Академия Клементины (СИ)

17. Медные слезы

Спустя две недели началась подготовка к зимним играм, которые состоятся через два месяца. Первокурсники не участвовали, третьекурсники уезжали соревноваться с другой школой, а вот второкурсники находились в самой академии и бились между факультетами.

Ева, как обещала, больше не пересекалась с Йеоном, да и он не искал встречи с ней. Только в столовой они виделись, где Ева могла заметить, как в один прекрасный день он вдруг стал краше, поправился, обрёл нормальный цвет лица — вновь испил крови. Но чьей? Винсент устроил ей разнос поле того случая в столовой, но оба быстро отошли от этого. Винсу же было лучше, если бы подруга не виделась с вампиром больше.

К шраму он своему привык, но ни для кого не было секретом, что он отослал родителям письмо с просьбой не приезжать в ближайшие выходные (они очень хотели). Так что трудный разговор с ними еще впереди.

Айку дали на попечение Роберту. Тот был и не против — вечно пытался находиться рядом с новенькой, хотя сам не мог понять, почему. Да просто потому, что нужно было помочь адаптироваться новенькой, разве нет? Этой мыслью он себя и успокаивал, когда садился рядом на любом жреческом предмете и ревностно относился к тому, что Айка, оказавшись вне факультетных занятий или на общих, сразу переключалась на Медную.

Риз же все эти две недели была… не в себе. А всё из-за одного принца, который её не послушал, успел за последний поцелуй влюбить окончательно и дал дёру. И если сначала Риз не трогала Генриха, потому что разного про него успела напридумывать: из-за набитого лица стеснялся встречи с дамой, давал ей время побыть одной, всё осмыслить, что там произошло… Но вот когда она уже заметила открытый игнор с его стороны, ей стало не по себе.

Она долго старалась взять себя в руки и не действовать, как влюбленная тупая курица — не преследовала его, не искала встречи — это вообще ей не свойственно — излишняя настырность. Но вот… иногда она не могла сдержаться, чтобы в столовой не пытаться поймать его взгляд, чтобы не столкнуться с принцем в коридоре…

Полный игнор.

И тогда Риз ощутила настоящую злобу. Она же просила его! Просила, умоляла отойти от неё! Чтобы не случилось то, что случилось — она сгорала от любви к нему; она умирала без его взгляда и от осознания того, что он ей больше не интересовался. И теперь её целью встретить его была слегка иной. Она хотела высказать всё, что о нём думала. Хотела высказать, какая он сволочь после этого. Даже Айка, ранее всегда умевшая успокоить Риз, сейчас была бессильна.

Но Генрих всегда был с его друзями, а как-то показывать скандал на всеобщую публику Риз не могла. И начиная с пятого дня второй недели своей злости, которую она испытывала, которая копилась в ней, она поняла, что другого выхода нет.

Случился отбой. Айка, которую в прямом смысле шантажом заставили, отвлекла преподавателя драконьего языка (а они теперь стояли в коридоре корпуса каждого этажа и следили за тем, чтобы никто не выходил из комнат), пока Риз быстро пробегала от своей комнаты в комнату Гериха. Если не выскажет, что у неё на сердце, сдохнет от переполнения злостью и негодованием. Хотя бы от этих эмоций она должна была избавиться.

Благодаря свечам на одной кровати лежал и читал книгу Винсент. На второй кровати, уставившись в потолок, лежал и скучал Генрих.

Удивление, которое пробежалось по изуродованному лицу Винса было просто не описать.

— Медная, отбой был! — Он вскочил с кровати, бросая книг. Выдать Риз не хотел, потому шептал громко и злобно: — У нас из-за тебя проблемы будут! Немедленно вышла!

— Вышел сам, — спокойно и ровно ответила она, закрывая за собой дверь. Её наглости и откуда-то появившемуся бесстрашию перед бриллиантом Винсент поразился сильнее.

— Ч-че?

— Я сказала: выйди, Винс! Сейчас же!

А она не шутила… Винсент её такой никогда не видел. Злобным маленьким мышонком — да, но сейчас мышонок превратился в бешенную кошку, которая откуда-то раздобыла коготки.

Винс, конечно, понял, к кому она пришла, но… Взглянул на друга, интересуясь его мнением по поводу ухода.

Не поднимаясь с кровати Генрих старался сделать безучастный вид, хотя внутри у него все перевернулось. Он никак не ожидал, что она сама захочет найти с ним встречу после всех ее слов, чтобы он не приближался. Своего удивления он никак не выдал, хотя точно был удивлен. Кивнув Винсенту, что он может идти, Генри медленно поднялся и накинул рубашку на голый торс.

— Тебе не стоит здесь быть, — произнес Генрих, когда Винс вышел. Он старался не смотреть на Риз, пока ходил по комнате и зажигал больше свечей. Делал все, лишь бы как можно дальше оттянуть момент, когда ему всё-таки придется посмотреть ей в глаза.

Но как бы он ни хотел, Риз никуда не ушла. Не найдя больше дел, даже самых незначительных, он глубоко вздохнул и повернулся. Увидев злость и обиду в ее глазах, Генри застыл. Ему стало больно от того, что она смотрит на него, как на врага. Меньше всего он хотел стать для нее кем-то, кого она будет ненавидеть. Но, может, только так он заставит ее держаться подальше от себя?

— О, поверь, я надолго не собираюсь тут задерживаться, — грозно сказала она, подходя к Генриху почти вплотную. Она терпеливо ждала, когда он закончит с этими гребанными свечами, и, когда подошла, показалось, что Генри вновь собрался найти себе дело, но Риз схватила его за плечо и повернула на себя вновь.

То, с каким безучастием он на неё смотрел, было больно. Больнее, чем осознание того, что Генри её избегал. Но говорить со стенкой она не собиралась, так что пусть потерпит и посмотрит на неё хоть пять минут.

— Что, я тебе настолько стала противна, да? — Было громко, но на крик она не переходила. Всегда тихий и спокойный голос сейчас сам по себе казался превышен. Глаза Риз метали маленькие молнии, и, будь она магом, убила бы этими молниями. — Знаешь, мне плевать, что с тобой стало. Я лишь хочу сказать, что ты козёл, Генрих. Ты сволочь, козёл и даже не мужчина! Маленький эгоистичный мальчик! Я просила тебя… Просила держаться от меня подальше! Но нет, ты, весь такой уверенный, что от меня не откажешься, всё равно настаивал на своём. Или ты вдруг вспомнил, что я «Медная»? Тебя стали клевать со всех сторон, и ты решил, что собственное спокойствие важнее того, что ты сам в моей душе поселил?

Она говорила сначала медленно, но чем больше мыслей собиралось в голове, тем быстрее она толкала предложения, не позволяя даже слово Генриху сказать. Сама себя накручивая, Риз заводилась. Её ручки остались в кулаках, а саму её трясло от злости.

— Или стоило ко мне, не по моей же воле, прикоснуться кому-то, так ты сразу хвост поджал? Такой вот ты оказывается, да? Ты сволочь, Генрих! Сволочь, достойная своего отца!

Она успела об этом подумать. И много о чем думала. О том, что он посчитал, что из-за неё у него много проблем: драться ради простушки пришлось. Еще что-то напридумывала, но сейчас сказала именно то, отчего на душе было особенно больно — на неё хотели покуситься, и чистоплюю Генриху этого хватило, чтобы начать считать её грязной. Вот дурак… она еще после случившегося долго думала о том, что было бы здорово отдать себя в первый раз человеку, в которого влюбилась. Неважно, что будет дальше, но первая ночь была бы в любви… Вот она его любовь, как оказалось…

Накрутив себя до предела и решив, что она высказалась, что этого вполне достаточно, Риз закончила их отношения на том, с чего и начала — звонкий удар по лицу и вскрик:

— Это тебе за то, что заставил влюбиться!

Резкий разворот к нему спиной, и гордой походкой она прошла к выходу.

Мимо ее головы пролетела руна, которая врезалась в дверь и закрыла ее. Если она думала, что выскажется и просто уйдет, то сильно ошибалась. Ее слова причинили ему больше боли, чем удар по лицу. Следом за руной было произнесено заклинание тишины, чтобы никто не услышал криков ссоры, которая не спешила заканчиваться.

— Я — не мой отец, — тихо, но прозвучало слишком грозно даже для него. Генрих в два широких шага сократил расстояние между ними и рванул Риз за руку, разворачивая к себе лицом. Хотела вывести его на эмоции, чтобы он обратил внимание? У нее получилось. — Мне плевать, «Медная» ты или ещё какая. И мне плевать, что говорят остальные. Но мне не плевать, когда из-за меня кто-то делает больно тем, кто мне дорог. Чем ближе я к тебе, тем сильнее ты будешь страдать, ты это понимаешь?

Она слишком наивная, если до сих пор не поняла, из-за кого с ней случились самые страшные беды. А если бы они не остановились на этом? Генрих незаметно приглядывал за Риз, спрашивал у Винсента, как ее дела, поглядывал в столовой, когда она не видела. Но если снова приблизится, ей опять будет грозить опасность. А что если она права, и он такой же, как отец? Тогда ей будет грозить опасность ещё и от него самого! Но когда она сравнила его с отцом — это был удар ниже пояса.

— Да, я был эгоистичным маленьким мальчиком, который пошел на поводу своих чувств, но теперь я понял. Когда ты рядом со мной, у тебя на спине огромная красная мишень, а я не хочу, чтобы ты пострадала ещё больше из-за меня. И так будет всегда. Я живу в мире, где все на меня смотрят, где каждый мой шаг обсуждают. Втягивать тебя в мой мир было плохой идеей. Можешь называть меня, как тебе захочется, но не смей думать, что я с лёгкостью отказываюсь от своих чувств к тебе.

Может быть, она даже и поверила в это. Ему не было смысла врать, и потому Риз выслушала его не пребывая, но в конце слов всё же скинула руку Генри с себя.

— Именно это ты и сделал! Но речь не об этом. А ты вообще собирался поинтересоваться у меня, что я хочу? Хотя, с чего бы это? Тебе было каждый раз плевать на то, что я хочу, что я думаю. И это делает тебя таким, какой ты есть. Почему ты решил, что в праве решать за других? Да ты кем себя возомнил вообще, решая это?

Она вновь развернулась, схватилась за ручку двери и попыталась открыть её, но из-за лежавшей на ней руны дверь не поддавалась. Риз злилась от того, что либо он оставит последнее слово за собой, чего она не хотела, либо нужно было как-то продолжать нападать. Пока ей было, чем, она бросила ручку двери и вновь развернулась к Генриху:

— Из-за тебя я чувствую себя полной дурой! Во-первых, то, что я поверила тебе, делает меня такой! Во-вторых, я по глупости думала, что у нас действительно что-то могло сложиться! Кошмар, и я еще хотела отдать тебе свою первую ночь, но знаешь, что? Теперь плевать! Хочешь и дальше быть ко мне и к моим чувствам глух? Пожалуйста! Я сюда пришла только для того, чтобы расставить все точки. Я это сделала, теперь выпусти меня немедленно!

— Я ведь пытаюсь тебя защитить от себя самого! — крикнул на нее Генрих. Именно в это пылающее гневом лицо он влюбился. Разве кто-то ещё способен был вот так вломиться в комнату принца и накричать на него? Все только и делали, что улыбались в лицо, а за спиной обливали грязью. Искали места, в которые смогут ударить больно и незаметно.

То, что она думала о нем, что у них могло что-то получиться, хотела отдать свою невинность ему, делало его по-настоящему счастливым. И от этого он сам отказывался, собственноручно препятствовал. Но он и правда боялся за нее! Для него это было проявлением любви. Он бы мог просто взять, что захочет, даже не спросил бы, в этом она права, но Риз заслуживала лучшего. Только ему было жаль ее отпускать. Поддавшись своему желанию, которое сдерживал все две недели, Генри коснулся губ Риз. Пусть ударит, как она это любит, но ему хотелось хотя бы ещё раз почувствовать их вкус. Он положил руку на дверь, стирая руну. Пусть уходит, у него не было права удерживать ее рядом с собой.

Но как же он мог ее отпустить? Почувствовав ее тепло рядом, Генрих снова превратился в эгоистичного мальчишку. Вторую руку он обернул вокруг талии Риз, прижимая ее к себе очень крепко. Пусть изобьет его, он заслужил, но отпускать ее сейчас было выше его сил.

Как он и ожидал, Риз стала брыкаться. Она не ударила его по лицу, но кулачками избивала по груди и плечам, чтобы он отпустил.

— Не смей ко мне сейчас прикасаться, Генрих! Я на тебя очень зла! — рычала она ему в зубы, не пуская язык внутрь.

Она тоже желала этого поцелуя всё это время, даже с того момента в оранжереи, но сейчас поддаться? Он не заслужил. Чтобы вновь растоптал? А если не собирался, то пусть доказывает — будет продолжать и дальше играть в заботливого принца, который старается держаться дальше или всё же примет её?

Понимая, что ответа от неё никак не получалось добиться, Генрих чуть расслабил объятия, и Риз удалось выбраться из них. Она обожгла его взглядом и потянула руку к губам, чтобы стереть его поцелуй, но так и не осмелилась, ведь он мог быть последним. Потому что:

— Разберись сначала в себе, — почти шёпотом проговорила Риз. — Я с собой так поступать не позволю.

— Даже бить по лицу не будешь? — попытался пошутить Генрих. Ну, он заслужил, что она его отталкивала сейчас, и он опустил голову, отстраняясь.

Генрих честно пытался разобраться в себе. Он ещё пару раз разговаривал с профессором Ридмусом, копался в себе и своих чувствах. И единственное, что понял: боится причинить вред Риз. Но его желание быть с ней пересилило, стоило ей оказаться рядом. Именно поэтому он держался подальше, потому что знал, что второй раз не найдет сил, чтобы уйти. Это и произошло.

Он стукнул по двери и дёрнул ручку, показывая, что дверь больше не заперта, и она может идти. Сам он отошёл, не желая больше ее задерживать. Им сейчас обоим нужно было остыть, а завтра он сам подойдёт к Риз. Ему не хватало встряски, которую она сейчас устроила.

— Встретимся завтра, — это был не вопрос. Генри все решил для себя. И даже если ему придется снова добиваться Риз, он был готов.

— Хорошо, — решительно ответила она, выглянула за дверной проём и убедилась, что в коридоре стоял только Винсент. Но прежде чем уйти, она оглянулась и сказала: — Встретимся завтра или нет — это будет твой ответ. И если вновь отступишь назад, клянусь Тали, Генрих, я проткну тебя мечом.

А это она сделает, уж пусть поверит, потому что с богиней Тали шутки плохи, и невыполненные клятвы она помнит.

Риз вышла из комнаты и быстренько пробралась к себе, а сам Винсент наконец-то смог войти обратно и завалиться в свою кровать. Он ничего не сказал: слышал последние слова Медной и примерно понял, что произошло в комнате. Еще и красноречивыми были красные губы Генриха, на что Винсент только хмыкнул.

Пусть разбирается. С одной стороны ему надоело приглядывать за Медной. Да и Генрих стал за эти две недели хуже, чем сам не свой. Хуже, чем тот, кем он был до встречи с Медной. Пока трудно было сказать, хорош будет ли тот союз или нет, но то, что сейчас видел он в друге, было совсем нехорошо.