Барин-Шабарин 3

Глава 19

Кое-как отвязавшись от Алексеева. Оставив моего потенциального тестя с Матвеем Ивановичем Картамоновым, и с его настойками на меду, я направился на земли своего, уверен, что бывшего, соседа, некоего неудачника Жебокрицкого.

Нужно было поговорить с людьми, посмотреть всё то хозяйство, что в обязательном порядке должно частью отойти мне, частью пополнить земельный фонд губернии. Ну и все те земли, что нынче арестованный сосед приписал себе от поместий других, отдать истинным владельцам.

На Жебокрицкого столько документов, столько свидетельств его преступной деятельности, что этот человек в обязательном порядке лишиться большей части своего имущества. Как бы дело каторгой для него не закончилось.

Да, у Жебокрицкого есть сын, жена, между тем, экономических преступлений, которые вполне доказуемы, если суд будет только лояльным, что можно спокойно конфисковывать всё имущество бывшего интенданта.

Когда я уезжал из Екатеринослава, то земским исправником стал господин Горюнов. Естественно, с ним состоялся разговор, в ходе которого означенный чиновник клятвенно заверял, что теперь намерен судить по закону, даже в какой-то мере трактуя его в мою пользу.

Потому я, преисполненный справедливостью и хорошим настроением, ехал осматривать свои владения. Кроме того, с Алексеевым сговорились-таки о женитьбе. О чём же тогда переживать⁈ Жизнь налаживается, весьма вероятно, скоро я стану женатым человеком, отхватив приданным жены сто тысяч рублей. Но главное, что получу жену, красивее которой я в этом времени женщины и не встречал, не в обиду Эльзе, но там другое.

Тревожность появилась, когда я уже подъезжал к большому дому Жебокрицкого. Это строение я мнил уже своим, так как собирался сделать предложение суну своего врага, от которого отпрыск Жебокрицкого отказаться не мог. Я решил выкупить земли своего арестованного врага, так как после всего случившегося опозоренные родственники бывшего интенданта, жить здесь больше не могут. А моё бы поместье тогда стало поистине огромным, с большими перспективами.

— Остановитесь и спешьтесь! — приказал мне человек, одетый форму жандарма Третьего Отделения его Императорского величества.

— А что происходит? — спросил я, подобравшись.

Два бойца с ружьями наперевес приблизились к своему офицеру. Дружинные явно растерялись, все же мой оппонент в мундире жандарма, а это сейчас пугало несильно меньшее, чем в советские времени ЧК или КГБ.

— Сударь не усложняйте своими вопросами нашу работу! — требовательно сказал жандармский офицер, вроде бы ротмистр, если я правильно определил звание.

— Потрудитесь ответить что здесь происходит! — жёстко, разделяя слова, потребовал я.

— Дело господина Жебокрицкого, как и убийство вице-губернатора Кулагина взято на контроль Третьим Отделением, — сказал офицер, пристально всматриваясь в моё лицо. — Это же вы, господин Шабарин? Именно к вам мы и собирались ехать в ближайшие несколько часов. Вам предстоит незамедлительно проследовать с нами!

— Куда? — на фоне великолепного настроения десятью минутами ранее, я даже не сразу смог собраться и проанализировать ситуацию

— Сдайте оружие! Вы задержаны! — сказал офицер, а рядом с ним уже стояли трое военных, которые недвусмысленно направили в мою сторону ружья.

— Основание! — не сдавался я.

Ситуация накалялась. Мои дружинники явно растерялись. Одно дело противостоять людям без жандармских и военных мундиров, иное, когда нужно бунтовать против носителей власти. А ничем иным, как бунтом, если я сейчас начну отдавать приказы на оказание сопротивления, подобное не назвать.

— Ну будет вам! — из дома Жебокрицкого вальяжной походкой с улыбкой на все зубы, выходил подполковник Корпуса жандармов. — Аркадий Семенович, ну мы же не задерживаем господина Шабарина. Мы хотим с ним вдумчиво поговорить, возможно, в дружеским образом.

Могло показаться, что вышедший подполковник сама любезность, чуть ли не мой спаситель, человек, которому я, если бы был более наивным стал обращаться за поддержкой и просить о защите от злого и грубого ротмистра. Вот только этот спектакль с доброжелательностью меня не впечатлял. Лицемерие, игра, чтобы сбить меня с толку.

— Представьтесь, будьте так любезны! — потребовал я уже от нового действующего лица.

— Извольте… Глава губернского управления Отдельного корпуса жандармов по Киевской губернии, Лапухин Владимир Сергеевич, временно назначенный разобраться, что же происходит в Екатеринославской губернии. Знаете ли… — подполковник развел руками, сделал такую мину на лице, мол, я же сам должен знать, почему он тут. — Служба-с.

— Какое отношение вы имеете к нашей губернии? — я оставался решительным.

— А ваш глава управления манкировал своими полномочиями, он даже не жил в губернии, предпочитая Одессу. Так что не стоит беспокоиться о его судьбе, это внутреннее дело Третьего отделения, — все так же приторно улыбчиво говорил главный жандарм.

А я-то думал, где это самое Третье отделение, почему оно не работает. Уже уверился в том, что контроля, как такового за Екатеринославской губернии и нет. А тут… подкупили главу губернского управления жандармерии, по крайней мере, напрашивается именно такая версия, он и уехал в портовый, активно строящийся, город.

— Пойдёмте в дом, господин Шабарин. Вы же наверняка приехали его осматривать, вот и посмотрите, — всё с той же добродушной улыбкой сказал мне подполковник.

Это ёрничество мне начинало изрядно надоедать. Но подобным образом, как себя ведёт жандармский офицер, могут вести люди либо будучи полными дураками, либо же осознающие своё превосходство и силу, причем подкрепленные конкретными примерами. Думаю, что подполковник был из второй категории.

Мы зашли в дом, здесь я встретил ещё пятерых жандармов. Серьёзными силами они прибыли на мои земли. Чуть ли не всем составом губернской жандармерии. Подполковник прошел вперед, в гостиную, где я еще никогда не был. Тут стояли два кресла, небольшой столик и разложенные шахматы. Складывалось впечатление, что Лапухин играл сам с собой.

Мы присели именно в эти кресла.

— Знаете, — говорил подполковник, изображая задумчивость, — Мой покойный отец любил повторять: «Не доверяй людям, которые приходят первыми — и у которых слишком чистая биография». У вас, господин Шабарин, в жизни есть грешки, мы уже уточнили. Так что… Могу вам доверять.

— Вашу логику не разделяю. Хотя… Безгрешным может быть только ребенок, — сказал я, наблюдая, как Лопухин сам расставляет шахматные фигуры.

— Как вы смотрите на то, чтобы выпить кофе и сыграть партию в шахматы? Вы же умеете играть в шахматы, господин Шабарин? — все еще ёрничая, спрашивал меня подполковник.

— Как ходят фигуры, знаю, — сказал я, солгав.

Мой дед был фанатам шахмат. Он знал наизусть все партии финалов чемпионатов мира, прорабатывал ходы чемпионов, покупал всевозможные книги. Дед для меня был всегда авторитетом, даже, наверное, большим, чем отец. Так что я в детстве играл в шахматы чаще, чем в машинки с танками Даже в лихие девяностые и то не забывал играть, считая, что лучше шахмат стратегическое мышление ничто не развивает. А компьютер покупал лишь для того, чтобы иметь возможность играть в шахматы в любой удобный для меня момент без поиска соперника, ну и потому, что компьютер молчит, когда играет.

В этом времени с шахматами я пока не сталкивался, хотя знаю, что некоторые дворяне весьма увлекаются игрой. И не думаю, что уровень познания в шахматах у людей нынешнего века будет значительно выше, чем у тех шахматистов, которых я оставил XXI веке.

— Какими предпочитаете играть? — уточнил подполковник, когда мы уже присели за стол и нам поднесли кофе, а шахматы были расставлены к началу партии.

— Пожалуй, чёрными, — сказал я, разворачивая доску таким образом, чтобы чёрные фигуры оказались на моей стороне.

— Черные? Интересный выбор. Обычно все хотят ходить первыми, от того выбирают белые фигуры, — сказал подполковник, начиная какую-то игру слов и завуалированных фраз.

— Порой нужно посмотреть, какой именно ход сделает твой соперник, чтобы не просто выстроились оборону, но и начать атаку. Если войско неприятеля не выдвигается вперёд, то нет возможности ударить ему во фланг и разбить, — говорил я, принимая правила игры, и речь не столько о шахматах, сколько об общении.

Третье Отделение затеяло свою политическую игру. Это уже очевидно.

— Не могу не заметить, что последний манёвр в Екатеринославе оказался весьма удачным, и удар во фланг лихой кавалерии получился. Словно резерв, ранее скрытый от противника вступил в решающий момент в сражение и опрокинул неприятеля. И все равно… Не думаете же вы, что ваш противник столь беспечен и не мог, к примеру, устроить засаду артиллерии. Что, если ваша конная нарвется на картечь? — Лопухин сделал очередной ход, выставляя вперёд коня.

— Всякое возможно, но для этого есть разведка, чтобы узнать, что задумал неприятель, — сказал я, сделав и свой ход.

— Будем считать, что в том сражении ваша разведка прозевала артиллерийскую засаду, — ухмыльнулся подполковник, продолжая лихо идти своими фигурами в атаку, выставив слона.

— А чего же вы, Владимир Сергеевич, со счетов списываете казаков-пластунов, чьё мастерство я уважаю и изучаю? Весь весьма вероятно, что они уже вскрыли артиллерийскую засаду и в данный момент ножами вырезают всю прислугу. Делают это тихо, не привлекая всеобщего внимания, — сказал я, уводя из-под удара своего ферзя, при этом увлекая противника, побуждая Владимира Сергеевича делать несколько очевидных ходов.

До Лопухина не сразу дошло, насколько угрожающе и вызывающе могли звучать мои слова. Весь, на самом деле, сейчас не так уж и завуалированно прозвучала угроза, что я просто вырежу всех своих врагов. Но, чем прекрасно иносказание, вот эта игра словесного кружева? Прежде всего, тем, что здесь можно сказать практически всё, что угодно, и при этом всегда можно отыграть назад, сделать невинное выражение лица и утверждать, что меня неправильно поняли, это я так, лишь фантазирую.

— Я правильно понимаю, что вы меня угрожаете? — спросил подполковник, и куда только делись его ухмылки и ёрничество.

— Владимир Сергеевич, разве же я какой-то безжалостный убийца? Я лишь вам рассказал о том, как могли бы складываться события в том сражении. Ведь на каждое действие всегда найдется противодействие. И… все мы под Богом ходим, кто знает, сколько нам уготовано, — философски заметил я и перекрестился.

Мой Визави также осенил себя крестом, сделав это, скорее, машинально. Он, наверняка, не ожидал, что я осмелюсь вот так с ним разговаривать. Я прекрасно знаю, какова может быть психология человека, который работает в Конторе, как бы она ни называлась в каком времени. Появляются порой чувства вседозволенности, ожидание покорности от всех и каждого. Кому-то из сотрудников удаётся с этим справиться, кому-то — нет. Ибо все люди, все грешные!

В гостиной установилась тишина. Своего рода состоялся первый раунд словесной баталии, и стороны ушли на перерыв. Однако, фигуры продолжали щёлкать по доске коротко и резко. Никто не разговаривал. Слуги стояли у стены, будто их не было. Только мы двое — и доска между нами.

Казалось, что Лопухин был спокойным и уверенным. Он почти не смотрел на меня. Только на поле. Тем временем, я намеренно подставлял свою пешку, увлекая вражеского ферзя, чтобы эта главная фигура оказывалась под ударом моего слона и ладьи. Всё же из подполковника игрок никудышный.

— Алексей Петрович, вы человек молодой, но я убедился, что не лишены разума. Между тем, вы нарушили порядок. Много кому пришлось договариваться о том, чтоб всё происходило спокойно, чинно, каждый был на своём месте. И тут появляетесь вы… — казалось, что. Лопухин начинает терять терпение, он уже видит, что проигрывает партию, а ведь так, наверняка, ему хотелось проучить наглого юнца и показать мастер-класс игры.

— Если правила основываются на грабеже моего Отечества, мздоимстве, казнокрадстве, убийствах и всевозможных грехопадениях, то такой порядок я готов нарушать всеми доступными для меня средствами, — неожиданно для своего собеседника я проявил жёсткость, добавил металл в голосе, и поставил в разговоре себя на первое место, а подполковник даже вздрогнул.

— Думаете, что я за грехи и воровство служу? Но нужно жертвовать малым, чтобы получать большее! Если начнётся откровенная война между властными людьми, то они не сойдутся в личном поединке, а будут смотреть, как мы, вы и я, начнём резать друг друга. И тогда о развитии губернии вопрос уже не будет стоять, а лишь о том, насколько пострадает и Киевская, и Екатеринославская, и другие губернии от этой войны, — приставая с кресла, обрушившись на стол, да так, что несколько шахматных фигур упали и скатились под стул, возмутился подполковник. — Бумаги отдайте! И отправляйтесь в поместье, чтобы и духу вашего более не было в Екатеринославе! Сидите здесь, женитесь, но не лезте во власть!

— А, если нет, то что? — на контрасте повышенного тона, решительно, но показательно спокойно говорил я.

— За убийство вице-губернатора Кулагина, за попытку присвоения чужого поместья, в частности господина Жебокрицкого, за устройство беспорядков в Ростове с расстрелом и с сожжением людей… Продолжать? Или этого достаточно? — сказал подполковник, будто праздновал победу над великим противником, а теперь стремится всеми силами побежденного принизить.

Он удивительно преобразился: вот, только что был таким угодливым, чуть ли не в друзья ко мне набивался. А сейчас зверь, вот-вот готовый накинуться и вцепиться зубами в горло. Вот только и я не ягнёнок. А что такое блеф, прекрасно знаю.

— Вы может говорите о документах, милостивый государь, которые пророчат имя вашего губернского жандарма? Или о тех документах, в которых чётко указывается, насколько Третье отделение не ловит мышей, и прямо в Ростове находятся огромные партии контрабанды, включая оружие, из которого убивают верных сынов отечества на Кавказе? Или о бумагах где точно можно понять, что вы ничего не делали в тот момент, когда вице-губернатор Кулагин, за которого вы так печетесь, насиловал, крал и непомерно наживался с вашего попустительства, — жёстко припечатывал я, при этом не забывая сделать свой ход.

— У вас есть такие доказательства? — удивлённо спросил подполковник.

— Я обязан вам отвечать? Вы приходите и обвиняете меня. Да, я приехал сюда в это поместье, но лишь для того, чтобы осмотреть ту деревню, которую у меня украл сосед Жебокрицкий, который, насколько я уже понял, «верой и правдой» служил жандармерии. Вы же за него еще печетесь? Неужели Третьему отделению настолько безразлично общественное мнение, что они готовы защищать подлеца? — сказал я, посмотрел на шахматную доску. — Я словил вашу королеву. И при любом вашем движении могу её забрать, но, просто, поступлю иначе.

— Отправляйтесь под честное слово в своё поместье, собирайтесь в Екатеринослав, но не берите своих вооружённых… м-м… бандитов. Никак иначе, уж простите, я назвать ваших казаков не могу. Ещё нужно будет и с этим разобраться, откуда и почему у них оружие, и они его применяют в центре губернского города, — несколько растерявшись, говорил подполковник.

— На третий мой ход вам неминуемый мат, — констатировал я. — Что же касается того, что я должен ехать с вами, в данном случае у вас нет ни предписания, никакого на то вышестоящего распоряжения. Я же подчинён губернатору.

— Вашей милости Фабру осталось недолго управлять Екатеринославской губернией, — выпалил Лопухин, и было видно по его выражению лица и испугу в глазах, что сказал мне лишнего, чего я знать не должен.

— Я отправлюсь Екатеринаслав через три дня, как только решу важнейшие дела в своём поместье. Деревня, которая принадлежит мне по инвентарю, останется за мной. И дело даже не в том, что я уверен в исходе судейского решения, что оно будет справедливым, дело в том, что крестьяне просто окажутся без средств существования и наступит голод. И уж только потом, не по вашему требованию, а лишь по моему желанию, я прибуду в Екатеринослав, — уведомил я подполковника в своих планах.

Подполковник пожевал желваками, подумал, а потом перевёл тему.

— А, вот вы не пожелали уничтожать мою королеву. Почему? И что это у вас за фонд такой «Благочиния»? — взяв себя в руки, подполковник вновь решил меня спрашивать, используя некоторые психологические приёмы.

Как правило, особенно, если человек в некотором психологическом расстройстве, он начинает теряться в том, что и как отвечать. В таких случаях чаще всего отвечают на второй вопрос, так как именно он является наиболее провокационным.

— А я с королевами, и уж тем более с королями, не воюю, — сказал я, улыбнувшись, проигнорировав вопрос о Фонде.

— А Фонд? — вновь с раздражением спросил подполковник.

Не по его правилам идёт разговор, совсем другого он ожидал и на другое настраивался.

— Знаете ли, я вот подумал, почему бы и Третьему отделению не приумножить денег в моём Фонде? Займусь постройкой больницы, будет продолжать развиваться Екатеринославская губерния, — окончательно разрушал я стратегию подполковника разговора со мной.

— Не позднее, чем через десять дней вас будут ожидать в Екатеринославе. С вами желает встретиться один господин, имя которого я произносить не стану. Кроме всего прочего, предстоит ещё во многом разобраться. Я буду ждать вас здесь, на третий день отправимся вместе в город. О нас говорить не следует, — сказал разочаровано подполковник.

Явно он ожидал лихим кавалерийским наскоком сломить меня, подчинить, а после вить веревки. Не вышло.

— Я не против, если вы мне составите компанию, — сказал я, непременно желая, чтобы последнее слово оставалось за мной.

И все же… Чего хочет от меня Третье Отделение? Подчинить, сломать, или просто выкинуть из политических раскладов?

От автора:

Катастрофа Бронзового века. Первая глобальная система торговли рухнула под напором стихии и войн. А ведь все еще можно спасти… https://author.today/work/425225