Архив первый: АНТАГОНИСТ

Параграф 24: пробуждение

14 лет до начала внеземной интервенции.

Тесная лачуга представляла из себя поистине жалкое зрелище. Немногочисленная разномастная мебель, добытая на свалке, демонстрировала отчётливые следы повреждений. Облупившаяся краска на стенах и полу была сплошь покрыта пятнами, частично пятнами крови. Одно из окон было попросту выбито, судя по наросшему слою пыли и грязи, довольно давно. Количество опустошённых бутылок из-под дешёвого спиртного многократно превышало количество столовой утвари, соперничая разве что с использованными шприцами и окурками, как правило не сигаретными. Армия крыс и тараканов давно перестала бояться открытых пространств, чем немного отличалась от изобиловавшей плесени. Благодаря вырванной с корнем дверце покосившийся шкаф демонстрировал рваное тряпьё, в котором с трудом узнавалась одежда. Единственная на весь дом целая лампочка, свесившись из дыры в потолке, освещала ещё более жалкое, чем сомнительное подобие человеческого жилья, зрелище — двоих покрытых застарелыми побоями истощённых детей.

Мальчик семи лет от роду, в котором, отчасти благодаря пустому холодному взгляду и отсутствию всякого выражения на лице, легко узнавался Вэ Соли, сидел на полу, держа в руках нечто, разительно отличающееся от всего в этом доме. Он перелистывал новую, ещё пахнущую типографией книгу, красочные иллюстрации которой резали глаз на фоне гнетущей обстановки вокруг.

Девочка двенадцати лет, в которой Глория узнавалась с куда большим трудом из-за покрывавшего добрую половину лица кровоподтёка, с жадностью обгладывала копчёные свиные рёбрышки, искоса поглядывая на книгу в руках брата. Закончив с трапезой, она с некоторым сомнением произнесла:

— Дорогая, наверное… Нехорошо ведь, Крис.

— По поводу еды ты что-то не жаловалась. — Не отрываясь от книги, с явственным раздражением ответил Соли.

— Это другое.

— Ладно, в следующий раз, как пойду в город, стащу что-нибудь для тебя. — Немного подумав, смягчился мальчик.

— Ой, нет, я не… — Начала было Глория, но тут же замялась, не сумев подавить счастливую улыбку.

Два ребёнка продолжили заниматься своими делами в спокойствии. Глория продолжила опустошать скромные запасы долгожданной еды, а Соли перелистывал страницу за страницей, не пропуская ни буквы и подолгу любуясь красивыми иллюстрациями. Но вскоре спокойствие было нарушено.

Умиротворяющую тишину разорвал скрип открывающейся двери. Дети узнали отца по запаху раньше, чем его увидели. Тяжёлый смрад, удушающая композиция из мочи, перегара и застарелого пота, заполнил лачугу, словно резервуар.

Глория, казалось, уменьшилась в размере, она уставилась в покрытый коркой грязи пол и, как могла, вжалась в заплесневелую стену. Соли же не поменял позы, он так и сидел с открытой книгой в руках, но его глаза замерли, а тщедушное тело напряглось, подобно пружине. Оба ребёнка страстно желали, чтобы это шатающееся тело пошло прямиком к кровати. Но их желанию не суждено было сбыться.

Отец семейства, приложившись к полупустой бутылке в руке, остановился посреди освещённой комнаты и с большим трудом сфокусировал взгляд на детях. Громко рыгнув, он посмотрел на сына и, когда, наконец, рассмотрел его, заплетающимся языком произнёс:

— Щенок, ты что, читаешь? Ты ж тупой. — Отец рассмеялся, явно считая свои слова отличной шуткой.

Соли не ответил. Он не поднял взгляд, даже не пошевелился, сейчас Соли был похож на статую.

Отца такое поведение сына совершенно не устраивало. Недолго думая, он пнул ребёнка в живот и закричал:

— Отвечай, когда с тобой старшие разговаривают. Ты передо мной на коленях должен ползать, неблагодарная скотина. Я тебя, урода, вырастил, воспитывал, кормил! На коленях ползать должен. — Он пнул по лицу задыхающегося от предыдущего удара мальчика и опять отхлебнул из бутылки.

Удар пришёлся по лицу. Маленький, тщедушный Соли безуспешно попытался стереть с губ выступившую кровь, после чего, шатаясь, встал. Самым разумным выходом для него был побег, но Соли прекрасно понимал, что, если он сбежит, то отец продолжит начатое, но уже не с ним.

Соли продолжал молчать.

Отец смерил ребёнка стеклянным взглядом, тут ему в голову пришла замечательная идея, которую он поспешил озвучить:

— Ты же никогда не плачешь, Кристофор. Даже когда мелким крысёнышем был, не плакал. Может, ты просто не умеешь, а? Так я тебя сейчас научу. — Отец схватил сына, безуспешно попытавшегося увернуться, и крепко сжал маленькую худую ручку.

Рука Соли начала краснеть, затем побелела, но взрослому этого было недостаточно, он выкручивал руку всё сильнее и сильнее, до крови впиваясь грязными ногтями в тонкую детскую кожу, затем плеснул на мальчика из бутылки. Он кричал всё громче:

— Плачь, щенок, плачь! Да когда ж ты зарыдаешь?!!

Но Соли упорно продолжал молчать. Глория же, не в силах вынести происходящее, зажмурилась, она хотела броситься на помощь брату, но не смогла заставить себя сдвинуться с места.

Вдруг истошный вопль прервал расправу над ребёнком:

— Оставь сына в покое! — Прокричала выбежавшая из спальни мать, на ходу накидывая на голое тело местами прожжённый халат, цвет которого давно уже невозможно было определить.

Разбуженная поднявшимся шумом женщина выглядела даже хуже своих детей, ведь помимо побоев, её тело несло на себе следы беспробудного пьянства. Собственно, чаще всего она получала удары от мужа именно потому, что, будучи в трезвом или хотя бы частично трезвом состоянии, пыталась заступиться за ребятишек. Попыталась она и в этот раз.

— Убери от него руки, ты, свинья!!! — Мать схватила отца и оттащила от беззащитного Криса.

Но мужчина не собирался терпеть подобное:

— Ты как ко мне обращаешься, неблагодарная скотина?!! — Он перехватил бутылку в руке и, словно битой, со всей силы ударил женщину по голове. Бутылка раскололась, поливая всё вокруг фонтаном из брызг, смешанных со стеклом.

От удара женщина отлетела, с силой ударившись виском об угол стола, после чего рухнула на пол безвольным мешком. Из порезов, оставленных разбитой бутылкой, текла густая кровь. Такая же кровь, какая текла из её виска.

Соли опрометью бросился к матери. Он тряс её, хлопал по щекам, но та не отзывалась. Она лежала с открытыми глазами и не моргала, ни один мускул на её теле не дрогнул. Судорожно вспоминая всё, что он случайно узнал об анатомии, Соли прислушивался к дыханию, но не слышал его, искал пульс и не мог найти, надеялся обнаружить стук сердца или хотя бы дрожание замерших зрачков. Ничего. Он не нашёл ничего из того, что искал, и осознание навалилось на мальчика со всей своей тяжестью.

— Она мертва. — Сказал Соли отрешённым, полным холодного безразличия, голосом.

— Ты в натуре тупой. — Муж презрительно сплюнул и, выбросив остатки бутылки, что были у него в руке, с силой пнул остывающее тело жены. — Вставай, сука! — Ещё раз, и ещё, и ещё один удар, но тело женщины оставалось безучастным, и мужчина начал паниковать. — Она реально сдохла… Дерьмо, дерьмо, дерьмо, чтоб тебя, сука, меня ж посадят, дерьмо… — Он лихорадочно думал. — Точняк! Нужно закопать! Закопать, нахрен, и дело с…

Неожиданно для себя мужчина замолчал, его пронзила жуткая боль. Его маленький, жалкий, беззащитный сынишка с безразличным лицом держал в руках горлышко разбитой бутылки, такое блестящее, такое острое. Сейчас он выжал из себя всю силу, с разбега вонзив острое стекло в живот отца, вкручивая его, подобно болту. Приложенных усилий оказалось достаточно, чтобы мужчина согнулся в агонии, но недостаточно для ребёнка.

Не давая отцу опомниться, сын наносил рану за раной, он не просто бил, он старался разорвать неподатливую плоть, он вбивал стекло в дряблый живот, и повторял это снова и снова, не обращая внимание ни на конвульсии упавшего мужчины, ни на заливавшую всё вокруг кровь. Он ронял скользкое горлышко и поднимал его снова, повторяя одно и то же до тех пор, пока живот навеки обессилевшего отца не превратился в тошнотворную массу необратимо разодранных органов.

Всё закончилось. Соли не посмотрел ни на мёртвую мать, ни на склонившуюся над рвотной массой сестру. Он вернулся на место и поднял упавшую книгу. С непроницаемым, холодным спокойствием Соли посмотрел на красочную иллюстрацию, на которой девочка бежала вслед за кроликом к кроличьей норе. Соли провёл рукой по картинке, измазав её так, что больше невозможно было разглядеть рисунок. Одинокая слеза упала на страницу книги, смешавшись с подсыхающей кровью.

***

После увиденного Иессей чувствовал себя отвратительно. На данный момент он был уверен, что больше никогда не станет проявлять чрезмерное любопытство. Желание интересоваться чужим прошлым у него начисто отпало.

Лили тоже ощущала подавленность из-за увиденного. Ей казалось, что она уже давно перестала обращать внимание на жестокость, но в этот раз всё было иначе. Отчасти потому, что она, как выяснилось, себя переоценивала, но в основном сыграло роль то, что дело касалось дорогого для неё человека. Юная бестия, не считая себя таковой на данный момент, с унылым видом обратилась к Соли:

— Ты в порядке? Я подозревала, что прошлое у тебя паршивое, но даже не догадывалась, что настолько…

Как всегда, безразличный, непроницаемый, холодный Соли был не в восторге от настроения своей юной ученицы:

— Что с тобой, Лили? Откуда такая серьёзность? Или ты считаешь, что сможешь присоединиться к моему скромному предприятию, если так легко будешь впадать в уныние? Ничего не изменилось. Вообще ничего. Сейчас куда важнее…

Юноша посмотрел на суккубу. А вот она сейчас выглядела как нашкодивший ребёнок, в её красных глазах мелькали лиловые и серебристые искры. Заметив, что на неё обратили внимание, Вета попыталась изобразить саму невинность:

— Да-да, Соли, точно, как ты и сказал, ничего не изменилось, ничего не случилось, и вообще! Месть, это плохо, да?

— Разве? Месть, это прекрасно. — Зловеще усмехнулся Соли. — Мне нравится месть.

На что Вета, недолго думая, спряталась за своими крыльями и, выглядывая одними сверкающими глазами из-за укрытия, неуверенно спросила:

— Переговоры?

Но ни о каких переговорах речи быть не могло. Соли приобнял свою воспитанницу со словами:

— Сейчас, Лили, мы с тобой научимся управлять чужими воспоминаниями, а то эта нелепая суккуба, кажется, наивно полагает, будто я не в состоянии догадаться, как это делается. — И Соли направил свою волю к темнейшему из участков в лабиринте воспоминаний Веты.

***

Глубины единого мира Тетис.

Начало эпохи Сервиветер.

Высокий склеп без окон и дверей был высеченным из цельного камня, закопчённые стены, освещаемые горсткой факелов, уходили в полумрак, потолок невозможно было разглядеть. Посреди склепа наделённые душами создания, все принадлежащие к высшим расам, окружали покрытый пятнами алтарь. Все они смотрели на суккубу, которая не просто лежала на алтаре, она была распята, множество ржавых скоб было вбито в её плоть, будь то руки, ноги, чешуйчатые крылья или же обнажённое тело. Скобы не оставляли суккубе никакой возможности пошевелиться, даже её губы были туго стянуты пронзавшими их стальными иглами.

Всё, что могла Вета, так это скользить переполненным всепоглощающей ненавистью взглядом по окружавшим её существам, и никто из них не способен был выдержать этот гипнотизирующий, сковывающий, ужасающий взгляд чёрной бездны. Существа отводили взгляды, они тихо переговаривались.

— Отличное применение для этой твари. — Озлобленно проронил один из демонов. — Что и ожидалось от Истинного Оракула.

— И всё же мне было бы спокойней на душе, если бы мы просто прикончили эту ошибку Всесоздателя. — С сомнением вставил один из титанов. — Пока она беззащитна. — В подтверждение своих слов он извлёк из ножен сияющий меч и остриём провёл по телу Матери Искажений, с трудом прорезая чёрные округлые узоры, покрывавшие всю её мраморную кожу.

Стоило архангелу отвести клинок, как глубокий порез затянулся, не оставив и следа, кроме, разве что, стекающей на алтарь неестественно густой тёмной крови.

Тот же, кого называли Истинным Оракулом, один из прародителей расы богов поспешил предотвратить разногласие:

— Убить Матерь Искажений мы всегда успеем, ведь предначертанный ей мир она так и не отыскала, и отныне уже никогда не отыщет. Отныне остаток её жизни будет столь же мучителен, сколь и скоротечен. Приступай к ритуалу, Скульптор Рода.

Архангел взошёл на алтарь и скинул белоснежную тунику. К Скульптору Рода подтащили дикого зверя, тигра, который сейчас вовсе не выглядел сильным грациозным хищником. Тигр был напуган, он чувствовал не только собственное бессилие в окружении этих могущественных существ, он невесть как предчувствовал собственную судьбу.

Но стоило Скульптору Рода притронуться к полосатой шкуре, как хищник, забыв о собственном страхе, покорно замер. Минута, другая, и вот уже тигр, рассыпаясь на части, влился в тело архангела.

Закончив поглощение зверя, Скульптор Рода обернулся к одному из своих собратьев. Ангел, что пребывал в ожидании, протянул руку над приготовленной для него чашей, и, сделав глубокий надрез на запястье, наполнил чашу своей серебристой кровью. Чашу поднесли к Скульптору Рода, и тот жадно осушил её.

— Нам с тобой было предначертано дать жизнь расе, способной объединить ангелов и демонов. — С отвращением произнёс Скульптор рода. — Но ты решила иначе. Теперь ты станешь матерью ничтожных рабов и умрёшь, чувствуя смерть каждого из твоих порождений.

Матерь Искажений из последних сил попыталась сопротивляться. Она не могла сдвинуться с места, вместо этого из неё начало изливаться чёрное пламя, самое грозное её оружие, способное выжечь саму суть жертвы, уничтожив не только тело, но и душу без остатка. Увы, её усилия были тщетны. Алтарь поглотил последнее оружие суккубы, окрасившись в цвет её ненависти.

Скульптор Рода грузно навалился на Матерь Искажений, и, тяжело дыша, вошёл в её лоно. Всё свершилось быстро. Архангел быстро влил созданное им семя, живот суккубы быстро начал расти, порождения ритуала быстро показались на свет.

Истинный Оракул осматривал двух причудливых младенцев. Наполовину ангельские тельца, но бескрылые, блеклые и были обезображены звериными хвостами и ушами, на крохотных ручках и ножках виднелись зачатки полосатой шерсти. Первые химеры появились на свет, не зная, что они, как и многие поколения их потомков, будут влачить существование бесправного скота.

***

— А потом бездушный мир, в котором была заточена Матерь Искажений, неожиданно для всех обрёл душу, и так эта отринувшая предначертание суккуба умудрилась стать правительницей Тетиса. Единовластной. Убить её, как вы можете заметить, стало крайне затруднительно. Иронично, не правда ли?

Бестелесный Истинный Оракул появился незаметно, он стоял позади остальных четверых бестелесных, и говорил тем же высокомерным голосом, каким его копия из воспоминаний обсуждала сейчас успех сотворённого ритуала.

Пятно чёрного пламени размером с демона на запредельной скорости подлетело к Оракулу. Пятном оказалась Вета, покрывавшая её тьма перекинулась на божество и покрыло его с ног до головы.

Оракул с трудом стряхнул с себя тьму, после чего раздражённо обратился черноглазой суккубе:

— Даже в мнимой вселенной это весьма болезненно, знаешь ли. Любой достойный Прародитель на твоём месте как минимум поинтересовался бы, что вынудило Старейшего приложить столько усилий ради единственной встречи. Ах, да. Иессей, благодарю тебя за успешно выполненное поручение.

— Поручение? — Переспросил святой, уклоняясь от устремившихся на него взглядов трёх пар глаз и по совместительству думая, что желание выполнять какие-либо поручения Оракула у него начисто отсутствует.

— Поручением было устроить встречу между мной и Матерью Искажений.

— Но я ничего не делал… — Начал было Иессей, на что Оракул благодушно, как он считал, всё объяснил.

— О нет, ты замечательно постарался. Если бы не твое любопытство, то Матерь Искажений никогда бы не оказалась в нашем общем с ней воспоминании. Разве не замечательно, что ты выполнил данное тебе поручение, не прикладывая ровным счётом никаких усилий, и даже не подозревая об этом?

Нет, Иессей не видел в произошедшем ничего замечательного. Он с виноватым видом отвернулся, но на глаза ему попался алтарь, на котором вовсю готовились повторить ритуал, на этот раз с использованием гепарда. Легче Иессею не стало.

Истинный Оракул продолжал разглагольствовать, он пытался наладить диалог с Ветой:

— Ты же понимаешь, что я закрыл это место, и тебе, хочешь ты того или нет, придётся меня выслушать?

— Естественно. Если бы я могла, то разорвала бы связь с воспоминанием, как только тебя увидела. Хорошо постарался. Молодец. Иди теперь помолись на себя.

— В таком случае…

— В таком случае посмотрим, у кого больше терпения. — Вета вновь окатила божество чёрным пламенем.

Пока Оракул, потихоньку теряя то самое терпение, стряхивал с себя тьму, он не замечал ничего вокруг. Не заметил он среди прочего и то, что два полупрозрачных человека повернулись к нему спиной и начали заговорщицки шептаться.

— Финальный босс? — С азартом поинтересовалась Лили.

— Если повезёт. — Кивнул Соли и незаметно для остальных извлёк из Эгиды мизерикорд. — Ты ведь знаешь, что люди здесь являются чем-то вроде катализаторов для артефактов?

— Ещё бы. Я неплохо подготовилась. Так, для справки.

Соли оголил грудь и, стиснув зубы, сделал аккуратный разрез в области сердца, скользнув лезвием между своих рёбер.

— У меня как раз завалялась парочка потрясающе бесчестных артефактов. Всё как я люблю. — Сказал Соли и, взяв руку Лили, осторожно ввёл её пальцы в рану.

Лили с осторожностью водила пальцами внутри раны. Наконец, она остановилась:

— О, кажется, я что-то чувствую.

Лили нутром почувствовала силу спиралевидного артефакта на сердце Соли. Она ощутила, как Исток Мнемосины словно спросил разрешение у владельца, после чего в её разуме поселилось понимание самой сути того, что сейчас произойдёт. Лили посмотрела в глаза наставника.

Соли ответил на взгляд воспитанницы, злорадная ухмылка Лили не шла ни в какое сравнение с его оскалом, он в предвкушении произнёс, накидывая капюшон на голову:

— Вот только немного обидно…

— …что мы не увидим его рожу. — В унисон произнесли монстр и бестия.

***

Светлый чертог, созданный из золочёных облаков, обвивавших хрустальные стелы и янтарные анфилады, пребывал в безмятежном покое. Слуги, отложившие исполнение своих обязанностей, старались не издавать ни звука. Придворные замерли на своих местах и не смели произнести ни слова. Даже райские птицы прекратили своё пение. Всё потому, что повелитель спал.

Восседающий на потрясавшем воображение троне Истинный Оракул изволил задремать, и никто не смел тревожить его сон. Окружавшие его подданные покорно ждали пробуждения первого Прародителя богов.

Истинный Оракул открыл глаза, и придворные подумали было, что им дозволено шевелиться. Но увидев крайне возбуждённое состояние верховного божества, они вновь замерли, не зная, как стоит себя вести. Таким Оракула не видели уже очень давно.

— Проклятье! — Оракул вскочил с трона и в гневе разбил одну из окружавших трон скульптур. — Ненавижу эту тварь, ненавижу её прихвостней, ненавижу её мир, ненавижу всё, что с ней связано!!! — Оракул продолжал громить статуи. Он уже готов был накинуться на одного из смиренно склонившихся слуг, но вовремя опомнился.

Немного успокоившись, Оракул окинул взглядом тронный зал и увидел испуганных богов. Он вернулся на трон и величественно провозгласил:

— Подожгите драккар, я отправляюсь к Всесоздателю. — Наблюдая за тем, как один из слуг бросился исполнять поручение, он в задумчивости опёрся о руку, говоря самому себе. — Придётся довольствоваться тем, что есть…

Вдруг тень пробежала по лику Оракула, и он немного испуганно начал бормотать под нос:

— Что это? Что с моей памятью? Да что они?.. — Гнев вернулся в душу верховного божества, но теперь он не вскочил и не стал ничего крушить, он яростно крикнул ближайшему подданному. — Принеси мне писчую бумагу и чернила, живо!

Получив желаемое, Истинный Оракул, не придавая никакого значения вопрошающим взглядам, принялся лихорадочно записывать всё, что успел извлечь из взора в память минувшего и грядущего в душе Матери Искажений.

***

Иессей открыл глаза и не узнал место. Он оказался посреди шумной городской улицы в окружении множества химер. Познаний об этих существах оказалось достаточно, чтобы с первого взгляда понять — все химеры вокруг принадлежат к расе полуангелов.

Ма’алаки’ окружили святого, все они с интересом осматривали его, возбуждённо перешёптываясь на сервилическом наречии. Среди химер особо выделялась гепардообразная девочка в богатых одеждах, она не шепталась с остальными, а уверенно шла прямиком к Иессею. Прочие ма’алаки’ уважительно расступались перед ней.

— Приветствую Вас. — Обратилась ба’астидка к Иессею. — Моё имя Танэ’Ба’Сей. Это большая редкость и, что важнее, большая честь, встретить кого-либо из народа святых в нашем мире. Ваше появление здесь крайне неожиданно.

— Приветствую Вас также. Иессей из рода Наки’ир. Вот уж действительно, крайне неожиданно, особенно для меня…

— В таком случае смело могу назвать большой удачей то, что при появлении здесь Вы встретили именно меня.

Иессей скользнул взглядом по пятнистой шерсти на руках Танэ и припомнил того гепарда из сна-воспоминания, который, вслед за тигром, был поглощён Скульптором Рода, и произнёс:

— Сдаётся мне, удача здесь ни при чём.

— Вот как? В таком случае не изволит ли Иессей из рода Наки’ир уделить мне немного своего времени и порадовать приватной беседой? — Как можно более дружелюбно поинтересовалась Танэ.

Иессей готов был принять приглашение, но вдруг понял, что и гепард с тигром, и Скульптор Рода, и алтарь из его воспоминаний медленно, но верно исчезают, а вслед за ними постепенно стираются воспоминания и об этих странных людях, и о ещё более странной суккубе, и о чужих прожитых днях.

Иессей вежливо улыбнулся ба’астидке и, продемонстрировав сожаление, произнёс:

— Увы, сейчас мне необходимо заняться одним делом. Дело крайне неотложное, однако это не займёт много времени, и вскоре я буду весь в Вашем распоряжении, Танэ’Ба’Сей.

— Как Вам будет угодно. — Ответила ба’астидка.

Святой вышел из окружавшей его толпы и, присев под тенью разлапистого древа, открыл дневник, в который поспешил записать всё то, что смог припомнить из своего путешествия по глубинам чужих воспоминаний.

«Интересно, какой сейчас год?» — Начал писать Иессей.

***

— Долго я спала? — Спросила Лили, едва открыла глаза.

Послушно охранявший её сон Алоиз сообщил:

— Минуту, не больше.

— Как удобно… — Отметила бестия, и, не пояснив, в чём заключается удобство, поведала Алоизу то, что считала важным. — Цель оказалась даже лучше, чем я предполагала. Наверное, прозвучит глупо, но сейчас мне кажется, что я была рождена для этого. Воплотить кошмар или объединить мир… По сути, одно и то же. — Лили прекрасно помнила произошедшее в мнимой вселенной. — Да, здесь мне самое место. А вот насчёт тебя, Алоиз, я не уверена.

Договорив, Лили стряхнула с себя остатки неестественной сонливости. Теперь она знала, каковы причины этих странных ощущений. «Присоединюсь к вам в следующий раз» — решила она и с головой окунулась в новую действительность.

***

Проснувшись, Соли приобнял устроившуюся на его плече суккубу, и та нехотя открыла глаза. Чёрный вихрь в глазах Веты постепенно сменялся привычной красной дрожью.

— Паршивый сон. — Лениво пожаловалась она и сладко зевнула, после чего переместилась с плеча Соли на его колени. — Зато как будто ускользает… Прям как у людей. Соли, ты заразный. Но всё равно разрешаю меня целовать. М-м-м, пока не забыла… Ты сам подписался, отказ не принимается… Властью имени моего нарекаю тебя апостолом моим, привнеси волю мою в мир мой… — И Вета, не обращая внимание на прокатившуюся по земле лёгкую дрожь, вновь погрузилась в сон, в этот раз безмятежный.

— Так вот что значит начать новую жизнь с тобой. — Соли рассмеялся, как всегда ужасающе, и присоединился к сновидению своей вечной спутницы.