Алые нити прошлого

Глава 3 Могущественная пленница

Бесшумно распахнувшись, огромные двери-ворота пропустили Мануэля, и тут же, повинуясь приказу скрытого механизма, плавно захлопнулись за ним.

В постоянно освещаемом системой зеркал помещении было светло как днём. Всегда. Мануэль лично позаботился о подобном «удобстве» для заключённого — по его представлениям все, кто относится к так называемой «нечистой силе» не могут по природе своей уснуть или даже задремать, так зачем же было «мучить» их временным отсутствием света? И так ясно, что тот, кто произошёл из тьмы, не очень-то её чествует, поэтому пусть уж лучше наслаждается возможностью видеть всё ясно до тех пор, пока ярчайший огонь Суда Божьего не лишит их такой роскоши навеки.

Слегка прищурившись от резкого света, священник проскользнул чуть вперёд и, моргнув пару раз, не смог удержаться от самодовольной улыбки. То, что представало перед ним каждый раз — каждый раз подтверждало его теорию о собственной уникальности. Ну разве мог бы кто-нибудь другой так детально изучить повадки нечистых и столь хитроумно выстроить для них их временную, «земную», тюрьму? И плевать ему на то, что Папский Совет считает столь масштабные меры безопасности излишними — они же просто не знают… Нет, просто не до конца представляют себе, на что способны некоторые из так называемых ведьм.

В центре огромной комнаты, чьи стены были поочерёдно обиты изнутри слоями осины, железа и покрыты раствором серебряной ртути — размещался огромных размеров куб из закалённого венецианского стекла. На его гранях особым, видимым лишь в лунном свете составом были выведены тысячи заклинаний на всевозможных древних языках. Это была, своего рода, «страховка» на случай, если бы стекло вдруг треснуло под воздействием энергии «гостя». Между выходом из камеры и кубом расстояние не превышало тридцати метров, что позволяло одинаково комфортно чувствовать себя в нём и заключённому, и тюремщику.

Мануэль прикоснулся пальцами к прохладной поверхности и медленно обвёл глазами внутренность стеклянной клетки. Внутри убранство не уступало в роскоши покоям какого-нибудь зажиточного герцога или барона. У противоположной, дальней стены стояла массивная деревянная кровать из морёного «железного» дуба. Балдахин, спускающийся от самого потолка, больше напоминал морские волны, чем складки тяжёлого шёлка, цвет же его был таким, словно кровать поглотило огромное, свинцово-серое грозовое облако.

Рядом с кроватью столь же пафосно смотрелся комод — всё из того же африканского дуба. Резная поверхность его напоминала пейзаж в осеннем лесу: полуобглоданные ветром деревья, на которых уже изрядно не хватало листьев, и морды животных, преимущественно оленей и волков, видневшиеся сквозь деревья. «Всегда напоминай Врагу Рода Человеческого, кто здесь на самом деле охотник, а кто — дичь», — любил повторять про себя Мануэль при виде этого зрелища.

Пол куба был устлан мягчайшим персидским ковром неброского, светло-серого цвета. Под ним для «гостя» также находился сюрприз — «впаянные» при помощи наикрепчайшего клейстера ко дну осиновые панели.

Также у левой стены стоял небольшой обеденный стол, накрытый чистой, белой шёлковой скатертью. А у правой стены — резная деревянная ширма с грубым хлопковым экраном, рисунок тушью на котором в точности повторял «лесные» мотивы на комоде. Здесь заключённый мог переодеться в ночную и дневную смену одежды соответственно. На вопрос одного из членов Совета «Зачем же Вам понадобились такие излишества?», священник удивлённо ответил: «Из соображений гигены, конечно же. К заключённому каждый день будут приходить на допрос, так зачем же нам с Вами вши?», и вновь победил. Что-что, а ухаживать за собой одинаково любили и кардиналы и епископы, потому одна лишь мысль о неприятных паразитах казалась им заразной. Впрочем, немногим из бедолаг в камерах полагалась баня, но с другой стороны, не всех допрашивал и Мануэль, так часто приходивший на заседания Совета, и при этом неоднократно вступавший с другими его членами в физический контакт, как то: передача документов из рук в руки, поцелуй сутаны кардиналов, склонённые в беседе головы…

Одним словом, инквизитор добился того, чтобы в камере было всё необходимое для того, дабы пленник чувствовал себя одновременно и очень важной персоной, и в то же время — безнадёжно запертой в клетке с сыром мышью. «Но при этом очень-очень ценной мышью», — подумал Мануэль и стал обходить куб по периметру, выглядывая внутри его то, что считалось всё-таки основным его содержимым.

Короткими шажками, словно лиса, выслеживающая по запаху зайца, инквизитор дошёл до последней — южной стены клетки и остановился, прямо напротив кровати. Полы балдахина были плотно задёрнуты, но он знал, что она там. И она знала, что он смотрит на неё так пристально, словно мог видеть через ткань.

— Добрый вечер, Альберта. Не могла бы ты поговорить со мной? Пожалуйста, — как можно спокойнее и вежливее попросил священник.

В ответ серые складки балдахина чуть слышно всколыхнулись, из-за занавеса послышался сдавленный стон.

— В чём дело, Альберта? Вы ещё не оправились после прошлого раза? — участливо спросил Мануэль, в то время, как пальцы его автоматически начали перебирать кленовые чётки — признак неосознанного, но для самого инквизитора самого позорного из страхов.

«Прошлым разом» он именовал проводимые им лично три дня назад опыты. Тогда он пришёл не один — с ним была группа специально выбранных для этого задания стражников, многие из которых прежде были телохранителями кардиналов, а потому имели довольно хорошую физическую подготовку. Другие же были всего лишь наёмниками — по большей части ловкими головорезами, но и тем, и другим пришлось заплатить немалую сумму, прежде чем они согласились сопровождать узницу от камеры до лаборатории, и обратно. Они всё равно боялись и не были уверены в том, смогут ли удержать узницу в случае, если та решит сбежать во время конвоя. К счастью, в первый раз она ещё не знала — куда её вели… В одном мужчины были единодушны — следовало бы сжечь ведьму в костре да пожарче, и чёрт с ней! А все эти опыты — пустое извращение безумца.

Сейчас, стоя напротив своего наиценнейшего из экземпляров, священник испытывал неуловимый сверхдуховный трепет, как будто всё тело его содрогалось от пения ангельских труб, «благословлявших» его на деяния оные.

— Молчание — удел всех грешных душ, признавших свою гнилостность, — нараспев произнёс Мануэль. Он начинал испытывать лёгкое нетерпение, вместе с тем его кольнуло тревожное чувство.

— Альберта!? — позвал он в третий раз громче, чем обычно. Ещё чуть-чуть, и его голос сорвётся на непозволительный крик. Не хотелось бы.

Священник опустил взгляд на свои руки — невольно, он изо всех сил сжал деревянный крестик, подвешенный среди бусин, и теперь ярко-алое пятно той же крестообразной формы отчётливо выделялось на его левой ладони.

«Дурной знак», — подумал Мануэль, как в ту же секунду занавес балдахина был резко отдёрнут.

Чёрные, цвета антрацита глаза были бесподобны — в центре их, невидимый, но сверкающий словно синяя звёздочка, сиял зрачок. Глаза полностью овладевали душой священника, заставляя его подходить всё ближе к стеклу, и потом разве что не вжиматься в него от страстного желания попасть внутрь, к ней. Влечение уже практически поглотило его, когда ногти левой руки Мануэля случайно задели ранку от креста. В ту же секунду его сознание раскололось надвое, разбитое жгучей молнией, и вот — он уже вновь принадлежит себе, но вторая его часть вожделеет ту, что по другую сторону от Бога. Однако Мануэль ещё сильнее сжал крест, заставляя того вновь вонзаться в плоть — и эта буйная часть начала затихать — сначала голос её вопил у него в голове, но постепенно, под действием боли, начал гаснуть, пока не исчез вовсе. Всё это произошло за какие-то доли мгновения, и ведьма, поняв, что внезапно потеряла над священником власть, досадно фыркнула и медленно, с явной неохотой сползла с постели.

Она действительно была прекрасна, и Мануэль тяжело вздохнул, отводя взгляд: что ж, она отомстила ему за содеянное ранее, но впредь надо быть внимательнее — стекло удерживает всякую силу, кроме эмоций, а ведь именно в них колдовство и черпает свой потенциал. Навредить ему Альберта не могла, а вот свести с ума — вполне, и дело было даже не в силе, как догадывался инквизитор, но в элементарной женской очаровательности.

Неспешно передвигаясь, молодая женщина подошла к столу. На нём стояло несколько блюд с холодной вяленой ветчиной с ягодами оливы и ваза с фруктами. Кончиками пальцев она ухватила тончайший ломтик мяса, и медленно развернувшись лицом к Мануэлю, начала демонстративно его есть, плавно отрывая от него кусок за куском своими белоснежными зубами, при этом неотрывно глядя на мужчину за стеклом. Все её движения были чрезвычайно плавными и изящными, и носили явно недвусмысленный характер. Мануэль, признаться, был удивлён подобным её поведением, ведь при первой встрече — в деревне, куда он приехал для «выяснения обстоятельств» она производила впечатление скромной и весьма целомудренной девушки, живущей на окраине поселения в старой лачуге и презираемой местными жителями за свою красоту и замкнутый образ жизни.

Закончив с ветчиной, она также легко подцепила оливку кончиками ногтей и плавно положила её в свой алый чувственный рот, надув щёчки и закатив глаза, как будто обсасывание ягоды доставляло ей неземное наслаждение. Мануэля же охватил приступ тошноты — эта дьявольская шлюха пыталась совратить его! Мерзкое отродье возомнило, что он настолько слаб душой, что с радостью кинется в объятия собственной смерти?!! Всякое бывшее в нём чувство уважения и даже жалости к этому существу мгновенно сменилось религиозной ненавистью и отвращением — как он мог считать, что причиняет ей страдания?! Да он будет мучить её — мучить, и получать от этого своё, заслуженное удовольствие! Все эти мысли окончательно помогли священнику справиться с минутным помутнением рассудка, и снова наполнили его деятельной энергией учёного.

— Я вижу, твой аппетит можно расценить как полное восстановление сил? Ты уже лучше себя чувствуешь, верно? Голос Мануэля был спокоен и холоден как сталь.

— Диего. — Ресницы её затрепетали, и она смущённо опустила глаза, — Я так счастлива, что вы пришли — я и не рассчитывала более увидеть Вас лично, поэтому, когда вы вошли сюда… Я потеряла контроль над своими чувствами, извините. — Её голос был так приятно низок, но в то же время так печально глубок, что у любого смертного от одной ноты его защемило бы сердце. У любого — кроме Мануэля.

— Я просил называть меня «Отец Мануэль», Альберта. Рад, что ты восстановилась, я переживал, что отвар был несколько более крепок, чем мной задумывалось. Возможно, не рассчитал с пропорциями… — в этот миг священник чуть повернул голову, теряя собеседницу из фокуса, однако боковым своим зрением он отметил, как та метнула на него просто нечеловечески злобный и разъярённый взгляд. Когда же он резко повернул голову обратно, делая вид, что рассматривает что-то в дальнем конце комнаты, глаза девушки были вновь обращены долу.

— Что вы, отче. Я почти ничего не помню после того, как отпробовала то питьё, но… Я не в обиде на Вас. Вы ведь не сделали мне ничего плохого во время осмотра, не так ли? Я ведь всё ещё жива, лишь благодаря Вашему милосердию. — В этот момент она подняла глаза — и это был самый благодарный взгляд в мире, какой только видел священник за всю свою жизнь.

Но это была фальшь. Она прекрасно разыгрывала свои роли, могла быть кем угодно, только не самой собой настоящей — и они оба знали это. У всех существ, обладавших сверхъестественными возможностями (людьми их уже нельзя было считать — такова была точка зрения священника), будь то Божественный или Дьявольский источник, у всех без исключения — не было своей личности. Они словно теряли её вместе с душой в момент, когда та переходила во владение Бога или Чёрта, взамен же получали тысячи личин и сотни выразительных психических качеств, чтобы по возможности точно «изобразить» любой тип человека или поведения. Такова была их «боевая расцветка», маскировка, благодаря которой они могли столетиями оставаться незаметными в мире людей, и подчас вести абсолютно обыденную человеческую жизнь, давая выход своей мощи лишь тогда, когда того требовала их нечеловеческая натура, не способная долгое время оставаться без «тонкой» подпитки. Отсюда святые видели свои Видения и общались с Ангелами и Господом (или так думали), а колдуны и ведьмы устраивали шабаш или насылали на целые города падёж скота и поголовный людской мор от новой неизлечимой болезни. У тех и у других была лишь одна общая особенность, способная помочь в их «опознании» — это любовь к уединению и максимальное отсутствие связей с другими людьми. Они могли быть скотоводами, лицедеями, даже особами королевских кровей, но никогда — мужем или женой, ведущими активную общественную жизнь.

«Затворничество — вот наиболее вероятный признак того, что перед вами — нечеловек, а уж пророк он или чернокнижник — Святой Инквизиции понять то по силам», — так завершался теологический доклад Мануэля в Папской Семиниарии, после которого он удостоился чести быть взятым в «Чистый Совет» — число наиболее выдающихся служителей Закона Божьего на поприще борьбы с силами ада.

— Откуда тебе известно, что я делал? — спросил Мануэль только чтобы не концентрироваться снова на её глазах.

Альберта тоненько засмеялась — словно шёлковая нить разматывалась с катушки её основного тембра.

— А откуда тебе известно, что я находилась в забытьи? — уголки её губ растянулись в улыбке, — Ты серьёзно рассчитывал, что твоё пойло способно усыпить меня? Да будь там рому на целую лошадь, ты же знаешь, со мной ничего не случилось бы. На самом деле мне было интересно — что ты собирался со мной сделать, и… Знаешь, на этой кровати нам было бы гораздо удобнее, раз уж на то пошло.

— Что ты несёшь! Не играй со мной, ведьма, я к тебе и мизинцем своим не прикоснусь, и ты знаешь это!

— Хм, а вот судя по тому, как ты дышал и с каким визгом испытывал меня — ты мог бы быть прелестным любовником. Бросьте это, отче — неужели вы не можете признаться себе в том, что всё запретное и необычное просто-напросто возбуждает Вас? Так чего же мы ждём — я и не против подвергнуться ещё одному такому «осмотру», только с условием, что вместо рома будет отличное бургундское вино, а вместо того, чтобы капать на меня серу и мёд, вы займётесь чем-то более «вдохновляющим»…

— Замолчи, ведьма!

— Но это же так очевидно, всё открыто мне в этих светлых глазах, в этих тёмных кудрях сокрыто пламя недаденной страсти…

Один вздох, и Альберта оказалась вплотную прижатой к тонкой стене, разделявшей их, вновь пытаясь привлечь внимание Мануэля к своим глазам. Тихонько дохнув на стекло, женщина улыбнулась и начертила на образовавшемся «поле» крестик, а потом провела по нему ладонью, и тут же под ней засверкали золотые, словно из солнечного света, строки древних обережных стихов.

— Ты никогда не получишь меня, тварь. — «Выплюнул» ей в лицо Мануэль и отстранился от стекла, — Слишком недооцениваешь ты и твой Создатель мой людской род. Но если тебе понравились мои предыдущие опыты, то следующие, вероятно, доставят тебе то удовольствие, какого ты тщетно ищешь от меня.

Мануэль презрительно улыбнулся.

— Если только — ты не откроешь мне свой главный секрет добровольно: какой орган в твоём теле даёт тебе столь удивительные возможности, когда ты продаёшь душу Ему. Скажу сразу — мне известно, что истории о ваших хвостах — миф.

— О, бедный человечишко хочет узнать, откуда мы можем выполнять всякие фокусы? — она театрально вздохнула, покачав головой, а потом улыбка на её лице исчезла и уже совершенно серьёзным тоном она ответила:

— Глупец, не пытайся выяснить это — нет никакого секрета в строении наших тел, тем более, что ведьмой ты не становишься. Ты даже не рождаешься ею… То, что вы называете «колдовством» — совсем не то, что вы под ним подразумеваете. И те, кого вы называете «ведьмами» — даже близко не относятся к этому явлению, хотя внешне, для вас — людей, мы легче воспринимаемся как падшие души, утерянные для света и видоизменившие свою физическую оболочку. Но это не так — мы не демоны, и не нелюди, а ЧТО мы такое — разум твой постичь просто не в силах, вот ты и тешишь себя мыслью, что ответ лежит где-то на поверхности, точнее «под» поверхностью.

С этими словами Альберта улыбнулась и подняла свою фарфоровую ножку, словно собиралась сделать какой-то сложный танцевальный пируэт, подол её суконной синей юбки легко скатился вниз, обнажая мраморно-белую кожу. Она слегка провела по ней рукой, давая понять Мануэлю, чтобы он внимательно наблюдал за ней. Вот носочек её ступни легонько упёрся в стеклянную стену и пополз вверх, остановившись на уровне глаз священника. Затем она опустила всю ступню, слегка надавив и как бы отыскивая точку опоры, а потом… Просто оттолкнулась от земли и, поставив на стекло вторую ногу, спокойно пошла вверх, придерживая низ юбки так, чтобы он не упал на непозволительную длину. Под изумлённым взглядом Мануэля (его никогда не оставляли равнодушным подобные вещи), Альберта поднялась по стене до потолка, и так же плавно дальше вверх. Тёмные густые косы упали плетьми вокруг её худенького стройного тела и, когда она, словно во сне, дошла по потолку до середины куба и остановилась, они тихо, но грозно качнулись, так, словно бы внутри них была своя собственная жизнь.

У Мануэля перехватило горло, когда пленница вновь повернулась к нему — на этот раз в её глазах не было и тени разврата или насмешки. Она смотрела на священника спокойно, и в то же время отстранённо. Сделав обратно к нему пару шагов, чтобы ему было легче её услышать, она произнесла:

— Но это не так.

Опомнившись, Мануэль порывисто отвернулся и направился к выходу из темницы, на ходу бросив ей сдавленным охрипшим голосом:

— Узнаем кто прав через три дня!

Когда створки ворот практически захлопнулись, он всё же мельком заглянул в камеру — в центре куба стояла Альберта, но уже на полу, и глядела ему вслед взглядом, в котором ясно читался животный страх.