фамилию Бруно. Человек думал о том, что его внуки будут носить знаменитое на всю округу имя.

«Э, братец, а ты, кажется, тщеславен, как, впрочем, и все вышедшие из мужиков богатеи. Это как раз по мне».

— Но мне нужно будет время, — продолжал Райхерд. — Семья должна принять решение. Дело это очень важное.

— Да-да, конечно, но прошу вас не тянуть с решением. И чтобы ускорить дело, прошу передать вашей семье, что за Бруно я дам пять тысяч десятин земли и десять мужиков, а к дому его дам ещё пять дворовых девок, и сие всё перейдёт рождённым в законном браке детям.

— Хорошо, — кивнул Райхерд, снова разглядывая яркий синий камень, — я потороплюсь с ответом, к счастью, все родственники, что имеют право слова, приехали на сей раз со мной.

— Надеюсь, что он будет благоприятный.

Райхерд ничего на это не ответил, поклонился, собираясь уже уйти, но кавалер его окликнул:

— Простите, господин Первый Консул, чуть не забыл, — произнёс генерал, хотя ничего он на самом деле про это не забывал, — вы просили поводы для мира, а этот довод я упустил. Коли вам ещё нужен будет один, так вот вам: я всё ещё помню о восьмидесяти тысячах прекрасных брёвен, что сложены в горах севернее Рюммикона.

Райхерд на сей раз посмотрел на генерала неодобрительно, ещё раз ему коротко кланялся и, так ничего и не сказав, пошёл к своим людям.

«Ничего, путь и он и все остальные спесивые и воинственные горные мужики помнят, с кем имеют дело. Шутить да заискивать, если мира они не захотят, больше не буду. Сожгу всё, разорю всё».