Лесли называла наш дом «роскошным дворцом» — из-за множества комнат, картин, деревянных панелей и антиквариата. Она считала, что в нашем доме за любой стеной скрывается тайный ход, а в любом шкафу — потайной ящик. Когда мы были помладше, мы в каждый её приход предпринимали исследовательское путешествие по дому. Конечно, нам было категорически запрещено совать нос во все углы, но это делало наши вылазки ещё более привлекательными. Мы разрабатывали всё более и более изощрённые стратегии, чтобы не попадаться. За время поисков мы действительно обнаружили несколько потайных ящичков и даже одну потайную дверь. Она находилась на главной лестнице за картиной маслом, изображавшей угрюмого бородатого толстяка верхом на лошади, державшего в руке обнажённую шпагу.
По информации, полученной от тётушки Мэдди, угрюмый мужчина на картине был мой двоюродный прапрапрапрапрадедушка Хью, а его рыжая кобыла звалась Жирная Энни. Хотя ход за картиной был длиной всего в пару ступеней и вёл в одну из ванных комнат, но это был всё-таки тайный ход.
— Какая ты счастливица, что здесь живешь! — неизменно повторяла Лесли.
Я же считала, что счастливица как раз она. Лесли с родителями и лохматым псом по имени Берти жила в самом обычном доме в северном Кенсингтоне. Там не было никаких тайн, никаких зловещих служащих или нервирующих родственников.
Когда-то и мы жили в таком доме — мои мама, папа, брат, сестра и я. Мы обитали тогда в Дареме, Северная Англия. Но потом, когда сестре было всего полгода, отец умер, и мама переехала с нами в Лондон. Наверное, она одиноко себя чувствовала — или у неё были денежные затруднения.
А в этом доме мама выросла — вместе с сестрой Глендой и братом Гарри. Дядя Гарри единственный из всех не жил сейчас в Лондоне, а обитал со своей женой в Глочестершире.
Вначале этот дом тоже казался мне дворцом, точно как и Лесли. Но когда дворец приходится делить с большой семьёй, то со временем он уже не выглядит таким большим. Тем более что здесь имелось огромное количество лишних помещений — как, например, бальный зал на первом этаже, занимавший всю длину дома.
В таком зале было бы здорово кататься на скейте, но нам это было строжайше запрещено. Зал был великолепен — высокие окна, лепнина на потолке, люстры, — но за всё то время, что мы здесь жили, тут не провели ни одного бала, праздника или вечеринки.
Бальный зал использовался единственно для Шарлоттиных уроков фехтования и танцев. Поэтому оркестровая галерея, на которую можно было попасть из вестибюля, казалась здесь совершенно лишней. Разве что Каролина с подружками использовали её для игры в прятки — под лестницей, ведущей из галереи на второй этаж, имелись тёмные закутки.
На втором этаже находился упоминавшийся ранее музыкальный салон, покои леди Аристы и тётушки Мэдди, а также ванная комната (та самая с тайным ходом) и столовая, где каждый вечер в половине восьмого собиралась на ужин вся семья. Столовую и находившуюся прямо под ней кухню соединял старинный подъёмник для еды, на котором Ник и Каролина периодически катали друг друга, хотя это было, разумеется, строжайше запрещено. Мы с Лесли раньше тоже так развлекались, но сейчас, к сожалению, мы уже не помещались в лифт.
На третьем этаже находились апартаменты мистера Бернарда, кабинет моего покойного деда лорда Монтроза и огромная библиотека. На том же этаже в угловой части дома находилась и комната Шарлотты. Комната была с эркером, чем Шарлотта с удовольствием хвасталась. Её мать занимала две комнаты, салон и спальню, выходящие окнами на улицу.
Тётя Гленда была в разводе с Шарлоттиным отцом. Он жил сейчас где-то в Кенте с новой женой. Поэтому в доме помимо мистера Бернарда не было мужчин — разве что посчитать Ника. Не было и домашних животных, как мы о них ни просили. Леди Ариста животных не любила, а у тёти Гленды была аллергия на всё, что имело хотя бы намёк на шерсть.
Моя мама, брат с сестрой и я жили на четвёртом этаже, прямо под крышей, где было много косых стен, но зато имелось два маленьких балкончика. У каждого из нас была своя комната, а нашей ванной очень завидовала Шарлотта, потому что у них на третьем этаже в ванной окон не было, а у нас их было целых два. Но мне на нашем этаже больше нравилось ещё и потому, что здесь мы — мама, Ник, Каролина и я — были среди своей семьи, что в нашем дурдоме иной раз могло оказаться большим благом.
Но был один недостаток — мы жили чертовски далеко от кухни. Сейчас, когда я уже поднялась наверх, я снова об этом подумала. Живи мы поближе к кухне, я могла бы прихватить с собой хотя бы яблоко. А так мне пришлось обойтись сливочным печеньем из наших запасов, которые мама держала в шкафу.
Из страха перед новым приступом головокружения я слопала одиннадцать печений подряд. Потом скинула туфли и куртку, плюхнулась на диван в комнате для шитья и вытянулась во весь рост.
Сегодня всё было как-то странно. То есть ещё более странно, чем обычно.
Сейчас два часа дня. Позвонить Лесли, чтобы обсудить с ней свои проблемы, я смогу только часа через два с половиной. Брат с сестрой вернутся из школы не раньше четырёх, а мама заканчивает работу около пяти. Обычно мне очень нравилось оставаться одной в квартире. Можно было спокойно принять ванну, не опасаясь, что кто-нибудь постучит в дверь и срочно попросится в туалет. Ещё я могла включить музыку и громко подпевать, не боясь, что окружающие начнут смеяться. И я могла смотреть по телевизору всё, что захочется, не отвлекаясь на нытьё типа: «А сейчас начинается Спанч Боб!».
Но сегодня мне ничего не хотелось. Даже поспать не было никакого желания. Наоборот — диван, обычно такое прекрасное прибежище, сейчас показался мне утлым плотиком на ревущей реке. Я боялась, что как только я закрою глаза, меня сразу же куда-нибудь унесёт.
Чтобы отвлечься, я поднялась и стала прибираться в комнате для шитья. Это была наша неофициальная гостиная — ни тёти, ни наша бабушка не шили и поэтому появлялись тут редко. Здесь не было никакой швейной машинки, зато имелась узкая лесенка, ведущая на крышу. Лесенка предназначалась для трубочистов, но мы с Лесли обожали выбираться по ней на крышу. Оттуда открывался чудесный вид, и нигде не было лучшего места для девчоночьих разговоров (к примеру, о мальчишках и о том, что мы не знаем ни одного, в кого стоило бы влюбиться).
Конечно, там было немного опасно, поскольку на крыше не было перил — имелось лишь невысокое ограждение из кованого железа. Но нам ведь и не надо было тренировать прыжки в длину или танцевать на краю пропасти. Ключ от дверцы, ведущей на крышу, хранился в сахарнице с узором из роз, стоявшей в шкафу. В моей семье никто не догадывался, что я знаю об этом тайнике, иначе бы поднялся невообразимый шум. Поэтому я всегда внимательно следила за тем, чтобы выбраться на крышу незаметно. Там можно было загорать, устраивать пикники или просто прятаться, если хотелось покоя. Который, как уже упоминалось, я очень любила — но только не сейчас.
Я сложила покрывала, смела с дивана крошки от печенья, взбила подушки и собрала в коробку разбросанные шахматные фигурки. Я даже полила азалию, стоявшую на секретере в углу комнаты, и протёрла влажной тряпкой журнальный столик. Затем я нерешительно оглядела идеально убранную комнату. Прошло всего десять минут, и я всё так же жаждала общества.
Интересно, что там внизу, в музыкальном салоне? Может, у Шарлотты опять кружится голова? И что, собственно, произойдёт, если со второго этажа дома в Мэйфейре переместиться из двадцать первого века в век, скажем, пятнадцатый, когда на этом месте не было вообще никаких домов — ну или почти никаких? Человек окажется в воздухе и шмякнется на землю с семиметровой высоты? А если в муравейник? Бедная Шарлотта. Но, возможно, на таинственных уроках мистерий учат летать.
Кстати, о мистериях: я вдруг сообразила, чем могу отвлечься. Я прошла в мамину комнату и поглядела вниз на улицу. У входа в дом номер 18 по-прежнему стоял мужчина в чёрном. Я могла видеть его ноги и кусок макинтоша. Сегодня наш четвёртый этаж показался мне особенно высоким. Шутки ради я подсчитала, сколько метров отсюда до земли.
Может ли человек вообще выжить при падении с четырнадцатиметровой высоты? Наверное, может — если ему повезёт и если он приземлится на какую-нибудь болотистую почву. Вроде бы весь Лондон был раньше болотистой местностью, во всяком случае так говорила миссис Каунтер, наша учительница географии. Болото — это хорошо, в болото можно упасть мягко. Чтобы потом бесславно захлебнуться в тине.
Я сглотнула. Собственные мысли меня ужаснули.
Чтобы не оставаться больше одной, я решила нанести визит родным в музыкальный салон — даже с риском быть выставленной оттуда из-за каких-нибудь суперсекретных разговоров.
Когда я вошла, тётушка Мэдди сидела у окна в своём любимом кресле, а Шарлотта стояла у другого окна, опершись задом на письменный стол в стиле Людовика Четырнадцатого, до столешницы которого, позолоченной и покрытой разноцветным лаком, нам было категорически запрещено дотрагиваться — причём всё равно какой частью тела. (Непостижимо, как столь уродливый предмет мог иметь такую ценность — во всяком случае, по утверждению леди Аристы. Там не было даже тайных отделений, мы с Лесли давно это проверили). Шарлотта уже успела снять форму и переодеться в тёмно-синее платье, напоминавшее одновременно ночнушку, банный халат и рясу монахини.
— Как ты видишь, я всё ещё здесь, — сказала она.
— Это… хорошо, — ответила я, стараясь не таращиться на её ужасное платье.
— Это невыносимо, — сказала тётя Гленда, ходившая туда-сюда от одного окна к другому. Как и Шарлотта, она была высокой и стройной, с блестящими рыжими кудрями. Такие же кудри были и у моей мамы, и — в своё время — у бабушки. Каролина и Ник тоже унаследовали этот цвет волос. И только у меня были прямые чёрные волосы. Как у отца.
Раньше мне тоже очень хотелось быть рыжей, но Лесли убедила меня, что чёрные волосы очаровательно контрастируют с голубыми глазами и светлой кожей. Лесли с успехом объяснила мне, что моя родинка на виске в форме полумесяца, которую тётя Гленда именовала не иначе как «смешной банан», смотрится оригинально и таинственно. Со временем я стала находить себя очень милой, не в последнюю очередь благодаря брекетам, которые выровняли мои выдававшиеся вперёд зубы, придававшие мне сходство с зайцем. Пусть я даже и не была такой «обворожительной, исполненной чарующей прелести», как Шарлотта, если выражаться языком Джеймса. Ха, увидел бы он её в этом мешке.
— Гвендолин, ангелочек, хочешь лимонный леденец? — тётушка Мэдди приглашающе похлопала по скамеечке рядом с собой. — Сядь ко мне и немножко меня отвлеки. Гленда ужасно нервирует меня своей беготнёй туда-сюда.
— У тебя нет никакого понятия о материнских чувствах, тётя Мэдди, — сказала тётя Гленда.
— Нет, нету никакого, — вздохнула тётушка Мэдди.
Тётушка Мэдди была сестрой моего деда. Замуж она так и не вышла. Тётушка Мэдди была маленькая, кругленькая, с детскими голубыми глазами и крашеными золотистыми волосами, в которых частенько торчал забытый бигуди.
— А где леди Ариста? — спросила я, выбирая из жестянки лимонный леденец.
— Она разговаривает по телефону, — сообщила тётушка Мэдди. — Но так тихо, что невозможно понять ни слова. Это, кстати, последняя коробочка леденцов. У тебя случаем не будет времени сбегать в «Селфриджес» и купить мне новых?
— Само собой, — ответила я.
Шарлотта переместила свой вес с одной ноги на другую, и тётя Гленда сразу вскинулась:
— Шарлотта?
— Ничего, — сказала Шарлотта.
Тётя Гленда поджала губы.
— Может, тебе стоило ожидать на первом этаже? — спросила я Шарлотту. — Чтобы не пришлось падать с высоты.
— Может, тебе стоило заткнуться, раз ты не имеешь об этом никакого понятия? — ответила Шарлотта.
— В самом деле, последнее, что сейчас нужно Шарлотте, так это глупые замечания, — добавила тётя Гленда.
Я пожалела, что спустилась вниз.
— В первый раз носитель гена перемещается в прошлое не больше чем на 150 лет, — любезно пояснила тётушка Мэдди. — Этот дом был построен в 1781 году, то есть тут, в музыкальном салоне, Шарлотта в полной безопасности. Разве что она вспугнёт парочку музицирующих леди.
— В этом платье совершенно точно, — сказала я так тихо, что меня могла услышать только тётушка Мэдди. Она захихикала.
Дверь распахнулась, и вошла леди Ариста. Она всегда выглядела так, как будто проглотила шест. Или даже несколько. Один для рук, один для ног и ещё один, чтобы скреплять их посередине. Седые волосы строго зачёсаны назад и собраны на затылке в узел. Вылитая преподавательница балета, которой палец в рот не клади.
— Машина уже выехала. Де Вильерсы ожидают нас в Темпле. Шарлотта после своего возвращения может быть сразу же считана в хронограф.
Я не поняла ни одного слова.
— А если сегодня это не произойдёт? — спросила Шарлотта.
— Шарлотта, милая, у тебя уже трижды кружилась голова, — напомнила тётя Гленда.
— Рано или поздно это случится, — объявила леди Ариста. — Пойдёмте, машина может приехать с минуты на минуту.
Тётя Гленда взяла Шарлотту за руку, и вместе с леди Аристой они покинули салон. Как только дверь за ними захлопнулась, мы с тётушкой Мэдди поглядели друг на друга.
— Иногда можно подумать, что ты превратился в невидимку, правда? — сказала тётушка Мэдди. — По крайней мере, периодически услышать «до свиданья» или «привет» было бы неплохо… Или, к примеру, «дорогая Мэдди, не было ли у тебя видения, которое бы нам помогло?».
— У тебя было видение?
— Нет, — ответила тётушка Мэдди. — Слава Богу, не было. У меня после видений ужасный голод, а я и так слишком жирная.
— Кто такие де Вильерсы? — спросила я.
— Толпа заносчивых хлыщей, если хочешь знать моё мнение, — ответила тётушка Мэдди. — Сплошь адвокаты и банкиры. Владеют частным банком в Сити. У нас там есть счета.
Это звучало абсолютно не мистически.
— А какое отношение они имеют к Шарлотте?
— Скажем так, у них те же проблемы, что и у нас.
— Какие проблемы? — Они тоже должны жить под одной крышей с тиранствующей бабушкой, злобной тётей и заносчивой кузиной?
— Ген перемещения во времени, — пояснила тётушка Мэдди. — У де Вильерсов он передаётся по наследству по мужской линии.
— То есть у них дома тоже есть своя Шарлотта?
— Её мужской вариант. Насколько я знаю, его зовут Гидеон.
— И он тоже дожидается, когда у него закружится голова?
— У него это уже было. Он на два года старше Шарлотты.
— То есть он уже два года бодро прыгает по прошлому?
— Надо полагать.
Я попробовала свести новую информацию с тем, что уже знала. Но поскольку тётушка Мэдди была сегодня исключительно словоохотлива, то я через пару секунд возобновила свои вопросы.
— А что такое хроно… хрони…?
— Хронограф! — тётушка Мэдди закатила глаза. — Это своего рода аппарат, с помощью которого носители гена — и только они! — могут перемещаться в определённое время в прошлом. Как-то связано с кровью.
— Машина времени? — Заправляемая кровью? Ничего себе!
Тётушка Мэдди пожала плечами.
— Без понятия, как эта штука функционирует. Ты забываешь, что я знаю только то, что мне случайно удаётся услышать, когда я тут сижу и делаю вид, что меня нет. Всё это строго секретно.
— Да. И очень сложно, — откликнулась я. — А почему они вообще решили, что ген унаследовала Шарлотта? И почему он у Шарлотты, а не, скажем… хм… у тебя?
— У меня его, слава Богу, быть не может, — ответила она. — Мы, Монтрозы, всегда были с чудинкой, но этот ген попал в семью только с твоей бабушкой. Поскольку мой брат непременно хотел на ней жениться. — Тётушка Мэгги ухмыльнулась. Она была сестра моего покойного дедушки Люкаса.
Поскольку у неё никогда не было мужа, она ещё в молодости переехала к брату и стала вести хозяйство.
— Впервые я услышала об этом гене после свадьбы Люкаса и Аристы. Предыдущей носительницей гена по Шарлоттиной линии была дама по имени Маргрет Тилни, которая, в свою очередь, была бабушкой твоей бабушки Аристы.
— И Шарлотта унаследовала ген от этой Маргрет?
— О нет, сначала его унаследовала Люси. Бедная девочка.
— Что за Люси?
— Твоя кузина Люси, старшая дочь дяди Гарри.
— А! Эта Люси. — Мой дядя Гарри, который из Глочестершира, был намного старше Гленды и моей матери. Его трое детей давно выросли. Младшему из них, Давиду, уже стукнуло 28, и он был лётчиком на Бритиш Эйрвэйз. Что, однако, не означало, что мы имели доступ к более дешёвым билетам. Дженет, средний ребёнок, сама уже была матерью двух детей — маленьких проказниц по имени Поппи и Дэйзи. Старшую, Люси, я не знала. И о ней самой не знала почти ничего. В семье предпочитали Люси не упоминать. Она была заблудшей овцой семейства Монтрозов. В семнадцать лет сбежала из дома и с тех пор не давала о себе знать.
— Значит, Люси тоже носительница гена?
— О да, — ответила тётушка Мэгги. — Здесь творилось чёрт-те что, когда она исчезла. С твоей бабушкой чуть не случился инфаркт. Был ужасный скандал. — Она так резко затрясла головой, что её кудряшки разлетелись во все стороны.
— Могу себе представить. — Я подумала о том, что произойдёт, если Шарлотта запакует чемоданы и попросту смоется.
— Нет-нет, не можешь. Ты ведь не знаешь, при каких драматических обстоятельствах она исчезла и как это было связано с тем юношей… Гвендолин! Вынь палец изо рта! Что за отвратительная привычка!
— Извини. — Я совершенно не заметила, что начала грызть ногти. — Это из-за волнения. Я так многого не понимаю…
— Со мной то же самое, — заверила меня тётушка Мэдди. — Я слышу про всё это с пятнадцати лет. К тому же у меня есть дар мистерий. Все Монтрозы обожают тайны. Так было всегда. Только поэтому мой несчастный брат женился на твоей бабушке. Вряд ли её обворожительный шарм стал тому причиной, поскольку его у неё сроду не было. — Она сунула руку в жестянку с леденцами и разочарованно вздохнула — жестянка была пуста. — Ах Боже мой, я боюсь, что у меня от них зависимость.
— Я быстренько сбегаю в «Селфриджес» и куплю тебе новых, — сказала я.
— Ты мой самый любимый ангелочек. Поцелуй меня и надень плащ, идёт дождь. И больше никогда не грызи ногти, слышишь?
Поскольку мой плащ всё ещё висел в школьном шкафчике, я надела мамин дождевик в цветочки и натянула на голову капюшон. Когда я вышла из дома, мужчина в чёрном как раз закуривал сигарету. Повинуясь внезапному импульсу, я кивнула ему и сбежала вниз по лестнице.
Он не кивнул в ответ. Ну естественно.
Вот болван. Я побежала в направлении Оксфорд стрит. Дождь лил как из ведра — мне надо было надеть не только дождевик, но и резиновые сапоги. Моя любимая магнолия на углу улицы печально опустила свои роскошные цветы. Я ещё не успела до неё добраться, как угодила в три лужи. Когда я собиралась обойти четвёртую, меня форменным образом сбило с ног. В животе вновь закрутились американские горки, а перед глазами вместо улицы расплылась грязная река.
Ex hoc momento pendet aeternitas.
(В этот момент раскрывается вечность).