«Удача», — сказал бы кто-то. И, может, был бы прав, и кавалер с ним согласился бы. «Длань Господня», — сказал бы кто-то другой, и кавалер изо всех сил сказанное поддержал бы. Но сам он думал о том, что вовремя пришёл к городу. Его появление было явно неожиданным для врагов. А бесконечные и даже ночные разъезды, за которые его проклинали кавалеристы, теперь обернулись поимкой лазутчика полковника Майфельда. Другой опять сказал бы: «Везение». Но умный бы ответил: «Помилуй Бог: удача, везение, Длань Господня… А может, уже и умение?». Зря, что ли, он с младых ногтей с войн не вылезал, пройдя лестницу от самого захудалого и бедного солдата до генерала. Не одной же удачей и везением пройден тот путь.
Он въезжал в сдавшийся город в полном боевом облачении, в роскошном ваффенроке. Под знаменем, с выездом, с гвардией, с трубачами и барабанщиками. Шлем не поленился надеть. Мало ли тут обозлённых горожан, что с арбалетом управиться сумеют. Так и въехал в город под трубы и барабан, но уже после вошедших сюда ландскнехтов.
Первым делом он, конечно же, хотел посмотреть арсенал. Он не надеялся, что найдёт там пушки, были бы у горожан пушки, так они попытались бы отбиваться от Пруффа. И на мушкеты у него особых надежд не было, но вот поножи, наручи, латные перчатки и рукавицы он хотел бы найти. Да и дорогие доспехи, включая стёганки и подшлемники, лишними не были. Чуть-чуть не доехал до арсенала, заехал посмотреть цитадель, в которой уже обустраивались и располагались ландскнехты. Прошёлся с Кленком по стенам, осмотрел ворота. Удовлетворён не был. Всё старое. Стены кривы, ворота провисли. Горожане много лет не видели около города врагов. Это было очевидно.
Уже хотел было ехать в арсенал, но тут караульные пропустили в цитадель трёх всадников. Двое были кавалеристы из людей фон Реддернауфа, а третий… То был усталый до изнеможения человек в простой и весьма грязной одежде, но уже по большому ножу на поясе и по крепким ботинкам было видно, что он из солдат.
От всякой вести сейчас он иначе чем беду не ждал. Будь то очередной лазутчик, так кавалеристы на коня бы его не посадили. Он и Кленк смотрели на грязного человека и ждали, пока тот спешится. Волков по лицу Кленка понял, что тот тоже ждёт беды.
— Да говори уже, — нетерпеливо произнёс капитан ландскнехтов, когда человек, подойдя к ним, кланялся.
— Господин, беда.
А Волков уже знал, откуда это солдат:
— Горцы разгромили лагерь, — опередил он солдата.
— Когда я уходил, так ещё не разгромили, — рассказывал солдат, — мы отбились. Он насели с двух сторон, пытались завалить восточный ров фашинами, потом подожгли их, думали стену сжечь, но мы стену потушили. А ночью я и мой товарищ вызвались охотниками идти к вам. С разных стен слезали, где он теперь, не знаю.
— За храбрость будешь вознаграждён, — сразу обещал генерал, — говори, сколько их?
— С востока пришло больше пяти сотен.
«Это ерунда, в лагере почти четыре сотни людей, и семь десятков из них арбалетчики».
— Это те же горцы, что с вами дрались за лагерь, — продолжал солдат. — Арбалетчики говорили, что флаги те же, офицеры те же, — говорил уставший человек, — но то полбеды.
— Что ещё? — спросил Волков.
— Горожане, ублюдки, они тоже пришли. Не меньше трёх сотен, и двести из них были арбалетчики.
Волков даже не заметил, как его лицо налилось чернотой, как вытянулись губы в нитку, как сжались кулаки. Но он продолжал слушать солдата, не перебивая того и не задавая ему вопросов.
— Очень многих поранили, у них получилось три сотни арбалетчиков против семи десятков наших, болты от них как ливень лились, многих наших ранило до вечера, пока мы штурм отбивали и стену тушили.
— А они много потеряли? — спрашивал Кленк.
— Им тоже досталось, — солдат вспоминал. — Может, столько же, как и у нас, ранено.
Чтобы отогнать выжигающую его злость, Волков просил Фейлинга помочь снять с него шлем, после стянул подшлемник, и пока Кленк расспрашивал солдата, он рукой растирал себе лицо, пытаясь при том успокоиться: все успехи, в том числе и взятие города, всё было поставлено под сомнение атакой на лагерь. Капитан ландскнехтов всё ещё что-то спрашивал и спрашивал, а солдат ему что-то отвечал и отвечал, а генерал уже знал: ему придётся возвращаться к реке.
Видя состояние сеньора, Максимилиан снял с луки седла флягу и протянул её ему:
— Возьмите, кавалер.
— Вино?
— Вода.
— Прекрасно, — он стал умываться.
Ему нужно было успокоиться. Иначе снова потянется боль по всей длине левой руки, от ключицы и до самого безымянного пальца, и снова будет отдаваться в груди резью. Отчего он так злился? Нет, не на врага, враг есть враг, и если ты его не нашёл и ушел, оставив его у себя в тылу, так что ж тебе злиться — сам виноват. А злился он на горожан. Волков был оскорблён их вероломством. Он с ними был ласков, ни в чём не ущемил, несмотря на то что они вышли против него. Взял денег — так что ж, война. По-другому на войне не бывает. А они вон как поступили. Презрели ласку, вероломные.
«Правильно про них сказал солдат: ублюдки».
Ах, как это путало все его планы. Казалось, город сдался, то большая, большая удача. Он уже думал выдвигаться на запад, к Бёльденгену, Юнг-Хольцкому перевалу, откуда пожалуют наёмники из соседнего кантона, чтобы раздавить их там же, на месте, и не дать полковнику Майфельду собрать серьёзное войско. А теперь что? Теперь из-за горожан Мелликона ему нужно возвращаться на север, к реке, деблокировать свой лагерь. Ведь если лагерь будет потерян, у него останется только одна задача — убраться на свой берег живым и вывести туда войско. Ну как тут не помянуть горожан, вот он и поминал их, скрипя зубами:
— Ублюдки, падаль придорожная, бесчестная погань, еретики…, — он огляделся. — Эй, господа, есть у кого вино?
Румениге тут же дал ему свою флягу.
Генерал отпил из неё как следует, вытер губы рукой, пригладил недельную щетину и сказал:
— Максимилиан, немедля собирайте офицеров на совет.
Он уже успокоился. Он уже знал, что нужно делать. И делать это надо было так, как ему нравилось, то есть быстро.
Ни у кого из офицеров не было ни малейших сомнений, что надо возвращаться к лагерю. Ни у кого не было сомнений в том, что войско делить нельзя. На вражеской территории дело это весьма опасное.
— Выступать надо немедленно, — говорил Брюнхвальд. — Если горцы возьмут лагерь, останемся без провизии и без связи с берегом.
— Лагерь отлично укреплён, — говорил Кленк. — Без пушек или без большого превосходства в людях его не взять. Но идти туда, конечно, надо.
— Его не взять… Это в том случае, если там надёжный офицер, — продолжал Карл. — Господин полковник, этот офицер, которого мы там оставляли, достаточно ли крепок духом?
Эберст был уверен:
— За капитана Неймана я готов поручиться. Будет стоять до конца, но и он может быть ранен или убит. Так что будем уповать на Господа.
— Всё пустое, господа, — прервал разговоры генерал, — то, что мы снимаем лагерь и идём на юг, то и обсуждать нет нужды, как и качества офицера, держащего лагерь. Нам надо быстро решить, кого мы оставим комендантом города Висликофен и какой назначим ему гарнизон.
И вдруг все офицеры и замолчали. Никому не хотелось бы тут оставаться. Кругом беспощадные горцы, что в плен не берут никого. Если лагерь потерян, то и припасы потеряны, армии придётся уходить на тот берег, и что тогда будет с гарнизоном и офицером, который тут останется? Придётся ему пробиваться к реке самому, со своим отрядом. Случись такое, так дело это было бы абсолютно безнадёжное. Волков всё это понимал и говорил:
— Если не сложится у нас, обещаю, что за гарнизоном я вернусь и выведу его к реке.
Офицеры переглядывались и молчали. А Волков никого не подгонял, пусть все подумают как следует, вопрос-то важный. И полковник Эберст не выдержал:
— Ну, вижу я, что других достойных, кроме меня, тут нет, — полковник Эберст усмехался.
Брюнхвальд и Кленк благоразумно промолчали, а вот генерал был честен и прямолинеен:
— С полковником Брюнхвальдом я уже не первый год, мне с ним привычно, капитана Кленка с его разбойниками я тут не оставлю, лучшей кандидатуры в коменданты кроме вас, полковник Эберст, мне не сыскать. Отберите себе четыре сотни людей из своего полка, забирайте всех своих арбалетчиков, запирайтесь в цитадели с едой и ждите меня, я буду через пять дней. Скажите своим людям, что я буду через пять дней, кто бы ни пришёл из врагов и с какой армией ни пришёл бы, я сюда вернусь через пять дней. И чтобы они не волновались, я оставлю вам кулеврины. За ними-то я обязательно вернусь.
Теперь Эберст стал готовиться, стал отбирать себе людей, собирать провиант, дрова, болты, порох, ядра для кулеврин. Брал с запасом, никак не на пять дней. И правильно, офицер должен предвидеть всякое. И худшее в том числе.
Волков же велел собираться, но сначала готовить хороший обед, чтобы люди дотерпели до следующего утра, так как идти он собирался до темноты, до ночи, и поутру хотел выйти ещё с темнотой. Он очень торопился и сделал до привала почти две трети пути.