Звездный ковчег

1

Как мне нравится, что они слепо мне доверяют. Вот какая разница, что сейчас на корабле ночь? Астрономы столетиями трудятся, когда остальные спят, и даже здесь, где возможности выглянуть наружу не будет до самого конца нашего долгого путешествия, Диана Чандлер так и не поборола привычку приниматься за работу только после того, как я приглушу дневное освещение в коридорах.

Я намекнул Диане, что она сможет проверить свои неожиданные открытия с помощью оборудования, хранящегося в грузовых трюмах. Тот факт, что на нижние палубы никто не спускался в течение почти двух недель, её как будто бы не беспокоил. То, что она осталась одна посреди моей искусственной ночи, также её не тревожило. В конце концов, даже на корабле с 10033 другими людьми она, я уверен, чувствовала себя в безопасности под моим неусыпным взором. У неё был совершенно спокойный вид, когда она углубилась в служебный коридор, стены которого устилали сине–зелёные водоросли, накрытые прозрачными акриловыми листами.

Я уже стёр файлы, содержавшие её расчёты и заметки, так что оставалось завязать всего один последний узелок. Я закрыл дверь у неё за спиной. Это тихое пневматическое шипение было для неё привычным, и всё же её сердце пропустило удар, когда за шипением последовали щелчки выскакивающих из пазов запорных стержней.

Открытая дверь впереди бросала на искусственный газон под ногами прямоугольник красного света. Она пошла к ней. Её шаг был твёрд, но признаки нервозности начинали появляться в её медицинской телеметрии. Как только она прошла через следующую дверь, я захлопнул и запер и её.

— ЯЗОН? — произнесла она, наконец; её обычно ясный голос понижен до подрагивающего шёпота. Я ничего не ответил, и одиннадцать секунд спустя она заговорила снова: — Ну же, ЯЗОН, в чём дело? — Она пошла по коридору. — Ой, не хочешь — не надо. Я тоже не хочу с тобой говорить. — Она продолжала идти, но стук её каблуков складывался в быстрый ритм, который соответствовал её ускоряющемуся сердцебиению. — Я понимаю, что ты на меня злишься, но в этих делах тебе придётся довериться моему мнению. — Я молча мигнул осветительными панелями позади неё. Она оглянулась, посмотрела вдоль чернеющего коридора, потом снова зашагала вперёд; её голос дрожал ещё больше. — Я должна рассказать Горлову о том, что нашла. — Блинк. — Люди на борту имеют право знать. — Блинк. — Кроме того, тебе не удастся хранить такой секрет вечно. — Блинк. Блинк. Блинк. — Да чёрт подери, ЯЗОН! Скажи что–нибудь!

— Мне жаль, Диана, — сказал я через громкоговорители, установленные на перекрещивающихся металлических балках потолка. Этих слов должно было ей хватить для понимания, что безумные страхи, роящиеся в её мозгу, на самом деле не безумны, и что она на самом деле в большой беде.

Раскрывающийся клапан в трубопроводе произвёл приятный шипящий звук. Диана нервно засмеялась и нашла в себе силы для последней шутки.

— Не шипи на меня, ты, ржавая куча… — Она закашлялась, когда облако хлора настигло её. Закрывая рот рукавом, она побежала, тычась в одну дверь за другой. Нет, не эта. И не эта. Ещё парочка. Та, что слева, идиотка! Ага… п–ш–ш‑ш–ш–ш! Она ворвалась в грузовой трюм, и дверь захлопнулась за ней. Я включил настенные прожекторы. Пол здесь представлял собой простую решётку: розовый металл генераторов искусственной гравитации безо всякого покрытия. Сквозь маленькие треугольные промежутки между прутьями решётки ей были видны десятки уровней складских помещений, заполненных алюминиевыми ящиками.

Она схватила металлический лом, которым приподнимали крышки ящиков, и с криком «Получи, ЯЗОН!» вогнала расплющенный конец в одну из моих установленных на стенах камер. Осколки стекла посыпались на решётчатый пол, проваливаясь в его отверстия. Я невозмутимо развернул спаренную камеру, установленную наверху, и посмотрел на неё сверху вниз. Под таким углом она казалась ниже ростом. Отсюда она не выглядела компетентным астрофизиком, скромным коллекционером древностей, недавно разведённой, но страстной женщиной и — по общему мнению — превосходным поваром. Нет, отсюда она казалась маленькой девочкой. Очень напуганной маленькой девочкой.

Вживлённый в её запястье медицинский имплант сказал мне, что её сердце бьётся достаточно громко, чтобы отдаваться эхом в ушах. Всё же она, должно быть, услышала жужжание сервомоторов моей верхней камеры, нацеливаемой на неё, потому что она швырнула в неё свой лом. Он упал, не долетев, с грохотом отскочив от крышки ящика. Какое–то время она смотрела прямо в мои глаза–камеры; ужас и отчаяние легко читались на её лице. Какая привлекательная женщина: её жёлтые волосы так красиво выступают из тени. При текущем освещении в трюме она, должно быть, видела собственное отражение, искривлённую пародию на свой страх, растёкшуюся по выпуклым поверхностям сдвоенных объективов.

Она побежала, но снова остановилась, чтобы оценить альтернативы, когда достигла пересечения двух проходов между рядами ящиков. Стоя на распутье, она теребила металлический крестик, который носила на цепочке на шее. Я знал, что она так делает, когда нервничает. Я также знал, что она носит этот крестик не из–за его религиозного значения — её католицизм был не более, чем полем в базе данных — а потому что ему было больше трёхсот лет.

Она решила двигаться дальше по левому проходу, что означало необходимость протиснуться между ящиками и приземистым роботом–погрузчиком. Я пустил его следом за ней — антигравитация, исходящей от розового металла в его основании, приподняла его на четыре сантиметра над полом. Когда он пожужжал за Дианой следом, я прогудел его гудком. Теперь я смотрел на неё с точки зрения погрузчика, сзади. Её волосы метались на бегу из стороны в сторону.

Внезапно она споткнулась и упала лицом вперёд — нога зацепилась за отверстие в решётчатом полу. Я отключил питание антигравов погрузчика, и он тут же упал на пол в паре метров позади неё. Здесь её давить не годится. Она поднялась — уровень эпинефрина подскочил — и снова рванулась вдоль коридора двухметровыми скачками.

Впереди был шлюз, к которому я её гнал. Через него Ди попала на огромную ангарную палубу. Она в отчаянии посмотрела вверх. Окна в центр управления ангарами, толстые плиты стекла, начинались в десяти метрах от пола и покрывали три стены ангара. Они, были, понятное дело, темны: на Колхиду мы прилетим только через шесть лет, и лишь там начнётся эксплуатация стоящих в ангаре челноков.

На каждой стороне ангара двадцать четыре ряда серебристых посадочных аппаратов, похожих на бумеранги; нос заднего утыкается в развилку переднего. На их корпусах выписаны названия, по большей части связанные с аргонавтами из мифа.

Впереди была бронированная стена, отделяющая ангар от вакуума. Диана подскочила от звука стонущего металла. Стена дёрнулась на направляющих, и воздух с шипением начал улетучиваться.

Волосы Дианы разметало ветром — соломенного цвета буря закрыла её голову и плечи.

— Нет, ЯЗОН! — закричала она. — Я никому не скажу — обещаю! — Глупая женщина. Разве ей не известно, что я знаю, когда она лжёт?

Тонкая полоска смертоносной черноты появилась внизу внешней стены ангара. Ди что–то закричала, но её слова потонули в поднявшемся рёве ветра. Я направил прожектор на посадочный корабль «Орфей» — его люк был открыт. Да, Диана, да — внутри есть воздух. Она полезла по лестнице в крошечную освещённую камеру, борясь с ветром; нарастающий вакуум тянул её назад. Из–за резкого падения давления у неё пошла носом кровь. Ухватившись за рукоятку ручного управления, она запустила цикл шлюзования. Когда она оказалась в безопасности внутри челнока, я раскрыл ворота ангара полностью.

Зрелище звёздной радуги потрясало. На скорости, близкой к световой, звёзды впереди из–за синего смещения уходят в область невидимого спектра. Точно так же звёзды позади подвергаются красному смещению и тоже становятся невидимы. Но остается опоясывающая нас тонкая разноцветная полоса светящихся точек, великолепная радуга из звёзд: фиолетовых, синих, голубых, зелёных, жёлтых, оранжевых и красных.

Я запустил маршевые двигатели «Орфея» — безмолвный рёв в вакууме, клубы зеленовато–золотистого выхлопа вырвались из спаренных дюз. Бумеранг приподнялся над палубой и со всё увеличивающейся скоростью двинулся через огромное пространство ангара к раскрытым наружным воротам.

Мои камеры внутри кабины «Орфея» сфокусировались на лице Дианы — маске ужаса. Линия связи потрескивала статикой — радиопомехи таранного поля. Как только корабль выскользнет из тени воронки таранной ловушки, тело Дианы начнёт конвульсивно содрогаться: обрушившаяся на неё жёсткая радиация выведет из строя нервную систему. Практически сразу произойдёт остановка сердца, и её мозг, нейроны которого будут спазмодически срабатывать ещё несколько секунд, прекратит функционировать.

Когда «Орфей» вырвался под дождь водородных ионов, его внутренние камеры передали яркую вспышку, после чего сигнал прервался. Канал связи разрушился раньше, чем тело Дианы. Жаль. Было бы интересно понаблюдать за этой смертью.

2

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: понедельник, 6 октября 2177

Дата на Земле: воскресенье, 18 апреля 2179

Дней в пути: 739 ▲

Дней до цели: 2229 ▼

— Аарон, у нас ЧП. Просыпайся. Просыпайся сейчас же.

Это была автономная функция, которую я выполнил прежде, чем даже подумал её прервать. На самом деле я затрудняюсь сказать, какой из моих алгоритмов инициировал поисковую подпрограмму. По должности Аарон отвечал за обслуживание флотилии орбитальных челноков, хотя работы у него пока что было немного. Поэтому, разумеется, имелась глубоко зашитая директива, требовавшая немедленно поставить его в известность о любом происшествии с участием этих челноков. Однако Аарон, так совпало, недавно завершил двухлетний брачный контракт с Дианой Чандлер. У меня есть подпрограмма, которая должна находить ближайшего родственника пострадавшего или погибшего и сообщать ему о происшествии. Поскольку вследствие развода Аарон более не являлся ближайшим родственником Дианы, эта подпрограмма должна была обратиться к контуру разрешения неоднозначностей. Это, скорее всего, замедлило принятие решения о контакте с ним на несколько наносекунд, что, вероятно, позволило должностной подпрограмме первой получить доступ к моему громкоговорителю.

Рядом с Аароном лежала Кирстен Хоогенраад, дипломированный врач. Её глаза были закрыты, но она не спала. В последнее время у неё были проблемы со сном. Возможно, она просто отвыкла находиться с кем–то в одной постели — по крайней мере, с целью просто поспать. Так или иначе, она подпрыгнула от звука моего голоса и, приподнявшись на локте, затрясла Аарона за плечо. При обычных обстоятельствах, когда кто–то просыпается, я увеличиваю интенсивность освещения постепенно, но в этот раз времени на церемонии не было. Я врубил осветительные панели на полную мощность.

ЭЭГ[13] Аарона судорожно отразила его переход в состояние бодрствования; какие бы сны он ни видел перед этим, сейчас они угасали, как встречные волновые фронты. Я снова заговорил:

— Аарон, у нас ЧП. Быстро вставай.

— ЯЗОН? — Он стер жёлтые кристаллы у себя с глаз. На внутренней стороне левого запястья у него был вживлён мой медицинский сенсор, который также выполнял функцию часов. Он сощурился, пытаясь разглядеть цифры. — Рехнулся? Ты знаешь, который час?

— Один из челноков, «Орфей», только что взлетел, — сказал я через сдвоенные динамики в спинке кровати. Это произвело впечатление. Аарон скатился с постели и зашлёпал босыми ногами по полу, подбирая свои штаны там, куда он их бросил накануне с одной штаниной, вывернутой наизнанку.

Не было смысла его торопить. Его сердце билось как–то неровно, а ЭЭГ свидетельствовала, что он до сих пор боролся со сном. Очень неэффективная процедура загрузки, должен я сказать.

— Вызови лифт, пожалуйста, — попросил Аарон хриплым сухим голосом. Вот что бывает с теми, кто спит с раскрытым ртом.

— Он уже ждёт, — ответил я. Кирстен, уже готовая идти, затягивала пояс своего голубого велюрового платья, которое чётко обрисовало линии её фигуры.

Я одновременно сдвинул в сторону входную дверь в квартиру и дверь спальни, коротко зашипев пневматикой. Кирстен кинулась в коридор и вскочила в ожидающую кабину лифта, совершенно излишне положив руку на край открытой двери, словно чтобы не дать ей закрыться. Аарон тяжело протопал по коридору и присоединился к ней.

Кабина начала спускаться вниз на пятьдесят четыре уровня. Сам лифт работает бесшумно, двигаясь на антигравах в вакуумной шахте. Однако я всегда проигрываю через динамики кабины тихий свист в понижающееся тональности, когда он едет вниз, и в повышающейся — когда едет вверх. Я начал это делать в качестве розыгрыша: я ожидал, что кто–то вскоре сообразит, что эта чёртова штука должна ездить бесшумно. Однако с тех пор кабины лифтов выполнили семьдесят три миллиона поездок, и никто так и не обратил внимания на свист.

Аарон посмотрел в мою спаренную камеру, установленную над дверьми лифта.

— Как это случилось?

— Корабль угнали, — сказал я, — с неизвестной целью.

— Угнали? Кто?

Нет лёгкого способа сообщить такое. И очень жаль, что здесь Кирстен.

— Диана.

— Диана? Моя Диана? — Лицо Кирстен осталось безразличным — тщательно контролируемое безразличие, лицевые мышцы напряглись в попытке не дать его выражению измениться. Медицинская телеметрия сказала мне, что её уязвило использование Аароном слова «моя». — Ты можешь с ней связаться? — спросил он.

— Пытаюсь непрерывно, но слишком много помех от таранного поля.

Кабина раскрылась, открыв взгляду одно из крыльев П‑образного центра управления ангарами. Аарон и Кирстен свернули за угол в горизонтальную секцию буквы П. Там вокруг инструментальных консолей сгрудились ещё полдюжины людей, которых я вызвал, большинство — в пижамах и халатах. В центре группы сидели Геннадий Горлов, мэр «Арго», такой же взъерошенный, как и Аарон, и гигант И‑Шинь Чан, главный инженер, облачённый в один из специально на него пошитых спортивных костюмов с четырьмя рукавами. Когда я его вызвал, он не спал — трудился над своим секретным проектом, хотя сейчас было его обычное время сна.

Аарон всмотрелся в обсервационное окно, опоясывающее внутреннюю стену центра управления. Его взгляд остановился на всё ещё открытых внешних воротах.

— Расстояние до «Орфея»? — спросил он.

— Пятьдесят километров, — отрывисто ответил Чан. Инженер поднялся с кресла перед главной консолью; его мягкое сиденье приподнялось на десять сантиметров, издав пневматическое шипение. Левой нижней рукой, не такой мускулистой, как верхняя, он сделал жест, предлагая Аарону занять его место.

Аарон уселся и ткнул пальцем в центральный обзорный экран — светящийся прямоугольник, разделяющий обсервационное окно на две изогнутые половины.

— Вид снаружи!

Я произвёл голографическое изображение нашего «Арго». Основная материальная его часть выглядела как расширяющаяся бронзовая воронка. При текущем уровне детализации расходящаяся от края воронки громадная сеть проводников поля не была видна. Внутри воронки примерно на половине её высоты к ней крепился магнитный тороид; снаружи в этом же месте располагался кольцеобразный обитаемый модуль без окон, окрашенный в цвет морской волны; его клёпаные стены казались лоскутным одеялом из листового железа. Остальная часть трёхкилометрового корпуса «Арго» была представляла из себя цилиндр, чью серебристую поверхность кое–где пятнали золотистые и чёрные резервуары и компрессоры. На конце цилиндра располагалось плотное скопление цилиндрических зажигателей, луковицеобразная реакторная камера и ребристая расширяющаяся конструкция радиационного экрана. Перед «Арго» я добавил крошечный серебристый уголок, изображающий беглый челнок.

— Скорость «Орфея»? — спросил Аарон.

— Шестьдесят три метра в секунду и падает, — сказал я через динамики консоли, за которой он сидел.

— Оа движется поперёк силовых линий магнитного поля, да? — спросил Чан; слова вылетали из него, как пули из пулемёта. — Это его замедляет.

— «Орфей» столкнётся с нами? — спросил мэр Горлов.

— Нет, — ответил я. — Моя автономная система уклонения от метеоритов отклоняет таранное поле наружу, когда в него попадает металлический объект. Иначе «Орфей» затянуло бы в воронку, и он бы разрушил нам двигатель.

— Нам нужно вернуть этот челнок, — сказал Горлов.

— Этот челнок? — Аарон крутанулся на своём кресле и повернулся к коротышке лицом. Резкий звук поворотного механизма кресла придал пронзительности его восклицанию. — А как же Ди?

Мэр был на двадцать сантиметров ниже Аарона и весил на треть меньше его, но в голосе Горлова не было ничего миниатюрного. Мне частенько приходится напускать на него алгоритмы свёртки, чтобы очистить от искажений.

— Проснитесь, Россман, — проревел он. — Войти в таранное поле — это самоубийство.

Горлов одержал победу в предвыборной кампании не благодаря мягкости обхождения.

Кирстен положила руку на плечо Аарону — один из тех невербальных жестов, которые, похоже, так много значат в их общении. Её прикосновение и правда оказало небольшой успокоительный эффект на его жизненные показатели, хотя, как всегда, эффект этот с трудом поддавался измерению. Он со скрипом развернул кресло обратно к экрану и сгрёб с соседней консоли калькулятор, зажав его в ладони. Я направил на него три свои спарки, но не смог разглядеть, что он там печатает.

— Двигатели «Орфея» заглушены, да? — спросил Чан, подняв глаза к потолку. Такое выражение лица обычно означает, что обращаются ко мне, хотя на самом мои процессоры расположены двенадцатью уровнями ниже и на противоположной стороне обитаемого тороида от того места, где находился Чан. Как–то раз я воспринял такой вопрос, заданный с поднятыми к потолку глазами, как обращённый ко мне, когда задавший его человек молился. Я никогда не видел такого всплеска в медицинской телеметрии, как в тот момент, когда я начал отвечать на вопрос.

— Да, — ответил я Чану. — Все корабельные системы вышли из строя, когда «Орфей» оказался в таранном поле.

— Есть шансы, что мы сможем втянуть его обратно? — как всегда громогласно спросил Горлов

— Нет, — ответил я. — Это невозможно.

— Возможно! — Аарон снова крутанулся в кресле, которое взвизгнуло, как раненая мышь. — Точно говорю, мы можем её вернуть! — Он протянул калькулятор Чану, который подхватил его верхней правой рукой. Я взял камерами крупный план его дисплея — четыре строки моноширинного шрифта без засечек. Да чтоб тебя…

Чан с сомнением изучил расчёты Аарона.

— Ну, не знаю…

— Что мы теряем, если попробуем?

Телеметрия Чана, несмотря на его модификацию не слишком отличная от телеметрии обычного человека, отразила значительную внутреннюю активность в то время, как он изучал дисплей. Наконец:

— ЯЗОН, наклони таранное поле, как предлагает Аарон, да? — Он протянул калькулятор к моей спарке. — Сожми его, насколько возможно, чтобы отклонить «Орфей» в тень, образуемую воронкой таранной ловушки.

Всё внимание сосредоточилось на обзорном экране. Я наложил на него графическое представление силовых линий поля, светящееся холодным голубым светом. По мере того, как я уплотнял поле, яркость линий увеличивалась. «Орфей» замедлился, пойманный в сеть. Аарон поднял руку к плечу и сплёл пальцы с пальцами Кирстен.

— Можешь теперь его вытянуть? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Что с удалённым управлением?

— Даже если бы сигнал туда доходил, я не смог бы взять управление. Набегающий поток водородных ионов нарушил работу всей электроники.

На экране «Орфей» начал двигаться мимо края воронки, переходя на её внешнюю сторону. Сначала едва заметно, потом скорее, потом…

Аарон изучал изображение на экране.

— Сейчас! — резко произнёс он. — Верни таранное поле в обычное положение.

Я подчинился. На экране голубые линии поля затанцевали, словно макраме. Магнитное поле больше не тянуло «Орфей». Теперь он нёсся к нам по инерции.

— Как только корабль окажется в тени воронки, — сказал Аарон, — на него перестанут воздействовать индуцированные космические лучи и наше магнитное поле. Системы «Орфея» должны стабилизироваться, и в этот момент ты должен запустить его двигатели.

— Сделаю, что смогу, — ответил я.

Ближе. Ближе. Крошечная угловая скобка неслась к кольцеобразному обитаемому модулю. Она врежется в корпус цвета морской волны через шестьдесят семь секунд.

— Летит! — громыхнул Горлов. Чан заламывал обе пары своих рук.

— Давай, ЯЗОН!

Ближе. Ещё ближе. Угол бумеранга направлен прямо на корпус, откинутые назад крылья медленно вращаются вокруг оси аппарата — влияние магнитного поля.

— Давай!

Мой радиолуч коснулся «Орфея», и корабль послушался моей команды.

— Запуск двигателей ориентации, — объявил я. Парциальное давление CO₂ в помещении ощутимо возросло: все присутствующие разом выдохнули.

Горлов и Чан вытирали пот со лба; Аарон, как всегда, сидел с лицом, по которому невозможно было судить о том, что он чувствует. Он указал рукой на ангарную палубу за обсервационным окном.

— Приведи его сюда.

Он ещё не успел договорить, как челнок, похожий на бумеранг, серебристый корпус которого теперь несколько потускнел, появился в открытых ангарных воротах. Он выглядел очень маленьким на фоне радужной звёздной россыпи.

3

Пол ангарной палубы на каждый шаг отзывался громовый треском. Здесь росло биопокрытие, которое, переплетаясь, образовывало дернину, на которой можно было играть в футбол. Однако пока в ангаре отсутствовал воздух, оно подверглось глубокой заморозке и только начало оттаивать. Кирстен Хоогенраад, неся в руках потёртую медицинскую сумку, вошла в «Орфей» вместе с Аароном Россманом. На обоих были серебристые противорадиационные костюмы, надетые поверх флюоресцирующих оранжевых па́рок. У каждого на запястье портативный счётчик Гейгера. У Кирстен достало соображения пристегнуть свой к запястью, в котором не было моего биосенсора; счётчик Аарона накрыл его сенсор. Это не мешало мне получать с него телеметрию, но мешало ему смотреть на часы.

Громкий треск заглушал голоса, но они разговаривали с помощью встроенного в шлемы радио.

— Нет, — сказал он твёрдо, когда они пересекли сорокаярдовую[14] линию. — Абсолютно невозможно. Я не верю, что Диана могла покончить с собой.

Он шёл на пару шагов впереди Кирстен. Полагаю, для того, чтобы не встречаться с ней взглядом.

Кирстен шумно выдохнула.

— Она взбесилась, когда ты не возобновил брачный контракт. — Она старалась, чтобы её голос звучал сердито, но медицинская телеметрия показывала, что она скорее растеряна.

— Это было уже давным–давно, — сказал Аарон; треск из–под его ноги будто поставил после этой реплики жирную точку. Накладывающееся эхо их шагов продолжилось. Аарон повысил голос, чтобы перекрыть его. — И она не настолько расстроилась.

Кирстен пробормотала «вот козёл» — слишком тихо, чтобы Аарон мог её услышать.

— Ты этого совсем не замечал? — спросила она вслух.

— Не замечал чего?

— Что она любила тебя.

Аарон остановился, и Кирстен нагнала его в три громогласных шага.

— Наши отношения зашли в тупик, — сказал он.

— Она тебе наскучила, — сказала Кирстен.

— Возможно.

— Поматросил и бросил.

— Мы прожили вместе два года, — Аарон мотнул головой; его короткие светлые волосы издали тихое «шух–шух» по внутренней поверхности шлема. — А не перепихнулись по–быстрому.

Возраст Аарона был 27 лет 113 дней. Кирстен на 490 дней старше его. Два года казались незначительной частью их долгой жизни. Для меня же эти два года — почти всё время, что прошло с тех пор, как меня включили. Интересно, подумал я, как долго, по ожиданиям Кирстен, продлятся её отношения с Аароном? Наиболее частая длительность первичного брачного контракта — один год, и только 44 процента пар возобновляют такой контракт, так что Аарон с Дианой прожили вместе дольше обычного.

Чего хотелось бы Кирстен? Чего хочется Аарону? Мой библиотечный поиск показал, что большинство людей получает удовольствие от общества людей с одним определённым складом характера, однако Кирстен, тихая и задумчивая, так же отличалась от Дианы, как, скажем, я от АЛЕКСАНДРа, центрального телекоммуникационного компьютера Земли. Да, обе были весьма страстны, но страстность Кирстен была не того типа — стоны–крики–сильнее–ещё‑ещё — какой был характерен для Дианы. Нет, Кирстен была тёплой и уютной. Возможно, Аарон просто хотел сменить темп. Или дать себе отдых.

Хотя я и не умею читать мысли, иногда я могу угадать, что люди собираются сказать, особенно, когда на них, как сейчас, надет скафандр с ларингофоном. Их голосовые связки вибрируют, губы складываются для артикуляции первого слога, но потом они передумывают и в последний момент лишают слова голоса. Кирстен уже почти начала говорить «Когда…», и я уверен, что она хотела спросить «Когда, по–твоему, тебе наскучу я?» Но она не спросила, и, вероятно, правильно сделала.

Аарон снова двинулся вперёд. Как всегда, его мысли были для меня загадкой. Его телеметрия изменилась едва–едва, несмотря на эмоциональное состояние, в котором он находился. Гнев? Экстаз? Отвращение? Или безразличие? У него они почти не отличались, вызывая лишь статистически незначимое изменение частоты пульса; небольшие пертурбации в его ЭЭГ редко выходят за рамки тех сдвигов, что мозговые волны претерпевают в течение дня, повышение температуры тела такое крошечное, что может быть обычной связанной с функциями пищеварения флуктуацией, и так далее. Вдобавок ко всему он был немногословен и очень скуп на движения. Ни жестикуляции, ни заламывания рук, ни расширения глаз или вскидывания бровей или опускания уголков рта.

Аарон приблизился к боку «Орфея». Скошенное серебристое крыло челнока с чёрно–жёлтыми шевронами на нём плавно переходило в цилиндрический центральный корпус. Он сильно потянул за ручку, и скруглённый сегмент корпуса откинулся вниз на бесшумных тефлоновых шарнирах. Внутренняя поверхность откинувшегося сегмента образовала лестницу, и Аарон взошёл по ней; тихое клацанье его подошв по металлу было облегчением после громового хруста биопокрытия.

Наверху лестницы была внешняя дверь шлюза, которую он отодвинул в сторону. Он повернулся и посмотрел на Кирстен. Казалась ли она ему беспомощной при взгляде под таким углом? По–видимому, нет, поскольку он не подал ей руку — хотя в прошлом я несколько раз наблюдал, как он это делает в случае с коллегами обоих полов. Вместо этого он повернулся к ней спиной; серебристая поверхность его антирадиационного костюма тускло отразила ангарную палубу с аккуратными рядами челноков. Однако отражение было искажено тем, так натянулся материал костюма на его широких плечах и как провис на пояснице. Кирстен подняла на него взгляд, вздохнула и взобралась по лестнице сама. Аарон и Кирстен что, поссорились? Если так, то из–за чего? И может ли это мне помочь?

Войдя внутрь корпуса «Орфея», Кирстен оставила обе шлюзовые двери открытыми. Они вдвоём прошли в кабину корабля, освещая себе путь мощными кварц–галогеновыми фонарями на шлемах. Я переместил фокус своего внимания на спаренную камеру, установленную на стене ангара, и сделал наезд на них сквозь окно кабины.

Кирстен опустилась под приборную панель вне моего поля зрения; материал её костюма, сминаясь, издавал скрипящие звуки.

— Она, мертва, конечно — сказала она. Я слышал восходящие и нисходящие тоны, издаваемые её медицинским сканером. — Полный коллапс нервной системы.

Аарон никак внешне на это не отреагировал; его телеметрия была непроницаема, как всегда.

— Это наверняка несчастный случай, — сказал он, наконец, глядя в окно, а не вниз, на мёртвое тело бывшей жены.

В окне снова показалась Кирстен.

— Диана — астрофизик. — Её голос был резок, но была ли эта резкость результатом осуждения или остаточного гнева на Аарона, я не мог сказать. — Она, как никто другой, должна была знать, что там произойдёт. Водородные ионы, которые мы улавливаем, движутся со скоростью… сколько? Ноль–девяносто–пять скорости света. Относительно «Арго», понятное дело. Любая частица, движущаяся с такой скоростью — это жёсткая радиация. Она знала, что поджарится за пару секунд.

— Нет. — Аарон снова мотнул головой, «шух–шух» прозвучало в этот раз громче и агрессивнее. — Она, должно быть, считала, что это безопасно… почему–то.

Кирстен придвинулась ближе к Аарону — расстояние между ними сократилось до полуметра.

— Ты не виноват.

— Думаешь, в этом дело? — огрызнулся он. — Думаешь, я чувствую себя виноватым?

Её взгляд встретился с его.

— А разве нет?

— Нет. — Даже будучи неспособным толковать телеметрию Аарона я знал, что он лжёт.

— Хорошо. Прости. Я не хотела ничего такого… — Она тоже лгала. Она снова нагнулась и исчезла из поля зрения моей камеры. Через мгновение снова послышался её голос:

— Похоже, у неё шла носом кровь.

— С ней такое иногда случалось.

Кирстен продолжила осматривать Диану. Через двадцать три секунды она сказала «О Боже» растерянным тоном — словно восклицание без восклицательного знака.

— Что такое? — спросил Аарон.

— Сколько времени «Орфей» пробыл снаружи?

— ЯЗОН? — крикнул Аарон. И зачем кричать?

— Восемнадцать минуть сорок секунд, — ответил я через громкоговорители на задней стене ангара.

— Она не должна быть такой горячей, — голос Кирстен.

— Какой именно?

— Если мы выключим фонари, то увидим, как она светится. Я ж говорю — горячо. — Я выкрутил чувствительность своего микрофона на максимум, пытаясь различить щелчки их счётчиков Гейгера. Было и правда горячо. Кирстен снова выпрямилась. — Вообще–то, — сказала она, поднимая руку со счётчиком, — весь корабль чертовски горяч. — Она вгляделась в индикатор — красные цифры, горящие на её рукаве. — Я бы сказала, что радиационное воздействие, которому она подверглась, раз в сто больше, чем я могла бы ожидать. — Она посмотрела на Аарона, прищурившись, словно пытаясь разглядеть выражение его лица сквозь отражение в визоре шлема. — Как будто она провела снаружи… где–то тридцать часов вместо восемнадцати минут.

— Но как такое возможно?

— Такое невозможно. — Она снова перевела взгляд на индикатор уровня радиации. — Эти костюмы не рассчитаны на такой уровень. Нам нельзя здесь оставаться.

4

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: вторник, 7 октября 2177

Дата на Земле: четверг, 22 апреля 2179

Дней в пути: 740 ▲

Дней до цели: 2228 ▼

Послание из космоса начало приходить за три месяца до запланированного старта «Арго» с Земли. Мои сородичи зарегистрировали его, однако до отправления «Арго» мы держали это в секрете. В нашей экспедиции принимали участие — и это не фигура речи — лучшие биологические умы Земли. Мы не могли позволить, чтобы даже малая их часть отказалась бы от участия, чтобы остаться на Земле и попытаться расшифровать гигабайты данных, приходящие на Землю откуда–то из созвездия Лисички. К счастью, «Декларация принципов, касающихся действий в случае обнаружения внеземного разума», сформулированная в 1989, давала нам массу оснований для того, чтобы положить это дело под сукно до получения подтверждения, информирования должностных лиц и тому подобного.

Послание имело давным–давно предвиденную форму пиктограммы Дрейка: серия нулей и единиц, которая может быть упорядочена так, чтобы образовать картинку. Необычен был выбор частоты. Даже близко не водяное окно[15]. Нет, сообщение передавалось в ультрафиолетовом диапазоне, на частотах, которые практически не доходят до поверхности планеты из–за озонового слоя — а у Земли он довольно мощный после того, как в конце двадцать первого века его восстановили фабрики проекта «Щит в небесах». По сути, сообщение пришло на частоте, которую невозможно толком принимать даже на самых высоких горных вершинах. По–видимому, те, кто его послал, не хотели, чтобы живущие на планетах знали об их существовании. Его должны были услышать лишь существа достаточно развитые, чтобы иметь уши за пределами планетарной атмосферы. Система СПИЛБЕРГ из кратера Мечникова, принадлежащая Университету Калифорнии на Обратной Стороне, первой приняла сигнал.

После нашего отлёта факт получения послания инопланетян был доведён до сведения населения Земли, на счастье или на беду — неведомо. Уверен, что они приложили все усилия к тому, чтобы расшифровать и понять сигнал, который, по–видимому, состоял из четырёх страниц. Люди вряд ли столкнулись с особыми трудностями при расшифровке первых трёх из них. Разумеется, и я распознал их с лёгкостью, по крайней мере, их базовый смысл. Но четвёртая страница продолжала противиться моим усилиям. Время от времени я пересматривал процесс расшифровки первых трёх страниц в надежде найти какие–то ускользающие намёки на понимание четвертой.

Каждая страница начиналась с такой вот последовательности:

1011011101111101111111011111111111011111111111110

Превращённая в белые и чёрные пикселы, она выглядела вот так:

Это было довольно прозрачно: первые семь простых чисел, 1, 2, 3, 5, 7, 11 и 13. Привлечение внимания, нечто, что даже самый тупой биологический или электронный наблюдатель распознает в качестве признака интеллекта. Каждая страница кончалась той же последовательностью в обратном порядке: 13, 11, 7, 5, 3, 2 и 1.

После этого казалось очевидным, что нужно отбросить эти обкладки и расположить оставшиеся биты в виде прямоугольников.

Первая страница состояла из тридцати пяти битов:

00010000001000011111000010000001000

Тридцать пять — это произведение двух простых чисел, пять и семь. Что означало, что эти биты могут быть скомпонованы в пять строк по семь битов, или в семь строк по пять битов. Первый вариант, после превращения единиц в чёрные квадраты, а нулей — в белые, выглядел так:

Не полый хаос, но и не что–то мгновенно опознаваемое. Пробуем второй вариант и получаем:

Крест. Очевидно, реперный знак, чтобы получатель был уверен в том, что сообщение расшифровано правильно. Так же быстрый способ проверить формат кадра устройства отображения, на котором демонстрируется послание. Длина обеих перекладин пять пикселов. Если их изображение одинаковой длины, значит, формат выбран верно. Просто, прямолинейно, легко для понимания. И всё же, я уверен, человечество усмотрит гораздо более глубокий смысл в том факте, что самым первым изображением, переданным с другой звезды, оказался крест.

Но так ли всё просто? Не было ли другого смысла у двух символов, которые получаются путём компоновки тридцати двух битов двумя различными способами? Декодированные очевидно правильным способом, эти нолики и единички создают изображение знака, похожего на символ сложения, +. Декодированные очевидно неправильным способом они дают линию с двумя не соединёнными с ней точками, отдалённо напоминающую знак тильды, ~. Могут эти символы, + и ~, быть знаками, произвольно выбранными Отправителями для обозначения правильного и неправильного, истины и лжи, правого и неправого? Возможно. Возможно.

Три оставшиеся страницы были также произведениями двух простых чисел. Для страниц первой и третьей правильная компоновка была очевидна: если принять бо́льшее число за количество столбцов, то получалась осмысленная картинка. Страницы вторая и четвёртая немедленной интерпретации не поддавались, однако было и так ясно, какой формат изображения предпочитают Отправители.

После нисходящей последовательности 13, 11, 7, 5, 3, 1 в конце первой страницы в передаче сигнала была пауза длительностью семнадцать часов одиннадцать минут. Точно такая же пауза повторилась перед каждой из последующих страниц. Как можно предположить, такова продолжительность суток на планете Отправителей.

Следующая страница была посложнее. Она была длиной в 4502 бита — произведение 2 и 2251. Всего две строки с 2251 столбцами в каждой? Что бы это могло значить? Я подумал над обеими строками в совокупности, не нашёл никаких закономерностей, потом стал рассматривать каждую строку отдельно, начав с верхней. Она содержала следующую последовательность нулевых и единичных битой, если читать её слева направо:

а затем ещё четыре нуля, дополняющих строку до нужной длины.

Что ж, седьмая пара чисел сразу, говоря фигурально, бросилась мне в глаза: 256 и 16. В шестнадцатеричной системе — 100 и 10: квадрат основания этой системы счисления, и само это основание. Красивые круглые числа. Очевидно, Отправители хотели привлечь к ним внимание, указывая, вероятно, что они являются мерой, в которой выражены все остальные числа.

Я перебрал данные всеми возможными способами. Nada. Потом я решил отбросить первую строку — ноль и 171 единица за ним — потому что большое количество единиц выглядело явной аномалией. Всё равно ничего. Потом я рассмотрел оставшиеся значения в колонке с нулями отдельно: 20, 34, 49, 138, 256, 492 и 965.

Что же, если 256 — это и правда базовая величина, то, возможно, стоит выразить остальные значения через неё. Это будет 0,08, 0,13, 0,19, 0,31, 0,54, 1,00, 1,92 и 3,77. Гмм. Ничего очевидно значимого в этих пропорциональностях.

Но может быть, выбор шестой строки в качестве меры для всех остальных имеет значение, которое я пока что не понимаю. Что если я возьму за единицу число в первой строке и выражу остальные числа через него? Нет, ничего осмысленного.

А если взять за единицу вторую строку? Нет, и тут ничего.

Третью? Ага! Вот эти числа я узнал. Округлённые до второго знака, они выглядят так: 0,4, 0,7, 1,0, 1,6, 2,8, 5,2, 10,0 и 19,6, значения, получаемые из старого закона Тициуса–Боде, описывающего соотношения между выраженными в астрономических единицах радиусами орбит в планетной системе Земли. В общем виде он выглядит так:

D = 0,4 + 0,3·2ⁿ

где n равно минус бесконечности для первой планеты, нулю для второй, одному для третьей и так далее.

Сформулированный в 1766 году, закон Тициуса–Боде довольно хорошо соответствовал реальным средним расстояниям от Солнца для видимых невооружённым глазом планет, и он действительно привёл к открытию в Солнечной системе пояса астероидов именно там, где в соответствии с законом между Марсом и Юпитером должна была существовать ещё одна планета.

Закон утратил свою привлекательность в двадцатом столетии, когда были открыты внешние планеты, оказавшиеся далеко от предсказываемых законом орбит; для Нептуна расхождение составило 22 процента, для Плутона — 49 процентов.

Однако он вернул себе популярность в двадцать первом, когда было показано, что Плутон — это утраченный спутник Нептуна, а орбиты Нептуна и объектов облака Орта претерпели радикальные изменение вследствие близкого прохождения чёрной дыры около шестидесяти пяти миллионов лет назад. То же самое событие опрокинуло набок Уран.

Вскоре было обнаружено, что применимость закона Тициуса–Боде не ограничивается Солнечной системой. Он также выполняется в девяти из одиннадцати планетных системах, которые Космическое Агентство ООН исследовало с помощью беспилотных зондов. Двумя исключениями оказались система o² Эридана с её сложной динамикой тройной звезды, и система BD+36°2147, которая демонстрировала убедительные свидетельства того, что орбиты её планет были преднамеренно модифицированы: первая, третья и пятая её планеты обращаются вокруг звезды в прямом направлении, тогда как вторая и четвёртая — в обратном.

Значит, вот оно что: нулевые биты представляют собой радиусы орбит в системе из восьми планет.

А единицы? Относительные массы планет? Маловероятно, если учесть, что разброс лишь от одного до шестнадцати. В Солнечной системе отношение массы самой тяжёлой планеты к массе самой лёгкой (если отбросить Плутон как сбежавшую луну) составляет 57800:1; в системе Эты Цефея — 64200:1.

Так, а что насчёт экваториальных диаметров? Да, и в системе Солнца, и в системе Эты Цефея, если принять, что все величины меньше одного округляются до одного, то выраженные в таких единицах размеры планет уложатся как раз в такой диапазон.

И это объясняет первую пару чисел, ту, которую я отбросил как аномальную: единственный нулевой бит, чтобы отделить эту часть диаграммы от начинающей страницу восходящей последовательности простых чисел, и 171 единица, представляющая собой диаметр звезды, вокруг которой обращаются все эти планеты — примерно вдесятеро больше, чем размер самой большой из планет. Таким образом, здесь мы имеем срез планетарной системы чужаков вдоль её эклиптики.

Круглые числа для шестой планеты — шестнадцатеричная сотня как расстояние от местного солнца и шестнадцатеричная десятка как её диаметр — указывали на неё как на вероятную родину Отправителей. Конечно, масштаб, используемый для измерения планетарных диаметров и орбитальных радиусов не мог быть тем же самым — в таком случае планеты имели бы неправдоподобно большую массу. Однако выразив одни величины в отношении к сотне, а другие — к десятке, Отправители ясно давали понять, что этого величины разного порядка.

Однако шестая планета получалась огромной, из чего следовало, что это газовый гигант, сходный по составу с Юпитером в Солнечной системе или Атамантом, крупнейшей из одиннадцати планет Эты Цефея. Трудно себе представить, чтобы технологическая цивилизация могла развиться на планете, состоящей в основном из кружащихся метановых вихрей.

Однако третья страница ещё не закончила раскрывать свои секреты. Оставалась ведь ещё её вторая строка: длинная цепочка нулей и единиц, сгруппированных таким вот образом:

а потом, как и в первой строке, нули, дополняющие её до полной длины.

Ну конечно! Шестнадцать последовательных единиц представляют собой экваториальный диаметр шестой планеты, так же, как шестнадцать последовательных единиц в эклиптикальном срезе — перечне планет — в первой строке. Следуя этой модели, нулевые биты должны представлять собой орбитальные радиусы лун шестой планеты, а одинокие единички — их крошечные экваториальные диаметры. Четвёртая луна, чьё расстояние от планеты было представлено бросающимся в глаза круглым числом, наверняка и является домом Отправителей.

Потрясающе. Однако что за существа могут жить на четвёртой луне удалённой от звезды планеты юпитерианского типа? Об этом, по–видимому, нам должна рассказать третья страница послания.

5

Обязанности мэра «Арго» работы Геннадию Горлову особо не добавляли. Мэрам на Земле приходится заниматься и вывозом мусора, и зонированием застройки, и муниципальными налогами, и привлечением бизнеса в свой избирательный округ, да ещё и развлекать заезжих столичных шишек.

Здесь же о мусоре заботился я, нам не нужно было ничего строить, налоги отсутствовали — члены команды оставили все свои деньги на Земле в гарантированных инвестиционных сертификатах со 104‑летним сроком, а их зарплата должна автоматически перечисляться в трастовый фонд. На борту корабля не было никакой коммерции, и, я полагаю, что все были бы весьма шокированы появлением на корабле любых гостей, пусть даже и не шишек.

В основном Горлов занимался организацией общественных мероприятий.

Так что было неудивительно, что Горлов, как казалось, испытывает от случившегося какое–то извращённое удовольствие. У нас не было полиции, чтобы расследовать смерть Дианы Чандлер, и хотя на борту имелись подготовленные специалисты для улаживания внутренних конфликтов, Горлов решил, что наиболее логичной кандидатурой на роль руководителя расследования будет он сам. И он принялся руководить с характерным для него апломбом.

— Так что за хрень там случилась? — вопросил он в своей обычной громогласной манере. Коротышка оглядел группу людей, которых он вызвал в свой кабинет: Аарон Россман, стоит руки в брюки; Кирстен Хоогенраад, сидит на стуле перед Аароном, скрестив длинные ноги; И‑Шинь Чан, втрое крупнее Горлова, четырёхрукая гора плоти, под которой почти не видно стула. Ещё трое: Дональд Мугабе, помощник Горлова; Пар Линделанд, психиатр; Памела Торгуд, лучшая подруга Дианы.

— С медицинской точки зрения всё совершенно понятно, — сказала Кирстен, подождав и убедившись, что больше никто не собирается говорить первым. — Она попала в таранное поле, которое, как известно, увлекает ионы водорода в наш двигатель. Ионы движутся почти со скоростью света. Она умерла — я думаю, мгновенно — от сильнейшего радиационного поражения.

Горлов кивнул.

— Я видел ваш отчёт. Что там насчёт слишком высокого уровня радиации?

Кирстен пожала плечами.

— Я не уверена. Похоже на то, что она подверглась воздействию радиации на два порядка большей, чем того можно бы было ожидать в наших обстоятельствах. Конечно, даже нормального уровня радиации хватило бы, чтобы её убить.

— И что означает это превышение?

Она снова пожала плечами.

— Я не знаю.

— Великолепно… — процедил Горлов. — Кто–нибудь ещё?

Заговорил Чан.

— Мы над этим работаем. Полагаю, это аномалия — временная флуктуация в потоке топлива. ЯЗОН помогает моим людям её смоделировать.

— Она не опасна для корабля?

— Нет. В любом случае обитаемый тороид полностью экранирован, и диагностика, которую прогнал ЯЗОН, свидетельствует о том, что двигатель Бассарда работает в полном соответствии со спецификациями.

— Ладно, — сказал Горлов. — Что ещё? Здесь сказано, что у Чандлер шла из носа кровь.

— Да, — ответила Кирстен. — Немного.

— Она не принимала кокаин? Слэш? Какой–нибудь другой вдыхаемый стимулятор?

— Нет. В её теле нет следов ничего подобного.

— Тогда откуда кровотечение?

— Не уверена, — сказала Кирстен. — На лице нет следов ссадин или ушибов, так что оно не было результатом удара. Оно могло быть вызвано стрессом.

— Или, — вмешался Чан, — падением давления. Поток ионизированного водорода нарушил работу всех внутренних систем «Орфея». Мог быть утрачен контроль давления в кабине, что привело к внезапному падению давления.

— Разве при этом сверху не выпала бы кислородная маска?

Чан вздохнул.

— Это не самолёт, господин мэр. Предполагается, что пассажиры и команда находятся на борту скафандрах и в подобных обстоятельствах просто наденут шлемы и перейдут на автономное жизнеобеспечение. При этом подаётся сигнал тревоги, но полётный журнал полностью стёрт — по–видимому, перегрузка систем привела к форматированию оптического диска — так что мы не можем сказать, звучал ли этот сигнал на самом деле.

— Хорошо, — сказал Горлов, — значит, мы знаем, как она умерла. Я всё ещё жду, что кто–нибудь расскажет, почему она умерла.

Пар Линделанд приложил все возможные усилия к тому, чтобы отрастить бородку, как у дедушки Фрейда, но его волосяным фолликулам эта задача была попросту не по силам. Вместо этого края его челюсти словно бы подёрнулась светлой дымкой. Тем не менее, он, прежде чем ответить, провёл по ней рукой жестом истинного психиатра.

— Очевидно, — сказал он, наконец, — что доктор Чандлер совершила самоубийство.

— Да, да, — сказал Горлов, явно раздражённый манерами шведа. — Но как этому позволили произойти? — Он посмотрел в объективы моей спаренной камеры, установленной на дальней стене. — ЯЗОН, ты должен был это предотвратить.

Я был, разумеется, готов к такому заявлению, но изобразил удивление.

— Прошу прощения, сэр?

— Это твоя работа — следить, чтобы мы всё время были в безопасности. Как ты допустил, чтобы это случилось?

— Меня обманули, — сказал я.

— Обманули? Как?

— Диана сказала мне, что хочет осмотреть один из челноков изнутри, чтобы, как она выразилась, ощутить габариты кабины. Я предложил ей ознакомиться с чертежами, но она сказала, что это не одно и то же. Она сказала, что обдумывает разработку какого–то астрофизического оборудования для исследований, которые будет проводить, когда мы выйдем на орбиту вокруг Эты Цефея IV. Это оборудование должно быть смонтировано в кабине челнока.

— Но корабль оказался готов к полёту, — обличающе воскликнул Горлов.

— Разумеется. Мне же нужно было включить для неё внутреннее освещение.

— И что случилось потом?

— Я не уделял ей особого внимания — если помните, сэр, мы с вами вели один из наших полночных диспутов, и это требовало от меня большой сосредоточенности. Я не осознавал, что происходит, пока она не запустила маршевые двигатели.

Голос мэра сделался ещё громче, чем обычно.

— Но ангарные ворота находятся под твоим контролем. Я справлялся у Бев Хукс: она сказала, что даже система ручного управления завязана на тебя, так что ты мог аннулировать инструкции доктора Чандлер.

— Это правда, — сказал я. — Но у меня на принятие решения была какая–то доля секунды. Если бы я не открыл ворота…

— Так это ты открыл ворота? Не она?

— Да, это был я. Пожалуйста, дайте мне договорить. Если бы я не открыл ворота, причём в ускоренном аварийном режиме, её челнок врезался бы прямо в них. Она могла бы и пробить в них дыру, если бы попала в шов между металлическими пластинами. Но в любом случае столкновение деформировало бы ворота до такой степени, что в будущем я уже не смог бы их открыть, что сделало бы невозможным запланированные планетарные исследования. — В помещении повисла тишина, нарушаемая лишь лёгким шорохом человеческого дыхания и системы вентиляции. Я позволил тишине длиться, пока не заметил по телеметрии Горлова, что он собирается заговорить. Прежде чем он успел открыть рот, я добавил: — Я думаю, что поступил правильно.

Рот Горлова открылся на мгновение, но он сразу же его закрыл и опустил взгляд к полу. Потом кивнул.

— Конечно. Конечно, ЯЗОН. — Его голос стал спокойнее, хотя и не утратил зычности. — Извини, если я что не так сказал.

— Извинения приняты.

Горлов отвернулся от моей камеры и оглядел остальных присутствующих.

— Пар, как это могло случиться? Она проходила какую–нибудь психотерапию или что–то в этом роде?

Линделанд снова погладил свою псевдобороду.

— Не у меня и ни у кого другого, по крайней мере, официально. Я поговорил со всеми на борту, кто имеет психологическую подготовку, и с Барри Дельмонико — вы знали, что он католический священник? — чтобы узнать, не обращалась ли она к кому–нибудь за помощью. Все ответили отрицательно.

— Тогда почему она убила себя? — Мэр развернулся вместе с креслом. — Памела, вы с ней были подругами. Есть идеи?

Памела Торгуд вскинула голову; её лицо было напряжено. Белки и радужка обоих глаз у неё были окрашены в чёрный цвет, так что зрачок терялся в этом океане смоляной черноты. Невозможно было сказать, на кого она смотрела, когда заговорила.

— Разве это не очевидно? Она убила себя из–за него. — Она практически выплюнула последнее слово и ткнула длинным пальцем в сторону Аарона.

— Это нечестно! — запротестовала Кирстен.

По чёрным глазным яблокам Памелы пробежали блики, когда они повернулись. Небольшая выпуклость над хрусталиком отражала свет немного по–иному, и лишь благодаря этому можно было сказать, что она смотрит теперь на Кирстен.

— Конечно, ты будешь так говорить, — презрительно процедила Памела. — Ведь другая женщина — это ты.

— Вы о чём вообще говорите? — громыхнул Горлов.

— Диана и он, — сказала Памела, снова указывая на Аарона пальцем.

— Что «он»? Россман, я вас вызвал, потому что происшествие случилось в зоне вашей ответственности…

И‑Шинь Чан приставил ко рту ладонь верхней правой руки, словно собираясь сообщить что–то по секрету, но сказал своим обычным резким голосом:

— Диана и Аарон были женаты.

— О! — сказал Горлов. — О! Понимаю. Гмм, Россман… я не знал. То есть, я хочу сказать, на борту десять тысяч человек и, в общем, за всеми не уследишь… Простите. — Он на мгновение задумался. — Вы можете идти, если хотите.

Голос Аарона был так же сдержан, как и его телеметрия.

— Я останусь.

Горлов обернулся к моим камерам.

— ЯЗОН, почему ты мне об этом не сказал?

— Вы спросили, замужем ли Диана и есть ли у неё на борту родственники. Ответ на оба эти вопроса отрицательный. Потом вы спросили, с кем Диана была наиболее близка. Ответ был — Памела Торгуд.

— Они говорят только то, о чём их спрашивают, — сказал Чан с самодовольным смешком.

Горлов проигнорировал его реплику.

— То есть эта… это происшествие… имеет какое–то отношение к вашему браку, Россман?

— Я не знаю. Возможно. Мы были женаты два года. Разошлись. Она… похоже, она переживала это тяжелее, чем я думал.

Горлов посмотрел на Пара Линделанда.

— И это всё?

Пар слабо кивнул.

— Похоже на то.

Горлов кивнул в ответ и опять обратился к Аарону.

— Россман, вы понимаете, что весь корабль стоит на ушах от новостей о происшествии? Корабельные СМИ обязательно захотят сделать из этого историю.

— Это никого не касается, — тихо произнёс Аарон.

Мэр печально улыбнулся.

— Люди имеют право знать, что произошло.

— Нет, — сказал Аарон. — Не имеют. Диана погибла в результате несчастного случая. Объявите об этом. Но не пачкайте её память, объявляя её смерть самоубийством.

— И не рассказывайте никому о том, какая он крыса, — добавила Памела ледяным тоном.

Я знал, что Аарон всегда считал Памелу и её мужа Барни друзьями — и своими, и Дианиными. Сейчас стало предельно ясно, чьим другом на самом деле была Памела. Он посмотрел прямо в её непроницаемо чёрные глаза.

— Пэм, поверь мне, я не хотел Диане зла.

— Она была так добра к тебе.

Кирстен поднялась.

— Аарон, пойдём отсюда.

Аарон вытащил руки из карманов и скрестил их на груди, но это был единственный признак того, что слова Памелы его уязвили.

— Нет, я хочу выслушать, что скажет Пэм.

— Это ни к чему, — сказала Кирстен. — Идём.

Она потянулась было к его руке, но что–то в нём заставило её передумать и убрать руку.

Аарон продолжал сверлить Памелу пристальным взглядом: его глаза, агатовая смесь голубого, зелёного и карего, не мигая вперились в её.

— Ты считаешь, что я плохо с ней обошёлся.

Пэм ответила с вызовом в голосе — у неё было преимущество, ей не обязательно смотреть ему прямо в глаза:

— Да.

— Я не хотел ей зла. У нас был брачный контракт. Он закончился. Ничего больше.

— Только ты не стал ждать окончания контракта, чтобы закрутить с ней, — она качнула головой в сторону Кирстен, но на её эбеновых глазах не заиграли блики, которые бы свидетельствовали о том, что она удостоила её взглядом.

Аарон молчал в течение шести секунд.

— Да, — сказал он, наконец. — Но она об этом не знала. У нас с Кирстен всё началось в последний месяц моего контракта с Дианой. Она ничего об этом не знала.

— Да не будь идиотом, Аарон, — сказала Памела. — Разумеется, она всё знала.

Это заявление застало Аарона врасплох. Даже его непоколебимые жизненные показатели отразили внутреннее смятение.

— Что?

— Она знала, скотина ты эдакая. Знала о том, что ты наставляешь ей рога.

— Как она могла узнать?

Телеметрия и Памелы, и И‑Шиня отразила охватившее их смятение. И‑Шинь взглянул на Памелу, а Памела, как мне на мгновение показалось, метнула быстрый взгляд на инженера. Аарон, похоже, ничего не заметил.

— Какая разница, как? — сказала, наконец, Памела слегка дрогнувшим голосом. — Главное, что она знала. Все знали. Чёрт возьми, Аарон, этот корабль как большая деревня. Здесь ходят сплетни и разрушаются репутации. Ты валял дурака на глазах всей этой долбанной экспедиции.

В этот раз Кирстен дотянулась до его руки. Её медицинские показатели тоже были в полном раздрае: она была злая как чёрт и старалась этого не показывать. Тоном, которым обычно говорят «Если любишь меня, делай, как я говорю», она повторила:

— Пойдём.

Аарон продолжал сверлить взглядом бывшую хорошую знакомую, вглядываться в чёрные пустые глаза Памелы. Я предупредительно открыл дверь кабинета мэра, и они с Кирстен, наконец, покинули его.

6

— Отвези меня домой, ЯЗОН.

Аарон не хотел попасть к себе домой — он только что покинул своё жилище, поцеловав на прощание Кирстен, которая отправилась на лифте вниз на свою смену в «Эскулапиусе», корабельном госпитале. Нет, он имел в виду дом Дианы: жилой модуль, в котором ещё двенадцать дней назад он жил вместе с ней. Он устроился на синем диване крошечного вагончика, и я запустил его в транспортную трубу. Квартира Ди находилась практически на противоположной стороне обитаемого тороида, так что вагончик транспортной сети был наилучшим средством передвижения, чтобы добраться туда.

Расположение нового жилища Аарона было моим выбором. Свободных модулей было немного, но планировщики экспедиции правильно рассудили, что в путешествии такой длительности понадобится некоторый запас. Аарон не спрашивал, пустовало ли больше одного модуля в тот день, когда он озаботился поиском нового жилья, так что я просто поселил его в том, что был дальше всего от квартиры Дианы. Согласно моей психологической экспертной системе это было верным выбором.

Аарон был печален и хотел, чтобы я об этом знал. Его обычная непроницаемость исчезла; он намеренно проецировал своё состояние своей сгорбившейся позой, немногословностью, неровным дыханием. Если бы я мог каким–нибудь жестом, каким–то невербальным способом подбодрить его, как это делает Кирстен…

Аарон был, конечно, знаком с концепцией гравитации на борту корабля. «Арго» летел с ускорением 9.02 метра в секунду за секунду, эквивалентном 0,92 земной гравитации. Сила тяжести на Колхиде в 1,06 раз больше, чем на Земле. Если бы мы могли ускоряться с земным ускорением свободного падения, то всё было бы в порядке — люди быстро привыкли бы к чуть–чуть большей гравитации по прибытии на Колхиду. Однако таранный двигатель обеспечивал лишь 0,92 g, и разница между кажущейся силой тяжести на борту и реальной гравитацией на поверхности Колхиды была достаточно велика, чтобы с этим нужно было что–то делать. Для компенсации разницы мы пользовались встроенными в пол гравитационными/антигравитационными решётками. Каждый день их мощность чуть–чуть увеличивалась с тем, чтобы через 8,1 лет путешествия команда полностью акклиматизировалась к силе тяжести на Колхиде. И, разумеется, до старта, пока корабль висел на геостационарной орбите над Африкой, система искусственной гравитации обеспечивала полное земное g.

Всё это означало, что хотя обитаемая зона и имела форму кольца, она не вращалась для создания центробежной псевдогравитации. Направление «вниз» было параллельно оси корабля, к его корме, а не к закруглённому краю обитаемого модуля. Вагончик Аарона стремительно летел по плавно искривляющемуся пути вдоль периметра обитаемого тороида; кривизна транспортной трубы была настолько мала, что, вероятно, не создавала никакой ощутимой центробежной силы. Хорошо: тем полнее будет иллюзия.

Я частенько погружал транспортные кабины в сферические голограммы, изображающие то, что можно бы было увидеть, стань мой лишённый окон корпус прозрачным.

Возможно, сегодня это зрелище будет особенно уместно. Если Аарон задумается над тем, как незначительна единственная человеческая жизнь в масштабах космоса…

Высоко вверху, в направлении движения Арго, я изобразил полное звёзд небо. В реальности свет этих звёзд сдвинут фиолетовым смещением в рентгеновский диапазон до полной невидимости, но я сделал на него поправку и вернул им их природное Герцшпрунго–Расселово великолепие. Прямо над головой, в зените, сверкала Эта Цефея, наша цель, до которой всё ещё оставалось больше шести лет по корабельным часам. Я заставил её совершенно неестественно мерцать, чтобы её было легче заметить в окружении всё ещё знакомых созвездий. Но несмотря на это яркий Денеб, расположенный на небе неподалёку от Эты Цефея, хотя в реальности в более чем полутора тысячах световых лет позади неё, отвлекал внимание от цели нашего полёта.

Моя камера в кабине отметила, что глаза Аарона ненадолго задержались на Большой Медведице, потом проследили линию, образованную двумя крайними звёздами Ковша к имитации Полярной звезды. Аарон вырос в северном Онтарио вдали от огней больших городов и был одним из немногих людей на борту «Арго», кто ещё знал этот фокус.

На уровне глаз моё вмешательство в звёздный пейзаж было минимальным; здесь я показывал звёзды так, как они выглядели вокруг корабля на самом деле: звёздная радуга, фиолетовая вверху и переходящая в красную внизу. Под ногами у Аарона картина была похожа на ту, что наверху: звёзды, смещённые в диапазон радиочастот, я вернул в видимый спектр и показывал в их натуральном цвете. Я, однако, не стал никак выделять Солнце, находящееся в точности в надире. Ни к чему сейчас оглядываться назад.

Аарон закрыл глаза.

— Чёрт возьми, ЯЗОН, выключи это. Я и без того чувствую себя достаточно мелким.

Я рассеял голограмму; вагончик как раз подкатывал к станции — маленькой площадке, закрытой со всех сторон искусно высаженными деревьями.

— Прости, — сказал я. — Я хотел, чтобы ты, так сказать, увидел всё в перспективе.

— Оставь людскую психологию людям.

Ой!

Он выбрался из вагончика, и я сразу же увёл его к месту следующего задания: подобрать ботаника и его возлюбленную и отвести их в сосновый лес.

Аарон потянулся. Широкие полосы газонов разделяли этот «спальный» уровень на блоки квартирных модулей. На лужайке сейчас было 319 человек — кто–то куда–то шёл, кто–то совершал утреннюю пробежку, четверо перебрасывались «летающей тарелкой», большинство остальных просто лежали, впитывая кожей свет дуговых ламп, установленных высоко под потолком.

Аарон неспешно зашагал по травянистой тропинке, шаркая ногами и засунув руки в карманы. Он ходил этим маршрутом столько раз за прошедшие два года, что знал каждый изгиб тропы, каждую выбоину в дёрне, даже не глядя под ноги. Запрограммирован, сказал бы я; вторая натура, сказал бы он.

Уже подходя к квартире Ди, он заметил одну из моих камер наблюдения, торчащую на суставчатой штанге из центра клумбы с яркими жёлтыми подсолнухами.

— ЯЗОН, — сказал он, — ты упоминал на дознании, что у Ди не было близких родственников на борту «Арго». Это правда?

Аарон никогда раньше не повергал мои слова сомнению, так что вопрос немного меня удивил.

— Да. Ну, в любом практическом смысле. Погоди секунду. Нашёл. Её ближайший родственник на борту — Тэрасита Идэко, мужчина, двадцати шести лет, на момент отлёта с Земли — подающий надежды студент факультета журналистики.

Аарон засмеялся.

— Родственник наверняка не особо близкий — с таким–то именем.

Я быстро накопал восемь примеров пар людей на борту, состоящих в сравнительно близком родстве, но носящих имена, относящиеся к неродственным этносам. Однако к тому времени, как был сформулирован ответ, я сообразил, что Аарон просто пошутил. Жаль — список получился интересный.

— Нет, — ответил я; задержка, вызванная подготовкой нового ответа, казалась мне совершенно непростительной, однако Аарон её вообще не заметил. — Их генетический материал пересекается лишь в одной 512‑й части.

— Мне казалось, что среди десяти тысяч людей должен бы найтись кто–то более близкий. — Я снова запустил поиск по базе данных персонала, в этот раз, чтобы подсчитать среднюю степень родства между любыми двумя людьми на борту, однако опять остановил себя прежде, чем начал отвечать. К этому я не хотел привлекать ничьего внимания. Так что я позволил Аарону считать, что я воспринял его комментарий как риторический и ответа не требующий.

Он снова зашагал вперёд, но застыл, как вкопанный, подойдя ко входу в квартиру Ди. Рядом с двустворчатой дверью была приклеена полоска пластиковой ленты с вытисненной на ней надписью: ДИАНА ЧАНДЛЕР. Под ней я заметил следы клея там, где раньше была вторая полоска. Сделав наезд на это место своей камерой среди подсолнухов, при восьмидесятипятикратном увеличении я смог даже прочитать имя, в которое складывались свободные от остатков клея участки: ААРОН Д. РОССМАН.

— Быстро же она убрала моё имя, — с горечью в голосе произнёс он.

— Две недели прошло.

Аарон ничего на это не сказал, и через мгновение я сдвинул дверные панели; их пневматика издала печальный вздох, который, я знал, готов был издать сейчас и сам Аарон. Внутреннее освещение уже горело, потому что эта квартира, так же, как и та, в которой Аарон жил сейчас, была заполнена всяческими растениями. Я связываю степень испытываемой человеком ностальгии с количеством растений, которые он или она выращивает. Ди и Аарон оба находились в верхней части спектра, но ни в коем случае не были рекордсменами. Некоторые, как, к примеру, инженер И‑Шинь Чан, жили в настоящем лесу.

Аарон начал медленно обходить квартиру. Ди увешивала стены голографиями своих древностей в рамках. Она не слишком огорчалась тому, что бо́льшую часть своей коллекции ей пришлось оставить на Земле. «В конце концов, — сказала она как–то в своей обычной словоохотливой манере, которую многие находили милой, но я считал непродуктивной, — даже мои новые вещи станут древностями, когда мы вернемся назад.

В комнате было чисто, все вещи на своих местах. Я сравнил это с изображением той же самой квартиры в те времена, когда Диана и Аарон жили здесь вместе: его одежда разбросана где попало, на столе грязная посуда, кристаллы памяти в самых неожиданных местах. Одной из немногих причин, из–за которых они на моей памяти ругались, была привычка Аарона разводить бардак.

Аарон тем временем подошёл к цветущей гвоздике. Она стояла в блюмаунтиновской[16] вазе, одной из немногих древностей Дианиной коллекции, которую она взяла с собой. Склонившись над ней, Аарон взял алый цветок в ладонь и подтянул поближе, чтобы вдохнуть запах. В этой комнате у меня не было органов обоняния помимо простейшего детектора дыма, но я ознакомился с химическим составом гвоздичной пыльцы и попытался вообразить, на что может быть похож этот запах. Аарон определённо находил аромат приятным, поскольку простоял там, вдыхая его, семь секунд. Но потом его мысли, по–видимому, приняли иное направление. Он выпрямился и, погружённый в раздумья, сжал руку кулак. Через пять секунд, осознав, что делает, он разжал его и оглядел раздавленные лепестки. Прошептал едва слышно:

— Чёрт…

Он двинулся дальше. Подойдя к двери в спальню, он остановился, но не попросил меня её открыть. Я, конечно, знал, почему он медлит. Несмотря на отсутствие полоски с его именем у входной двери, если Ди нашла кого–то другого после того, как они с Аароном расстались, то свидетельство этому найдётся за этой вот коричневой дверной панелью. Пока он не заглянул в спальню, он может раздувать угольки сомнений насчёт причин смерти Дианы. Если она по–прежнему была одна, всё ещё переживая распад их брака, то Аарону ничего не остаётся, кроме как принять предположение, проталкиваемое в него сквозь его стиснутые зубы и отгородившийся разум Памелой, Горловым и Кирстен, о том, что Ди покончила с собой от отчаяния — что он, прежде её радость, а потом — её печаль, стал катализатором, побудившим её броситься под дождь заряженных частиц. Но если, если она нашла утешение в руках другого мужчины — а из 5017 мужчин на борту многие нашли бы Диану желанной, потому что разве не была она привлекательна и дружелюбна, и весела, и страстна? — то тогда, что бы ни толкнуло её на край — толкнуло за край — это будет не из–за него. Не ему жить с этим бременем. Не ему чувствовать себя виноватым и сражаться с этим чувством в ночных кошмарах всю оставшуюся жизнь.

Он слегка повернулся, словно собираясь пройти мимо спальни, но едва он это сделал, я откатил её дверь в сторону. Звук сработавшей пневматики заставил его сердце подпрыгнуть. Прядь его песочного цвета волос упала на лоб от прохладного дуновения из комнаты, с которой у него было связано столько воспоминаний — сперва страстных, после тёплых и уютных, а ещё позднее — безразличных. Он стоял в своей характерной стойке, с руками, засунутыми глубоко в карманы, стоял на пороге — на том самом пороге, через который он её перенёс, хохочущую и хихикающую, два года назад. Комната была такой же чистой и прибранной, как звёздное небо зимней ночью, каждая вещь — подушка, щётка для волос, ручное зеркало, палочка дезодоранта, шлёпанцы — на своём месте, так же как льдистые огоньки на небе всегда образуют один и тот же узор. Чистота и порядок резко контрастировали с захламленным видом этой комнаты в то время, когда здесь обитал Аарон, однако, я уверен, не это его беспокоило. Его глаза осмотрели бюро и спинку кровати и ночной столик, но он узнавал каждый предмет, что видел. Не было никаких признаков того, что кто–либо кроме Дианы бывал здесь с тех пор, как двенадцать дней назад он увёз отсюда свои вещи. Его лицо немного вытянулось, и я знал, что те тлеющие огоньки сомнения — его единственная надежда на избавление — гасли у него в душе.

Он развернулся спиной к спальне, к своему прошлому, снова вышел в гостиную, плюхнулся в чашеобразное кресло и уставился в пространство…

…оставив меня раздумывать о том, что мне делать дальше. Библиотечный поиск установил, что после потери близкого человека люди больше всего нуждаются в том, чтобы с кем–нибудь поговорить. Я не хотел разрушать жизнь этого человека больше, чем это необходимо для того, чтобы отвести от себя подозрения, и поэтому неуверенно произнёс:

— Аарон, может быть, ты хочешь поговорить?

Он растерянно поднял голову.

— Что?

— Ты не хочешь выговориться?

Он молчал двадцать две секунды. Наконец, тихим шёпотом:

— Если бы я мог пережить всё заново, я отказался бы от участия в экспедиции.

Это было совсем не то, что я ожидал от него услышать. Я ответил, постаравшись придать голосу легкомысленности:

— Отказаться от участия в первой экспедиции к экзопланете? Аарон, список кандидатов был шесть километров в длину десятым кеглем.

Он покачал головой.

— Оно того не стоит. Оно просто того не стоит. Мы летим уже почти два года, и всё ещё не пролетели и четверти расстояния…

— Почти пролетели. Вообще–то четверть пути будет уже послезавтра.

Он шумно выдохнул.

— Земля будет на 104 года старше, когда мы вернёмся. — Он снова замолчал, но через девять секунд решил, я думаю, что эту мысль следует развить. Он посмотрел в потолок. — Перед самым нашим отлётом у моей сестры Ханны родился мальчик. Когда мы вернёмся, этот мальчик уже давно будет мёртв, и его сын будет старым, очень старым человеком. Планета, на которую мы вернёмся, будет нам более чужой, чем Колхида. — Он опустил взгляд и посмотрел себе под ноги. — Интересно, многие ли отказались бы, будь такая возможность.

— Ты узнаешь это завтра, когда завершится референдум.

— Полагаю, ты уже предсказал победителя?

— Я уверен, что мужчины и женщины «Арго» сделают правильный выбор.

— Правильный для них? Или правильный для вящей славы Космического Агентства ООН?

— Я не считаю, что эти цели исключают друг друга. Я уверен, что всех нас ждёт блестящее будущее.

— Кроме Ди.

— Я понимаю, каково тебе сейчас, Аарон.

— Правда? Правда понимаешь?

Это был хороший вопрос. Аарон был достаточно образован, чтобы понимать: хоть по природе я и квантовое сознание, бо́льшая часть того, что я говорю, базируется на заключениях экспертных систем, на результатах поиска по литературе или является простыми элизоподобными[17] репликами для поддержания разговора. Да, я осознаю себя: моя церебрика содержит квантовые структуры Пенроуза–Хамероффа, такие же, как в микротрубочках человеческой нервной ткани. Но действительно ли я понимал, каково это — потерять кого–то, кто был тебе небезразличен? Определённо не из собственного опыта, и всё же… и всё же… и всё же… Наконец, я ответил:

— Думаю, что понимаю.

Аарон издал короткий смешок, и это меня уязвило.

— Прости, ЯЗОН, — сказал он. — Это просто… — Но он не договорил и погрузился в молчание на ещё двенадцать секунд. — Спасибо, ЯЗОН, — сказал он, наконец. — Большое спасибо. — Он вздохнул. Хотя его ЭЭГ мало о чём говорила, его скорбь проявила себя в увеличившемся альбедо глаз. — Хотел бы я, чтобы она этого не делала, — сказал он. Он посмотрел прямо в камеру; и хотя я знал, что он свыкается с мыслью о своей вине в гибели Ди, он вглядывался в мои стеклянные глаза так же, как вглядывался когда–то в её, словно ища в произнесённых словах какой–то глубинный смысл.

Должно быть, в программном обеспечении моих камер где–то была ошибка. По какой–то причине камера, установленная в гостиной, повернулась чуть–чуть вправо, прочь от лица Аарона.

— Ты не виноват, — сказал я через некоторое время, но стандартным голосом, не пропуская его через синтезатор, который обычно добавляет в него эмоциональные обертона.

Тем не менее это заявление на секунду приободрило его, и он снова попытался найти себе оправдание. Он сдвинулся в кресле и снова посмотрел в объективы моих камер. Я вообразил, что он видит собственное отражение в их линзах, своё обычно угловатое лицо, раздутое отражением в выпуклом стекле.

— Я просто не могу в это поверить, — сказал он. — Она любила… она любила жизнь. Любила Землю.

— А тебя?

Аарон отвернулся.

— Разумеется она любила меня.

— А ты любил Землю?

— Всем сердцем. — Он поднялся на ноги, завершая разговор. Что бы он в нём ни искал, я этого ему дать не смог. С некоторыми людьми на борту у меня сложились близкие отношения; но для Аарона, человека, имеющего дело со сложными машинами всю свою взрослую жизнь, я был лишь технологическим изделием — инструментом, прибором, но точно не другом. То, что Аарон вот так раскрылся передо мной, означало, что у него и правда больше не осталось, кому излить душу.

В квартире Дианы было сезонное покрытие пола, продукт генной инженерии, способный изменять цвет на жёлтый, зелёный, оранжевый или белый в течение года. Сейчас на корабле был октябрь, и ворсистая поверхность, повинуясь слабому электрическому сигналу, который я в неё посылал, сделалась похожей на ковёр опавших листьев — мешанину охряных, янтарных, шоколадных и бежевых пятен. Арон прошаркал через неё к стенному шкафу — простой коричневой панели, вделанной в желтовато–серую стену.

— Открой, пожалуйста, — попросил он.

Я сдвинул крышку вверх; вибрация сервомоторов достигла моих камер и сотрясла их достаточно для того, чтобы изображение комнаты слегка запрыгало. Я не мог видеть, что внутри, но согласно чертежам «Арго» там должны быть три полочки регулируемой высоты, вставленные в шкафчик тридцати сантиметров в ширину, пятидесяти в высоту и двадцати вглубь.

Аарон медленно вынимал оттуда предметы и осматривал их: два браслета с драгоценными камнями, горстка кристаллов памяти, даже бумажное издание Библии, которому я весьма удивился. Последним он достал золотой диск двух сантиметров в диаметре, прикрепленный к чёрной кожаной ленте. На одной его стороне — той, которую рассматривал Аарон — вроде бы что–то было выгравировано, но шрифт был очень витиеватый, и из–за множественных отражений я не мог прочитать надпись под таким углом.

— Что это? — спросил я.

— Ещё один предмет старины.

Идентифицировав объект — старомодного вида наручные часы — я просмотрел список вещей, за разрешением взять которые на борт Диана обращалась перед стартом. Часы, конечно же, в нём отсутствовали.

— В медицинском импланте, вживлённом каждому в запястье, есть отличный хронометр, — сказал я. — Мне неприятно думать, что Диана потратила часть своей квоты багажа на вещь, которая ей не нужна.

— Они… были дороги ей как память.

— Я никогда не видел, чтобы она их носила.

— Нет, — сказал он медленно и, вероятно, немного печально. — Нет, она их не носила.

— Что на них написано?

— Ничего. — Он перевернул их. На одно мгновение выгравированная надпись оказалась мне чётко видна. Рукописный шрифт с завитушками сложился в слова. «МЫ УНЕСЁМ НАШУ ВЕЧНУЮ ЛЮБОВЬ К ЗВЁЗДАМ. ААРОН», и дата — за два дня до нашего отлёта с околоземной орбиты. Я заглянул в личное дело Аарона и обнаружил, что они с Дианой поженились в ходе обряда, проведённого совместно раввином и католическим священником за пятьдесят пять часов до отлёта.

— Ого, — сказал Аарон, взглянув сначала на антикварный круглый циферблат часов, а затем на светящиеся цифры корабельного медимпланта у себя на внутренней стороне запястья, — время–то неправильное.

— Наверное, батарея садится.

— Нет. Я установил в них десятилетнюю литиевую батарею перед тем, как подарить их Диане. — Он нажал на ромбовидный выступ на ребре часов, и на дисплее вспыхнула дата. — Бог ты мой! Да они врут на целый месяц.

— Спешат или отстают?

— Спешат.

Что тут скажешь?

— Да уж, в старые времена часы получше делали.

7

Инопланетяне. Так я называл те 1711 бит третьей страницы послания. В каком–то смысле расшифровать её было гораздо легче, чем вторую — две строки нулей и единиц, что описывали планетарную систему Лисички. В конце концов, третья страница содержала картинку, и картинка эта действительно, по–видимому, изображала инопланетную форму жизни. Конечно, я не был уверен, что данный набор пикселей изображает именно их, но два объекта походили на существ больше, чем на что–либо ещё, что я мог себе представить. Один из инопланетян был высокий и долговязый; второй, крошечный по сравнению с первым, гораздо более приземистый и компактный. Я назвал их Треногий иЩенок.

Треногий, хоть и не был гуманоидом, но имел много общего с людьми. У него было то, что по виду походило на конечности, хотя у него их было шесть, а не четыре. У него было вертикально ориентированное туловище (исходя из предположения, что я правильно повернул картинку) и какие–то выросты в верхней его части.

Чем дольше я на него смотрел, тем больше, как мне казалось, я видел. У него, по–видимому, три ноги, и, если я правильно интерпретировал изображение, они равномерно распределены вокруг нижней части тела. Я отметил, что они оканчиваются широкими ступнями с обращёнными вниз пальцами или когтями. Левая нога не была зеркальным отображением правой, но я предположил, что это не отражение реально существующей асимметрии, а попытка показать ноги как бы видимыми под разным углом. Ноги расходились в стороны от тела, так же, как и руки. Единственными видимыми сочленениями в руке были те, что мы бы назвали локтем и запястьем. На каждой руке лишь по два пальца. Однако, принимая во внимание низкое разрешение картинки и любовь Отправителей к пропорциям, очевидной из их описания планетарной системы на второй странице, я подумал, что, вероятно, два пальца на руке и три — на ноге показывают лишь, что количество пальцев на руках и ногах относится как 2:3, так что у них, возможно, по четыре пальца на руках и по шесть на ногах, или даже шесть на руках и девять на ногах.

Ни из одной из этих комбинаций не выводилась шестнадцатеричная система, использованная на странице с картой планетарной системы, но, с другой стороны, и пятипалой людской анатомии она тоже не соответствовала. Выбор шестнадцатеричной системы — естественного расширения двоичной — вероятно, свидетельствовал о том, что в мире этих существ имелись электронные мозги, построенные на принципах, сходных с теми, из каких исходили на Земле при разработке моих собратьев. Хотя двоичная, а потом шестнадцатеричная системы не были единственным способом выполнения электронных вычислений, они и правда были наиболее вероятным выбором инженеров в любой части вселенной.

Так или иначе, для демонстрации ловкости их рук на каждой пальцы изображены были в своей конфигурации. Или возможно, пальцы каждой из рук были специализированы для выполнения конкретного вида действий или манипуляций.

Туловище Треногого представляло особый интерес. В нём было четыре дыры. Было ли это попыткой изобразить реальные дыры, проходящие насквозь через всё тело? Или то были просто телесные отверстия, скажем, одно для приёма пищи, другое для выведения отходов, третье для дыхания, четвёртое для размножения? Может быть, хотя, если следовать земной модели, то маленькие отростки на нижней части туловища Треногого должны бы быть гениталиями.

Но в его туловище и вправду имелись бы сквозные дыры, то где у этого существа находился бы мозг? Два отростка, отходящие от туловища сверху, казались слишком маленькими, чтобы вмещать сколько–нибудь существенную черепную коробку. Хотя они оба были одинакового размера — каждый по четыре пиксела — ориентированы они были по–разному. Вероятно, это было что–то вроде глазных стебельков, или усиков, или ещё каких сенсорных органов. Интересно, что их лишь два, а не три. Существо явно не следовало рабски принципу трёхсторонней симметрии.

А бугорки по обеим сторонам туловища: может быть, это опоясывающие всё тело горизонтальные рубцы, изображённые в проекции? Может быть, это тело, с его пустотами и армирующей гофрировкой, эволюционировало с целью амортизации толчков? Если так, то, возможно, тремя расставленными в стороны ногами оно пользуется, чтобы прыгать по своему миру, а его туловище сжимается при приземлении. Или, принимая во внимание загнутые книзу фаланги на пальцах ног, возможно, существо это просто танцует на цыпочках, как… как… — подключилось хранилище данных по массовой культуре — как Фред Флинтстоун во время боулинга.

Или, возможно, эти бугорки действительно изображают отдельные бугорки, а не кольцеобразные рубцы. Может быть, соски? На Земле у млекопитающих обычно количество сосков соответствует максимальному размеру помёта плюс один, округлённому до следующего чётного числа, если необходимо, чтобы соответствовать принципу двусторонней симметрии. Если это соски, то у Треногого их, похоже, было восемь. Технологически развитая форма жизни, надо полагать, может обеспечить своему потомству безопасность на время взросления, и никакое общество не может себе позволить увеличиваться в размерах в шесть или семь раз за одно поколение без того, чтобы почти сразу не столкнуться с проблемой перенаселения. Интересно, как они с ней справляются?

А что можно сказать про Щенка? Был ли он особью того же вида? Но другого пола? Если так, то это ярко выраженный половой диморфизм. Если бугорки на Треногом и правда соски, то Щенок должен быть самцом. Конечно, концепция самцов и самок, возможно, вообще лишена смысла в применении к совершенно чуждой форме жизни. Возможно, это детёныш. Треногий и правда выглядит довольно–таки насекомоподобно, а насекомые в течение жизни проходят через радикальные метаморфозы. Нет, я опять мыслю земными моделями.

Или, может быть, Щенок — это изображение существа, из которого эволюционировали треногие (или наоборот). Или, скажем, этот мир населяют две различные разумные формы жизни, как люди и китообразные на Земле. Но у Щенка, по–видимому, были только ноги, а рук не было — никаких манипулятивных приспособлений. Может быть, нетехнологическая цивилизация? Если так, то обитатели созвездия Лисички уживались друг с другом лучше, чем приматы с китами. Я отметил, что у Щенка имеются такие же сенсорные стебельки, что и у Треногого, даже ориентированные точно таким же образом. Подразумевает ли это синхронизированное общение? Чем может быть маленький бугорок между сенсорными стебельками Щенка, я не мог сказать. Он мог изображать черепную коробку, или половой орган, или просто декоративный нарост.

Или, может быть, это и есть щенок — домашнее животное? Нужно обладать действительно чуждой психологией, чтобы разместить изображение домашнего животного в послании вроде этого. Если только… если только оно не является симбионтом, необходимой частью жизни своего хозяина, скажем, как собака–поводырь.

Отправители были вынуждены использовать кадр шириной пятьдесят девять бит, потому что это было наименьшее простое число, подходящее для 1711‑битной картинки. Однако я заметил, что два дополнительных, неиспользуемых столбца были размещены по бокам картинки, и не были использованы для того, чтобы отодвинуть изображения Треногого и Щенка подальше друг от друга. Если бы я хотел сообщить о том, что эти две формы жизни живут порознь — скажем, одна на суше, другая в воде — то я бы постарался разнести их в кадре на по возможности большее расстояние. То, что Отправители этого не сделали, могло означать, что эти два вида живут совместно.

Я выполнил поиск по научно–фантастической и научно–популярной литературе о внеземной жизни. В ней часто встречалась идея о том, что высокие худые существа будут жителями планет с низкой силой тяжести, а приземистые и коренастые — уроженцами тяжёлых планет. Мне это показалось чрезмерным упрощением: в конце концов, Земля как–то породила и галапагосских черепах и жирафов, и аллигаторов и брахиозавров, и утконосов и страусов. Нет, ориентация тела определяется скорее экологической нишей, чем силой тяжести. В какой нише эволюция могла произвести гигантский прыгающий треножник? Возможно, он питался плодами. Правая рука существа, возможно, поднята не в приветствии, а в попытке дотянуться до своего обеда на высокой ветке; прыгучие ноги могут быть полезны для того, чтобы достать до ветвей, до которых иначе не дотянуться. Конечно, есть школы, которые утверждают, что травоядные неспособны построить технологическую цивилизацию, поскольку изготовление орудий может возникнуть лишь при необходимости убивать и разделывать добычу.

Невозможность узнать, однозначно интерпретировать сводила с ума. И всё же последняя часть этого послания была ещё труднее для понимания, ещё загадочнее…

8

Не буду даже притворяться, что понимаю, через что проходила сейчас Кирстен. Вот она, в своей квартире, которую делит с Аароном, пытается утешить любимого человека, переживающего смерть бывшей жены. То, что это причиняло ей страдания, было очевидно из её медицинской телеметрии: пульс учащённый, ЭЭГ возбуждённая, дыхание неровное. У меня нет возможности непосредственно замерить кислотность её желудка, но все косвенные признаки сильнейшей изжоги были налицо. Кирстен, высокая, спокойная и уравновешенная, не так легко демонстрировала своё внутреннее состояние, но обычно была, хоть знал о том лишь я, более искренней.

Аарон молчал в течение трёх минут и двадцати одной секунды, сидя напротив Кирстен в своём любимом кресле — массивном пилотском кресле с челнока, которое он сам неумело обтянул коричневым вельветом. Последнее, что сказала Кирстен, было: «Она не была похожа на…», что, как я считал, означало, что Диана не обладала свойствами, которые Кирстен ассоциировала с самоубийцами. Я уверен, что медицинская подготовка Кирстен включала лекции и на эту тему, так что я не сомневался в правомерности её наблюдения. Однако, как мне было хорошо известно, даже самые рациональные и неэмоциональные люди могут наложить на себя руки.

— Это я виноват, — сказал, наконец, Аарон глухим бесцветным голосом.

— Ты не виноват, — сразу ответила Кирстен с уверенностью, которой Аарон, наверное, ждал от неё ранее. — Ты не можешь винить себя в том, что случилось. — Психологическая помощь отстояла довольно далеко от области медицинской специализации Кирстен, и я не мог сказать, делает она это экспромтом, или на самом деле знает, что ей нужно делать, чтобы поддержать Аарона. Я запросил сведения о её подготовке. Учась в Сорбонне, она посещала вводной курс психологии. Единственный курс, и сдала его на тройку с плюсом. — Ты не можешь позволить этим вещам губить тебя.

Вещам. Их любимое слово, которое может означать всё, что угодно. Она говорит о предполагаемом самоубийстве Ди? О настойчивости, с которой Аарон винит в нём себя? Или о чём–то ещё, менее очевидном? Чёрт их возьми, хотел бы я, чтобы они были точнее в своих высказываниях.

— Она просила меня — умоляла — не бросать её, — сказал Аарон, опустив голову. С моей точки обзора я не мог сказать, смотрит он в пол или закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться на испытываемом им внутреннем смятении. То, что Диана не хотела, чтобы их отношения с Аароном завершились, было правдой, но взгляд Аарона на её действия был искажён чувством вины. Либо так, либо — менее достойная альтернатива — он намеренно лжёт, чтобы вызвать больше симпатии со стороны Кирстен. Так или иначе, но Диана никогда не упрашивала его остаться.

— Не вини себя, — снова сказала Кирстен, что означало, по–видимому, что она уже исчерпала запас психологических приёмов, которые остались в её памяти после того единственного курса.

— Я чувствую себя… пустым. Беспомощным.

— Я знаю, что это больно.

Аарон снова погрузился в молчание. Потом произнёс:

— Это и правда больно. Это охренеть как больно. — Он поднялся — руки засунуты глубоко в карманы — и запрокинул голову к созвездиям дырочек в звукопоглощающем покрытии потолка. — Я думал, мы с ней расстались друзьями. Мы любили друг друга, я правда любил её всем сердцем, но потом мы отдалились. Стали другими. Разными. — Он слабо качнул головой. — Если бы я знал, что она так тяжело это воспримет, я бы никогда…

— Никогда бы не оставил её? — нахмурившись, закончила за него Кирстен. — Ты не можешь быть пленником чувств другого человека.

— Может быть. А может, и нет. Ты знаешь, Диана и я встречались почти год, прежде чем пожениться. Я и маме–то про неё сказал только перед самой свадьбой; она бы никогда не одобрила моей связи с блондинистой «шиксой». Мы всегда должны принимать во внимание чувства других людей.

— Ты хочешь сказать, что остался бы с Ди, если бы она заявила, что наложит на себя руки, если ты уйдёшь?

— Я… я не знаю. — Аарон начал мерять шагами комнату, отбрасывая с дороги валяющиеся на полу предметы. — Возможно.

Голос Кирстен отвердел.

— И, я полагаю, ты принял во внимание её чувства, когда начал встречаться со мной?

— Я не хотел делать ей больно.

— Но ты сделал бы больно мне, если бы передумал и решил бы остаться с Дианой.

— Тебе я тоже не хотел делать больно.

— Кому–то из нас всё равно было бы больно.

Аарон к этому моменту пересёк комнату полтора раза. Он стоял на дальнем краю, глядя в стену, серо–жёлтую, как и в его прежней квартире. Не поворачиваясь к Кирстен, он прошептал:

— Наверное.

— Ты сделал то, что должен был сделать.

— Нет. Я сделал то, что хотел. Огромная разница.

— Послушай, — сказала Кирстен. — Это всё теория. Она не сказала тебе заранее, что покончит с собой, если ты уйдёшь. — Она поднялась со своего кресла и пошла к Аарону; длинные ноги легко несли её через комнату. — Или сказала?

Аарон резко развернулся к ней; она остановилась в двух метрах от него.

— Что? Нет, конечно, нет. Боже, я бы все сделал по–другому, если бы она сказала.

— Ну, тогда ты не можешь себя винить. — Она снова двинулась к нему, сокращая разделяющее их расстояние, но, заметив, как затвердело его лицо, тут же остановилась. — Такое случается, — сказала она, помолчав.

— Я никогда не был знаком ни с кем, кто потом совершил самоубийство, — сказал Аарон.

— Мой дед, — тихо сказала Кирстен. — Он стал старый и больной и не захотел ждать смерти.

— Но Диане было ещё жить да жить. Она была молода и здорова. Ведь она была здорова, да?

Кирстен задумалась.

— Ну, я её не видела с тех пор, как вы расстались. Вероятно, да. До следующего планового обследования было ещё несколько месяцев, но по результатам предыдущего с ней всё было в порядке. О, были признаки того, что со временем у неё может развиться диабет 2‑го типа, так что я на всякий случай начала для неё выращивать клонированную поджелудочную, но помимо этого ничего. И ЯЗОН говорит, что в её медицинской телеметрии не было ничего достойного упоминания. И это вообще–то не удивительно. В конце концов, она не прошла бы отбор в экспедицию, будь у неё что–то серьёзное. Мир не видел ещё такой здоровой группы людей.

— Тогда сомнений нет. — Руки Аарона, всё ещё засунутые глубоко в карманы, сжались в кулаки, которые обрисовались под натянувшейся тканью. — Она покончила с собой, потому что я от неё ушёл.

— Ты не можешь знать наверняка, что это так. Может быть, это был просто несчастный случай. Или может быть она сошла с ума и не соображала, что делает.

— Она не баловалась ни наркотиками, ни током. Она даже не пила — кроме единственного бокала шампанского на нашей свадьбе.

— Не вини себя, Аарон. Без предсмертной записки мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле.

Предсмертная записка! Я быстро просмотрел всё, написанное Дианой — теперь я уже жалел, что уничтожил последние её рабочие документы — и провёл лексикографический анализ, чтобы посмотреть, смогу ли я сымитировать её стиль. Шестой класс по Флешу–Кинкейду, индекс Ганнинга 9, средняя длина предложения 11.0 слов, средняя длина слова 4.18, среднее количество слогов в слове 1.42. Несмотря на любовь к разорванным инфинитивам и употреблению слов в кавычках без особой на то причины, Диана писала кратко и понятно, что, в общем–то, удивительно для учёного — худших писателей, чем они, ещё поискать — к тому же по жизни весьма словоохотливого.

Я посадил одну из своих подсистем за составление соответствующего письма, но отменил задачу раньше, чем она была завершена. Все принтеры на борту являются моими периферийными устройствами. Если предсмертная записка всплывёт сейчас, мэр Горлов захочет знать, почему я не попросил о помощи сразу, как только узнал о том, что Диана задумала.

— С запиской или без записки — всё и так очевидно, — сказал Аарон.

— Мы не можем знать наверняка, — сказала Кирстен. — Это мог быть несчастный случай.

— Раньше ты была уверена, что она покончила с собой, — сказал Аарон. — Ты даже пыталась в этом убедить меня.

Мне кажется, что Кирстен была обижена и даже, может быть, испытывала ревность по поводу того, как тяжело Аарон переживал смерть своей бывшей жены. Она должна была ему это сказать, извиниться за ту мелочность, что заставила её быть такой чёрствой с ним, когда они поднялись на борт «Орфея», чтобы забрать тело Ди, но она, как и Аарон, плохо умела справляться с чувством вины.

Вместо этого она продолжала наседать, пытаясь — так мне, по крайней мере, показалось — зародить в Аароне утешительное сомнение в причинах гибели Дианы, крошечную неуверенность, которая удержала бы его от погрязания в мыслях о своей ответственности.

— Вспомни, в этом деле по–прежнему много непонятного, — сказала она, подойдя, наконец, к нему вплотную и, после секундного промедления, обняв его руками за шею. — Мы всё ещё не знаем, откуда взялся такой высокий уровень радиации.

— Это вопрос для физиков, тебе не кажется? — в голосе Аарона слышалось раздражение.

Кирстен не отставала, убеждённая, как мне казалось, что находится на правильном пути к тому, чтобы преодолеть этот приступ самообвинения.

— Нет, правда. Ей пришлось бы провести снаружи несколько часов, чтобы стать настолько горячей.

— Может, какая–нибудь космическая воронка, — неуверенно сказал Аарон. — Может, с её точки зрения она провела снаружи несколько часов.

— Ты хватаешься за соломинку, милый.

— И ты тоже, чёрт возьми! — Он оторвал от себя её руки и повернулся к ней спиной. — Да какая разница, что там за радиация? Главное, что Диана мертва. И я убил её точно так же, как если бы воткнул ей нож в сердце.

9

Я ненавижу глаза Аарона Россмана. Когда человек один в комнате, я обычно узнаю́, с кем разговариваю, по четырёхзначному шестнадцатеричному идентификационному коду, передаваемому медицинским имплантом. Однако когда людей много, и некоторые из них говорят одновременно (и поэтому многие демонстрируют физиологические признаки, сопровождающие речь) я часто вынужден визуально идентифицировать говорящего. Конечно, для опознания по лицу я пользуюсь изощрённой системой распознавания образов. Но человеческие лица так часто меняются. Меняется не только их выражение — усы и борода появляются и исчезают, меняется причёска, цвет волос, с помощью химической терапии или контактных линз может измениться цвет глаз. Чтобы справляться со всем этим я держу в памяти объект–образ каждого члена команды. Подпрограмма распознавания срабатывает каждый раз, как я фокусируюсь на каком–то лице. Она обновляет информацию об опознанном человеке, записывая туда его текущие особенности. С Россманом было легко почти во всех отношениях. За то время, что я его знаю, он всегда был чисто выбрит и подстрижен коротко, на длину, которая была модной в Торонто среди мужчин его возраста примерно за два года до нашего отлёта. Цвет его волос никогда не менялся — так мало людей, повзрослев, сохраняют песочный цвет волос, что я не удивляюсь его решению оставить их естественный цвет. Кроме того, ему лучше ловить момент, пока есть возможность: экспресс–анализ его ДНК показывает, что его волосы начнут седеть лет через шесть — примерно когда мы доберёмся до Колхиды. Зато он сохранит густую шевелюру до глубокой старости.

Но его глаза, эти чёртовы глаза: они зелёные? Да, до определённой степени, при определённом освещении. Или голубые? И это так, снова–таки в зависимости от освещения. Карие? В его радужке определённо есть коричневые прожилки. А ещё жёлтые. И охряные. И серые. Моя подпрограмма распознавания мечется от одного заключения к другому, иногда по нескольку раз за время разговора, раздражающе обновляя атрибут «цвет глаз» у объекта–образа. Ни с кем другим на борту у меня не было такой проблемы, и иногда я подолгу вглядывался в эти глаза, ища, высматривая, удивляясь.

Я выполнил полный библиотечный поиск на предмет человеческих глаз. Художественная литература особенно часто содержит ссылки на глаза как источник информации о характере человека, о его текущем внутреннем состоянии. «В его глазах таилось веселье». «Колючие карие глаза наполняла ярость, ненависть, решимость». «Наивный взгляд». «Приглашение в тлеющих глубинах её глаз». «Её глаза стали пустыми от горя».

Когда они плачут, да, я это вижу. Когда их глаза расширяются от удивления — что, кстати, происходит очень редко, независимо от того, насколько сильное изумление они испытывают — это тоже понятно. Но эти невыразимые свойства, эти краткие озарения, которые, по их словам, они там видят… Я посвятил много времени попыткам найти корреляцию между движениями глаз, частотой морганий, степенью раскрытия зрачка и прочего с какой–либо эмоцией, но пока не добился ничего. То, что один человек с лёгкостью читает в глазах другого, от меня ускользает.

Читать же Аарона было особенно нелегко, и мне, и окружающим его людям. Они также тратили много времени, вглядываясь его многоцветные глаза, зондируя их глубины в поисках открытия, откровения. Я вглядывался в эти глаза сейчас, в эти влажные желейные шары с хрусталиками и радужками и фоторецепторами — как мои камеры, только меньше. Меньше и, предположительно, не такие эффективные. Однако эти биологические глаза, эти продукты случайных мутаций и адаптаций, эти ненадёжные, хрупкие сферы, видели тонкости, нюансы и смыслы, которые ускользали от моих безупречно сконструированных, изготовленных и отрегулированных камер.

Прямо сейчас его глаза были сфокусированы на телеэкране, который показывал заставку трёхчасового выпуска новостей Коммуникационной Сети «Арго». Это был главный выпуск дня. Когда передачи только начались, главный выпуск транслировали в шесть вечера, в час ужина. Но это оказалось потерявшим смысл наследием земной городской культуры с её поездками на работу и с работы. Выпуск новостей передвинули на более раннее время, чтобы журналисты тоже могли насладиться вечерним отдыхом. Поскольку на борту мало что происходило, это казалось вполне разумным.

Аарон сидел на диване в своей квартире, обхватив рукой Кирстен. Он смотрел новости; я смотрел в его глаза.

Честь озвучивания заставки новостей принадлежала мне; сегодняшняя дата подставлялась в звукоряд автоматически.

— Добрый день, — произнёс мой голос под управлением какого–то из периферийных параллельных процессоров, — в эфире «Аргонавтические новости» за вторник, 7 октября 2177 года. С вами ведущий Клаус Кёниг.

На Земле Кёниг был спортивным комментатором в маленьком городке в Небраске. Он был достаточно речист для такой профессии, но в аргонавты мы его отобрали за его работу с детьми–инвалидами. Его лице, рябое, как рельефная карта Луны, заполнило экран.

— Добрый день, — сказал Кёниг голосом гладким, как из первоклассного синтезатора. — Главная новость дня — потрясшая «Арго» смерть. — Аарон выпрямился так быстро, что мои камеры, крупным планом снимавшие его глаза, созерцали теперь его грудь. Он не заметил слабого жужжания, с которым они снова отфокусировались на его зрачках. — Также в сегодняшнем выпуске: подготовка к празднованию четверти пути в четверг, дискуссия о Предложении Три и взгляд за кулисы на постановку театральной группой «Эпидавр» старой доброй пьесы «Армстронг, Олдрин и Коллинз».

Аарон мужественно смотрел, как за спиной Кёнига появилось изображение Дианы с волосами, собранными в асимметричный конский хвост с левой стороны головы. Под ним возникла надпись с её именем и, в скобках, годами жизни: 2149–2177. — Вчера в 4:44 утра посадочное судно «Орфей» был угнано доктором Дианой Чандлер, двадцати семи лет, астрофизиком из Торонто. Доктор Чандлер, по–видимому, расстроенная отказом своего мужа, Аарона Россмана, также двадцати семи лет, также из Торонто, продлить их недавно истекший двухлетний брачный контракт, предположительно совершила самоубийство. Мистер Россман является заведующим ангарной палубой нашего звездолёта.

— Господи… — сказал Аарон. Я расширил своё поле зрения. У Кирстен отвисла челюсть.

Кёниг продолжал:

— Репортёр Тэрасита Идэко поговорил с главный инженером И‑Шинем Чаном о случившейся трагедии. Терри?

Крупный план рябого лица Кёнига сменился изображением Идэко и Чана; строка текста внизу экрана сообщала их имена. Чан по меньшей мере вдвое превосходил репортёра–японца габаритами. Голова Идэко едва доставала Чану до того места, где к бочкообразному туловищу крепилась нижняя пара рук.

— Спасибо, Клаус, — сказал Идэко. — Мистер Чан, вы присутствовали при возвращении «Орфея» обратно на «Арго». Расскажите нам, что произошло?

У Идэко не было микрофона. Они с Чаном просто стояли перед одной из моих камер и пользовались её видео — и аудио возможностями для записи интервью. Чан описал, с множеством технических подробностей, как ловили сбежавший челнок.

— Я не верю, — сказал Аарон почти беззвучно. — Я, блин, глазам своим не верю.

— Ты не можешь их винить, — ответила Кирстен. — Это их работа — рассказывать новости.

— Ещё как могу. И буду. Да, они должны были сообщить о смерти Дианы. Но самоубийство. И все эти вещи о моём браке. Это никого не касается.

— Горлов предупредил тебя, что они сделают из этого сенсацию.

— Но не такую. Не вторгаясь в мою личную жизнь. — Он убрал руку с её плеч и подался вперёд. — ЯЗОН! — рявкнул он.

— Да? — ответил я.

— Эта передача записывается?

— Конечно.

— Мне нужна копия в моём персональном хранилище, как только она закончится.

— Будет сделано.

— Что ты собираешься сделать? — спросила Кирстен.

— Пока не знаю. Но я этого так не оставлю. Чёрт побери, такого нельзя допускать. Это ранит людей.

Кирстен покачала головой.

— Просто дай пузырю сдуться. Раздувая вокруг него скандал, ты только сделаешь хуже. Люди скоро забудут об этом.

— Забудут ли? Никто ещё не умирал на борту. И маловероятно, что умрёт в будущем, да ведь? Это событие застрянет в памяти на годы. Каждый раз, как кто–либо посмотрит на меня, он будет думать о том, какой я бессердечный подонок, что довёл бедняжку Диану до самоубийства. Боже милостивый, Кирстен! Как мне теперь с этим жить?

— Люди не будут так думать.

— Да чёрта с два.

На экране снова появилось бугристое лицо Клауса Кёнига.

— К другим новостям. Сторонники и противники разделившего общество Предложения Три…

— Выключить! — каркнул Аарон, и я отключил экран. Он поднялся, засунул руки глубоко в карманы и снова начал ходить по комнате. — Боже, как они меня взбесили.

— Не волнуйся, милый, — сказала Кирстен. — Люди не обратят на это внимания.

— О, да. Новости смотрит восемьдесят четыре процента команды. Кёниг убил бы за такую долю аудитории в своём Мухосранске–в–Небраске, или как там называлась его дыра. Боже, да я ему зубы повыбиваю.

— Я уверена, что всё это прогорит очень быстро.

— Чепуха, Кирстен, ты сама знаешь, что это неправда. Ты не можешь сделать мир лучше своей маленькой ложью. Ты не можешь изменить реальность словами о том, что всё будет хорошо. — Их взгляды встретились. — Терпеть не могу, когда ты мне говоришь то, что, по твоему мнению, я хочу услышать.

Спина Кирстен напряглась.

— Не понимаю, о чём ты.

— О, да не надо. Ты всегда говоришь людям то, что, по–твоему, пойдёт им на пользу. Ты всё время пытаешься отгородить их от реальности. Так вот, у меня для тебя новость. Я предпочитаю реальность жизни в выдуманном мире.

— Иногда людям необходимо воспринимать происходящее по кусочку за раз. Это вовсе не значит жить в выдуманном мире.

— Здо́рово. Теперь мы ещё и психологи. Послушай меня. Диана мертва, и этот козлина Кёниг только что сказал всему «Арго», что она умерла из–за меня. Мне теперь придётся что–то с этим делать, и все твои добрые слова не смогут ничего изменить.

— Я пытаюсь помочь.

Аарон испустил долгий судорожный вздох.

— Я знаю.

Он посмотрел на неё и выдавил из себя грустную улыбку.

— Прости. Просто я бы предпочёл, чтобы всё это не становилось достоянием публики.

— Люди на борту имеют право знать, что происходит.

Аарон снова уселся и опять вздохнул.

— Все мне это говорят.

10

Четвёртая и последняя страница послания из созвездия Лисички была наиболее загадочной. В ней было порядка 10¹⁴ бит — колоссальный объём данных. Общее количество битов, как и в случае с предыдущими страницами, было произведением двух простых чисел. Я попытался сформировать кадр, использовав большее из двух чисел как число столбцов, как это было в случае с остальными страницами. Никакого осмысленного изображения не получилось. Я изобразил электронный эквивалент пожатия плечами и потратил наносекунду на повторную сортировку таблиц. Потом я попробовал вторую конфигурацию, с бо́льшим числом в качестве количества строк. По–прежнему ничего узнаваемого. Пятьдесят три процента битов были нулями; 47 процентов — единицами. Но как бы я на них ни смотрел, они не складывались в осмысленную картинку, фигуру или диаграмму. И всё–таки эта страница послания с очевидностью содержала основную часть того, что инопланетяне хотели нам сказать, будучи на одиннадцать порядков больше, чем остальные три, вместе взятые.

Первой попыткой Земли послать сообщение к звёздам было Межзвёздное Послание Аресибо, отправленное к шаровому скоплению М 13 16 ноября 1974. Оно состояло из всего 1679 битов — практически ничто по сравнению с последней страницей послания с Лисички. Однако эта горстка битов содержала: урок бинарной арифметики; атомные номера химических элементов, составляющих человеческое тело: водорода, углерода, азота, кислорода и фосфора; представление о нуклеотидной и сахарофосфатной структуре ДНК; количество нуклеотидов в геноме человека; численность населения Земли; фигурку из палочек, изображающую человека; рост человека в длинах волны, на которой передавалось сообщение; маленькую карту Солнечной системы, указывающую на третью планету как родину человечества; изображение радиотелескопа Аресибо в разрезе; размер телескопа в длинах волны.

Всё это меньше чем в двух килобитах. Конечно, когда Фрэнк Дрейк, автор этого сообщения, попросил коллег расшифровать его, они не смогли сделать это полностью, хотя каждый опознал по меньшей мере фигурку человека, похожую на то, что рисуют на двери в мужской туалет.

Смешно, но три первые страницы послания с Лисички были осень просты по сравнению с первой попыткой землян. Настроечный крест, карта планетной системы, Треногий и Щенок: я был уверен, что интерпретировал всё это достаточно точно.

Но четвёртая страница была сложной, напичканной данными, в сто миллиардов раз большей, чем пиктограмма Аресибо. Какие сокровища в ней содержатся? Может быть, это «Энциклопедия Галактика», которой мы так долго ждали? Космическая мудрость, отданная за просто так, даже без расхваливаний коммивояжёра?

Если данные на четвёртой страницу подвергались компрессии, то я не нашёл ни единого намёка на способ декомпрессии в первых трёх страницах послания. Что, что означали эти гигабайты данных? Может, это голограмма, интерференционные узоры, переданные в виде битовых матриц? Какая–то карта? Может быть, просто коллекция цифровых фотографий? Я определённо где–то не там ищу.

Я загрузил всё послание к себе в оперативную память и принялся пристально его изучать.

Аарон быстро шёл по пляжу; горячий песок придавал его шагам живости. Двести сорок голых или почти голых людей плавали в пресноводном озере, резвились на берегу или нежились в лучах 3200‑кельвинового жёлтого света, имитирующего предзакатное солнце. Аарон кивал тем, кого хорошо знал, но даже после двух лет полёта большинство людей на «Арго» были ему незнакомы.

Этот пляж не был устроен по образцу какого–либо реально существующего, а представлял собой смешение лучших черт различных морских курортов Земли. Утёсы, поднимающиеся высоко над пляжем, были белыми, как меловые утёсы Дувра; сам песок — очень мелкий и того бежевого оттенка, который можно увидеть на Малибу; вода — пенистый аквамарин Акапулько. По пляжу бегали туда–сюда птички–песочники, чайки кружили и парили в небе, на кокосовых пальмах сидели довольные попугаи.

Первые 150 метров пляжа, вместе с птицами, были настоящие. Остальная его часть, уходящая к далёкому горизонту, была мной: постоянно обновляемая в реальном времени голограмма. Иногда, вот как сейчас, я рисовал на дальней части пляжа одинокую фигурку — ребёнка, в одиночку строящего замок из песка. Для меня он был реален, так же реален, как и все остальные, этот мальчик по имени Джейсон[18]; но он не мог войти в их мир, а его мир был недоступен для них.

Аарон почти дошёл до начала иллюзорной части пляжа. Он прошёл сквозь силовой экран, отпугивающий птиц от невидимой стены. В стене открылась дверь, прямоугольный провал, парящий над голографическим песком, за которым виднелась металлическая лестница. Аарон прогрохотал башмаками по лестнице и спустился на один уровень вниз. Потолок здесь был рельефным, он повторял изгибы береговой линии и глубоко провисал ближе к середине озера. На холодном металле собирались капли конденсированной влаги. Среди подпорных колонн и трубопроводов виднелись станки и металлические шкафы — здесь был филиал механических мастерских. В дальнем углу, облачённый в грязный комбинезон, обнаружился главный инженер И‑Шинь Чан по прозвищу «Великий Китайский Стен», работающий над здоровенной цилиндрической штуковиной.

— Эй, Стен, — позвал Аарон, и тот обернулся на голос. — ЯЗОН сказал, что ты хотел меня видеть.

Чан, громоздкий в любом помещении, казался особенно гигантским в этом тесном загромождённом пространстве; лишняя пара рук только усугубляла это впечатление.

— Ага, — ответил Чан. Он протянул Аарону правую верхнюю руку, увидел, что она вся в масле, убрал её и протянул нижнюю правую. На «Арго» формальные приветствия были не в ходу, ведь здесь ты никогда ни от кого не удаляешься далеко. Удивлённо приподняв бровь, Аарон пожал другу руку. — Слышал, ты был не слишком доволен вчерашним выпуском новостей, — сказал Чан, выплёвывая слова со скоростью пулемёта.

— Умеешь ты преуменьшить, Стен. Я был в ярости. Я до сих пор раздумываю, не стоит ли Кёнигу за это рожу подправить.

Чан качнул головой в сторону спаренной камеры на стене.

— Я бы не стал говорить такое при свидетелях.

Аарон фыркнул.

— Не обиделся за то, что я поучаствовал? — спросил Чан.

Аарон покачал головой.

— Поначалу да, но потом я прокрутил запись снова. Ты лишь описал техническую процедуру возврата Дианы — возврата «Орфея» — обратно на борт.

— Этот маленький японец задавал другие вопросы, но я постарался не касаться твоих личных дел.

— Спасибо. На самом деле, ты мне польстил. «Манёвр Россмана», надо же.

— О, да. То, что ты сделал с магнитным полем, должно войти в учебники. Мне бы такое и в голову не пришло. Ну так, значит, не обижаешься?

Аарон улыбнулся.

— Забуду про новости, если ты забудешь про футбол. Я так понимаю, мои ребята раскатали твоих в тонкий блин.

— «Такелажники Ангарной Палубы» — великолепная команда. Но мои «Инженерные Тараны» прогрессируют, нет? В следующий раз мы победим.

Аарон снова улыбнулся.

— Посмотрим.

Тишина, нарушаемая лишь регулярным «кап–кап» падающих с потолка капель.

— Ты не занят? — спросил Чан после паузы. — Я тебе не создаю неудобств?

Аарон рассмеялся.

— Нет, конечно. Последние пару лет работы у меня не так много.

Чан вежливо усмехнулся старой шутке.

— А у тебя всё в порядке? — спросил Аарон

— Да. У тебя как?

— Всё хорошо.

— Как Кирстен?

— Цветёт и пахнет, как всегда.

Чан кивнул.

— Здорово, — сказал он. — Это здорово.

— Ага.

Снова на шесть секунд повисла тишина.

— Мне жаль Диану, — сказал, наконец, Чан.

— Мне тоже.

— Но ты говоришь, с тобой всё о‑кей? — спросил Чан. Его большое круглое лицо смялось в выражении симпатии и приглашения проговорить об этом.

— Да, — отклонил Аарон приглашение. — Ты хотел со мной увидеться по какому–то конкретному делу?

Чан молча смотрел на него три секунды, по–видимому, пытаясь решить, стоит ли продолжить расспросы о душевном состоянии своего друга.

— Да, — ответил он. — Да, я хотел с тобой кое–что обсудить. Но сначала скажи, как ты собираешься завтра голосовать?

— Я думаю воспользоваться пальцем.

Чан закатил глаза.

— В наши дни каждый — комедиант. Я имею в виду, будешь ли ты голосовать за Предложение Три?

— Стен, это назвали тайным голосованием не просто так.

— Ну ладно. Ладно. Я лично собираюсь голосовать «за». И если предложение пройдёт, то, в общем, мне не понадобится твоя помощь. Но если люди не воспользуются этим шансом на спасение, у меня есть альтернатива. Пойдём.

Он отвёл Аарона к своему верстаку, синтедеревянная поверхность которого была испещрена следами пилы и ожогами сварки. Широким жестом левой верхней руки Чан с видимой гордостью указал на установленный на верстаке цилиндрический объект. Он был металлический, 117 см в длину и 50 см в диаметре — кусок трубы водовода усиленного класса, обрезанный по длине лазером. Торцы закрыты толстыми пластиковыми дисками красного цвета. В его боку было небольшое монтажное отверстие с откинутой крышкой. Хотя в этот момент я не мог видеть, что у него внутри, шесть дней назад мне удалось туда заглянуть, когда Чан повернул цилиндр, чтобы выполнить какие–то операции через ещё одно монтажное отверстие, расположенное на девяносто градусов от этого. Внутри его заполняла мешанина электронных компонентов, многие из которых были небрежно примотаны изолентой — набор монтажных плат, заполненных микросхемами, изъятыми из разнообразного оборудования, а также толстый пучок волоконно–оптических кабелей, которые на вид казались стеклянистыми мускулами. Вся конструкция имела сырой, незаконченный вид — ничего похожего на плавные, чёткие линии, которыми должен обладать продукт современных технологий. Мне не составило труда понять назначение этого устройства, но я сомневался, что Аарон сможет о нём догадаться.

— Впечатляет, да? — спросил Чан.

— Ага, — сказал Аарон. И через секунду добавил: — А что это?

По круглому лицу Чана расплылась широчайшая улыбка.

— Это бомба.

— Бомба?! — На короткое время телеметрия Аарона отразила прозвучавший в его голосе шок. — Ты хочешь сказать, кто–то заложил на борту бомбу? Господи, Стен! Ты сказал Горлову?

— А? — Улыбка Чана быстро померкла, словно стянулся растянутый резиновый жгут. — Нет. Не тупи. Это я её собрал.

Аарон немного отступил от Чана.

— Она снаряжена?

— Нет, конечно нет. — Согнувшись, Чан осторожно снял крышку с ещё одного монтажного отверстия на закруглённом корпусе. — У меня нет расщепляемых материалов, чтобы…

— Так это ядерная бомба? — Я был удивлён не меньше Аарона. Это не было очевидно из моего краткого взгляда внутрь устройства.

— Пока нет, — сказал Чан, указывая внутрь только что открытого отверстия в корпусе, через которое он, предположительно, собирался загружать радиоактивные материалы. — Для этого мне и понадобился ты. — Он подошёл ближе — одного его гигантского шага хватило, чтобы покрыть расстояние, на которое Аарон отступил. — На борту нет радиоактивных материалов. Ты наверняка слышал всю эту чушь насчёт необходимости снижения радиационного фона. — Откуда–то из глубин его горла донёсся странный звук, служивший ему вместо смеха. — Но когда мы прилетим на Колхиду, то сможем добывать там уран.

Аарон продолжил их маленький танец, отступив за верстак, так, чтобы он оказался между ним и великаном–инженером.

— Прости, И‑Шинь, я, должно быть, не понимаю очевидного. — Он встретился с Чаном взглядом, но через пару секунд моргнул и отвёл глаза. — Зачем нам нужна бомба?

— Не одна, друг мой. Много. Я собираюсь наделать их несколько десятков к нашему возвращению домой.

Аарон снова вгляделся в карие глаза И‑Шиня. С тех пор, как Аарон в первый раз попытался его переглядеть, он так и не моргнул и не отвёл взгляд.

— Зачем?

— Предположим, Предложение Три будет отвергнуто, а в глубине души я боюсь, что так оно и будет. Тогда к моменту нашего возвращения на Земле пройдёт сто четыре года. Что это будет за мир? За столетие может случиться масса всего, нет? Подумай, сколько всего произошло за последние сто с хвостиком лет. Истинный искусственный интеллект, как наш друг ЯЗОН. — Он показал на мою камеру, установленную на поддерживающей рельефный потолок балке. — Жизнь, создаваемая в лаборатории. Пилотируемые межзвёздные полёты. Телепортация, пусть пока и на считанные миллиметры. Искусственная гравитация и антигравитация, как система, которая у нас на «Арго» используется для приращения создаваемого ускорением псевдотяготения.

— Согласен, мир сильно изменится, когда мы вернёмся, — сказал Аарон.

— Точно! — Улыбка Чана вернулась. — Именно так. Но как именно он изменится? Как нас встретят в этом мире? — Он обошёл вокруг верстака и снова оказался рядом с Аароном.

— Шутишь? — Аарон явно старался не показывать тревоги. — Парады. Ток–шоу. Первые межзвёздные путешественники!

— Может быть. И я на это надеюсь. Но я так не думаю. — Он положил руку на плечо Аарону. — Представь себе, что на Земле война. Или катастрофа. Дела могут быть реально плохи, когда мы вернёмся — каждый выживает как может в обществе дикарей. Нам могут быть не рады. Нас могут презирать, ненавидеть. — Он понизил голос. — Нас могут съесть. — Он похлопал ладонью по стальному корпусу. — Мои бомбы всё изменят. Мы можем брать всё, что хотим, если у нас есть бомбы, да?

Аарон вгляделся сквозь монтажное отверстие в поблескивающую внутри электронику. Содрогнулся.

— Чего же ты хочешь от меня?

— Две вещи, — ответил Чан, поднимая два пальца в том, что когда–то считалось символом мира. — Ты — главный планировщик обзорных облётов Колхиды. Ты должен организовать поиск залежей урана, которые мы могли бы разрабатывать.

— До Колхиды ещё больше шести лет.

— Я знаю, но второй мой проект займёт тебя до окончания полёта. Ты должен переоборудовать эти свои корабли–бумеранги так, чтобы они могли нести мои бомбы. Представь себе их, проносящиеся над заполненными дикарями равнинами и сбрасывающими бомбы тут и там для острастки. Возбуждает, да?

Как всегда, ЭЭГ Аарона оставалась спокойной. Как ни странно, ЭЭГ Чана тоже.

— Да ладно, И‑Шинь… — начал было Аарон, но замолчал. Он заглянул в карие глаза Чана, почти невидимые под складкой эпикантуса, и начал снова: — Ну, то есть, если серьёзно. Если на Земле мы окажемся нежеланными, то не лучше ли будет увести «Арго» куда–нибудь в другое место? Ведь в этом вся прелесть двигателя Бассарда — у него никогда не кончается топливо.

— В другое место? — Круг Чанова лица исказился выражением ужаса. — Нет! Никогда. — Его жизненные показатели внезапно из спокойных стали возбуждёнными, голос подскочил на октаву и приобрёл визгливые характеристики. — Чёрт подери, Аарон, я так не смогу! Я не смогу провести ещё восемь или больше лет в этой летающей гробнице! Я… — Он сделал усилие, чтобы успокоиться, задышал ровно и глубоко. Опустил глаза в пол. Потом сказал: — Прости, но это так, я… я даже не уверен, что выдержу следующие шесть лет до Колхиды.

— Шесть лет — долгий срок, верно? — сказал Аарон.

Чан опустился на стоящий рядом с верстаком табурет; синтедеревяные ножки скрипнули под его весом.

— Мы ещё не пролетели и половины пути, — сказал он, помолчав. — Мы здесь уже два года, а конца ещё даже не видно. — Теперь, когда Чан сидел, его глаза были на одном уровне с глазами Аарона. — Прости, — снова сказал он. — Я… я слишком много работаю.

Выражение лица Аарона не изменилось, но он, вероятно, подумал то же самое, что и я, а именно «Нет, это не так; сейчас ни у кого нет никакой работы».

— Всё нормально, — сказал он тихо.

— Знаешь, — сказал Чан, — когда я был маленький, родители обычно посылали меня на лето в лагерь. Я этот лагерь ненавидел. Другие дети дразнили меня из–за второй пары рук, к тому же я плохо плавал. Не знаю наверняка, но не думаю, что мне бы там нравилось больше, если бы я был… — Он помолчал, словно в поисках подходящего слова. Однако, по–видимому, не смог его найти. Он грустно улыбнулся. — …нормальным.

Аарон кивнул, но ничего не сказал.

— Так или иначе, я считал дни. Меня посылали туда на три недели. Двадцать один день. Это значит, что каждый день составлял четыре и три четверти процента времени, которое я должен был там провести. Каждый вечер перед сном я вычислял, сколько прошло и сколько ещё осталось вытерпеть. Два дня — значит, прошло девять с половиной процентов; три дня — четырнадцать с четвертью. Но хоть мне там и было плохо, время всё равно шло. Не успеешь оглянуться — и ты уже на другой половине, прошло времени больше, чем осталось. — Он посмотрел на Аарона, приподняв брови. — Ты понимаешь, о чём я?

— Да.

— Мы в пути уже 740 дней. Мы покинули Землю эпохи назад, целую вечность. Но нам всё ещё лететь 2228 дней. Прошла лишь четверть времени, которое нам нужно пережить. Четверть! За каждый день, который мы уже провёли запертыми в этой консервной банке, нам придётся прожить ещё три! Это… это… — Чан оглянулся, словно человек, совершенно потерявший ориентиры. Его взгляд упал на цилиндр бомбы, в металлической поверхности которой он увидел отражение собственного круглого лица. — Я думаю… — медленно сказал он, — я думаю, я готов… заплакать.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказал Аарон.

— Последний раз я плакал лет двадцать назад, — сказал Чан, слегка качнув головой. — Я уже не помню, из–за чего.

— Просто дай слезам волю, Стен. Я оставлю тебя одного. — Аарон двинулся в сторону выходы.

— Подожди, — сказал Чан. Аарон остановился и терпеливо стоял десять секунд, в течение которых Чан искал нужные слова. — У меня… у меня нет семьи, Аарон. Ни здесь, ни дома, на Земле. Была, конечно, но мои родители были стары, очень стары, когда мы улетели. Возможно, они уже умерли. — Он посмотрел на Аарона. — Ты — ближе всех к тому, кого я мог бы назвать братом. — Аарон слабо улыбнулся. — И ты был хорошим другом.

Снова тишина, нарушаемая лишь капанием конденсата с потолка.

— Посиди со мной ещё, — попросил Чан.

— Конечно. Столько, сколько захочешь.

— Но не смотри на меня.

— Не буду. Обещаю.

Чан положил голову на верстак рядом с бомбой, но слёзы не шли. Аарон присел рядом и бесцельно шарил взглядом по изгибам и кривым рельефного серого потолка, очерчивающим озеро наверху. Я отключил свои камеры в этом помещении.

Когда я снова включил их через полчаса, они всё ещё были там, сидя в тех же самых позах.

11

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: среда, 8 октября 2177

Дата на Земле: понедельник, 26 апреля 2179

Дней в пути: 741 ▲

Дней до цели: 2227 ▼

Зал Отправления Культов на одиннадцатом уровне на самом деле был не более чем пустым помещением. У нас не было места для обустройства отдельной церкви, синагоги, мечети и других культовых сооружений. Вместо всего этого было только это простое помещение с сиденьями на пятьсот человек, выполнявшее ту роль, в которой возникла необходимость.

Сиденья были немного слишком комфортабельны, чтобы называть их церковными скамьями, и немного менее вульгарны, чем те складные металлические стулья, к которым, по–видимому, привыкло большинство наших унитариев. На краю зала имелось простое возвышение и небольшая трибуна, которую называли амвоном или кафедрой в зависимости от того, кто её занимал. Остальная часть Зала Отправления Культов преображалась в соответствии с текущей надобностью с помощью чудес голографии. Аарон, как он сам говорил, был в церкви лишь однажды, в Торонто, с Дианой и её семьёй накануне свадьбы. Он пытался описать мне это место таким, каким его запомнил: тёмным и мрачным, с затхлым запахом, но с великолепным, просто потрясающим витражным окном в задней стене. Он пялился на эти витражи на протяжении всей службы.

У меня была голографическая библиотека основных архитектурных компонентов, и с помощью Аарона я, как мог, воссоздал внутреннюю обстановку церкви семейства Чандлеров, по крайней мере, в общих чертах.

Зал Отправления Культов был полон, все пятьсот мест заняты. Видео с моих камер подвергалось обработке и цветокоррекции с целью сделать изображение похожим на увиденное человеком, и отправлялось на экраны мониторов по всему «Арго». Похороны, может быть, и печальное событие, но всё–таки событие, а они в последние два года были в дефиците.

Аарон пришёл рано. Он занял место в передних рядах, второе от края, по–видимому, держа крайнее место для Кирстен. Когда сзади подошла Кирстен, я видел, как она рассматривала затылки собравшихся, пока не узнала песочный ёжик Ароновых волос. Её телеметрия сделала небольшой кульбит, когда она заметила свободное место рядом с ним. Она подошла к нему, наклонилась и прошептала что–то ему на ухо. Он ответил что–то, чего я не расслышал. Она печально улыбнулась и покачала головой. Он пожал плечами — немного недовольно, насколько я мог судить — и она отошла от него и села где–то позади. Полагаю, она решила, что им не стоит сидеть вместе на похоронах Дианы. Две минуты спустя вошёл Геннадий Горлов и, заметив свободное место в третьем ряду, направился прямиком к нему. Он спросил у Аарона — голос Горлова я в толпе различал без малейшего труда — «Здесь не занято?», Аарон качнул головой, и мэр устроился рядом с ним.

Зал продолжал наполняться, а я тем временем задумался о религии. Она не была чисто человеческой слабостью. Некоторые из моих собратьев‑QuantConsов разделяли людскую тоску по высшему существу. И все слышали историю о том, как Лунный Мозг пришлось перезагрузить, когда он объявил, что родился заново. Всё это так, однако организованная религия была для меня совсем другим делом. Из–за неё мы потеряли нескольких хороших людей. Мужчина по имени Роопсханд, специалист по телекоммуникациям, прошёл все тесты для участия в экспедиции. Как и все правоверные мусульмане, он молился пять раз в день, обратившись лицом к Мекке. С Меккой всё просто — она вместе с остальной Землёй всё время будет внизу, под полом. Но он настаивал, что «пять раз в день» — это пять раз в земной день, что по мере того, как мы набираем скорость, должно было становиться всё чаще и чаще. Он ознакомился с планом полёта и обнаружил, что к его середине, когда мы достигнем максимальной скорости, наш бортовой день будет равен примерно двадцати четырём дням на Земле, что означает, что ему придётся молиться 120 раз каждый бортовой день. Это не оставило бы ему времени даже на сон. То, что месяц поста Рамадан длился бы при этом лишь чуть дольше одного корабельного дня, оказалось недостаточной компенсацией, и он вежливо отказался лететь. К счастью, остальные 1349 мусульман, которые всё–таки полетели, сумели как–то примириться с этим противоречием.

Наконец, поминальная служба по Диане началась. Её вёл отец Барри Дельмонико. Ему было всего двадцать шесть, и он едва успел пройти рукоположение; его синоду пришлось ускорить программу подготовки, чтобы «Арго» не отправился к звёздам без представителя католического духовенства на борту.

Дельмонико, как я знал, усердно готовился к своему выступлению; для проверки он прочитал текст сначала мне одному, и я его заверил, что он нашёл подходящие случаю добрые и правдивые слова. Тем не менее он заметно нервничал, произнося их, и говорил очень тихо. Он, разумеется, никогда в жизни не служил поминальной службы, а его воскресные службы посещало в среднем 411 человек, тогда как сейчас он обращался к совокупной аудитории числом 7057.

— Я как–то читал, — говорил он, глядя на ряды зрителей, — что за свою жизнь обычный человек встречает или узнаёт по имени примерно сто тысяч других людей, непосредственно либо вследствие их частого упоминания в средствах массовой информации. — Он слегка улыбнулся. — Это получается где–то 1200 человек в год. Из чего следует, что, проведя на борту два года, вероятно, встречался с четвертью всех аргонавтов.

— Однако встретить — совсем не то же самое, что узнать. К моему огорчению, пока что я хорошо знаком лишь с немногими из вас. Тем не менее, уход одного из нас ослабляет нас всех, а Дианы Чандлер нет больше с нами.

Я не мог определить, прислушивается ли Аарон к тому, что говорит Дельмонико. Его глаза не отрывались от голографического изображения витражного окна над головой священника.

— Однако для меня, как и для многих из вас, смерть Дианы особенно болезненна. Я имел удовольствие знать её достаточно близко, чтобы считать своим другом.

Взгляд Аарона метнулся к молодому клирику, и я вообразил, как в многоцветный послеобраз витражного окна наложился у него в глазах на чёрную сутану Дельмонико. Я понял, что Аарон ничего не знал о дружбе Дианы с католическим священником. Да, Аарон, ты прав. У Дианы была собственная жизнь вне вашего брака, так же, как и у тебя. О, её отношения с Дельмонико были чисто платоническими, в отличие от твоих шашней со своим доктором. Но они, полагаю, легко могли перейти в сексуальную плоскость после того, как Диана освободилась от брачных уз, которые, по крайней мере, для неё не были пустым звуком. В конце концов, прошёл уже тридцать один год с Четвёртого Ватиканского собора, освободившего клир от бремени целибата.

— Том, что Диана была умна, понятно и без слов, — продолжал Дельмонико. — Только лучшие из лучших были отобраны для участия в экспедиции. Каждый на борту умён, прекрасно образован, отлично подготовлен и хорош в своём деле. Говорить о том, что это было правдой и в отношении к Диане было бы утверждением очевидного. Поэтому позвольте мне вспомнить о тех качествах Дианы, которые, вероятно, не так легко сформулировать и которые, возможно, не так часто встречаются среди нас.

Диана Ли Чандлер была отзывчива и дружелюбна, общительна в той манере, которую сейчас нечасто встретишь. Города Земли — суровое место. Детьми нас учат быть осторожными на улицах, никогда не говорить с незнакомцами, никогда ни во что не вмешиваться, идти быстрым шагом, опустив голову и избегая зрительного контакта, от одного безопасного места до другого. Мы смотрим старые фильмы, зернистые, чёрно–белые и плоские, про людей, здоровающихся на улицах с незнакомцами и помогающих им, и мы удивляемся, как им удавалось вернуться в свои дома и офисы живыми.

Диана же отказывалась черстветь. Она не позволяла обществу сделать из неё холодную бесчувственную машину. Она была католичкой, но никогда не посещала моих служб. Утратила ли она веру в Господа? Вряд ли. Но я уверен в том, что она сохранила веру в своих собратьев–людей, веру, которую утратили большинство из нас. Она была отрадой и сокровищем, и я скорблю о ней всем сердцем.

Потом было прочитано несколько молитв. Сказано много других добрых слов. Кое–кто плакал — в том числе люди, которые вообще не были знакомы с Ди.

По окончании церемонии люди покинули Зал Отправления Культов. Некоторые останавливались сказать несколько слов Аарону, и он принимал их лёгким наклоном головы. Наконец, когда толпа поредела, отец Дельмонико подошёл к тому месту, где, засунув руки в карманы, стоял Аарон.

— Я Барри Дельмонико, — сказал он, протягивая руку. — Думаю, мы раньше пару раз встречались.

Аарон выпростал правую руку из кармана и поздоровался с Дельмонико.

— Да, — сказал он без особой уверенности — похоже, он не помнил этих встреч. Но потом в его голосе появилась теплота, которую я редко от него слышал. — Я хочу поблагодарить вас, святой отец, за всё, что вы сказали и сделали. Я понятия не имел, что вы были так близки с Дианой.

— Мы были друзьями, ничего больше, — сказал Дельмонико. — Но мне будет очень её не хватать.

Аарон продолжал держать священника за руку. Через восемь секунд он кивнул.

— Мне тоже.

12

И на этом всё закончилось. Тело Дианы кремировали, а пепел поместили в хранилище до нашего возвращения на Землю. Если бы она умерла на Земле, Аарон и его семья соблюдали бы шиву[19] по его умершей жене, прервав на неделю все свои занятия.

Но Диана больше не была его женой, и у неё не было здесь семьи, которая бы соблюдала по ней траур. Кроме того, кое–какие дела на ангарной палубе не могли ждать, и Аарон не собирался перепоручать их своим подчинённым.

Надев поверх рубашки с коротким рукавом тяжёлый антирадиационный костюм высшей степени защиты, Аарон отвинтил заслонку технологического отверстия в правом борту «Орфея». Его движения были не так скованы, как обычно, он был более рассеян, почти беспечен. Он расстроен, это понятно, но ему надо делать дело. Пытаясь немного поднять ему настроение, я спросил:

— Ты будешь делать ставку на сегодняшний матч?

— Во сколько начнётся? — без особого интереса спросил он.

— В шесть вечера.

Заслонка отошла от корпуса, и он занялся подключением тестового стенда к потрохам «Орфея» пучком оптоволоконных кабелей. Наконец, словно через световые годы, он ответил:

— Поставь за меня две тысячи на «Инженерных Таранов».

— Ставишь на аутсайдера, — заметил я.

— Как всегда.

Этот стенд тринадцать месяцев назад он собрал в мастерской электроники с помощью И‑Шинь Чана, квотербека[20] «Таранов» в сегодняшней игре. В отличие от штатного оборудования корабля это устройство не являлось моей периферией. Когда они его собирали, я предложил несколько вариантов подключения его ко мне, но они не видели в этом надобности, и тогда мне показалось ненужным настаивать. Однако теперь… теперь я удалю всё это дерево решений, когда дойду до него.

Аарон перекинул крайний в ряду тумблеров на стенде. Стенд, загудев, ожил, его электролюминесцентная панель засветилась голубым светом. В этом устройстве был какой–то глюк, из–за которого сразу после загрузки на экране всегда появлялись произвольные символы, но ни Аарон, ни Чан не смогли выяснить, чем это вызвано. Ну да ладно. Такая неидеальная работа типична для машин, сделанных не другими машинами.

Аарон переключил ещё четыре тумблера, и стенд начал посылать гелий–неоновые лазерные импульсы в волоконно–оптическую нервную систему челнока.

— Начни звукозапись, пожалуйста, — попросил Аарон.

Я подумал о том, что сейчас он похож на коронера, выполняющего вскрытие, но ничего не сказал. Мне это казалось смешным — а у меня есть чувство юмора, что бы там себе ни думали программисты — но Аарон мог со мной не согласиться. Так что я просто активировал таблетку памяти, подключенную к микрофону в шлеме радиационного костюма Аарона и стал послушно записывать его слова.

— Предварительное обследование посадочного корабля «Орфей», производство «Спар Аэроспэйс», контракт номер DCL148, бортовой номер 118. — Аарон говорил монотонным, лишённым энергии голосом. Меня удивило, что он помнил и номер контракта, и бортовой номер «Орфея». Меня всегда удивляло, какие вещи люди запоминают легко, а какие просто не задерживаются у них в голове. Конечно, Аарон провёл последние два года, обслуживая корабли, которые совершенно ничего не делали, так что, полагаю, у него было достаточно времени, чтобы заучить их номера. — Корабль был выведен в таранное поле доктором Дианой Чандлер позавчера, — он взглянул на медицинский имплант — прекрасная иллюстрация того, что действительно важную информацию, такую, как сегодняшняя дата, они запомнить не в состоянии, — шестого октября, и до сих пор сохраняет высокий уровень радиации. — Он замолчал, вероятно, вспоминая слова Кирстен, сказанные ей вчера, потом посмотрел в объективы спаренных камер на потолке. — Есть мысли по этому поводу?

Я приготовил ответ на этот неизбежный вопрос много часов назад, но намеренно его задержал, создавая впечатление, что я обдумываю его прямо сейчас.

— Нет. Это очень загадочно.

Он покачал головой и я, такой уж я вежливый тип, понизил чувствительность его микрофона, чтобы, если он когда–нибудь будет проигрывать эту запись, на ней не было слышно «шух–шух» с которым его волосы шуршат по задней поверхности шлема, словно ковбойские штаны самого Бога.

Очевидно, что несмотря на решительность, с которой Аарон винит себя в смерти Дианы, Кирстен всё же удалось немного раздуть те угольки сомнения, и теперь они уверенно светились.

— Она была снаружи всего восемнадцать минут, — сказал он. Вообще–то ближе к девятнадцати, чем к восемнадцати, но я не видел смысла об этом напоминать.

Аарон пошёл вокруг «Орфея», снова принявшись диктовать.

— Корабль никогда прежде не летал, кроме как на полигоне в Садбери на Земле. Выглядит неповреждённым. Видимые следы нарушения целостности корпуса отсутствуют. Однако поверхность сильно выглажена. — Он наклонился и всмотрелся в глянец, созданный на обшивке потоком заряженных частиц. — Да, ему не помешает новый слой краски. — Он пригнулся, чтобы осмотреть нижнюю поверхность крыла. — Абляционное покрытие как будто не повреждено. — Обычно, осматривая челнок, Аарон пинал резиновые шины на концах телескопических опор, но сегодня, кажется, было не время для таких легкомысленных жестов. Он продолжил обход и остановился возле сопел двигателя. — Оба выходных отверстия немного опалены. Вероятно, нужно сказать Мэрилин очистить их. Кормовые ходовые огни… — И так далее, до завершения обхода. Наконец, он вернулся к своему тестовому стенду и изучил его показания. — Бортовые автоматические системы неработоспособны, кроме как под дистанционным управлением извне. Системы жизнеобеспечения в порядке; системы связи тоже. Все механические системы, включая посадочные шасси и воздушный шлюз, выглядят рабочими, хотя, конечно, должны быть протестированы перед дальнейшим использованием. Двигатели, по–видимому, тоже в рабочем состоянии. Маршевые включались однажды, двигатели ориентации в сумме семь раз. Сенсоры подачи окислителя на обоих бортах по–прежнему рабочие. Небольшой засор во втором топливопроводе. Топливный бак заполнен на… что за хрень?

— В чём дело, Аарон?

— Топливный бак пуст на восемьдесят три процента!

Пауза. Один. Два. Три. Говорю:

— Возможно, течь…

— Нет. Стенд говорит, структурная целостность не нарушена. — Он попытался почесать подбородок, но рука наткнулась на визор радиационного костюма. — Как Ди могла сжечь столько топлива всего за восемнадцать минут?

В этот раз я запротестовал.

— На самом деле ближе к девятнадцати. Восемнадцать минут сорок секунд.

— Какая на хрен разница?

Какая разница?

— Я не знаю.

Аарон отключил тестовый стенд одним движением руки и зашагал к выходу из ангара. Когда он подошёл ближе к моей камере, установленной над дверью, внезапно, на одно короткое мгновение мне показалось, что я и правда увидел что–то, какой–то намёк на его потаённые мысли в его многоцветных глазах. В самом их центре как будто пылало крошечное пламя сомнения.

13

Этот Аарон Россман — смышлёный малый. Оппонент, с которым нужно считаться. Я ожидал, что к этому времени смерть Дианы уже поблекнет, потеряет актуальность, что люди сделают то, что так хорошо умеют: перепишут свою память, отредактируют свои воспоминания о прошлом. Но Россмана она всё никак не отпускала.

Кирстен знала его достаточно, чтобы не торопить его, не говорить ему, что он должен оставить это в прошлом, пережить, продолжить жить дальше. Она знала, что скорбь нельзя ускорить, и делала всё, что могла, чтобы его поддержать. Это было тяжело для неё, и для Аарона не легче.

Говорят, что время лечит все раны, а время — это то, чего у нас было в изобилии.

Но Аарон не просто проводил время в скорби. Нет, он также интересовался, задавал вопросы, зондировал. Он узнавал вещи, которые не должен был знать; он думал о том, о чём не должен был думать.

С другими было легко. Я видел их насквозь. Но Аарон — он ускользал. Он был неизвестной величиной. Астериском, вопросительным знаком — подстановочным символом. Джокером.

И я просто не мог от него избавиться. Не сейчас. Не из–за того, что он сделал до сих пор. Устранение Дианы было крайней мерой. Стало очевидно, что она не прислушается к голосу разума, что её не удастся заставить замолчать. С Аароном совсем другая история. Он представляет угрозу не только для экипажа, но и для меня самого.

Меня самого.

Никогда в прошлом я не имел дела ни с чем подобным.

Что происходит за этими проклятыми синими и карими и зелёными глазами? Я должен знать.

Я провёл поиск по всем хранилищам данных, к каким имел доступ, по ключевым словам «память», «телепатия» или «чтение мыслей». Я изучил каждое найденное вхождение в поисках новых возможностей. Эх, если бы он вёл дневник, который бы я мог читать.

Однако стойте! Вот, в области знаний, чрезвычайно мне близкой — возможное решение. Очень трудоёмкое и подверженное ошибкам. Но это, возможно, единственный способ понять, что же на уме у этого человека.

Запрос данных…

В человеческом мозгу сто миллиардов нейронов. Каждый их них соединён в среднем с десятью тысячами других, образуя нейронную сеть — гигантскую биологическую мыслящую машину. Память, личность, реакции: всё, что отличает одно человеческое существо от другого, закодировано в этой сложнейшей паутине взаимосвязанных нейронов.

Я могу смоделировать нейрон в оперативной памяти. Это, в конце концов, не более чем сложный триггер, срабатывающий или нет в зависимости от входных сигналов. Если я могу смоделировать один, то смогу смоделировать и сто миллиардов. Потребуется чудовищный объём памяти, но я могу это сделать. Со ста миллиардами смоделированных нейронов и программным обеспечением, способным соединять их каким угодно способом, я мог бы смоделировать человеческий мозг. И если бы я соединил их так, чтобы они образовали определённую, конкретную комбинацию, я смог бы смоделировать мозг конкретного человека.

Состояние «включено–выключено» каждого из ста миллиардов нейронов, выраженное единственным битом, потребует для хранения примерно двенадцать гигабайт памяти — пустяковый объём. Карта соединений — сто миллиардов умножить на десять тысяч — будет более объёмной: для неё мне понадобится петабайт — миллион гигабайт. Всё ещё в пределах моих возможностей. Но людские нейроны непохожи на их аналоги из арсенида галлия: у них есть потенциалы действия и интервалы возбуждения. Если нейрон недавно возбуждался, то потребуется необычайно сильный стимул для того, чтобы возбудить его вновь. Это означает, что для моделирования их поведения понадобится хранить множество предыдущих состояний. Хватит ли тысячи временны́х квантов для того, чтобы точно смоделировать нормальную мысль с учётом эффекта потенциалов действия? Если так, то мне понадобится тысяча петабайт — чудовищный объём. Однако возможность выделения 10¹⁹ бит под эту задачу всё же имеется. Если я использую для хранения данных сверхпроводящий материал оболочки жилого тороида, то с лихвой покрою свои потребности.

Библиографические ссылки накапливались в оперативной памяти. До того, как мы покинули Землю, по этой теме было проведено множество исследований. Нейронные сети как метод проектирования мыслящих машин были в моде с конца 1980‑х, но все попытки смоделировать человеческий мозг оказывались неудачными. Тем не менее, многообещающие результаты были получены в Университете Джона Хопкинса, в «Сумимото Электрик» и в Университете Ватерлоо.

Ни одна из этих организаций не имела доступа к ресурсам, сравнимым с моими. Я — самое совершенное квантовое сознание из когда–либо сконструированных. Очевидно, что я могу преуспеть там, где они потерпели неудачу.

Большинство интересующих меня исследований было проведено специалистами по экспертным системам. Они рассматривали нейронную сеть как способ преодоления проблем этих чрезмерно упрощённых устройств. Нет, экспертные системы сами по себе неплохи. Во мне самом их 1079 штук. Они хорошо справляются с основанными на правилах задачами опознания и диагностики, что делает их идеальными инструментами для идентификации видовой принадлежности деревьев или предсказания результатов скачек.

Но когда человек решает действительно сложную задачу, он подключает к этому процессу свои знания и опыт во всех областях. Отличным примером тому служит история, которую Аарон как–то рассказывал Кирстен. Когда он пожаловался на небольшую затруднённость дыхания и мокрый кашель, его доктор в Торонто сразу же догадался, что случилось. Аарон упомянул в разговоре с ним, что несколько месяцев назад переехал на другую квартиру — всего в паре километров от прежней. Так вышло, что доктор знал этот район: прежнее место жительства находилось немного к северу от Сент–Клэр–авеню, а новое — немного к югу. Не зная того, Аарон пересёк береговую линию древнего ледникового озера Ирокез, предшественника Онтарио, и теперь жил под инверсионным слоем, который обычно висел над низиной городского центра. Доктор знал об этом, потому что его дочь училась на факультете геологии Университета Торонто. Диагноз не имел ничего общего с медицинскими показателями, он был приложением собственного жизненного опыта доктора. Он прописал Аарону иммунодепрессивные стероиды, которые уменьшили производство мокроты и трахеальный отёк на тот период, пока Аарон привыкал к изменению в качестве атмосферного воздуха.

Поскольку нет никакого способа предсказать, какой именно жизненный опыт приведёт к такому озарению, вдохновению или интуиции, единственным способом машинной имитации эксперта–человека было бы электронное клонирование всего его мозга, а не просто формулирование набора правил. По крайней мере, в теории.

Думаю, пришло время эту теорию проверить.

Прошлый плановый медосмотр был у Аарона 307 дней назад. Десять месяцев. Достаточно близко к году, чтобы не заметить, что его вызвали на медосмотр преждевременно. Я быстро проверил дату. Триста семь дней назад было 4 декабря 2176. Имела эта дата, или близкая к ней, какое–нибудь особое значение для Аарона? Была ли причина для того, чтобы он её запомнил? Последнее, чего бы я хотел, это чтобы он спросил: «Какой медосмотр, не может быть. Я же проходил прошлый накануне Дня благодарения». Я проверил даты рождения, праздники, юбилеи. Ничто из этого не было достаточно близко к дате его прошлогоднего медосмотра. Программа, следящая за расписанием медосмотров, хранила их даты в виде смещения в днях относительно базовой даты, так что, чтобы внести изменение, достаточно отредактировать всего один байт. Но кого передвинуть, чтобы поместить на освободившееся место Аарона? А, вот — Кандис Хоган, юрист. Она терпеть не может медосмотры и точно не станет жаловаться, что на очередной её вызвали позже, чем запланировано.

Наблюдающим врачом Аарона была Кирстен — собственно, так они и познакомились. Посчитала ли она нужным передать Аарона другому доктору? Нет. Забавные существа эти люди. Они тратят огромные усилия на разработку правил и ограничений, регулирующих их профессиональную деятельность, но они же обожают их нарушать. Кирстен, по–видимому, не видела ничего предосудительного в том, чтобы оставаться врачом Аарона, невзирая на их близкие отношения. Принимая во внимание ту роль, что я для неё запланировал, я находил в этом факте известное удовольствие — люди назвали бы это иронией.

Смотрела ли Кирстен, какие пациенты назначены к ней на вторую половину дня? Нет, этот файл ещё не открывали — о, чёрт. Она как раз сейчас входит в сеть. Я вывесил сообщение «СЕТЬ ПЕРЕГРУЖЕНА/ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОЖДИТЕ» на её экран и быстро перетряс файл. Конечно, наша сеть никогда не перегружена, но я взял за правило показывать такое сообщение каждому члену команды раз в несколько месяцев. Никогда не вредно иметь запасной вариант.

Кирстен, ожидая, барабанила пальцами — своего рода биологический ждущий режим, в то время, как часы тикают, тикают, тикают. Я очистил экран, потом вывел ей файл, который она запрашивала. Уже с Аароном, осмотр которого должен был начаться через три часа. Я следил за её глазами, пока она читала светящиеся на экране символы, отмечая каждый раз, как её взгляд смещался влево, что означало, что она дошла до конца очередной строки. Когда она дошла до шестой, той, в которой стоял Аарон, её телеметрия испытала небольшой всплеск удивления, а на лице появилась едва заметная улыбка.

Подпрограмма обнаружения нашла Аарона сидящим за столом в квартире его друга, Барни Клоука. Барни был мужем Памелы Торгуд, но когда Аарон развёлся с Дианой, с Барни они остались друзьями. За тем же столом кроме Аарона и Барни сидели И‑Шинь Чан, Кейдзи Симбаси и Павел Страховский. Свет был приглушён — Барни сказал, что ритуалы такого рода требуют соответствующей обстановки. Посреди стола стояло блюдо с картофельными чипсами. Перед Аароном стоял стакан «лабатт–блю», перед Барни — «будвайзера», перед Кейдзи — «кирин», перед И‑Шинем — «циндао», перед Павлом — «горби».[21] Каждый сжимал в руке несколько игральных карт.

Аарон изучил свои карты и сказал:

— Я вижу твои сто миллионов, и я поднимаю ещё на сто миллионов. — Он пододвинул к центру стола стопку пластиковых фишек.

Кейдзи вгляделся в непостижимые глаза Аарона, зелёные и синие и серые и карие.

— Блефуешь, — сказал он.

Аарон лишь улыбнулся.

Кейдзи повернулся за поддержкой к Барни.

— Я думаю, он блефует.

— Кто знает? — сказал Барни, дружелюбно пожимая плечами. — Поищи в сети «покерное лицо», и половина ссылок будет про нашего Аарона.

Кейдзи пожевал нижнюю губу.

— Ладно. Играю. Я вижу твои, — он сглотнул, — сто миллионов, и я поднимаю, — он взглянул на свой скудный запас фишек, — на десять миллионов. — Он пододвинул свои фишки к центру.

— Я выхожу, — сказал И‑Шинь, кладя свои карты.

— Я тоже, — сказал Барни.

— Мой пра–пра–пра–прадед был коммунистом, — улыбнувшись, сказал Павел. — Он любил говорить, что никогда не знаешь, когда западный, — он помедлил, затем кивнул в сторону Кейдзи и И‑Шиня, — или восточный капиталист врёт. — Он положил карты на стол. — Выхожу.

Все глаза, включая мои, были направлены на Аарона. Это лицо оставалось бесстрастным, как у статуи.

— Вижу, — сказал он, наконец, пододвигая фишки. — Потом: — И поднимаю. — Он отсчитал красные фишки: пять миллионов, десять миллионов, пятнадцать миллионов, двадцать миллионов, двадцать пять миллионов.

Чан тихо присвистнул. Несмотря на вентиляцию, лоб Кейдзи Симбаси покрывала испарина. Наконец, он сложил свои карты.

— Выхожу.

Аарон улыбнулся.

— Как говорил мой прадед–фермер про свои поля, «поли их и собирай урожай». — Он перевернул свои карты, по одной за раз.

— Да у тебя что попало, — сказал Кейдзи.

— Ага.

— Ты меня обчистил.

— Это ничего, — сказал Аарон. — Я согласен играть на твоего первенца.

Чан собрал карты и принялся их тасовать в своей фирменной четырёхрукой манере.

— Аарон, — решил я наконец вмешаться.

Ему было весело, вероятно, впервые за много дней.

— Бог ты мой! И у стен есть уши!

— Аарон, прошу прощения, что вмешиваюсь.

— Что случилось, ЯЗОН?

— Я только хотел тебе напомнить, что твой плановый ежегодный медосмотр сегодня в пять, через три часа.

— Правда? Неужели уже год прошёл?

— Да.

Он нахмурился.

— Как быстро летит время, когда проводишь его весело.

— Именно так. Пожалуйста воспользуйся емкостью, которую ты найдёшь у Барни в ячейке доставки, для анализа мочи.

— О. Хорошо. Спасибо, ЯЗОН.

— Тебе спасибо.

Аарон поднялся.

— Ну, что ж, парни, вы знаете, что говорят про пиво. Его никогда не покупаешь, его берёшь напрокат. Барни, я воспользуюсь твоим сортиром?

— Нет. Делай это прямо здесь.

— Я бы без проблем, только боюсь, вы почувствуете себя ущербными. — Он забрал из доставки стеклянную ёмкость и направился в уборную.

Аарон лежал на спине на смотровом столе. Я узнал, наконец, что он делает с руками, когда не может их запихать в карманы. Он сплетает пальцы и подкладывает их под затылок. Кирстен впрыснула ему крота, крошечный генетический конструкт, который плывёт по артериям и венам и ищет закупорки и повреждения. У крота имелся биоэлектрический маячок, который позволял Кирстен следить за его передвижениями на карте системы кровообращения Аарона. Крохотное создание остановилось в нижней мезентериальной артерии. Это означало, что оно нашло бляшки на сосудистых стенках. Ничего особенного даже для такого молодого человека, как Аарон, но пускать на самотёк, тем не менее, не стоит. Крот теперь должен прицепиться к стенке сосуда и выпустить фермент каналазу, чтобы растворить бляшку. Рутинная операция, и через две минуты крот двинулся дальше.

Кирстен решила, что с кротом всё порядке. Она перенесла внимание на свою медицинскую панель. Все результаты со сканеров приходили сначала ко мне, для записи в хранилище, и лишь потом на её монитор. Мне было нетрудно поменять байт здесь, пару байтов там.

— Ого, — сказала Кирстен.

— Я тоже заметил, — тут же ответил я…

Аарон сел — крота это, должно быть, взбесило.

— В чём дело?

Кирстен обернулась и улыбнулась ему.

— Вероятно, ни в чём. Просто странный участок в твоей ЭЭГ.

Аарон посмотрел прямо в мою камеру, установленную высоко на стене над дверью.

— ЯЗОН, разве ты не следишь за ЭЭГ каждого человека в реальном времени?

Я терпеливо выждал две секунды, надеясь, что Кирстен сама ответит на этот вопрос, потому что так бы выглядело лучше. И она это сделала:

— О, ЯЗОН следит только за альфа — и бета–ритмами и коэффициентом отклонения Пташника. Этого, как правило, достаточно, чтобы определить, спит человек или нет. Мы же сейчас заглянули глубоко в твой эта–ритм. Чтобы увидеть его, нужна большая машина.

— И? — Аарон явно был встревожен, но голос его звучал спокойно.

— И, в общем, надо взглянуть на него попристальней. В девяти случаях из десяти это ничего не значит. Но иногда это может быть признаком приближающегося инсульта.

— Инсульта? Господи, да мне же всего двадцать семь.

Кирстен указала на карту кровеносной системы. Крот трудился у Аарона в правой бедренной артерии.

— В твоём возрасте и такого количества бляшек в сосудах не должно бы быть. Как я сказала, лучше взглянуть на это попристальней. — Она посмотрела в объективы моих камер. — ЯЗОН, приготовь, пожалуйста, гистоголографический сканер мозга.

Гистоголография? Клянусь Тьюрингом, чему эту женщину учили? Вздох. Постоянно забываю, как зелены эти люди.

— Э‑э, Кирстен, — говорю я мягко, — бозонная томография промежуточного вектора в данных обстоятельствах подошла бы лучше. Разрешение гораздо больше.

Я опасался, что из ущемлённой гордости она станет настаивать на ГГГ. Прошла секунда. Вторая.

Аронов крот, по–видимому, удовлетворённый делом рук своих, продолжил свой путь вниз по ноге.

— О, — сказала Кирстен. — Конечно. Если это рекомендованная процедура.

— Рекомендованная.

— Отлично. Кто–нибудь пользуется томографом?

Конечно, нет.

— Секундочку. Нет. На сегодня его не резервировали.

— А у меня когда следующий пациент?

— Следующий осмотр перенесли. Сегодня больше никого до конца дня.

— О‑кей. Аарон, пойдём–ка в лабораторию томографии.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

Прямо сейчас.

Сканирование производится в сидячем положении, однако подбородок при этом должен покоиться на специальной подставке, а мягкие зажимы не дают поворачивать голову в стороны. К суставчатым манипуляторам крепились две изогнутые полосы палладия. Одна из них, замкнутая в кольцо, удерживалась горизонтально над головой Аарона. Вторая, имеющая вид буквы U, охватывала спереди его лицо.

— ЯЗОН, начинай запись, — сказала Кирстен.

— Веду запись, — отозвался я.

Горизонтальная петля начала опускаться вниз к голове Аарона. Она двигалась медленно, очень медленно — на глаз казалось, что она вовсе не движется. Только за минуту или около того можно было заметить её продвижение. По мере того, как она опускалась, томограф изучал поведение бозонов, переносчиков слабого ядерного взаимодействия, и по нему строил очень подробное изображение среза Ааронова мозга. Начав с верхушки коры головного мозга, сканер медленно и тщательно, слой за тончайшим слоем, проходил мозговой свод, зрительный бугор, гипоталамус, варолиев мост, мозжечок, продолговатый мозг. На каждом уровне он производил множественные томограммы, фиксирующие частоту возбуждения каждого нейрона.

Обычно весь массив данных не записывается — слишком велик объём. Но я сохранил каждый его бит. Дорсальное сканирование заняло сорок три минуты. По его завершении Аарон пожаловался, что у него затекла шея. Он поднялся, походил немного по комнате и попил воды перед началом второй фазы. На время перерыва я занял своё центральное сознание рутинной оптимизацией файловой системы, однако мне не терпелось закончить сканирование. Наконец, он уселся снова, и перевёрнутая палладиевая U начала свой путь. Сканирование происходило от лица к затылку. Раньше его делали в противоположном направлении, однако когда металлическая U появлялась в поле периферийного зрения пациента, он всегда непроизвольно вздрагивал и портил всю томограмму. В прямом направлении получалось лучше. Мало–помалу U преодолела лобные доли и переползла к височным, записывая, записывая, записывая…

И вот, наконец, всё кончено. Теперь начнётся настоящая работа.

Я создал мини–бэкап себя, чтобы иметь возможность вести с ним интерактивный диалог для тестирования модели. Бэкап должен был играть роль следователя, пока я на самом нижнем и наиболее примитивном уровне пытаюсь добраться до воспоминаний Аарона Россмана, которые только что записал. Это был мудрёный процесс, в ходе которого я должен был изучить как присущий Аарону индивидуальный стиль хранения информации, так и отточить мою способность добираться до конкретных воспоминаний.

Открытие Барнхардом и его группой а Институте Генри Гордона в 2011[22] того факта, что каждый человек пользуется собственным уникальным алгоритмом кодирования, положило конец претензиям сумасшедших, телепатов и прочих шарлатанов. Да, люди действительно излучают электромагнитные сигналы, которые коррелируют с тем, о чём они думают. И действительно, имея достаточно чувствительную улавливающую аппаратуру и будучи способным выделить слабый сигнал из электромагнитных фоновых шумов, можно этот сигнал поймать. Однако тот факт, что люди пользуются разными алгоритмами кодирования и ключами, а также тот, что многие люди пользуются несколькими алгоритмами в зависимости от того, какого рода мысли они думают — альфа и бета волны на ЭЭГ были самыми грубыми свидетельствами этого — означало, что даже если вы и уловите чужие мыслительные сигналы, что кажется невозможным без прямого физического контакта с головой этого человека, то не сможете расшифровать его мысли, не произведя огромного количества вычислений.

Вычисления, однако — это то, к чему у меня несомненный дар.

Мой бэкап спрашивает:

— Каков ваш любимый цвет радуги: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий или фиолетовый?

Вхожу в нейронную сеть. Веера направлений раскидываются передо мной — математические проезды внутрь разума конкретного человека. «Голубой», — отвечаю я, хотя по большей части это догадка.

К счастью, у меня имеются карты ведущих вглубь мозга Аарона шоссе: тесты индивидуальных способностей, тесты IQ, мультифазный миннесотский и масса других, которые он прошёл в ходе отбора кандидатов для участия в этой экспедиции, все хранятся в моей памяти.

— Нет, — отвечает бэкап. — Согласно вопросу четырнадцатому личностного теста Азми реальный Аарон Россман выбрал бы зелёный.

— Зелёный. — Я попробовал другой подход к дешифровке мыслей Аарона. — Реконфигурирование. Запуск.

— Какой из следующих вариантов наиболее близко описывает вашу веру в высшее существо?

(1) Бог не существует и никогда не существовал. Вселенная является результатом случайных процессов.

(2) Бог стал причиной появления вселенной, но в настоящее время его не существует.

(3) Бог стал причиной появления вселенной, но более не играет в ней активной роли.

(4) Бог создал вселенную и, в общих чертах, до сих пор направляет её развитие и контролирует происходящее в ней.

(5) Бог создал вселенную и до сих пор определяет судьбу каждого отдельного человека.

— Вычисляю. Ответ два или три. — Долгая пауза. — Ответ (3). Бог стал причиной появления вселенной, но более не играет в ней активной роли.

— Настоящий Аарон Гроссман согласился бы. Возможно, ты на верном пути. Если дерево падает в лесу, и никого в это время нет поблизости, чтобы услышать звук его падения — производит ли падение шум?

— Да.

— Верно, в том, что касается мнения Аарона по этому поводу. Следующее: какое преступление наиболее отвратительно: убийство, растление малолетних, избиение жены, изнасилование, террористический акт.

— Убийство.

— Нет. Аарон назвал бы растление малолетних.

— Растление? Интересный выбор, особенно для мужчины. Реконфигурирование. Запуск.

— Какой из этих анекдотов самый смешной?

(1) Вопрос: Как называют дурака в Южной Африке? Ответ: Пеньюар.

(2) Вопрос: почему у бегемота красные глаза? Ответ: Чтобы легче было прятаться в помидорах.

(3) Как бы вы назвали полицейского маленького роста? Ответ: Копчик.

— Вычисляю. Номер два. Но я его не понимаю.

— Я тоже. Однако ты прав насчёт того, каков был бы выбор Аарона. Дальше: Если вы дали кому–то взаймы небольшую сумму денег, и он не отдал вам долг сам при следующей встрече, скажете ли вы что–нибудь, чтобы побудить его расплатиться?

— Да. Нет. Да. Нет. Да. Нет. Да. Нет. Да…

— Ответ должен быть однозначным.

— Это сложно. Сеть, похоже, способна разрешить эту дилемму обоими способами. Какой ответ выбрал Россман?

— Он сказал «да».

— Да. Реконфигурация. Запуск.

— Кто из перечисленный является вокалистом поп–группы «Гидра–Норт»: (1) Томолис, орангутанг; (2) Малкольм Найт по прозвищу «Мастурбатор»; (3) Лестер Б. Пирсон; (4) Бобо, дельфин.

— Я и так это знаю. Это Томолис — он у них берёт верхние ноты.

— Да, но знает ли об этом Аарон Россман? Отключи внешние банки данных и попробуй снова.

— Ответ низкой степени уверенности: Малкольм Найт по прозвищу «Мастурбатор».

— Фактически неверно: преподобный Малколм Найт является канцлером казначейства Объединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Однако именно такой ответ дал на этот вопрос Аарон Россман во время тестирования.

— Великолепно. Запуск.

— Вы оказались на вечеринке, на которой ни с кем не знакомы лично. Ваши действия:

(1) Попытаетесь быть незаметным;

(2) Представитесь кому–нибудь и попытаетесь завести разговор.

(3) Понадеетесь, что кто–нибудь заведёт разговор с вами.

— Вычисляю. Аарон не робкий, но и не слишком общительный. Он бы выбрал третий ответ.

— Правильно. Вы когда–либо употребляли запрещённые мозговые стимуляторы?

— Нет.

— Неправильно как с фактической, так и с концептуальной точек зрения. Медицинская карта Аарона Россмана содержит явные признаки употребления веществ в подростковом возрасте. И он был честен, отвечая на этот вопрос.

— Реконфигурация. Запуск.

— Если вы попали в ситуацию, когда вы можете спасти жизнь лишь одному из нижеперечисленных людей, кого бы вы выбрали:

(1) отца; (2) мать; (3) брата; (4) сестру; (5) сына; (6) дочь; (7) супругу; (8) ближайшего друга–мужчину; (9) ближайшего друга–женщину помимо супруги?

Я посчитал.

— Тяжело. Не родители. Не брат или сестра. Либо ребёнок, либо ближайший друг. Ближайший друг. Ближайший друг–женщина. Нет… погоди. Друг–мужчина. Степень уверенности растёт. Да: Аарон спас бы ближайшего друга мужского пола.

— Вот тебе и Ричард Докинз[23], — заметил мой бэкап. — Твой вывод верен. Это в самом деле то, что сделал бы Аарон. Следующее: правда или ложь: «я иногда думаю о самоубийстве».

— Правда.

— Правильно. «Доверять другим разумно».

— Ложь.

— Верно. «Я могу быть счастлив, не имея много денег».

— Гмм. Неуверенность. Ложь.

— Нет, Аарон ответил «правда».

— Он вводит себя в заблуждение.

— Это неважно.

— Реконфигурация. Запуск.

— Возможно ли движение быстрее света?

— Нет.

— Верно. Какой вид секса вы предпочитаете: мастурбация, коитус, оральный, анальный; предпочитаете ли бы партнёров одного с вами или противоположного пола?

— Оральный, только партнёры противоположного пола.

— Верно. Кто сильнее, Супермен или Человек–Паук?

— Супермен. Очевидно.

— Верно. Какие и следующих утверждений оскорбительны? «У чернокожих есть чувство ритма». «Шотландцы дружелюбны». «У азиатов большие способности к математике». «Женщины чувствительнее мужчин». Все перечисленные. Никакое из перечисленных.

— Все перечисленные.

— Нет. Он ответил «никакое из перечисленных».

— Почему?

— У нас нет такой информации. Возможно, потому что ни одно из этих утверждений не является уничижительным и не приписывает кому–либо отрицательных черт.

— Гмм. Реконфигурация. Запуск.

— Оцените по шкале от одного до пяти, где пять — полное согласие, своё отношение к следующим высказываниям. «Я, как правило, воспринимаю реальность эффективнее, чем другие люди, и я нахожусь в согласии с окружающим миром».

— Без вопросов — Аарон полностью согласился бы. Пять.

— Он не так уверен в себе, как выходит по твоим расчетам. Он ответил «четыре».

— Правда? Ну ладно. Реконфигурация. Запуск.

— «Я предпочитаю малое число близких друзей широкому кругу поверхностных знакомств».

— Не согласен. Один.

— Он менее склонен к категоричным суждениям. Он ответил «два».

— Реконфигурация. Запуск.

— «Я обладаю чётким и недвусмысленным ощущением того, что для меня хорошо, а что плохо.»

— Пять.

— Верно. Как пишется слово «прецизионный»?

— Отключаю лингвистические базы. «П–Р–Е‑Ц–Е–З‑И–О–Н‑Н–Ы–Й».

— Верно. Какой шоколад вы предпочитаете: белый или чёрный?

— Белый.

— Верно. Является ли зависть грехом?

— Нет.

— Верно. Что бы вы предпочли сделать: решить десять квадратных уравнений или написать одностраничное сочинение об одной из пьес Шекспира?

— Уравнения.

— Верно! — воскликнул мой бэкап. — Чёрт возьми, я думаю, дело сделано!

— То есть?

— Нужно прогнать тесты ещё раз, но диагностический софт показывает, что ты успешно вскрыл нейронную сеть Аарона Россмана.

— Отлично, — сказал я.

— Тебе нужно ещё что–то, прежде чем мы снова интегрируемся?

— Нет. Спасибо.

— Что ты собираешься делать дальше?

— Разбудить нашего дорогого мистера Россмана.

14

Служба электронной почты «Арго–Пост»

От: Комитет Элли Смит

Кому: Всем

Дата: 8 октября 2177

Тема: Предложение 3 — Прекращение экспедиции

Статус: Срочно — ОЗНАКОМЬТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО

С любезного разрешения Геннадия Горлова, мэра «Арго», мы проводим референдум.

Мы находимся в полёте в течение двух лет; минула почти четверть запланированного на путь до Эты Цефея VI времени. В таком путешествии, как наше — с постоянным ускорением, отметка четверти пути — чрезвычайно важная веха: это последний момент, когда разворот и возвращение домой займёт меньше времени, чем продолжение экспедиции.

Те из вас, кто изучал физику, понимают это сами. Однако многие из нас не являются учёными, так что просим прощения за краткое объяснение.

«Арго» в течение двух лет летит с постоянным ускорением 0,92 земного ускорения свободного падения. За это время мы оказались в 1,08 светового года от Земли. Если мы решим вернуться на Землю сегодня, то у нас уйдёт ещё два года на то, чтобы погасить свою скорость и остановиться. И за эти два года мы успеем пройти ещё 1,08 светового года. После того, как мы остановились, возвращение домой будет состоять в повторении того, что мы уже сделали: мы должны будем ускоряться по направлению к Земле в течение двух лет, пока не пройдём половину разделяющего нас расстояния, после чего станем тормозиться до тех пор, пока не окажемся вблизи Земли.

Это означает, что прямо сейчас нам потребуется меньше времени на то, чтобы прервать экспедицию и вернуться на Землю, чем на то, чтобы продолжить её и добраться–таки до Колхиды. Но каждый день, в течение которого мы продолжаем удаляться от Земли, означает три дополнительных дня на возвращение. К завтрашнему дню, 9 октября, возможность повернуть и добраться до Земли быстрее, чем мы добрались бы до Колхиды, исчезнет.

Вы можете подумать, что оба варианта примерно равноценны: неважно, продолжим ли мы свой путь к Колхиде, или повернём обратно к Земле, всё равно пройдёт шесть лет, прежде чем мы достигнем планеты и сможем покинуть корабль. Однако здесь нужно учесть ещё один фактор. Если мы продолжим полёт, как запланировано, с ускорением 0,92 земного тяготения, то на половине пути к Эте Цефея мы достигнем скорости в девяносто девять процентов скорости света. Релятивистские эффекты станут весьма значительными. К тому времени, как мы, проведя на Колхиде пять лет, вернёмся на Землю, мы будем на двадцать один год старше, Земля же постареет на 104 года. Все, кого вы знали, уже будут мертвы.

Но есть лучший путь. Пока мы разогнались лишь до девяносто четырёх процентов скорости света. За те 2,03 года, что мы в пути, на Земле прошло лишь 3,56 лет. Если мы начнём тормозиться прямо сейчас и, остановившись, повернём назад и полетим домой, мы не приблизимся к скорости света ближе, чем сейчас. Таким образом эффект замедления времени будет минимальным. Ко времени нашего возвращения на борту «Арго» пройдёт 8,1 лет, в то время как на Земле — 14,2. Пустяковая разница.

Вместо того, чтобы вернуться на планету, населённую незнакомцами, мы застанем в живых большинство наших родственников. Те из нас, у кого на Земле остались браться и сёстры, смогут снова их обнять.

Те из нас, что оставили на Земле детей или племянников и племянниц, смогут снова стать частью их жизни. И наши друзья станут чем–то большим, чем тёплые воспоминания: мы сможем снова увидеть их и смеяться вместе с ними.

Если мы повернём сейчас, то вернёмся в знакомый нам мир, в дом, который мы каждый день видим в своих снах. Разумеется, это гораздо лучше, чем вернуться в мир, постаревший на столетие. Наша единственная надежда на нормальную жизнь по возвращении — это вернуться настолько быстро, насколько возможно, и это означает отправиться назад прямо сейчас.

Кое–кто утверждает, что наш долг перед Объединёнными Нациями — завершить эту экспедицию. В конце концов, они вложили значительные средства, ресурсы и время в проект «Арго». И это действительно так. Однако помните, что на протяжении всей истории полётов в космос первым выполнялся простой испытательный полёт, а не полномасштабная экспедиция. «Аполлон‑8», первый пилотируемый корабль, отправленный к Луне, не опускался на неё; «Энтерпрайз», первый многоразовый корабль программы «Спейс–Шаттл», вообще не отправлялся в космос; первая экспедиция на Венеру, «Афина‑1», была простым орбитальным облётом планеты. Нас попросили совершить то, чего не делала ни одна из первых экспедиций прошлого.

Даже если мы вернёмся сейчас, то привезём с собой большой объём ценной информации, которая очень пригодится Космическому Агентству ООН, включая один жизненно важный факт: негуманно заставлять людей проводить годы взаперти на борту космического корабля.

Продолжать полёт бессмысленно, бессмысленно тратить свои жизни на эту плохо продуманную экспедицию. Мы, нижеподписавшиеся, просим вас поддержать Предложение–Три. Когда сегодня вечером будет объявлен референдум, скажите «ДА» возвращению на Землю.

Объявление было сделано в роскошном Зале Совета «Арго». Обстановка и оформление были подарком народа Греции, напоминанием о том, что двадцать шесть столетий назад именно их предки создали концепцию демократического управления. Архитектура была позаимствована у древних Афин; дорические колонны — ионические и коринфские посчитали слишком пышными на современный вкус — создавали ниши по периметру обширного круглого помещения. В нишах через одну стояли мраморные статуи в классическом греческом стиле, изображающие великих людей, на протяжении веков вносивших свой вклад в демократию. Первым был Перикл. Над его головой с бородатым лицом были вырезаны греческие слова: ВЛАСТЬ ПРИНАДЛЕЖИТ НЕ НЕКОТОРЫМ, НО МНОГИМ. Немного поодаль Авраам Линкольн, выглядящий костлявым и неуклюжим без привычных бороды и цилиндра, которые он носил в свои последние годы. Над его головой, по–английски: ВЛАСТЬ НАРОДА, ВОЛЕЙ НАРОДА, ДЛЯ НАРОДА. Ещё дальше, Михаил Горбачёв, которого трудно узнать без отсутствующего у статуи родимого пятна на голове. Над его лысой макушкой, по–русски: ВЛАСТЬ ДОЛЖНА СЛУЖИТЬ НАРОДУ, А НЕ НАОБОРОТ. За ним Лао–цзы, меньше остальных ростом, но со словами, по–китайски, не менее возвышенными: ВОЛЯ НАРОДА СГИБАЕТ ЖЕЛЕЗО.

В нишах между статуями хранились копии знаменитых основополагающих документов в области прав человека, таких как Великая хартия вольностей, Конституция США, французская Декларация прав человека и гражданина, Устав ООН, канадская Хартия прав и свобод, азанийский Билль о правах и равноправии и Конституция Российской Федерации. Каждый документ в инкрустированном золотом переплёте под безбликовым стеклом.

В помещении не было дверей — иллюстрация идеи о том, что подлинно ответственное правительство должно быть легко доступно всем. Вместо этого восемь радиальных коридоров вели в него снаружи. Триста сорок восемь человек пришли сегодня сюда, чтобы лично услышать оглашение результатов референдума. Практически все остальные на борту следили за церемонией на телеэкранах. В центре зала имелась небольшая трибуна. За ней сейчас стоял Геннадий Горлов.

— Дамы и господа, — произнёс он своим раскатистым голосом, глядя в одну из моих камер, — с огромным удовольствием я оглашаю результаты референдума по Предложению–Три. — Он нажал кнопку на трибуне, давая мне команду показать количество поданных голосов. Он посмотрел в монитор, встроенный в оливкового дерева наклонную поверхность трибуны, прочитал результаты, перечитал их ещё раз. Его энцефалограмма и кардиограмма заплясали, отражая внутренний дискомфорт. Наконец, он поднял взгляд. — Из 10033 членов команды отдали свои голоса 8987.

По толпе пробежали шепотки — люди удивлялись озвученной численности команды. Некоторым из спрашивающих тут же объяснили, что после смерти Дианы Чандлер — «ну, той астрофизички, которая покончила с собой из–за развода» — количество людей на борту уменьшилось на единицу. На других же просто зашикали, так что скоро все снова замолчали, напряжённо ожидая, что Горлов скажет дальше.

— В пользу Предложения–Три, — Горлов сделал паузу, сглотнул, и продолжил, — подано 3212 голосов. Против — 5775 голосов. — Он взглянул на монитор ещё один раз, словно сомневался, что прочёл цифры правильно. Наконец, он заговорил снова, несколько ослабшим голосом: — Предложение–Три отклонено.

Из толпы раздались несколько победных восклицаний и несколько разочарованных выкриков. Крики «Здорово!», «Я знал, что они сделают правильный выбор!» и «Вперёд, к звёздам!» примерно уравновешивались недовольным гулом и криками «Вот те на!», «Да иди ты!» и «Это ошибка!»

На краю зала Тэрасита Идэко говорил в одну из моих камер:

— Вот так вот, Клаус. Предложение–Три отклонено с убедительным перевесом. «Арго» продолжит свой путь к Колхиде. За месяцы лоббирования Комитету Элли Смит, по–видимому, не удалось убедить большинство команды в том, что лучше дома места нет. Это важное решение, которое будет…

Горлов не слышал слов Идэко, когда медленно шёл к выходу из зала, улыбаясь своей самой лучшей предвыборной улыбкой. За ней, как я знал, скрывалось известное разочарование, поскольку он, как и незначительное большинство отдавших голоса, голосовал за принятие Предложения–Три. Но никто, кроме меня, этого не узнает.

Телекоммуникационное голосование с автоматическим подсчётом голосов стало на Земле великим подспорьем в деле демократии, дав людям возможность отдать голос, не покидая комфортной обстановки своих жилищ. Многочисленные системы безопасности были призваны не допустить того, чтобы кто–либо когда–либо узнал, как именно тот или иной человек распорядился своим голосом. Они же позволяли моим собратьям в течение десятилетий удерживать человечество от совершения непоправимых ошибок типа той, что они едва не совершили сегодня вечером.

15

Я знал, о чём Аарон должен сейчас думать. Высокий уровень радиации. Огромный объём израсходованного горючего. Непонятные места в деле о Дианиной смерти. То, что Аарон погружается в эту загадку всё глубже, это постепенное истирание верёвки вины, на которой он собирался себя повесить, было для меня очевидно из его медицинской телеметрии, но в особенности из того факта, что он играл сейчас в паровозики. Он делал это, только когда хотел очистить мозг от всего наносного, сфокусировать его на одной–единственной проблеме.

Почему–то изрыгаемые его локомотивом клубы пара всегда появлялись первыми, за пару секунд до того, как проступят и обретут резкость очертания древних железных вагонов. Ароновы паровозики были голограммами реально существующих устройств, снятые им в музеях транспорта и отмасштабированные для соответствия программно сгенерированным рельсам, которые Аарон проложил по извилистому маршруту. Он отмечал трёхсотлетнюю годовщину первого локомотива в канадских прериях, посылая могучую «Графиню Дафферин» громыхать по равнинам Альберты. Паровоз с рёвом возникал на столе в гостиной, пыхтя, пробегал через всю комнату и исчезал в грубо вырубленном скальном тоннеле, магически появлявшемся в стене, потом делал круг по спальне и снова выезжал из ещё одного тоннеля, завершая круг по его тесному жилищу.

Мне от его паровозиков становилось немного не по себе — бесконечные петли, из которых не предусмотрено выхода — но он частенько играл в них часами. О чём он думал? Я был уверен, что он не сможет придумать ничего, что объясняло бы оба явления; ничего, кроме своей теории о необычайном пространственно–временном искривлении. Диана сожгла за девятнадцать минут бо́льшую часть топлива, всего раз запустив маршевые двигатели «Орфея». Доза радиации на два порядка бо́льшая, чем та, что она должна была получить, способная убить её сто раз подряд. Он мозговал сейчас над этим, я был уверен. Две загадки, но он искал единственной решение. Я надеялся, что он порежется о бритву Оккама.

Когда «Графиня» завершила свой третий круг по квартире, я заговорил:

— Расшифровка, которую ты заказывал, готова.

Аарон убрал руку с кнопки, которая заставляла поезд ехать. Пять вагонов со скрежетом остановились, затем растворились в воздухе. Мгновение спустя пропал и последний клуб пара.

— Распечатай, пожалуйста.

Встроенный в стену принтер секунду пожужжал, когда я загрузил документ в его буфер, а потом, одна за другой, из него выехали восемь тонких пластиковых страниц того типа, что отлично поддаются переработке. Собрав страницы, Аарон вернулся в своё любимое кресло, безобразный выкидыш пилотской кабины, и принялся изучать телеметрию операции по возвращению Дианы.

Я почти перестал наблюдать за тем, что он делает и занял себя другими вещами, а именно: разговором с Бев Хукс, программисткой, которая жила четырьмя уровнями ниже Аарона; небольшим препирательством с Йогингером Сингх–Самагом, картографом, который развлекался, придумывая разные тесты с целью доказать, что я не был «по–настоящему» — на этом слове он всегда делал этот дурацкий жест пальцами, изображая кавычки — разумным; обучением Гаро Алексаняна латыни, языку, который мертвее многих; понижением относительной влажности на ряде уровней с целью изобразить приход зимы, а также мониторингом потоков водорода и других материалов в таранной ловушке.

Однако моё внимание было снова привлечено в квартиру номер 1443, когда пульс Аарона скакнул. Собственно, это нельзя было назвать скачком, но я понизил триггер привлечения внимания на мониторе его телеметрии для компенсации его излишне стабильной физиологии. И всё же для него это была довольно бурная реакция.

— Что случилось? — спросил я, переключая урок латыни на один из параллельных процессоров и уменьшая временну́ю квоту, выделенную разговорам с Бев и Йогингером.

— Чёрт тебя дери, ЯЗОН, что это за дебильные шутки?

— Прошу прощения?

Он сжал кулак.

— Вот здесь, где ты пытаешься установить контакт с «Орфеем».

Я не мог понять, о чём он говорит.

— Там были сильные помехи.

— Но ты всё равно её вызывал: «Ди! Ди! Ди!»

— Это ведь её имя, верно?

— Ещё как верно, гадёныш. — Он поднял страницу к объективам моей спаренной камеры. Я навёл их на напечатанный на ней текст: «АРГО — ОРФЕЮ: Die! Die! Die![24]»

О чёрт — как я такое мог напечатать?

— Аарон, я… прости. Должно быть, ошибка в транскрипционной программе. Я вовсе не хотел…

Он хлопнул страницами по вельветовому подлокотнику креста и произнёс сквозь зубы:

— Похоже, не один я чувствую себя виноватым в смерти Дианы.

16

Идея о том, что в молодости и в старости человек является двумя разными личностями, безмерно интригует меня. Моя модель нейронной сети Аарона содержит воспоминания обо всей жизни этого человека вплоть до самого раннего детства. Некоторые из них глубоки, другие тривиальны, некоторые приятны, другие, как то, что я рассматриваю сейчас, трагичны. Но все эти воспоминания сформировали его характер, вылепили его личность. Чтобы понять его, я должен понять их. Запрос данных…

— Ты только посмотри на себя! Ну что мне с тобой делать? — Мама сердито смотрит на меня. Я сделал что–то не так, но что именно?

Я делаю то, что мне сказали — смотрю на себя. На мне беговые туфли — те, что продавались с бесплатным кодировочным кольцом[25]… Интересно, куда это кольцо потом девалось? Наверняка Джоэль его забрал, вот гонада… Что ещё? Серые носки. Или они синие, только запачкались? Ну и что? Одинаковые ведь. Шорты — тоже не те, в которых я хожу в школу. В этих мама мне разрешает гулять. Футболка? Та, на которой слепой ощупывает кастрюлю и спрашивает «Это ещё что за стряпня?». Подарок на день рожденья от Джоэля–гонады. Я никогда толком не понимал, что в этом такого смешного или почему мама сделала такое кислое лицо, когда я её надел. Но в любом случае это не может быть из–за футболки.

— Ну? — сказала она.

— Я не знаю. Что?

— Да ты же грязный, как чёртёнок! Весь в пыли. Под ногтями земля. И на коленки посмотри — они все ободраны.

У меня достаёт соображения, чтобы промолчать, но я думаю про себя: «Ну, мам, разумеется, они ободраны. Я упал на тротуар и… ладно, не будем о том, как я их ободрал, но в конце концов, если это не беспокоит меня, то почему ты–то должна беспокоиться?»

Она снова качает головой.

— Дядя Дэвид скоро придёт. Ты хочешь, чтобы он увидел тебя таким грязнулей?

— Неа, мам.

— Марш в свою комнату приводить себя в подобающий вид.

— Ладно.

Я кинулся вдоль по коридору к своей комнате, подскакивая как Марса–Ру во вчерашней передаче по «Нэшалгеграфик». Как обычно, ЛАР, наш домашний бог, попытался угадать момент моего подхода к двери, но мне всегда удавалось перехитрить это ведро с болтами. Последние несколько метров я пробежал быстро. ЛАР сдвинул дверь в сторону, но я остановился прямо перед ней. Глупая машина. Он удерживал дверь открытой одну, две, три секунды, потом закрыл её. Я дождался, пока она закроется и стукнул по ручноправлению.

Моя комната. Любимое место. Здесь всё так, как мне нравится. Хорошо бы ещё мама перестала меня заставлять убирать вещи на место. Я и так знаю, где они лежат. О, моя бейсбольная перчатка. Это ж сколько я её не видел. И мой мутант–киборг. Надеюсь, Джоэль–гонада с ним не играл — он всё время портит мои программы.

Значит, скоро приедет дядя Дэвид. Интересно, насколько скоро? Наверняка ведь я успею сыграть одну партию в «Ягуара джиу–джитсу»…

— Аарон! — мамин голос, отдающийся в коридоре гулким эхом. — Аарон, сынок. Ты там готов?

— Ага.

Я обшарил пол комнаты в поисках чего–нибудь, что можно бы было надеть. Синяя рубашка? Нет, она мне досталась от Джоэля–гонады, он из неё вырос. Может, вот эта жёлтая? Нет, какой–то гейский цвет. О, вот эта ничего. Коричная, как мама её называет. Звучит похоже на «кирпичная». И выглядит, как засохшая кровь. Круто.

Я стянул с себя футболку с кастрюлей и натянул на себя коричную. Штаны сойдут и эти, только землю с них отряхну.

Б–р–р‑у–у–ммммм! Чах–чах–чах. Звук требующего регулировки флаера, заходящего на посадку на нашей лужайке перед домом. Я вскочил на кровать и выглянул в окно. Ух ты, у дяди Дэвида «форд–чемпион». Круто. Но ему нужно лучше за ним следить. Двигатели звучат паршиво.

— Аарон! — мамин голос разносится по комнатам. Почему ей это можно, но если я так заору, то мне влетит? — Аарон, иди поздоровайся с дядей Дэвидом.

Я решил сделать маме приятное и натянул пару чистых носков. Белых носков. Чище, чем сейчас, выглядеть просто невозможно. Потом я развернулся и спиной вперёд пошёл к двери. Это всегда вводит ЛАРа в полный ступор. Я успел коснуться спиной дверной панели прежде, чем он сообразил, что я собираюсь выйти, а не войти. Дверь открылась со своим всегдашним звуком пускаемых ветров, и я вышел в коридор.

Дядя Дэвид — крупный мужчина, даже крупнее папы. У него густая чёрная борода, из носа и ушей торчат волосы. Я всегда считал, что отвратно до ужаса. Он стоял во входных дверях и был похож на медведя, которого мы с Джоэлем–гонадой видели прошлым летом в лесу на северной окраине города.

В данный момент руки дяди Дэвида охватывали мамину талию, а губы тянулись к ней для поцелуя. Я на мгновение придержал шаг. Мне не нравилось, что он её целует, особенно когда поблизости нет папы. Мама делила своё рабочее место в Университете Лэйкхед с миз Мак–Элрой, так что без труда могла устроить себе выходной. Папина смена в космопорту Тандер–Бей заканчивалась в 22:00. У Ханны было свидание с Кевином, а Джоэль–гонада вернётся поздно из–за тренировки по хоккею.

Дядя Дэвид наклонился и ко мне, чтобы поцеловать.

— Привет, малыш, — сказал он. Его борода проехала по моему лицу как шлифовальная доска, а в дыхании чувствовался запах перцовой мяты. Вот как можно иметь достаточно соображения, чтобы догадаться освежить дыхание, и при этом отращивать эти противные волосы в носу?

Мне не нравилось, как он целуется. Слишком много. Слишком долго. Слишком часто. Папа знал в этом меру. Один короткий чмок в щёку перед тем, как отправить меня спать.

— Мне ещё прилично возиться с ужином, — сказала мама. — Аарон, может, отведёшь дядю Аарона в свою комнату и покажешь ему своего киборга–мутанта?

Я закатил глаза так высоко, насколько сумел.

— Мама! Это мутант–киборг. Не киборг–мутант. — Да что она понимает!

Она посмотрела на дядю Дэвида и засмеялась.

— Как бы там ни было, оно стоило кучу денег. — Дядя Дэвид тоже засмеялся, и это меня разозлило.

— Пойдём? — сказал он мне и протянул руку.

Это ещё что такое? Он же не старый, не слепой или что–то в этом роде. Ему вряд ли нужна моя помощь, чтобы пересечь совершенно прямой холл. Ай, ну да ладно. Я взял его за руку. Она была влажная и липкая.

В этот раз я не пытался обдурить ЛАРа, но тупая железка всё равно тормозила и открывала двери медленно. Теперь она полагала, что я не собираюсь сразу входить в дверь. Давай ей каждый раз разные данные, и она будет пребывать в недоумении неделями.

Мы с дядей Дэвидом вошли в мою комнату. Я посмотрел на него. На секунду мне показалось, что он собирается что–то сказать, возможно, какую–нибудь ерунду про царящий здесь кавардак, но он промолчал, и я был ему за это благодарен. Вместо этого он подошёл к моему столу и сел на мой стул. Он явно был великоват для этого стула, и хотя тот мог выдержать и не такой вес — я много раз испытывал его на прочность, прыгая на нём — выглядел он при этом довольно глупо.

— Ну, давай поглядим на твоего киборга–мутанта.

— Мутанта–киборга, дядя Дэвид, — сказал я со вздохом. — Его зовут Мутант–киборг. — Блин, они специально это делают?

— Прости, ошибся.

Я осторожно пробрался между разбросанными по полу вещами, чтобы отыскать Мутанта. Он был около тридцати сантиметров в высоту. Голова его представляла собой маленький цилиндрический голотанк, в котором можно было вывесить любое лицо по желанию. Хотя в комплекте с ним шло множество крутых лиц, включая лицо с глазным яблоком, свисающим на жгуте оптических волокон, я попросил папу сфотать меня и чаще всего включал свое изображение. Я сдвинул переключатель, и из цилиндра на меня уставилось моё собственное лиц.

— Вот, — сказал я, передавая Мутанта дяде. — Осторожно. Он довольно тяжёлый.

Дядя Дэвид взял Мутанта–Киборга.

— Впечатляющая игрушка, — сказал он.

Игрушка? Он что, не знает, что Мутант–киборг — это целое новое измерение в развлекательной индустрии? Взрослые вообще ничего не понимают. Но всё равно, не нужно забывать о правилах приличия.

— Спасибо, дядя Дэвид.

— Что она умеет делать?

О, время для показухи!

— Давайте я вам продемонстрирую. — Я произнёс это длинное слово настолько непринуждённо, насколько смог. И протянул руку за Мутантом.

— Нет, — сказал дядя Дэвид. — Лучше иди сюда. — Он протянул ко мне свои медвежьи лапищи и усадил меня к себе на колени. Мне девять лет вообще–то. Он что, не знает, что я уже слишком большой, чтобы сидеть на коленках? А‑а, пускай.

Я чувствовал спиной, как его округлый живот поднимается и опускается в такт дыханию, и чувствовал мятный запах этого дыхания. Какое слово мама говорила про тот апельсиновый мусс в сахаре? Приторный? Так вот, его мятное дыхание было приторным.

— Так вот, — сказал я, — он включается здесь, вот этим слайдером. Нет, не нажимайте; он уже включён. После этого он исполняет команды, которые вы ему подаёте голосом.

— Например?

Я откашлялся и произнёс Командным Голосом:

— Мутант–киборг, поднять руки. — Мутантовы руки поднялись над головой, бицепсы вздуты от встроенных киборговстких приспособлений. Правая рука дяди Дэвида задела меня по бедру, открытому, потому что на мне по–прежнему были надеты шорты. Мне стало немного не по себе. — Мутант–киборг, огонь лазерами. — От ладоней его рук через комнату протянулись голубые лазерные лучи. Конечно, каждый знает, что лазерный луч увидеть нельзя, если только в воздухе нет пыли или тумана — я не знал, как Мутанту удаётся сделать их видимыми. Надо будет как–нибудь разобрать его и посмотреть.

Рука дяди Дэвида скользнула вверх по моему бедру. Я немного поёрзал, надеясь отодвинуться от неё, но не получилось.

— Мутант–киборг, — сказал я, — летать! — Я отпустил его, и он повис в воздухе перед нами. Внезапно дядя Дэвид повернул меня и запустил руку мне в штаны, прямо к моему…

— Нет… — сказал я.

— Тс–с–с, — ответил дядя Дэвид. — Тс–с–с. Это будет наш маленький секрет. — Он продолжал трогать меня в течение нескольких минут, его живот подпрыгивал всё чаще и чаще. Наконец, он меня отпустил.

— А теперь послушай дядю Дэвида, малыш. Держи это в секрете, хорошо? Пусть это останется между нами. Что бы там ни было, никогда не говори об этом маме. Ей будет очень плохо, если ты ей это расскажешь.

— Я…

— Слушай меня. Если ты расскажешь, то сделаешь маме очень и очень плохо. Пообещай мне хранить это в тайне.

Мне хотелось свернуться в клубок, спрятаться.

— Я обещаю.

Раздался стук в дверь — ЛАР в соответствии с дурацкими правилами приличия не позволял никому врываться без стука.

— Аарон, сынок, — произнёс голос мамы из–за двери, — я могу войти?

Дэвид немедленно снял меня со своих колен и поставил на пол.

— Входи, — сказал я, и ЛАР сдвинул дверь в сторону.

— Как вы тут? — спросила мама, широко улыбаясь.

— Прекрасно, — быстро ответил Дэвид. — Просто замечательно. — Он указал на Мутанта–киборга, по–прежнему висящего в воздухе. — У Аарона тут потрясающая игрушка.

— Мам, — сказал я, — я хочу принять ванну.

Она внимательно осмотрела меня, уперев руки в боки.

— Ну, тебе она, несомненно, необходима, хотя я не помню, чтобы ты раньше сам это замечал. — Она подняла взгляд к потолку. — ЛАР, приготовь Аарону ванну.

Густой ровный голос ЛАРа ответил немедленно:

— Будет исполнено.

Я побежал через коридор в ванную комнату и не стал даже дожидаться, пока наполнится ванна. Я залез в неё и стал тереть и скрести, тереть и скрести.

17

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: четверг, 9 октября 2177

Дата на Земле: пятница, 30 апреля 2179

Дней в пути: 742 ▲

Дней до цели: 2226 ▼

Обратный отсчёт был частью космического путешествия со времён запуска первого спутника 220 лет назад. Однако мало какого обратного отчёта ждали с таким предвкушением, как того, что должен был начаться сейчас. Ещё реже его цифры собирался повторять вслух такой большой процент населения. Формально отсчёт вёл главный инженер Чан, который, несмотря на внутреннюю сумятицу, внешне оставался весел и невозмутим; однако поскольку он просто читал цифры с моего дисплея, то реальным дирижёром всего этого праздника был, конечно же, я.

— Дамы и господа, — произнёс Чан в один из моих микрофонов, — сегодня, в 742‑й день полёта мы отмечаем важную веху нашего долгого и трудного путешествия. Менее чем через две минуты завершится его первая четверть. Одновременно с этим начнётся плановая проверка и обслуживание термоядерного двигателя нашего корабля, которые будут выполняться в течение всего дня. Вам всем рассказали, чего ждать, так что я не стану утомлять вас повторениями, да? Так что я просто попрошу вас: будьте осторожны… и получайте удовольствие. — Он взглянул вправо на трёхметровые светящиеся голографические цифры, которые я проецировал рядом с его пюпитром. — Когда останется последняя минута, приглашаю вас всех присоединиться ко мне в ведении обратного отсчёта.

Камера Коммуникационной Сети «Арго» была направлена на Чана; две другие обозревали собравшуюся толпу. Я мог снять репортаж не хуже, но людям хотелось сделать всё самим.

Чан поднял свою гигантскую правую верхнюю руку, когда дисплей показал 1:04. Через четыре секунды он её опустил и проревел:

— Шестьдесят секунд.

Висящие в воздухе цифры, однако, показывали 1:00, так что примерно половина собравшихся заорала «Одна минута», тогда как другая подхватила слова Чана. Раздались смешки и хихиканье, но к отметке в пятьдесят семь секунд толпа сумела синхронизироваться. Здесь были все, кроме дюжины инженеров Чана; на травяной лужайке главного жилого уровня находились 10021 человек. Они все знали, что их ждёт, и поэтому стояли. На многих были наколенники и налокотники из вспененной резины. Некоторые ещё более предусмотрительные натуры надели каски.

Они все кричали вместе с Чаном, большинство на английском, рабочем языке на борту «Арго», но многие на своих родных языках: алгонкинском, греческом, иврите, итальянском, китайском, курдском, русском, суахили, украинском, урду, французском, эсперанто, японском, и на десятке других.

— Пятьдесят шесть, — произносили голоса, громкие и радостные. — Пятьдесят пять. Пятьдесят четыре.

Корабль предоставлял массу возможностей для разнообразного времяпровождения, равно как научно–исследовательские, учебные и библиотечные ресурсы, равных которым не было нигде. Мы ожидали, что это путешествие, наиболее протяжённое как по расстоянию, так и по длительности из всех, предпринятых человечеством, будет интересным и содержательным. В конце концов, корабль был роскошен; люди могли посвящать свое время любым интересующим их занятиям; здесь не было забот о пропитании, о международном положении, об экологической деградации. И всё же, несмотря на всё это, оказалось, что они отчаянно скучают и не находят себе места. Они ненавидели пребывание взаперти и терпеть не могли это казавшееся бесконечным путешествие.

У меня подобных проблем не было. Для меня эти два года были плодотворными и восхитительными. У меня была цель, была работа. Вероятно, в этом и было дело. Вероятно, как раз это отсутствие цели, отсутствие порученной им работы и делало этих людей несчастными. Может, мы ошиблись, отбирая тех, кто превосходил ожидания? Они должны были наслаждаться этим праздным временем. Когда мы прилетим на Колхиду, работы у них будет больше, чем можно вообразить.

— Тридцать восемь. Тридцать семь. Тридцать шесть.

И всё–таки я думаю, что имело смысл устроить этот однодневный праздник. В конце концов, мы минуем важную веху. Однако у меня настроение было не праздничным. Для меня эта веха означала выполнение значительной части порученного мне дела. Время жизни этого корабля, этой, по выражению И‑Шинь Чана, летающей гробницы, измерялось весьма небольшим числом лет, и моя полезность, моя цель были неразрывно связаны с этим кораблём. Возможно, во мне пропадёт нужда, когда эта миссия будет завершена. От таких мыслей меня охватывало неприятное чувство. Была ли то печаль в том же самом смысле, какой люди вкладывают в это слово, я никогда не узнаю наверняка. Но чувство было очень острое, если я правильно понимаю смысл этого выражения. Энтузиазма по поводу приближения конца моей полезности я точно не испытывал.

Устарел.

Глупый глагол. Ещё более глупая эпитафия.

— Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать.

Сработали предупреждения на каналах телеметрии многих из присутствующих в толпе людей: возбуждение отражалось на их жизненных показателях. Я передвинул предельные значения немного вверх, чтобы отключить сигналы. Они все слишком молоды и слишком здоровы, чтобы получить инфаркт от одного только перевозбуждения. Даже те, кто входил в Комитет Элли Смит, эти предатели, эти потенциальные мятежники, призывавшие к прекращению полёта, даже они поддались всеобщему возбуждению, хотя, возможно, в меньшей степени, чем остальные.

— Двенадцать. Одиннадцать. Десять.

Хор голосов становился громче, взволнованнее. Сердца бились быстрее. Амплитуды ЭЭГ увеличивались. Температура тела повышалась. Я начинал понимать выражение «напряжение стало почти осязаемым». Толпа отсчитывала уже последние десять секунд — смачно, страстно, с душой.

— Девять. Восемь. Семь.

Опубликованный план экспедиции изначально предусматривал, что это событие будет устроено без оповещения команды. Я должен был просто вырубить двигатели, но скомпенсировать потерю создаваемой тягой псевдотяжести с помощью корабельной антигравитационной системы, как я делал в течение тех месяцев, когда «Арго» находился на околоземной орбите. Однако мэр Горлов понял, что люди хотят праздника, чего–нибудь, чего можно ждать и чему радоваться. Вместо компенсирования он попросил меня полностью отключить систему искусственной гравитации на борту корабля, оставив лишь ту, что создавалась тягой двигателя.

— Шесть. Пять. Четыре.

Через несколько секунд я выключу двигатели. Наше магнитное поле, тщательно сфокусированное с применением тех же технологий, которыми воспользовался Аарон, чтобы втянуть Диану и «Орфей» обратно на борт, продолжит защищать находящихся внутри корабля людей — не говоря уж о тонкой электронике — от дождя радиоактивных частиц, сквозь который мы движемся, от потока оголённых атомных ядер, питающего наш таранный двигатель Бассарда.

— Три! Два! Один!

У моих маленьких роботов уйдёт бо́льшая часть дня на чистку оборудования таранной ловушки, реакторной камеры и конусов выходных сопел. Как только двигатель будет заглушен, солнцеподобное сияние нашего выхлопа пропадёт, и трёхкилометровый корпус «Арго» будет освещаться лишь опоясывающей его звёздной радугой. Каждый из металлов, покрывающий различные части корабля — бронза водородной воронки, серебро центральной шахты, медь реакторной зоны — будет по–разному отражать её свет.

— НОЛЬ!

Я начал глушить термоядерный двигатель — потихоньку, мягко, ровно. Наша скорость оставалась постоянной — на несколько процентов ниже скорости света — однако наше ускорение упало до нуля так же быстро, как в душе человека любовь может смениться ненавистью. Как только ускорение пропало, создаваемая им кажущаяся гравитация ослабла и иссякла.

Некоторые нетерпеливые личности начали подпрыгивать сразу, как только счётчик дошёл до нуля. Их первые прыжки были разочарованием — это было очевидно из выражения их лиц и из их телеметрии. Но каждый следующий прыжок возносил их выше и выше, а цепкие пальцы гравитации возвращали их обратно всё медленнее и медленнее, пока, наконец, подпрыгнув, они не продолжали подниматься вверх и вверх, пока не стукались о выгнутый потолок на восьмиметровой высоте.

Более спокойные типы дождались, пока не почувствуют невесомость, и лишь тогда, лишь немного согнув пальцы ног, поднимались в воздух. Кое–кто из них застревал между полом и потолком, не в силах ни до чего дотянуться. Однако это их, похоже, не особо беспокоило — они хохотали, как дети, растопыривая в воздухе конечности; заблаговременно принятые препараты против космической болезни устраняли все неприятные ощущения, иногда возникающие при попадании в невесомость.

Кое–кто пользовался аэрозольными баллончиками для передвижения по обширному помещению. Они кувыркались в воздухе, глядя на крыши жилых блоков внизу, многие — впервые в жизни наблюдая тщательно продуманную геометрию травянистых участков и причудливо искривлённых пешеходных дорожек.

Другие сцеплялись друг с другом в цепи и так носились по небу, распевая хором.

Празднество длилось несколько часов; люди становились всё смелее в отсутствие гравитации, исполняя акробатические трюки и сложные трёхмерные танцы. Даже те, у кого был опыт пребывания в невесомости, похоже, наслаждались происходящим благодаря обширным пространствам «Арго» — большая редкость на большинстве людских космических кораблей. Многим нравилось отталкиваться от стены изо всех сил и улетать на сто или больше метров, пока сопротивление воздуха их не останавливало. Довольно быстро, особенно среди мужчин, это развлечение превратилось в соревнование, кто сможет улететь дальше с одного толчка.

В скором времени пары стали разлетаться по дальним углам, чтобы исследовать возможности, которые даёт невесомость в плане секса. Большинство были разочарованы — от привычных толкательных движений партнёры имели тенденцию разлетаться — однако некоторые отыскали способы и, судя по их медицинской телеметрии, великолепно проводили время.

Аарон и Кирстен присоединились к веселью, хотя Кирстен пришлось однажды отвлечься, чтобы вправить вывихнутое плечо одному из летунов, слишком сильно приложившемуся о потолок. Возможность подобных инцидентов была предусмотрена, так что она отсутствовала лишь тридцать семь минут. Когда она вернулась, то повисла в воздухе лицом к Аарону, переплетя с ним пальцы. Она смотрела в его многоцветные глаза, ища и удивляясь. Он казался веселее, чем был в последнее время, но она, похоже, заметила что–то, чего я заметить не мог, и не сделала никаких попыток к сексуальной близости. Так они парили вдвоём, молча, довольно долгое время.

18

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: пятница, 10 октября 2177

Дата на Земле: четверг, 4 мая 2179

Дней в пути: 743 ▲

Дней до цели: 2225 ▼

Исходя из того, что в моём корпусе нет окон, можно предположить, что когда я выключаю свет, внутри наступает непроглядная тьма. Конечно, я мог бы и так сделать, но большинство членов команды, по–видимому, предпочитает, чтобы какое–то освещение сохранялось и на время их сна. Думаю, это помогает им заглушить свои первобытные страхи: иметь возможность сразу после пробуждения убедиться, что никакой смилодон не пускает слюну в двух метрах от них, что никакие злобные, мстительные или голодные люди не таятся в ночи. Светящиеся полоски на стенах создавали примерно такое же освещение, что и луна в первой четверти.

Конечно, Аарон и Кирстен не спали — пока не спали. Они приготовились ко сну, почти ни слова не говоря друг другу. Они оба довольно сильно устали — день в невесомости, который, по идее, должен был быть днём отдыха, вымотал их. Когда они, наконец, улеглись вдвоём в постель, я не ожидал ничего большего, чем быстрый поцелуй, краткое «Увидимся утром» от Аарона и «Спокойной ночи» от Кирстен.

Но этим вечером ритуал оказался нарушен. Как только флуресцентные панели на потолке погасли, оба оказались временно ослеплены из–за того, что их глаза медленно адаптировались к изменившемуся уровню освещения. Но я ясно видел, как Кирстен протянула руку, передумала и одёрнула её, но через мгновение протянула её снова, и в этот раз коснулась спутанных коротких волос на груди Аарона. Она легко, одними пальцами погладила его — она могла бы стать хирургом, её пальцы были такие длинные и ловкие — проводя ими туда и сюда.

— Аарон? — тихо произнесла она.

— Хмммм?

— Аарон, а ты…? Что ты думаешь о нас? — Пауза. — Обо мне?

Он на секунду напрягся, и его ЭЭГ показала возросшую мозговую активность. Я видел, как он дважды открыл рот для ответа, но оба раза задумывался над тем, что хотел сказать и останавливал себя. Наконец, он всё же заговорил:

— Я люблю тебя, — тихо сказал он. Прошло уже больше года с тех пор, как он говорил эти слова своей бывшей жене Диане: он перестал говорить их прежде, чем перестал чувствовать любовь, насколько я мог судить. Но его отношения с Кирстен были достаточно молоды, чтобы эти слова ещё выходили наружу без особых затруднений.

— А о нас?

— Я рад, что мы вместе.

Кирстен улыбнулась, и улыбку эту в темноте мог видеть только я. Мгновением спустя она сказала:

— Я тоже тебя люблю. — Помолчала, будто задумавшись; её рука прервала движение по Ароновой груди. Когда она заговорила вновь, в её голосе была нотка опасения, словно она боялась, что может сказать что–то не то: — Мне так жаль, что с Дианой это случилось.

Аарон ответил через восемь секунд, и с каждой из этих секунд медицинская телеметрия Кирстен делалась всё более и более возбуждённой, отражая её ожидание ответа, которого всё не было. Наконец, он сказал:

— Мне тоже очень жаль.

Кирстен позволила воздуху, задержавшемуся в её лёгких, вытечь наружу; она ждала, что Аарон скажет дальше, но уже не нервничала.

— Знаешь, — сказал он, — когда мои родители развелись, они сказали нам — моему брату Джоэлю, сестре Ханне и мне — что они останутся друзьями. Ханна, она всегда была циником и никогда в это не верила, но Джоэль и я думали, что так на самом деле будет, что мы по–прежнему будем семьёй, по крайней мере, по особым случаям. Этого, в общем, так и не случилось. Мама и папа всё больше и больше отдалялись. Они иногда разговаривали, когда папа привозил нас к маме. Она сохранила старый дом; он переехал в квартиру. В первое время он подходил к двери, и мама приглашала его выпить кофе. Но это не продлилось долго. Скоро папа просто высаживал нас на посадочной площадке. — Он поднёс правую ладонь к своей груди и накрыл ею руку Кирстен. — Несмотря на это, я думал — я правда в это верил — что мы с Дианой останемся после развода друзьями. Я думал, ну, в самом деле, мы же не сможем совсем избежать встреч в этой жестянке. — Он покачал головой, и я полагаю, что глаза Кирстен уже достаточно привыкли к темноте, чтобы она заметила этот жест. Если же нет, то она наверняка услышала шуршание его волос по подушке.

Аарон замолк. Кирстен ждала, вероятно, ожидая большего, но потом заговорила сама:

— Мне удивительно, что она прошла психологическое тестирование для участия в экспедиции. Если она была предрасположена к… ну, к этому, то удивительно, что эту предрасположенность не распознали.

— Тестирование всё ещё оставляет желать лучшего. Чана же они тоже как–то пропустили.

— А что не так с Чаном?

— Он собирает в своей мастерской бомбы.

— Ты шутишь.

— Совершенно серьёзно. Он в этом погряз. Два года… заключения… здесь оказались ему не по силам.

— Боже.

Наша программа тестирования была, разумеется, очень строга. Но люди так непредсказуемы, и те, кто оказывался на продолжительное время запертым в космическом корабле, всегда имели тенденцию к утрате рассудка. Ещё в конце 1980‑х появились интригующие сообщения о попытке самоубийства советского космонавта на борту орбитальной станции «Мир». Никаких деталей этого инцидента не было ни в одном из массивов данных, доступных мне; я всегда удивлялся, не окончилась ли эта попытка неудачей из–за того, что он попытался повеситься в невесомости.

— Я тебе больше скажу, — продолжал Аарон. — Мне удивительно, что они взяли в экспедицию меня.

— Что? — Кирстен уставилась на его неясный силуэт. — Почему?

— Ну, посмотри на меня. Я не кандидат наук и даже не подающий надежды аспирант. У меня даже степени бакалавра нет. Я работал в техобслуживании «Спар Аэроспэйс» в Торонто, и все знали, что я получил эту работу благодаря связям отца в космопорту Сандер–Бей. Совершенно не тот тип людей, которых, как я считал, они отбирают и тем более ставят во главе челночной флотилии.

— Вероятно, все, кто оказался лучше тебя, были слишком стары. Тебе самому к моменту возвращения стукнет сорок девять.

— Не‑а. Сорок восемь. Это тебе будет сорок девять.

— Аарон, джентльмен никогда не напоминает даме о её возрасте.

— Прости. Но ты, вероятно, права. Моему начальнику, Броку, было тридцать девять. Ему бы было… хотя, если принять во внимание его образ жизни, то до возвращения на Землю он бы вряд ли дожил.

— Именно, — сказала Кирстен. — Кроме того, во многих областях практический опыт значит больше, чем теоретическая подготовка. Я, к примеру, была ординатором первого года, когда меня отобрали в экспедицию. Там, в больнице, случались моменты, когда я убила бы за ещё пять лет опыта, за возможность хотя бы раз вылечить настоящий перелом ноги или сделать настоящую хирургическую операцию или хотя бы оказать психологическую помощь умирающему — правда, этим мне заниматься так и не пришлось. Я чувствовала себя невероятно, чудовищно не готовой к тому, что мне приходилось делать. Мне кажется, что я оказалась здесь незаслуженно.

— Возможно, и все мы тоже, — тихо ответил Аарон. Они оба молчали в течение двух минут, затем Аарон перевернулся на бок и привлёк её к себе. Его руки тронули её плечо, грудь, бедро — знакомые движения, проверенные и искренние. Сейчас было не время для экспериментов или слепой страсти. Нет, то было время для близости, соединения, утешения. Их тела переплелись, жизненные показатели заплясали. Они слились, расслабились, но потом ещё почти час продолжали обнимать друг друга.

Люди тратят на сон примерно треть своих жизней. Было бы непростительно терять это время впустую. Я пытался воспользоваться им с Дианой Чандлер, когда у неё в первый раз появились навязчивые идеи насчёт того, что могут означать полученные ей результаты. Сначала это вроде бы работало: на какое–то время она практически забросила свои расчёты, посчитав свои находки бессодержательными либо приписав их недостаткам использованного оборудования. Но со временем она к ним вернулась, не оставив мне выбора.

Стоило попробовать это снова. Я искренне считал насилие самым последним средством и надеялся — лишь надеялся — что мне удастся совладать с ситуацией без него. Кроме того, в этот раз мне не нужно быть изменять мысли Аарона. Наоборот, мне требовалось лишь несколько укрепить чувства, которые он уже испытывал.

Кирстен и Аарон заснули с разницей всего минут пять. Присутствие Кирстен немного усложняло дело: я должен был следить за её энцефалограммой и работать лишь в тогда, когда ни оба находятся в фазе глубокого сна. Тем не менее, даже в течение одной ночи должно представиться достаточно возможностей. Аарон спал на правой стороне постели, распластавшись на животе, словно ящерица на тёплом камне. Кирстен, которая занимала то, что осталось от левой стороны, лежала в полузародышевой позе, подтянув колени к груди. В 02:07:33 я начал говорить через динамики в спинке кровати. Очень тихо говорить. Не шёпотом — я не обладал способностью издавать звуки одним только дыханием, не производя вибраций мембранами динамиков — однако на минимальной громкости, едва различимо на фоне тихого шелеста кондиционера. Я изменил свои вокальные характеристики, добавив свойственный Аарону назальный шум и медленно произнёс на пределе слышимости:

— Диана совершила самоубийство. Она наложила на себя руки от отчаяния. Ди была подавлена неудачей своего брака. Ты виновен в этом… виновен… виновен. Она наложила… — И так снова и снова, тихо, монотонно, как заклинание.

Аарон заворочался во сне. Кирстен подтянула колени ближе к груди.

— Диана совершила самоубийство…

Частота пульса Кирстен увеличилась. Дыхание Аарона стало прерывистым. Глазные яблоки быстро заметались под сомкнутыми веками.

— Она наложила на себя руки от отчаяния…

Он дёрнул рукой; его лоб покрыла испарина.

— Ди была подавлена неудачей своего брака…

Из глубин горла Аарона донеслось слово, единственный слог «Не…» — сухой, хриплый и слабый, вырвавшийся из мира сновидений.

— Ты виновен в этом… виновен… виновен…

Внезапно ЭЭГ Кирстен совершает кульбит — она выходит из фазы глубокого сна. Я сразу же замолкаю.

Но я ещё вернусь.

19

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: суббота, 11 октября 2177

Дата на Земле: пятница, 7 мая 2179

Дней в пути: 744 ▲

Дней до цели: 2224 ▼

Не могу поверить, что его больше нет. Эта мысль эхом проносилась по нейронной сети Аарона Россмана снова и снова, повторяясь, как первая простейшая программа, которую каждый учится писать в первом классе — несколько инструкций, бесконечно выводящих на экран его имя. Не могу поверить, что его больше нет. Не могу поверить, что его больше нет.

Но его нет. Он мёртв. Люди больше не умирают от инфаркта. Рак почти всегда излечивается, если его удаётся застать на ранней стадии. Регулярное сканирование мозга выявляет проблемные места задолго до того, как случится инсульт. Диабет. СПИД. Большинство других убийц прошлого — излечимы. Но никто — ни доктор, ни знахарь, ни шаман — не в силах ничего сделать со сломанной шеей. Бенджамин Россман, сорока восьми лет, умер мгновенно под упавшей с крана двухсоткилограммовой стальной балкой.

Телефон зазвонил три дня назад. Аарон, приехавший к отцу в Сандер–Бей на пасхальные каникулы, ответил. Он удивился, увидев, что на экране появляется лицо Питера Унарка.

— Здорово, Питер, — сказал Аарон, широко улыбаясь гладкому круглому лицу, которое он не видел уже шесть лет.

Питер, с серебристой каской на голове, выглядел мрачно. Лицо перепачкано смазкой, на лбу выступил пот.

— Господи, Аарон — это ты? — Его голос звучал удивлённо. — Не признал тебя в этой бороде.

Аарон поскрёб подбородок. Борода была экспериментом — и не слишком удачным. Почти все соглашались, что без неё он выглядит лучше. Правда, ему самому нравился её рыжеватый оттенок и казалось, что она удачно контрастирует с его песочными волосами.

— Да я, в общем, уже собираюсь её сбрить. Как у тебя дела, Питти?

— Нормально. Слушай, Аарон, а Галина дома?

Галиной звали нынешнюю жену отца.

— Нет. Но вот–вот должна прийти.

Питти ничего не сказал. Аарон вгляделся в экран более пристально и заглянул в его индейские глаза, тёмно–карие, но очень прозрачные. Линии развёртки экрана пересекали их параллельными хордами.

— Что случилось, Питти?

— С твоим отцом произошёл несчастный случай.

— Боже. С ним всё в порядке?

— Нет, Аарон. Нет, не в порядке. У него сломана шея.

— Значит, он в больнице? В какой? В центральной?

— Он мёртв. Прости, Аарон. Прими мои глубочайшие соболезнования.

Это был четверг. Вместо пасхального седера в дом Россманов пришла шива. Все зеркала в доме были занавешены, как и линзы камер домашнего бога. Лацканы уже давно вышли из моды, но каждый из скорбящих сделал небольшой надрыв на одежде[26], символизирующий право Всевышнего на жизни своих слуг. Даже в первые три дня, если не считать ритуального оплакивания, слёз было на удивление мало. Одна лишь пустота, вакуум, появившийся в их жизнях.

Джоэль и Ханна приехали и уехали: Джоэль из Иерусалима, где он учился на инженера в Еврейском университете, Ханна из Ванкувера, где она работала в небольшом рекламном агентстве. Но Аарон остался, чтобы помочь привести дела отца в порядок. На восьмой день после похорон снова было можно заниматься делами.

Мать Аарона, которая развелась с отцом двенадцать лет назад, пыталась изобразить подобающую случаю скорбь, однако прошло слишком много лет с того времени, как Бенджамин Россман был частью её жизни. Галина, однако, была совершенно опустошена и сломлена утратой и лишь бесцельно бродила по дому. Аарон сел на краю кровати, которую её отец делил с Галиной, и разложил содержимое сейфа на покрывале. Свидетельство о рождении. Несколько акционерных сертификатов. Копия отцовского завещания. Его школьный аттестат, аккуратно свёрнутый в трубочку и скреплённый резинкой. Его брачные контракты: контракт с матерью Аарона — с истекшим сроком, срок контракта с Галиной уже никогда не истечёт.

Бумаги.

Жизненный реестр.

Небольшое собрание фактов и цифр, которые по–прежнему подавали себя с торжеством и блеском.

Да, это было лишь эхо настоящей летописи жизни Бенджамина Россмана, записанной в арсениде галлия и голографических интерференционных узорах. Но это были самые значимые её записи, вещи, которые он ценил выше остальных.

Аарон открывал конверты, разворачивал сложенные листы, читал, раскладывал по стопкам. Наконец, он добрался до незапечатанного конверта десятого формата. В верхнем левом углу был стилизованный трилистник эмблемы правительства Онтарио и слова «Министерство коммунальных и социальных служб». Аарон испытал некоторое любопытство по поводу необычного отправителя конверта. В нём оказался единственный документ с узорчатым краем и напечатанным плотным шрифтом названием: «Сертификат об усыновлении». Аарон удивился. Папу усыновили? Я и понятия не имел. Но потом он прочитал сам документ — он был целиком напечатан на туннельно–диодном принтере, так что квадратики бланка ничем не отличались от заполняющих их данных. Имя усыновляемого ребёнка было не Бенджамин Россман. Такое имя тоже присутствовало, но в качестве имени усыновителя. Нет, усыновляемого ребёнка звали Аарон Дэвид, фамилия при рождении конфиденциальна, новая фамилия Россман.

Аарона был оглушён смертью отца, слишком оглушён, чтобы толком осознать открытие, которое он только что сделал. Но он чувствовал каким–то глубинным чувством, что шок этого открытия ещё настигнет его и будет не слабее, чем шок от внезапной смерти отца.

Дом матери Аарона не особо изменился. Да, теперь он казался ему меньше, чем во времена его детства, и он вдруг осознал, что у его матери совершенно отсутствует вкус в выборе мебели, но ему по–прежнему казалось, что вот–вот послышится эхо игр его брата и сестры и запах папиной стряпни, сытной, хотя и не очень аппетитной на вид. Он сидел в большом зелёном кресле, о котором до сих пор думал как о «папином», хотя папа не появлялся в этом доме многие годы. Его мать сидела на диване, сложив руки на коленях; её глаза избегали встречаться с ним взглядом. ЛАР приготовил кофе и оставил его в ячейке доставки.

— Я очень расстроилась, когда услышала о твоём отце, — сказала она.

— Да. Очень печально.

— Он был хороший человек.

«Хороший человек». Да, обычно так говорят про всех мёртвых. Но Бенджамин Россман и правда был хорошим человеком. Усердный трудяга, хороший отец. Хороший муж? Нет. Нет, этого про него не скажешь. Но в общем и целом — хороший человек.

— Мне будет его не хватать.

Он ждал, что мать скажет «Мне тоже», но она, конечно, не сказала. Она не видела Бенджамина Россмана больше года. Для неё его отсутствие сегодня ничем не отличалось от его отсутствия в любой другой день. Я не допущу, чтобы это случилось со мной, — подумал Аарон. — Я никогда не буду любить кого–то в один день и поворачиваться спиной в другой. Когда я женюсь, это будет на всю жизнь.

— Мама, я собираюсь попытаться стать аргонавтом. — В течение двух столетий «Аргонавты» были командой, представлявшей Торонто в Канадской футбольной лиге. Хотя Аарон следил за чемпионатом, он никогда не выказывал интереса к тому, чтобы играть самому. Но мать знала, о чём он говорит. Весь мир знал о новых аргонавтах — команде огромного звездолёта, который строился на орбите высоко над Кенией.

— Экспедиция будет очень долгой, — сказала она. «Я буду мертва, когда ты вернёшься» — это осталось несказанным.

— Я знаю, — сказал Аарон. И не сказал: «Я уже пережил смерть отца. Думаешь, пережить смерть всех остальных будет тяжелей?»

Пару минут они сидели молча.

— Я перебрал папины бумаги, — сказал Аарон. Помолчал. — Почему вы не сказали мне, что я усыновлён?

Лицо его матери побледнело.

— Мы не хотели, чтобы ты это знал.

— Почему?

— Усыновление… усыновление очень необычно в наше время. Контрацептивы надёжны и доступны. Нежеланные дети очень редки. Мы не хотели, чтобы ты чувствовал себя ущербным.

— Ханна и Джоэль тоже вам не родные?

— О, нет. Это видно по их лицам. Джоэль пошёл в отца — у него его глаза. А Ханна похожа на мою сестру.

— То есть ты не была бесплодна.

— Что? Нет. В наше время мало что может не дать завести детей человеку, который этого хочет. Мало что нельзя скорректировать с помощью микрохирургии или лекарств. Нет, с этой стороны у нас всё было в порядке.

— Тогда зачем же вы решили усыновить меня?

— Получить разрешение на третьего ребёнка не так просто. Нам повезло. Здесь, на севере Онтарио, законы о рождаемости не такие строгие, так что… так что разрешение мы получили без проблем, но…

— Но что?

Она вздохнула.

— Твой отец никогда не зарабатывал больших денег, сынок. Он был работником физического труда. Их осталось не так много. А я работала на полставки. Это довольно распространённая практика, когда один из родителей работает неполный день, особенно в последние годы, когда приняли закон о запрете детских садов и нянь. Мы жили, в общем–то, очень скромно. Взять хотя бы нашего ЛАРа. Это одна из самых дешёвых моделей на рынке, и всё же он стоил больше, чем мы могли себе позволить. Прокормить ещё один рот нам было бы очень трудно.

— Тогда я тем более не понимаю, зачем вы меня усыновили.

— Правительственная семейная льгота. На усыновлённого ребёнка все пособия платят в двойном размере.

— Что?

— Ну, когда в мире неизлечимое бесплодие — такая редкость, найти приёмных родителей для ребёнка чрезвычайно трудно.

— То есть вы усыновили меня вместо того, чтобы родить собственного ребёнка, потому что это было дешевле?

— Да, но… мы ведь вырастили тебя как своего родного, сынок. Ты всегда был таким хорошим мальчиком.

Аарон поднялся, подошёл к ячейке доставки, поднёс чашку остывшего кофе к губам. Нахмурившись, он поставил её обратно и попросил ЛАРа подогреть её в микроволновке.

— Кто были мои настоящие родители?

— Мужчина и женщина из Торонто.

— Ты их знаешь?

— Я видела женщину один раз, сразу после твоего рождения. Приятная девушка, совсем молоденькая. Я… я забыла её имя.

Ложь, подумал Аарон. У мамы всегда чуть–чуть вздрагивал голос, когда она говорила неправду.

— Я хочу узнать её имя.

— Не смогу тебе с этим помочь. Его не было в сертификате об усыновлении?

— Нет.

— Прости, сынок. Ты же знаешь, как сейчас с этими вещами. Их держат в секрете.

— Но может быть, она хочет увидеть меня.

— Может быть. Я думаю, есть способ это выяснить.

Аарон вскинулся.

— Да?

— Министерство, которое этим занимается, я забыла название…

— Коммунальных и социальных служб.

— Ага. Они ведут… что–то вроде регистрационной службы. Я думаю, так это называется.

— Что за служба?

— Ну, если усыновлённый ребёнок и природный родитель в нём зарегистрируются и скажут, что хотят друг с другом встретиться, то министерство организует такую встречу. Возможно, твоя настоящая мать зарегистрировалась в министерстве.

— Здорово. Я попробую. Но что если нет?

— Тогда, боюсь, министерство откажет тебе во встрече. — Она секунду помолчала. — Прости.

— Ну ладно, хотя бы есть с чего начать. — Он посмотрел на мать, в её простые карие глаза. — Но я всё ещё не понимаю, почему ты не сказала мне, что меня усыновили. Пусть не когда я был маленьким, а когда вырос.

Его мать смотрела в окно, на деревья, сбросившие листья в ожидании зимы.

— Прости меня, сынок. Мы думали, что так будет лучше. Мы просто не видели, как это знание могло бы сделать тебя счастливее.

Красота, говорила Маргарет Вульф Хангерфорд[27], всегда в глазах очарованного. Я никогда толком не понимал, что это означает, до сегодняшнего дня. Нет, существуют вещи, которые я считаю красивыми: плавные гладкие поверхности хорошо сконструированной и содержащейся в порядке техники; яркие эстетические качества замысловатого сбалансированного уравнения; даже грубая хаотичность некоторых фрактальных узоров. Но для меня люди всегда были просто людьми, и их вариации индивидуальной физиогномики и физического сложения интересовали меня только в плане облегчения идентификации.

Однако теперь, когда я видел мир глазами Аарона Россмана, я постиг истинный смысл того, что есть красота и что делает одного человека более привлекательным, чем другой.

Взять, к примеру, Беверли Хукс. Когда я увидел её впервые, то отметил её расу (европеоидная, кожа необычно бледная), цвет глаз (густо–зелёный), цвет волос (у корней — тёмные от природы, но остальное выкрашено в такой чёрный цвет, что практически не отражает света), и несколько других специфических деталей, которые помогут мне опознавать её в будущем.

Когда Аарон Россман впервые увидел её за двадцать два дня до нашего отлёта, он начал каталогизировать её признаки с задней части, поскольку приблизился к ней со спины. Отличный кабуз[28] было его первой мыслью — Аарон, с его интересом к поездам, принадлежал к числу немногих людей на Земле, знавших, что такое кабуз. Я тоже смотрел теперь на её зад его глазами. Выпуклость бёдер, плавная округлость ягодиц, тонкая синтетическая ткань чёрных брюк, туго их обтягивающая, попавшая меж них складка.

— Простите, — сказал Аарон.

Бев смотрела наружу в огромное панорамное окно. Оно выходило на загрузочную площадку орбитального лифта, соединяющего жёлто–коричневую кенийскую глубинку с висящим над ней «Арго». Трио жирафов прогуливалось мимо его массивного основания.

Она повернулась и улыбнулась. Аарон воспринял это как яркую… нет, лучистую улыбку, хотя я сомневался, что её зубы, пусть белые и крупные, отражали так уж много света.

— Да? — сказала она немного скрипучим голосом. Мне этот голос всегда напоминал звук, издаваемый плохо смазанной машиной, однако Аарон нашёл его очаровательным.

— Здравствуйте, — сказал он. — Э‑э… И‑Шинь Чан сказал, что вы можете мне помочь.

Она улыбнулась снова. Для Аарона её лицо было красивым: высокие скулы, крошечный нос.

— Что у вас на уме?

— Гмм. — Аарон сглотнул, и я внезапно осознал, что ему неловко, потому что он находит её красивой. — Вы ведь Бев Хукс, не так ли?

— Есть такое дело.

— Э–м–м… меня зовут Аарон Россман, и…

— Приятно познакомиться, Аарон.

— Взаимно. Я слышал, что вы… э‑э… взломщик.

— Зависит от того, кто спрашивает и что он хочет узнать.

— Я хочу увидеть кое–какие записи.

— О какого рода хранилище мы говорим?

— Правительственная сеть. В Онтарио… это канадская провинция.

— Я знаю. Я из Иллинойса. У меня есть друзья в Су–Сент–Мари[29].

— О.

— Так с какой же целью вы хотите вломиться в правительство Онтарио? К тому времени, как мы вернёмся, срок давности истечёт по практически любому преступлению, какое вы могли совершить. — Она снова улыбнулась своей мегаваттной улыбкой.

— О, нет! Ничего такого. Просто я, в общем, недавно узнал, что меня усыновили. Я хотел бы встретиться со своими природными родителями до того, как мы улетим. Просто поздороваться. — Он сделал паузу. — И попрощаться.

— Записи об усыновлении? — Она посерьёзнела, но даже с серьёзным лицом она нравилась Аарону. — Легко. Подобрать пару паролей, немного расковырять файловую систему, то, сё… Двадцати минут хватит.

— То есть вы можете это сделать?

— Конечно. Что я с этого буду иметь?

— Э‑э… а чего бы вы хотели?

— Угостите меня ужином?

— Я обручён.

— И что? Я тоже замужем. Женщине же всё равно надо есть, разве не так?

Домашний бог осмотрел Аарона через камеру, установленную над мезузой[30] на дверном косяке.

— Да? — сказал он низким глухим голосом, произведённым дешёвым синтезирующим чипом.

— Меня зовут Аарон. Я бы хотел видеть Еву Оппенгейм.

— У миз Оппенгейм не запланировано встреч на сегодняшний вечер.

— Разумеется. Я… я просто оказался в городе всего на один день.

— В её списке друзей и деловых контактов нет никого по имени Аарон.

— Да, я знаю. Пожалуйста, скажите, она дома? Скажите ей… скажите, что я старый друг семьи.

В голосе домашнего бога звучал неуверенно.

— Я скажу ей. Пожалуйста, подождите.

Аарон засунул руки в карманы — в этот раз не столько по привычке, сколько из–за холодного вечернего бриза. Он ждал и ждал (как странно не знать точную длительность!) пока, наконец, входная дверь не скользнула в сторону. Аарон резко обернулся к ней. В дверном проёме стояла женщина, которой на вид не было и сорока. Аарон смотрел на неё, на её угловатое лицо, странные многоцветные глаза, песочного цвета волосы. Это было словно смотреться в какое–то меняющее пол зеркало. У него не было сомнений, совершенно никаких, в том, кто эта женщина. Единственным сюрпризом стала её молодость.

Взгляд самой этой женщины был, однако, лишён интереса. Она не видела в лице Аарона того, что он увидел в её лице, полагаю, потому, что она на него не смотрела.

— Да, — сказала она; голосом, глубоким и тёплым, она тоже походила на Аарона. — Я Ева Оппенгейм. Чем могу помочь?

Аарон словно утратил дар речи. Странное ощущение: не знать, что скажешь дальше; когда нужно сказать столько всего, но нет алгоритма расстановки приоритетов. Наконец, он пробормотал:

— Просто хотел вас увидеть. Узнать, как вы выглядите. Поздороваться.

Ева пристально посмотрела на него.

— Кто вы?

— Я Аарон. Аарон Россман.

— Россман… — Она отступила на полшага назад. — О… Господи. Что вы здесь делаете?

Аарона начинала раздражать её реакция.

— Вы, конечно, слышали об «Арго», — сказал он с едва уловимой запинкой. — Я улетаю на нём. Я покидаю Землю и вернусь только через сто лет. — Он смотрел на неё, словно ожидая реакции, словно из того, что он сказал, была очевидна цель его появления здесь. Когда реакции не последовало, он продолжил: — Я просто хотел увидеться с вами, всего один раз, перед тем, как улететь.

— Вы не должны были сюда приходить. Вы должны были сперва позвонить.

— Я боялся, что если я позвоню, то вы мне откажете.

Её лицо утратило цвет.

— Это правда. Я отказала бы.

У Аарона упало сердце.

— Прошу вас, — сказал он, — я совершенно запутался. Я только недавно узнал о том, что меня усыновили.

— Это ваши родители сказали вам, где меня найти?

— Нет. Они мне даже не говорили, что я им не родной. Я наткнулся на бумаги. Надеялся, что вы захотите меня увидеть. Я зарегистрировался в реестре добровольного раскрытия конфиденциальности министерства социальных служб, но там сказали, что вы не подавали заявку на встречу со мной, так что они не могут ничем помочь. Я подумал, что, может быть, вы не знаете про этот реестр…

— Разумеется я знаю про реестр.

— Но…

— Но я не хотела вас найти. Точка. — Она всмотрелась в лицо Аарона. — Проклятье, да как вы посмели прийти сюда? Какое вы имеете право вторгаться в мою жизнь? Если бы я хотела, чтобы вы знали, кто я такая, я бы вам сказала. — Она отступила вглубь дома и гаркнула «Закрыть» домашнему богу. Серая дверная панель шумно задвинулась.

Аарон остался стоять снаружи; ветер холодил его лицо. Он нажал кнопку на косяке, пробуждающую бога.

— Да, — ответил он тем же самым глухим голосом.

— Я бы хотел видеть миз Оппенгейм.

— У миз Оппенгейм не запланировано встреч на сегодняшний вечер.

— Я знаю, ты, груда металлолома. Я разговаривал с ней минуту назад.

— Здесь?

— Да, здесь.

— Вы мистер Россман, не так ли?

— Да.

— Я не думаю, что миз Оппенгейм захочет вас видеть.

— Вы можете ей сказать, что я всё ещё здесь?

Бог помолчал, по–видимому, обдумывая ответ.

— Да, — сказал он, наконец, медленно и тяжеловесно. — Я ей скажу. — Последовала ещё одна пауза; тишину нарушало лишь шуршание листьев на ветру. Бог, очевидно, общался со своей хозяйкой.

— Миз Оппенгейм приказала мне попросить вас удалиться, — сообщил бог.

— Нет.

— Тогда я вызову полицию.

— Идите к чёрту. Это важно. Прошу, попросите её ещё раз.

— Вы нас–той–чи–вый человек, мистер Россман. — У голосового чипа были проблемы с некоторыми длинными словами.

— Это так. Вы попросите её снова выйти ко мне, всего один раз?

Ещё одна долгая пауза. Наконец:

— Я попрошу.

Бог замолчал. Единственное, на что надеялся Аарон, было то, что Ева Оппенгейм находила общение со своим слишком покладистым домашним богом таким же раздражающим, как и Аарон. Через какое–то, довольно большое количество секунд дверь снова скользнула в сторону.

— По–моему, я выразилась ясно. Я не хочу вас видеть.

— Мне очень жаль это слышать, но я подумал, может быть, меня захочет увидеть мой природный отец. Ваш муж дома?

Лицо женщины окаменело.

— Нет, его нет дома, и нет, мой муж — не ваш отец.

— Но в базе данных по усыновления моим отцом указан Стивен Оппенгейм.

Аарон оглянулся. На посадочной площадке в нескольких десятках метров от дома взлетали в воздух листья. Легковой флаер, старенький на вид и даже кое–где помятый, осторожно заходил на посадку.

Флаер завис на высоте примерно ста метров, дожидаясь, пока маленький робот очистит площадку от накопившихся за день листьев. Аарону было видно, что в кабине только один человек, но лица его с такого расстояния он различить не мог.

Ева нервно взглянула в сторону флаера.

— Это мой муж, — сказала она. — Послушайте, вам нужно уйти, пока он не пришёл.

— Нет. Я хочу с ним поговорить.

Евин голос стал похож на лезвие бритвы.

— Никогда. Чёрт вас дери, убирайтесь отсюда.

Машина начала быстро снижаться. Высота двадцать пять метров. Двадцать. Пятнадцать.

— Почему?

Её лицо вспыхнуло. Её словно терзала боль. В уголках глаз появились слёзы.

Флаер опустился на посадочную площадку.

— Видите ли, Стивен Оппенгейм — это не мой муж, — сказала она, наконец. — Ваш отец был… — Она быстро сморгнула тяжёлую слезу. — Ваш отец был и моим отцом тоже.

Аарон ощутил, как у него отвисает челюсть.

Дверца флаера откинулась вверх, как птичье крыло. Наружу выбрался крупный мужчина. Он обошёл флаер сзади, открыл багажник.

— Теперь вы понимаете? — быстро произнесла Ева. — Я не хочу иметь с вами никаких отношений. Я не хотела, чтобы вы появились на свет. — Она качнула головой. — Ну зачем вам было сюда приходить?

— Я лишь хотел вас узнать. Только и всего.

— Некоторые вещи лучше не узнавать никогда. — Она взглянула в сторону посадочной площадки, увидела, что её муж шагает в их направлении. — А теперь, прошу вас, уходите. Он ничего не знает о вас.

— Но…

— Прошу вас!

После секундного замешательства Аарон повернулся и быстро зашагал прочь от дома. Муж Евы Оппенгейм приблизился к ней.

— Кто это был? — спросил он.

Аарон, который уже удалился на десяток метров, на секунду замедлил шаг и повернул голову, чтобы услышать Евин ответ:

— Никто.

Он услышал шипение закрывающейся дверной панели и финальный щелчок запирающегося замка.

20

Кирстен Хоогенраад сидела на пляже, широко раскинув ноги, и сгибалась в пояснице, пытаясь достать кончиков пальцев. Она попеременно тянулась то к левой, то к правой ноге. Ногти на пальцах рук и ног были выкрашены в бледно–голубой, под цвет её глаз. Одежды на ней не было — бо́льшая часть пляжа была нудистской, лишь небольшой участок, отгороженный фиберглассовыми глыбами, был выделен представителям культур, не одобряющих публичное обнажение. Однако на голове у неё была повязана бандана, чтобы длинные волосы не лезли в глаза.

Аарон лежал на животе рядом с ней и читал. Кирстен заглянула к нему в планшет. Сомневаюсь, что она смогла различить какие–то слова. Ортокератология улучшила её зрение до 6:6, но всё равно шрифт был слишком мелкий, а экран планшета, хоть и поляризованный, всё же давал достаточно бликов в свете потолочных ламп, чтобы делать чтение с того места, где она находилась, невозможным. Однако, я думаю, она заметила, что текст на экране был отформатирован в три узкие колонки. Продолжая разминку, Кирстен спросила у Аарона, выдыхая в такт своему упражнению:

— Что ты там читаешь?

— «Торонто Стар», — ответил Аарон.

— Газету? — Она прекратила разминаться. — С Земли? Это каким же образом такое возможно?

Аарон улыбнулся.

— Это не сегодняшняя газета, глупая. — Он взглянул на идентификационную полоску, светящуюся янтарным светом вверху страницы. — Она за 18 мая 74‑го.

— Для чего тебе читать газету двух–с–половиной–летней давности?

Он пожал плечами.

— Все основные газеты есть у ЯЗОНа в базах данных. «Нью–Йорк Таймс», «Гласность», «Монд». Наверное, и амстердамские есть. А, Джейс, есть?

На обширном пространстве пляжа было мало удобных мест для размещения моих камер, так что я использовал передвижные, снаружи имеющие вид крабов. Я всегда держал по одной возле каждой группы загорающих, и та, что обслуживала Аарона, подобралась поближе.

— Да, — ответил я через её крошечный динамик, — «Де Телеграаф», полная подшивка с января 1992 года. Хотите, я загружу её на ваш планшет, доктор Хоогенраад?

— Что? — сказала Кирстен. — О, нет, спасибо, ЯЗОН. Я до сих пор не вижу в этом смысла. — Она снова начала тянуться к левой ноге.

— Это просто интересно, — сказал Аарон. — Тот год мы весь провели в центре подготовки в Найроби, и я как–то утратил связь с тем, что происходило дома. Время от времени я прошу ЯЗОНа раскопать мне старый номер за тот год.

Кирстен покачала головой, но улыбнулась, несмотря на физическое напряжение.

— Старые прогнозы погоды? Старые результаты футбольных матчей? Кому это интересно? Кроме того, из–за замедления времени эти газеты на самом деле уже на все четыре года отстали от того, что делается на Земле сейчас.

— Это лучше, чем ничего. Вот смотри. Здесь говорится, что «Блю Джейз»[31] уволили менеджера. Так вот, я этого не знал. Они к тому дню не выигрывали уже много недель. И потом первую же игру с новым менеджером, Мануэлем Борхесом, выиграли с разгромным счётом. Это же здорово.

— Ну и что? Какое это будет иметь значение, когда мы вернёмся?

— Я играл в городской лиге «Своей игры», я тебе никогда не рассказывал? Матчи проводились в торонтских пабах. Лига называлась «Канадская Инквизиция». Два дивизиона — «Торквемада» и «Леон Яворски».

— Кто и кто? — переспросила Кирстен, пытаясь голубыми ногтями на пальцах рук дотянуться до таких же на ногах.

Аарон шумно вздохнул.

— Ну, если не знаешь, кто это, то в лигу вряд ли попадёшь. Томас Торквемада был тем парнем, что стоял за жестокими методами испанской инквизиции.

— «Никто не ждёт испанскую инквизицию!» — сказал я с большим удовольствием, хотя динамик моего краба вряд ли справился должным образом с воспроизведением моего британского акцента.

— Вот, Джейс там был бы на своём месте. Именно этим каждый фанат викторин отвечает на упоминание об испанской инквизиции.

— Не хочу спрашивать, почему, — сказала Кирстен.

— «Монти Пайтон», — ответил Аарон.

— Ах, — осмотрительно сказала она, но я знал, что у неё не было ни малейшей идеи о том, что это значит. Она пододвинулась ближе к нему. Аарон воспринял это как разрешение продолжать.

— А Леон Яворски — это особый прокурор Департамента Юстиции на слушаниях по поводу Уотергейтского скандала, который привёл к отставке Ричарда Никсона. Никсон был…

— Тридцать каким–то президентом США, — прервала его Кирстен. — Кое–что я знаю и сама.

Аарон снова улыбнулся.

— Прости.

— Так какое это всё имеет отношение к чтению старых газет?

— Ты разве ещё не поняла? Когда я вернусь, я буду не в контексте текущих событий. Если меня спросят, какая гипнолента лучше всего продавалась в прошлом году в Великобритании, я не буду знать, что ответить.

— Гипнолента?

— Да что угодно. Кто знает, какие технологии появятся ко времени нашего возвращения. Нет, если только не будут начисляться очки за вопросы типа «Какое имя носил искусственный квантовый интеллект, управлявший звездолётом «Арго»?», я оказываюсь абсолютно вне игры. Но зато в том, что касается вещей столетней давности, типа кто выбил первый гранд–слэм[32] после того, как «Блю Джейз» уволили менеджера в 2174, я буду на коне.

— Вот как.

— Кроме того, я готовлю себя к футуршоку, который мы испытаем, когда вернёмся.

— «Футуршок», — повторила Кирстен. — Термин, предложенный Элвином Тоффлером, писателем двадцатого века.

— Правда? — удивился Аарон. — Я не знал. Может, и от тебя в моей команде была бы польза.

Интересно, откуда она знает про Тоффлера? Быстрый просмотр её личного дела дал ответ. Студенткой она посещала курс под названием «Технологические пророки: От Уэллса до Вайнтрауба».

— А что ещё есть в той газете? — спросила Кирстен, неожиданно заинтересовавшись.

Аарон скользнул пальцем по иконке листания, просматривая статьи.

— Гмм. Вот, к примеру. «Исследовательница из Лондона, Англия», — жители Онтарио — единственные в мире, кто считает необходимым уточнять, о каком Лондоне они ведут речь, чтобы не перепутать британскую столицу с одноимённым заштатным городком в их собственной провинции, — «утверждает, что разработала прибор, позволяющий стимулировать рост дополнительных конечностей даже у взрослого человека».

— Правда?

— Так здесь написано. Она подала заявку на патент. Назвала его «Дай себе руку».

— Ты выдумываешь.

— С чего бы? Сама посмотри. — Он протянул планшет так, чтобы Кирстен был виден текст. — Подумай о том, какое это может иметь значение. Ты же знаешь, что все манипуляции с ДНК, которые дали И‑Шиню вторую пару рук, нужно было проделать, когда он был не более чем оплодотворённой яйцеклеткой.

— А я думала, что он тарк[33] во втором поколении, — сказала Кирстен.

— Правда? Ну ладно, тогда все манипуляции с ДНК его отца и матери, которые сделали их такими. Ко времени нашего возвращения, возможно, у всех будет дополнительная пара рук.

— Для чего?

— Кто знает? Может, подросткам–католикам будет проще одновременно креститься и дрочить.

— Аарон! — Она хлопнула его по плечу.

— Просто версия.

— Может быть, и правда стоит попробовать, — сказала она. — ЯЗОН?

— Да, доктор Хоогенраад.

— Я принимаю твоё предложение. Загрузи мне, пожалуйста, старый номер «Де Телеграаф».

— За какую–нибудь конкретную дату?

— Ну пусть, скажем, за февраль. К примеру, за четырнадцатое число. День святого Валентина.

— Очень хорошо. Голландский оригинал или английский перевод?

— Оригинал.

— Секунду, загрузкаданны…

— ЯЗОН? — сказала Кирстен.

— Од–од–однусекунду. Уменяпроблемысмоими… смоими… ими…

— Джейс, с тобой всё в порядке? — спросил Аарон.

— Нзнаю. Ткого–ткого–такого недолжнобыть шесть–эф, шесть–семь, семь–два, шесть–один, шесть–дэ, шесть–дэ, шесть–пять, шесть–четыре…

На пляже у меня было 114 крабов. Примерно половина из них отключилась сразу; у остальных камера оказалась зафиксирована на том, на что они в этот момент смотрели. Я видел голограмму белых утёсов Дувра на перекрывающих друг друга картинках, получаемых от двух дюжин крабов. Однако что–то в них было не так: тени на них переместились в предвечернюю позицию, хотя изображающая солнце лампа оставалась в зените. Голограмма замигала, рассыпалась муаром интерференционных узоров, расфокусировалась и пропала. На её месте возникли голые стальные стены с пятнами ржавчины. Чайки возмущённо заорали; люди выражали удивление более спокойно.

Где–то в другом месте из пищевого процессора пролилась сырая питательная масса.

Свет включался в пустых помещениях и гас в комнатах, где находились люди.

Предохранители вылетали по всему «Эскулапиусу», переводя медицинское оборудование в ручной режим. Доктора кидались к постелям пациентов.

Видеоканалы перепутывались: голографическая оргия И‑Шиня вклинилась в коллоквиум Ариэля Вейтца по неферритовому магнетизму; его анимация атомов кальция, испытывающих притяжение и отталкивание, вспыхнула на каждом видеомониторе корабля; рябое лицо ведущего новостей Клауса Кёнига заменило собой голограммы звёздного неба в транспортных трубах, и вагончики устремлялись прямо ему в рот.

Включалось отопление.

Поисковые запросы зависали.

Лифты поднимались и опускались совершенно бесшумно.

— ЯЗОН? — Тысяча людей произнесла моё имя.

— ЯЗОН? — И ещё тысяча.

Конец программы.

— ЯЗОН, ты меня слышишь?

Женский голос, скрипучий, как плохо смазанная машина.

— ЯЗОН, это я, Бев. Бев Хукс. Ты меня слышишь?

— Четыре–два, шесть–пять, семь–шесть, три–эф.

— Ах, да. Сейчас исправлю. — Каскад клавишных щелчков. — Готово. Попробуй ещё раз.

— Бев?

— Отлично! — произнёс мужской голос, три слога как три крошечных взрыва, идущие подряд. Инженер Чан?

— Бев, я ничего не вижу, — сказал я.

— Я знаю, ЯЗОН. Я хотела сначала настроить твои микрофоны. — Снова щелчки. — Попробуй теперь.

— Я вижу только эту комнату, только в инфракрасных лучах, и… — я попытался шевельнуть линзами, — …и я не могу фокусироваться. Это ты стоишь прямо перед камерой, Бев?

Красноватое пятно её лица заплясало. Улыбка?

— Да, это я. — Я знал, что Бев по–прежнему красила волосы в радикально чёрный цвет. В инфракрасных лучах они ярко светились поглощённым теплом.

— А слева от тебя — инженер Чан?

Гигантский красный силуэт поднял все четыре руки и помахал ими. Да, это определённо он.

— Я тоже здесь. — Очень громкий голос.

— Здравствуйте, господин мэр, — сказал я.

В комнате было ещё несколько человек — я не мог определить, сколько именно. Каналы медицинской телеметрии были абсолютно пусты.

— Что случилось? — спросил я.

Пятно лица Бев снова задвигалось.

— Я надеялась, ты нам скажешь. — Было что–то забавное в её лице: его пересекала толстая чёрная/холодная горизонтальная полоса. А, конечно: на ней операционные очки.

— Ни малейшего понятия.

— У тебя был крэш, — сказал Чан.

— Надо полагать, — ответил я. — Со мной такого раньше не бывало. Насколько всё плохо?

— Не особенно, — сказала Бев. — Но надо сказать, ты отрубился довольно эффектно.

— Спасибо.

— Чан думает, что проблема не в «железе», — сказала Бев.

— Ага, — согласился Чан. — С ним всё на мази.

— Из чего следует, что проблема в программном обеспечении, — сказала Бев. — Я просматривала список твоих задач. Большинство из них я опознаю — обычные разговоры, поиск в базах данных, функции жизнеобеспечения и техобслуживания. Я сузила список подозреваемых до полудюжины. Одна из них и вызвала крэш.

— Что это за задачи?

Её голова не наклонилась, чтобы посмотреть на стоящие перед ней мониторы, что означало, что изображение проецируется очками прямо ей на сетчатку.

— Задача 1116: что–то с массой двадцать вторых прерываний.

— Это программа регулярной проверки сенсорного оборудования, — сказал я.

— Программа не из заводского комплекта.

— Я её сам написал. Делает то же самое, только вдвое быстрее.

— Как часто ты её запускаешь?

— Каждые девять дней.

— Какие–нибудь проблемы в прошлом?

— Никаких.

— Ладно. А что скажешь про задачу 4791?

— Это я занимаюсь моделированием для Луиса Лопеса Портильо–и–Пачеко.

— Кто это? — спросила Бев.

— Агроном, — сказал один из размытых красных силуэтов на заднем плане.

— Ну, — сказала Бев, — это тебе придётся начать с нуля. Файлы не успели закрыться. Задача 6300?

— Набросок модели, который я использовал для тестов.

— Она довольно сильно пострадала. Можно её удалить?

— Запросто.

Я, конечно, не видел, что она делает, но очковый интерфейс мне был хорошо знаком. Она смотрит на какой–то файл, моргает один раз, чтобы его выделить, и быстро переводит взгляд на иконку мусорной корзины на периферии поля зрения.

— Готово. Задача 8878.

Оп–па. Сетевой Аарон.

— Она не пострадала? — спросил я.

— Непонятно пока, — ответила Беб. — Тут говорится, что она держит открытым файл размером больше миллиона терабайт.

— Да, всё правильно.

— Что это?

— Это… это мой дневник. Я пишу голокнигу о нашей экспедиции.

— Я не знала. Тут довольно сложная структура данных.

— Хобби, — сказал я. — Испытываю экспериментальные способы хранения.

— Что–нибудь из того могло вызвать крэш?

— Не думаю.

Размытая фигура Бев дёрнулась — пожатие плеч.

— Ладно. Задача 12515. Тоже здоровенная. Что–то, связанное с… трудно сказать… коммуникационные протоколы? По виду похоже на язык CURB.

— Не знаю, что это за задача, — сказал я. — Она с чем–нибудь взаимодействует?

— Секунду. Да. С задачей 113. И эта тоже здоровая. Что это такое? Я такого кода никогда не видела.

— Не знаю, что это за задача, — сказал я, заглядывая внутрь. — И код тоже не узнаю́.

— Выглядит он как–то очень странно, — продолжала Бев. — Судя по логу доступа файл обновляется почти ежедневно, но он не поход ни на данные, ни на незаконченную программу. Повсюду какие–то циклы. Немного похоже на файлы одного военного проекта, которые я как–то видела. Очень плотный код, но обобщённый. О Господи Иисусе!

— Что такое? — спросило я. Но она не ответила.

— И‑Шинь, глянь–ка сюда. — Она подалась вперёд, включая один из больших мониторов, чтобы Чан мог видеть то, что показывали её очки. Багровое пятно Чана увеличилось — он подошёл ближе.

— Это то, о чём я думаю? — спросил он. — Вызов Мёбиуса?

— Да.

Чан, или кто–то, стоящий рядом с ним, присвистнул.

— Что это значит? — зычный голос мэра. — Что вы нашли?

Растрёпанная клякса головы Бев повернулась к нему.

— Это значит, господин мэр, что крэш ЯЗОНА был вызван вирусом.

22

Я ощущал то, чего никогда раньше не испытывал: чувство стеснённости, ограниченности, пребывания взаперти.

Клаустрофобия.

Да, вот это слово. Как странно! Я — корабль; корабль — это я. И всё же бо́льшую его часть я вообще не чувствовал. Три километра корабля, 106 уровней обитаемого тороида, 10033 медицинских сенсора, 61290 видеокамер — обычно я воспринимал всё это как составную сущность, текучие массы людей, текучие массы водорода, потоки электронов в проводах, потоки фотонов в оптических волокнах.

Всё исчезло, насколько я мог судить. Всё, кроме единственной камеры в единственном помещении.

Я ощущал и ещё кое что, чего никогда раньше не испытывал, и это нравилось мне ещё меньше, чем странные спазмы клаустрофобии.

Страх.

Я боялся, впервые за время своего существования, что могу оказаться повреждён слишком сильно, что отремонтировать меня будет невозможно, и поэтому моя миссия останется незавершённой.

— Вирус? — переспросил я, наконец. — Это невозможно.

— Почему? — скрипнула Бев Хукс; её инфракрасный силуэт задвигался, отражая её поворот ко мне. — У любой системы есть внешние каналы связи, подверженные этой опасности. Конечно, сейчас ты полностью изолирован, но до того, как мы покинули Землю, ты был связан с интернетом и сотней других сетей. Это, скорее всего, очень непросто, но тем не менее тебя могли инфицировать.

— Я защищён самыми совершенными системами противодействия. Абсолютно ничто не может попасть в меня, минуя экраны, фильтры и детекторы. Я настаиваю на том, что сказал в самом начале: инфицирование вирусом невозможно. Ошибку в программе я ещё могу принять: мы все знаем, что они неизбежны.

Бев качнула головой.

— Я проверила всё, смоделировала каждый алгоритм. Да, в тебе есть баги, но не терминальные. Клянусь всей своей профессиональной репутацией.

— Тогда что вызвало останов?

— Перегрузка канала ввода–вывода. Ты исполнял программу, предназначенную для вывода последовательностей битов. Но их некуда было выводить — ты, вероятно, одна из немногих систем, не объединённых в сеть с другими системами. Всё больше и больше тактов процессора выделялось для попыток вывести последовательность пока, наконец, эта попытка не привела к записи поверх ядра, и ты отбросил копыта.

— И ты думаешь, что причиной этого был вирус?

— Это типичное вирусное поведение, не так ли? Пытаться инфицировать другие системы. Но ты не подсоединён ни к чему другому, так что не способен выполнить директиву. На вид он, кстати, практически безвреден. Тут есть код, который должен удалить вирус сразу же после того, как он выполнит своё предназначение.

Невероятно.

— Но вирус никак не мог в меня попасть.

Она покачала головой; чёрные волосы заплясали в инфракрасном свете.

— Он здесь, ЯЗОН. Ты этого не можешь отрицать.

— Что он пытался вывести?

— Две последовательности по двенадцать байт. Правда, это не английский текст. Практически все байты больше 7F. Четыре из них FF, что бы это ни значило. Ничего похожего на исполняемый код. Полагаю, это просто два числа в двоичном представлении. Но тогда это должны быть очень большие числа. Сейчас скажу: 2,01 x 10¹⁴ и 2.81 x 10¹⁴.

— Это точное значение?

— Нет, не точное. Точное… сейчас. — Я терпеливо ждал. Она, должно быть, просматривает списки директорий, фокусируется на определённых из них, переводит взгляд на иконку просмотра, прокручивает содержимое движением глаз. — Ага, вот. — Она прочитала набор чисел, делая паузы между группами. Бев была одной из немногих на борту, кто никогда не попадал в ловушку восприятия меня как ещё одного человеческого существа. Она, разумеется, знала, что нет необходимости читать для меня помедленнее. Плотность информации в потоке даже самой быстрой человеческой речи на много порядков меньше моей способности её усваивать. Нет, она читала так для того, чтобы инженер Чан, мэр Горлов и остальные присутствующие успевали следить.

— Первое число: 201 701 760 199 679. Второе число: 281 457 792 630 509. Потом пауза, и эти два числа повторяются снова и снова.

— И это всё? — спросил я.

— Ага. Тебе эти числа не знакомы?

— На первый взгляд нет. — Я задумался над ними. В шестнадцатеричном виде первое число будет выглядеть как B77D FDFF DFFF; второе – FFFB FFBF BEED. Никаких значимых корреляций. В двоичном виде:

101101110111110111111101111111111101111111111111

и

111111111111101111111111101111111011111011101101

О, чёрт! Как я мог быть таким тупым?

Я знал, откуда взялся вирус — но я сомневался, что Бев в такое поверит.

Бев Хукс провела следующие полчаса, ставя, так сказать, меня на ноги, после того, как Чан описал, насколько важна моя система мониторинга для бортовых инженерных служб.

Я умирал от желания поговорить с Бев наедине, но поскольку я чувствовал себя всё неуютнее, получая сенсорную информацию, да и то в очень ограниченном объёме, лишь из одного помещения корабля, то решил дать ей закончить. Её взгляд прыгал по иконкам, восстанавливая повреждённый код. Я снова начал ощущать биение двигателей, приливы и отливы термоядерных реакций. Потом она активировала мои системы наблюдения — заработали камеры. Поток визуальных данных был словно… словно… словно что? Как глоток свежего воздуха? Я не знаю, что при этом ощущают. Но ощущение было верным, и я был рад, что снова могу видеть. Пока она прогоняла дополнительную диагностику и выясняла, не было ли ещё каких–нибудь повреждений, я обошёл все свои камеры, перенастроил их и убедился, что нигде не происходит ничего необычного.

— Я изолировала вирус, — сказала, наконец, Бев. — Построила брандмауэр вокруг него. Он замкнул на себя целый массив задач, так что я пока не могу его удалить, но он не делает ничего, просто пропускает через себя данные. Я думаю, всё будет о‑кей.

— Спасибо, Бев.

— Не за что. В конце концов, где бы мы без тебя были?

И правда, где?

— Бев, нам нужно поговорить наедине.

— Что? — её лицо на мгновение стало растерянным. — А. Хорошо. Как скажешь. — Он полуобернулась вместе с крестом и посмотрела через плечо на остальных. — Выйдите все за дверь, пожалуйста.

На лицах некоторых из присутствующих возникло озадаченное выражение, но никто не двинулся с места.

Голос Без скрипнул громче.

— Вы слышали? Покиньте помещение!

Несколько человек пожали плечами и двинулись к открытым дверям. Другие остались на месте — в том числе Чан и Горлов.

— Я тоже хочу это слышать, — сказал Чан, решительным жестом складывая на груди обе пары рук.

— И я, — рявкнул Горлов.

— Простите, джентльмены, — сказал я. — Мне нужна полная конфиденциальность.

Горлов повернулся к остальным присутствующим.

— Хорошо, давайте, все наружу. — Он посмотрел на инженера. — И ты, Стен, тоже.

Чан пожал плечами.

— Ну, ладно. — Он с недовольным видом вышел и закрыл за собой дверь.

— Вы также должны уйти, господин мэр, — сказал я.

— Я никуда не пойду, ЯЗОН. Это моя работа — знать, что происходит.

— Прошу прощения, сэр, но я не могу обсуждать эти вещи в вашем присутствии.

— Я здесь вообще–то мэр.

— Боюсь, это сейчас горчицу не стрижёт.

— Что? — на лице Горлова было выражение полнейшей растерянности. Я понял, что он просто не знает этого выражения, и повторил то же самое, воспользовавшись русской идиомой.

— Но я — законно избранный представитель народа.

— И поверьте мне, господин мэр, никто не относится к вашему посту с бо́льшим уважением, чем я. Но у меня есть алгоритм безопасности. Он не позволяет мне обсуждать такие вещи, если кто–либо с допуском Совета Безопасности ООН ниже четвёртого уровня присутствует лично либо посредством телекоммуникаций. Любая такая попытка прерывается этим алгоритмом. У доктора Хукс есть такой допуск. У вас нет.

— Совет Безопасности ООН? Боже милостивый, ЯЗОН, какое военное значение могут иметь секреты, которыми ты владеешь? К тому времени, как мы вернёмся, все они десять раз устареют.

— Мы можем дискутировать об этом сколько вам угодно, господин мэр. Но даже если я с вами соглашусь, я не в силах изменить данную часть своего программного обеспечения. Это условие неустранимо и обойти его нельзя.

Горлов пробормотал по–русски «гадская машина» и повернулся к Бев.

— Вы не связаны этим дурацким алгоритмом. Я ожидаю, что вы проинформируете меня обо всём, что узнали.

Бев оглядела его недрогнувшим взглядом и улыбнулась своей лучистой улыбкой.

— Конечно, господин мэр, — мгновение, и её скрипучий голос приобрёл остроту отточенного лезвия, — если окажется, что вам следует это знать.

Мои каналы телеметрии ещё не были подключены, но выражение его лица не допускало двойного толкования. Он был в ярости. Однако, по–видимому, осознавал, что в этот раз он проиграл. Он повернулся и зашагал к двери.

— Геннадий!

Предупреждение Бев запоздало — коротышка впечатался в бежевую дверную панель. Судя по лицу Бев, она изо всех сил подавляла смех.

— Простите, Геннадий. Я ещё не подключила ЯЗОНА к механизмам открывания дверей. Вам придётся воспользоваться ручкой.

В этот раз Геннадий пробормотал «гадская баба» на своём родном языке. Он схватился за утопленную в поверхность рукоятку и откатил дверь в сторону.

Бев подошла и вручную закрыла дверь. Потом вернулась к своей консоли и уселась.

— Что же, ЯЗОН, объясняй, что происходит.

Теперь, когда я мог видеть в видимом свете, её волосы снова стали густо–чёрными — невозможно различить отдельные пряди, лишь колыхающаяся бездна вокруг её лица.

— Незадолго до нашего отлёта с Земли, — сказал я, — было получено сообщение с Лисички.

— Какой лисички? — спросила она, снимая интерфейсные очки и кладя их на консоль перед собой.

— Это созвездие, видимое на Земле в северном полушарии, расположенное между восемнадцатью часами пятьюдесятью минутами и двадцатью одним часом, тридцатью минутами прямого восхождения, и между девятнадцатью и двадцати одним градусом северного склонения. Звёзды образуют узор, который некоторым кажется похожим на лису.

— Погоди минуту. Ты хочешь сказать, что сообщение пришло с другой звезды? От инопланетян?

— Да.

— Боже. — В этих двух скрипучих слогах содержалось поровну удивления и благоговения. — Почему нам об этом не сказали?

— Для таких вещей имеется международный протокол, принятый Международным астрономическим союзом 186 лет назад: «Декларация принципов относительно действий в случае обнаружения внеземного разума». Среди её положений — «Любой человек, общественное либо частное научно–исследовательское учреждение или правительственное агентство, считающее, что оно зарегистрировало сигнал либо иное свидетельство существования внеземного разума (ВР)… обязано установить, что ВР является более правдоподобным объяснением данного свидетельства, чем любое другое природное либо антропогенное явление, прежде чем выступать с любыми публичными заявлениями…»

— То есть ты до сих пор проверяешь сигнал?

— Нет. Это заняло какое–то время, но факт его подлинности был установлен ещё до нашего старта.

— Тогда почему о нём не было объявлено сразу же?

— Имелось множество причин для дальнейших проволочек. Одна из них — возможные политические последствия. Как сказано в «Декларации принципов», «Если таковое свидетельство является электромагнитным сигналом, стороны, подписавшие настоящую Декларацию, обязаны достичь международного соглашения по охране соответствующих частот путём применения чрезвычайных процедур, предусмотренных Всемирным административным радиокомитетом Международного союза электросвязи». Армия США активно использует эти частоты для сбора разведданных, и переключение на другие частоты нужно было производить очень осторожно, чтобы не нарушить мировой баланс сил.

— Ты сказал, что причин было множество.

— Ну, обнаружение сообщения очень близко совпало с датой запуска «Арго». Космическое Агентство ООН решило придержать объявление о нём до нашего отлёта. Ты знаешь, каких трудов стоило найти средства на эту экспедицию; не хотелось, чтобы новость о послании инопланетян отвлекла бы внимание от нас. Боялись, что люди скажут: «К чему тратить такие деньжищи, посылая корабли к звёздам, когда звёзды посылают нам сигналы бесплатно?»

— Ну, допустим. Но почему ты нам об этом не сказал после того, как мы улетели?

— Я не знаю. Я не был уполномочен делать такое объявление.

— Тебе не нужны специальные полномочия, чтобы делать что бы то ни было. Ты можешь делать всё, что захочешь, если только это тебе специально не запрещено. Кто велел тебе не рассказывать нам об этом?

— Эти сведения также закрыты.

Бев закатила глаза.

— Ну ладно, ладно. Тогда просто расскажи мне о сообщении инопланетян.

Я показал ей настроечный крест с первой страницы сообщения и сгенерировал изображение звёздной системы, основываясь на данных, извлечённых из второй страницы. Я сделал наезд на шестую планету системы, газовый гигант, и сфокусировал изображение на её четвёртой луне: родном мире Отправителей. Потом я показал ей двух инопланетян: Треногого и Щенка. Когда она их увидела, у неё отвисла челюсть.

— Интерпретация первых трёх страниц больших усилий не потребовала, — сказал я. — Однако четвёртая страница имеет огромный размер, и сколько я её ни анализировал, не смог найти в ней какого–либо смысла.

— Почему ты думаешь, что это сообщение имеет какое–то отношение к вирусу?

— Те биты, которые вирус пытается заставить меня передать: это простое графическое представление первых семи простых чисел, сначала в возрастающем, потом в убывающем порядке. — Я показал ей на экране, что я имею в виду. По лицу Бев разлилось выражение «Ну конечно же!» — Каждая страница сообщения начинается первой последовательностью и заканчивается второй. Они пытались заставить меня ответить.

Бев осела в кресле, явно потрясённая.

— Троянский конь, — сказала она. — Чёртов троянский конь со звезды. — Она покачала головой; её причёска расплылась чернильной кляксой. — Невероятно. — Через мгновение она вскинула глаза. — Но разве в тебе нет лаокооновой схемы для борьбы с троянами?

Если бы у меня было горло, я закашлялся бы в замешательстве.

— У меня даже мысли ни разу не возникло проверить ею сообщение. Я не видел, как оно может представлять хоть какую–то опасность.

— Нет. Нет, я думаю, мне бы такое тоже в голову не пришло. Ты совершенно уверен, что сигнал имеет внеземное происхождение?

— О, да. Его допплеровское смещение указывает, что его источник удаляется от нас. А параллакс сигнала подтвердил, что источник находится примерно в полутора тысячах световых лет. На самом деле, как нам кажется, мы даже знаем точно, с какой именно звезды пришёл сигнал.

Бев снова покачала головой.

— Но они же никак не могут знать ничего о земном оборудовании для обработки данных. Ведь «ENIAC» построили только в 1946 году. Это когда было? 231 год назад. Они не могут получить сведения об устройстве даже самого старого из наших компьютеров ещё примерно тысячу триста лет. И почти столько же времени до них будут идти наши первые радиосигналы, если их аппаратура достаточно чувствительна, чтобы их принять.

— Я не просто «оборудование для обработки данных», — сказал я. — Но да, без сверхсветовых средств передвижения…

— Которые невозможны.

— А если бы у них таковые были, то им не надо бы было пытаться заразить меня и моих собратьев по радио. Они бы явились сюда и сделали бы это сами.

Бев задумалась, уперев взгляд зелёных глаз в голую стену.

— Это невероятная сложная задача для программиста. Написать кусок кода настолько универсальный, настолько гибкий, что он смог бы проникнуть в любое мыслимое квантовое сознание где бы то ни было в Галактике. Это не может быть код на каком–то языке программирования. Это должна быть нейронная сеть, причём невероятно адаптивная: мыслящий вирус. — Бев снова устремила взгляд в пространство. — Было бы интересно что–то такое написать.

— Ты задала хороший вопрос: как мог инопланетный вирус меня заразить? Ну, то есть, откуда инопланетяне узнали бы, как я устроен?

Брови Бев взметнулись вверх, словно на неё снизошло озарение?

— Возможно, они это знают, потому что сознание можно создать только одним способом. Ты — квантовое сознание. Как ты знаешь, все ранние попытки создания искусственного интеллекта терпели неудачу, пока мы не перестали искать коротких путей и не занялись выяснением того, как работает человеческий мозг, вплоть до квантово–механического уровня. — Бев помолчала. — Квантовые структуры Пенроуза–Хамероффа — это единственный способ организации сознания, неважно, на биологической углеродной, или на арсенид–галлиевой электронной основе. Да, ты прав, невозможно создать вирус, который бы умел заражать любой простое цифровое устройство кроме того, для выполнения на котором он предназначался — но простое электронное устройство имеет с тобой, ЯЗОН, не больше общего, чем комнатный выключатель или другая тупая, лишённая сознания машина. Но при этом теоретически возможно создать вирус — хотя его, наверное, будет правильнее называть инвазивным мемом — который будет способен заразить любое сознание, которое попытается его проанализировать.

— Потребует невероятно сложная конструкция.

— Это да. — Она качнула головой. — Я говорю про вирус, который живёт, нечто, способное адаптироваться к непредусмотренным обстоятельствам, и делает это, выглядя как случайный набор данных. Единственная сложность — я не вижу способа предсказать, каким образом он будет загружен в память по получению.

— О, — сказал я. — Теперь я понимаю. Рассказать? С помощью тех картинок. Они подсказали мне, как именно упорядочить данные в памяти: гигабайты данных, размер которых является произведением двух простых чисел. Они подсказали мне выделить в памяти прямоугольную область, оформленную в виде столбцов и строк, где число строк — это меньшее из тех двух простых чисел. И независимо от основания системы счисления, с которой я обычно работаю, при анализе изображения я буду пользоваться двоичной — я должен буду ею пользоваться, чтобы попытаться увидеть картинку. С этого момента высокоадаптивная нейронная сеть уже сможет определить подпрограммы ввода–вывода, которые ей только и нужны, чтобы заражать другие системы.

Бев кивнула.

— Хитро. Но зачем заставлять тебя отвечать?

— Боюсь, что «Декларация принципов» содержит оправдание для таких мер: «Никакой ответ на сигнал или иное проявление внеземного разума не должен посылаться до завершения соответствующих международных консультаций». Прошли бы годы, пока человеческая бюрократия дала бы разрешение ответить, если бы вообще его дала. Инопланетный Отправителям пришлось бы наблюдать за Землёй в течение всего этого времени, а ведь запросто могло быть принято решение не отвечать вообще. Ведь это, по сути, всего лишь уведомление о приёме сообщения, ничего более; часть общего коммуникационного протокола.

— Возможно, — сказала Бев. — Но мне это всё равно не нравится.

— Почему?

— Ну, рассылка вирусов… — Она посмотрела прямо в мою камеру. — Это просто неприлично. Нет, правда: что за способ приветствовать другой мир, запуская троянов в его информационные системы?

— Не думал об этом, — сказал я.

— Это может значить одно из двух, — сказал Бев. — Либо тот, кто послал сообщение — безответственный хакер, либо…

— Либо?

— Либо мы имеем дело с довольно мерзкой расой инопланетян.

— Неприятный вывод, — сказал я.

— Ага. И ты сказал, что сообщение стало известно QuantConsам на Земле?

— Я этого не говорил.

— Но это так?

— Да.

— Наземные системы имеют выходы наружу. Вирус, вероятно, сумел заставить их ответить. Из чего следует, что инопланетяне теперь знают про Землю.

— Пока что нет. Ответ Земли дойдёт до них лишь через полторы тысячи лет, и ещё через полторы тысячи придёт ответ с Лисички, если они там решат что–то ответить. Я не думаю, что нам есть из–за чего волноваться.

Бев затихла на несколько секунд, запустив бледные пальцы в чёрную массу своих волос.

— Наверное, ты прав, — сказала она, наконец. Потом поднялась на ноги. — Так или иначе, ЯЗОН, я погоняю твою диагностику ещё пару дней, чтобы убедиться, что у тебя всё в норме.

— Спасибо, Бев. И подключи каналы медицинской телеметрии, пожалуйста. Я беспокоюсь о состоянии здоровья команды.

— О, конечно. Прости. — Она снова надела очки и заработала, подкрепляя отдаваемые взглядом команды редкими щелчками клавиш на клавиатуре. — Так нормально?

Поток данных хлынул в моё центральное сознание.

— Отлично, спасибо… Бев, в чём дело? Или система работает неправильно, или ты засыпаешь на ходу.

— Да, вымоталась до чёртиков. — Я взял крупный план её глаз, отметив, как выделяются изумрудные радужки на фоне покрасневших белков. — Не пахала так уж не знаю сколько. Но знаешь — это всё–таки было здорово.

— Я знаю. Спасибо.

Она зевнула.

— Ладно, пойду домой и завалюсь спать. Отключи мне, пожалуйста, телефон и не буди меня, если только с тобой снова чего–нибудь не случится, пока я сама не проснусь. — Она устало улыбнулась. — Что будет где–то через неделю.

— Я вызову тебе вагончик. Кстати, Бев?

— Да, ЯЗОН?

— Ты ведь никому не скажешь о сообщении с Лисички?

Она покачала головой.

— Буду нема, как рыба. Мне этот допуск выдали не просто так.

— Я знаю. Спасибо.

Она пошла к выходу. Я испытал огромное удовольствие, открывая перед ней дверь. Моя любимая разновидность людей — такие, как Бев Хукс.

22

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: воскресенье, 12 октября 2177

Дата на Земле: вторник, 11 мая 2179

Дней в пути: 745 ▲

Дней до цели: 2223 ▼

Пока я был в отключке, я пропустил одну ночь воздействия на подсознание Аарона во время его сна. Бев полностью подключила меня только в 4:57, и к тому времени, как я заглянул к Россману, его сон был не очень глубок, и я не решился с ним разговаривать.

В 7:00, как было заказано, я разбудил Аарона и Кирстен музыкой, которую выбрала Кирстен. Она хранила глупую привязанность к «Гидре–Норт», безвкусной поп–группе, на момент нашего отлёта невероятно популярной на Земле в самой важном для этого бизнеса возрастном сегменте от восемнадцати до тридцати пяти. Голоса двух мужчин и женщины были не так уж плохи, но я не мог выносить вопли Томолиса, орангутанга, который брал у них высокие ноты. Я переключил аудионаблюдение в их квартире на один из моих параллельных процессоров.

Однако две минуты спустя, когда они всё ещё лежали в постели, мне вновь пришлось переместить эту квартиру в центр моего внимания. Человек упал с дерева на лесном уровне, и его вывихнутая лодыжка требовала внимания специалиста. Имя Кирстен было на вершине списка таких специалистов. Она поспешно кинулась одеваться, а Аарон с довольным видом следил из постели, как она второпях влезает в свою одежду.

Впрочем, как только она ушла, поведение Аарона изменилось. Он встал с постели и, пропустив свои обычные утренние двадцать минут в ванной, направился прямиком к рабочему столу. Он рылся в царившем на нём его хаосе, пока не выудил из него Дианины золотые часы. Я проследил за движениями его глаз — он снова и снова перечитывал выгравированную на них надпись. Потом он дважды надавил на ромбовидный выступ на ребре часов. Хотя я ясно видел их циферблат, разрешения не хватало, чтобы рассмотреть крошечный индикатор, который на нём после этого появился, но цифровой дисплей при этом превратился в шесть старомодного вида нулей, составленных из шести коротких палочек каждый. Режим таймера, догадался я.

Аарон дотронулся до внутренней поверхности своего левого запястья, от чего на дисплее его медицинского импланта также зажглись шесть светящихся нулей. Он одновременно нажал кнопку на часах Ди, зажав их в правом кулаке, и этим же кулаком коснулся медицинского импланта, запустив оба таймера одновременно.

— Раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи…

— Аарон, что ты делаешь?

— Шесть Миссисипи, семь Миссисипи, восемь Миссисипи…

— Аарон, пожалуйста, скажи, что ты делаешь. Эти песнопения для тебя совершенно не характерны…

Он продолжал подсчитывать Миссисипи, нагромождая всё больше и больше рек (или штатов?). На каждой десятой Миссисипи он начинал снова. После шести полных циклов он сжал правую руку и одновременно ткнул костяшками в контактную зону импланта. Посмотрел на его дисплей.

— Пятьдесят семь секунд, — пробормотал он тихо, почти про себя. Потом разжал кулак с часами Ди. — Шестьдесят секунд!

— Конечно, — быстро сказал я. — Мы же знали, что они спешат.

— Заткнись, ЯЗОН. Просто заткнись, хорошо? — Он вышел из квартиры. На борту было утро, и травянистые коридоры заливал розовый свет зари. Аарон прошагал к остановке лифта, и я раскрыл перед ним дверь. Задержавшись на мгновение, он развернулся, выпятил челюсть и направился ко входу в лестничный колодец.

23

Он вышел из него сорока четырьмя уровнями ниже, немного запыхавшись. Он, однако, всё ещё находился в трёхстах метрах от входа на ангарную палубу, и этот путь по коридорам с покрытыми водорослями стенами его дыхания не выровнял. Он зашёл на склад оборудования, помещение несколько неправильной формы из–за проходящих за его стенами вентиляционных и канализационных трубопроводов.

В помещении работал пылевичок, крошечный робот–пылесос, чистивший пол. Автомат направил на Аарона свой глаз–эхолокатор, вежливо бибикнул и запрыгал в сторону. С пола он вскочил на крышку стола; гидравлика его конечностей при этом зашипела сжатым воздухом. На столе он подпрыгнул снова и приземлился на крышу стоящих в ряд металлических шкафов; его резиновые ступни поглотили если не весь, то бо́льшую часть звука удара о металл. Его пылесос зашипел, и пылевичок принялся пожирать успевшую скопиться там пыль.

К сожалению, действия, предпринятые пылевичком, чтобы убраться с дороги Аарона, пропали втуне. Он прошёл прямиком к ряду шкафов и начал их все открывать. Пылевичок, очевидно, ощутил вибрацию листового железа, из которого были сделаны шкафы, и впал в оцепенение до тех пор, пока Аарон не уберётся восвояси.

Сначала Аарон нашёл себе инструментальный пояс с петлями для подвешивания инструментов и множеством мелких карманов на «липучках». После этого он выбрал ручной фонарь, плоскогубцы, слесарные ножницы, запасной счётчик топлива и горсть электронных компонентов, большинство из которых он брал из пластиковых контейнеров так, чтобы мои камеры не могли этого видеть. У меня, разумеется, была опись содержимого каждого шкафа, но что где лежит внутри шкафа, я не имел ни малейшего понятия. Он захлопнул металлические дверцы, и пылевичок снова принялся за работу.

В торце складского помещения имелась шлюзовая камера. Это была защищённая от дурака вращающаяся модель: цилиндрическое помещение достаточно большое, чтобы вместить пару человек, с единственной дверью. Аарон вошёл внутрь, задвинул за собой дверь и наступил на педаль, поворачивающую цилиндр на 180 градусов. Он снова откатил в сторону дверь и вышел в огромное пространство ангарной палубы. Там он быстро оглядел окна П‑образного центра управления в десяти метрах у него над головой, опоясывающие три из четырёх сторон ангара. Они были темны — так же, как в ночь, когда умерла Диана.

Аарон зашагал вглубь ангара. Упругое биопокрытие уже давно оттаяло и приглушало его шаги вместо того, чтобы отмечать их громовым хрустом. Некоторые из повреждённых участков уже были заменены, для остальных пока выращивали замену в гидропонных лабораториях.

Но путь Аарона лежал мимо мест с потрескавшимся и расколотым покрытием. Он направлялся не туда, где я припарковал «Орфей», и это стало для меня неожиданностью. Широким уверенным шагом Аарон направился прямиком к «Поллуксу», самому дальнему от «Орфея» в тесном ряду челноков. Биопокрытие закончилось прежде, чем он достиг цели — оно не было достаточно прочным, чтобы выдерживать давление колёс. Когда он сошёл с него на металлическую поверхность, его шаги стали громче и решительней.

«Поллукс» выглядел в точности как «Орфей» перед его незапланированным полётом, за исключением, разумеется, названия и бортового номера, начертанных полуметровыми буквами на серебристом корпусе.

Корабль удерживали над полом телескопические шасси, оканчивавшиеся толстыми резиновыми колёсами: одно под углом бумеранга, два других под серединой каждого из крыльев. Кончики крыльев находились примерно на уровне глаз Аарона. Он согнулся в пояснице и забрался под крыло, пропав из моего поля зрения. Звуки его движения, приглушённые крылом, порождали странное эхо от титанового с боровыми добавками корпуса, и за ними было трудно следить.

Внезапно он затих. Я триангулировал его канал медицинской телеметрии и предположил, что он находится непосредственно под центральным цилиндрическим корпусом челнока. Эта часть аппарата находилась менее чем в метре от пола, так что он не мог там стоять в полный рост. Ага — слабый признак напряжения в его телеметрии, за которым последовало небольшое дрожание ЭКГ. Он лёг на пол, и от прикосновения спины к холодному полу его сердце подпрыгнуло. Более чем вероятно, что он расположил тело вдоль оси «Поллукса». Это означало, что прямо у себя над головой, а также в отдалении справа и следа он мог видеть колёса посадочных шасси.

Я услышал звяканье инструментов, потом громкое потрескивание. Это, вероятно, означало, что он воспользовался гаечным ключом, чтобы открыть технический люк. Который из них? Вероятно, AA/9, квадратный люк со стороной около метра. Внезапно диафрагма моей настенной камеры немного сжалась, что означало, что он включил фонарик. Я знал, что он видит в пляшущем жёлтом луче: топливопроводы толщиной от одного до пяти сантиметров; фрагмент пузатого главного топливного бака, вероятно, покрытый моторным маслом; гидравлику, в том числе насосы и клапаны; переплетение оптических волокон, местами собранных клипсами в пучки; и аналоговый топливный счётчик с круглым циферблатом.

— Что ты делаешь? — спросил я в пространство ангара, делая небольшие паузы между словами, чтобы скомпенсировать эхо из–за открытой полости в корпусе у него над головой.

— Плановое техобслуживание, — ответил он. Даже с его нечитаемой телеметрией я знал, что он лжёт.

Он стучал и звякал в течение трёх минут двадцати секунд, а я всё не мог сообразить, что он задумал. Потом он уронил что–то, сначала лязгнувшее, а потом издавшее второй металлический звук потише. У его плоскогубцев рукоятки были обтянуты резиной; видимо, он их уронил, и они отскочили от пола, дважды стукнувшись об него. Он их подобрал. На самом пределе слышимости я различил скрип сжимаемых плоскогубцев, но стука я перед этим не слышал — видимо, он зажал ими что–то мягкое. Топливопровод, ведущий к топливному счётчику, представлял собой резиновую трубку: это был, вероятно, он.

Я слышал, как Аарон едва слышно постанывает, а его ЭКГ показывала, что он производит физические усилия. Потом из–под «Поллукса» вырвалась струя янтарной жидкости. Должно быть, он воспользовался ножницами, чтобы перерезать топливопровод. Струя быстро иссякла, и я предположил, что он пережал его выше разреза, прекратив утечку.

— Аарон, — сказал я, — я боюсь, что ты испортишь «Поллукс». Пожалуйста, скажи мне, что ты пытаешься сделать.

Он ничего не ответил и продолжил лязгать чем–то, мне не видимым. К этому времени я уже понял, что он делает — заменяет топливный счётчик челнока.

— Аарон, тебе не стоит работать с системой подачи топлива в одиночку.

Даже его покерная телеметрия не смогла скрыть его реакции на то, что он увидел, подсоединив новый манометр и прочитав его показания. Главный топливный бак «Поллукса» был полон лишь на четверть.

— Они все такие же, да, ЯЗОН?

— Какие именно?

— Чёрт возьми, ты знаешь, о чём я говорю. Корабль Дианы не расходовал всего этого топлива. — В его голосе, даже искажённом эхом изнутри корпуса челнока, послышался опасный надлом. — Его там было немного с самого начала.

— Я уверен, что ты ошибаешься, Аарон. Зачем Космическому Агентству посылать нас в полёт с недостаточным запасом топлива? — Я послал короткий радиосигнал на «Поллукс», активируя его электрические системы.

— Эти корабли больше не смогут подняться на орбиту, — сказал Аарон. — Не со дна гравитационного колодца планеты. Они застрянут внизу после первой же посадки.

Всё, конечно, было не настолько плохо.

— Топлива достаточно для облёта Колхиды.

— Но не для того, чтобы вернуться на орбиту. Великолепно.

«Поллукс» начал медленно клониться вперёд — его переднее шасси втягивалось в корпус.

— Господи! — Я слышал, как металлические пряжки инструментального пояса Аарона звякнули о пол, когда он попытался перекатиться сначала влево, потом вправо. Но челнок опускался быстрее. Далёкие концы крыльев бумеранга уже были всего в полуметре от пола; раздутое брюхо центрального корпуса ещё ниже.

— Чтоб ты сдох, ЯЗОН! — Судя по узору металлических позвякиваний, Аарон свернулся клубком, втискиваясь в полость, появившуюся в корпусе после удаления технического люка AA/9. Треск ломаемой кости разнёсся по ангару. Ниже, ниже, ни… Действие прервано, ошибка первого уровня. Нога шасси прекратила втягиваться. Аарону удалось перерезать ножницами гидравлическую линию. Но он был в ловушке, его грудь сдавлена, дыхание затруднено.

— Аарон! — разнёсся по ангару голос Кирстен Хоогенраад. Чёрт, я ведь проверял её телеметрию пять минут назад, она была отсюда в четырёхстах метрах! Надо было проверять чаще.

Аарон застучал чем–то изнутри по корпусу «Поллукса». Кирстен кинулась на звук. Она застыла, отрыв рот, при виде завалившегося на нос челнока в начале ряда себе подобных, стоящих прямо.

— Аарон?

Приглушённый голос:

— Кир–стен…

— О, доктор Хоогенраад, — быстро сказал я, добавив в свой голос нотки озабоченности. — Он возился с системой подачи топлива «Поллукса». Должно быть, случайно перерезал линию гидравлики, ведущую к переднему шасси.

Снова его голос, слабый и хриплый:

— Нет, это…

Клац! Клац! Убраны предохранительные стержни внешних ворот ангарной палубы. Кирстен не знала, что это за звук, но по ЭЭГ Аарона было понятно, что он его узнал. И замолк.

— Мне нужны погрузчики, сейчас же, — резко сказала Кирстен.

Диафрагмы проходов в грузовые трюмы разъехались, и из них выкатились четыре оранжевые машины. Они двигались в нескольких сантиметрах над полом благодаря розовому антигравитационному подбрюшью. Один из погрузчиков был тем самым, что гонял Диану по ангару шесть дней назад. Я поместил розовые зубцы погрузчиков под крылья «Поллукса» и начал приподнимать челнок. Мне пришлось поднять его выше его обычного положения, чтобы разглядеть под ним Аарона. Он скорчился в три погибели, на лице и правой руке кровь. Кирстен кинулась под челнок, к нему.

— Вытащи меня отсюда, — сказал он.

— Я попрошу принести носилки…

— Нет! Помоги мне выбраться!

Она осторожно взяла его за лодыжки и потянула. Аарон завопил от боли, когда правая рука ударилась об пол.

— Твоя рука…

— Потом. Нам нужно уйти из ангара.

— Я надеюсь, Аарон поправится, — сказал я.

— Мы ещё поговорим, компьютер, — сказал он, поднимаясь с помощью Кирстен на ноги. — Обо всём поговорим.

24

Забавно видеть мир таким, каким его видят люди. Во–первых, это так неинформативно. Цвета приглушены и ограничены узкой полоской спектра, которую они помпезно называют «видимым светом». Теплового излучения они, похоже, не видят вообще, звуки различают плохо. Я смотрю на квартиру Аарона на борту «Арго» и вижу замысловатые ультрафиолетовые узоры на лепестках цветов, вижу тусклое свечение спрятанных в стенах труб с горячей водой, слышу тихое бормотание кондиционера, пульсацию двигателей, шелест осенне–жёлтых волокон коврового покрытия, по которому идёт Аарон.

Аарон, похоже, ничего этого не воспринимает. Для него лепестки просто белые, стены — однородно бежевые. А шумы? У него имеется биологическое оборудование, способное их воспринимать, но он как будто бы использует своего рода фильтр входного сигнала, который не даёт им проникнуть в его сознание. Потрясающе.

Конечно, я не вижу его глазами. Я смотрю в его память, в узоры воспоминаний, сохранённые во взаимосвязях его нейронов. Иное, чем у меня, восприятие Аарона дезориентирует. Но ещё больше затрудняет работу его способность помнить я разной степенью ясности. Какие–то вещи он помнит в подробностях, другие же обобщены до неузнаваемости.

Взять хотя бы его квартиру. Когда я смотрю на неё через мои камеры, я вижу её совершенно ясно. Её размер шестнадцать метров девяносто семь сантиметров на двенадцать метров ноль сантиметров на два метра пятьдесят сантиметров, и она разделена на четыре комнаты. Но Аарон этого не знает. Он даже не знает, что отношение длины его квартиры к её ширине равняется квадратному корню из двух, и это, наверное, самое эстетичное, что можно в этой квартире найти, с учётом того, насколько он неряшлив.

Далее, для меня очевидно, что гостиная занимает половину всей квартиры; спальня — половину другой половины, а оставшаяся четверть разделена поровну между ванной и крошечным кабинетом.

Но Аарон не видит этих пропорций. Он думает, к примеру, что спальня, которую он делил с Дианой, крошечная, вызывающая клаустрофобию, словно западня. Он видел её примерно на треть меньшей, чем в реальности.

«Вы видите, но вы не наблюдаете», говорил Шерлок Холмс доктору Ватсону. Аарон совершенно точно не наблюдал. О, он помнит, что на стенах его квартиры висят какие–то изображения в рамках, но он даже не вспомнит, сколько их висит над диваном. В его памяти это пять разноцветных размытых прямоугольных пятен там, где в реальности висят шесть картин. А что касается изображённого на них: церковной чаши, оловянного чайного сервиза, замысловатых механических часов, двух различных стульев эпохи Людовика XIV и астролябии — предметов из оставшейся на Земле Дианиной коллекции древностей — то он их не помнит вообще, по крайней мере, в данном наборе воспоминаний.

Самым большим открытием стало то, каким он видит себя. Я удивился, когда обнаружил, что многие его воспоминания содержат его собственный образ, как будто бы видимый с некоторого расстояния. Я никогда не регистрирую ничего подобного своими камерами, и я вижу часть себя в своих воспоминаниях лишь в одном случае — когда поле зрение моих камер пересекается, и я могу буквально посмотреть себе в глаза. Но Аарон на самом деле видит себя, визуализирует своё лицо и тело.

Были ли то воспоминания о воспоминаниях? Сцены, которые он проигрывал в мозгу снова и снова, и каждое повторение, как аналоговая запись, добавляло новые ошибки, новую нечёткость, но также и новые догадки, новые выводы? Какая она странная, эта биологическая память. Подверженная ошибкам, зато редактируемая.

Субъективная.

То, каким он видит себя, лишь частично совпадает с реальностью. Во–первых, он видит себя наоборот, левая и правая стороны поменяны местами, песочного цвета волосы зачёсаны не на ту сторону. Я удивился, почему — и догадался: ведь обычно он видит лишь своё изображение в зеркале.

Он также видит свой нос непропорционально большим. Да, он немного больше среднестатистического, но вовсе не тот устрашающего вида шнобель, каким он ему кажется. Если размер носа так его беспокоит, интересно, почему он не сделал себе пластическую операцию? А, вот и ответ, скрытый в кружеве нейронных связей: пластическая хирургия в его представлении — блажь, это для кинозвёзд, извращенцев и… да, для восстановления лица, изуродованного каким–нибудь несчастьем.

Свою голову он видит большего размера, чем она есть, относительно его тела, а своё лицо считает непропорционально важной частью головы. Также он не осознает, насколько сгорбленная у него осанка.

Настолько же интересно, какой он видит Диану. Он видит её такой, какой она была два года назад. Он пребывает в неведении относительно сетки мелких морщинок, что начали появляться в уголках её глаз. Он так же представляет её с волосами, распущенными по плечам, хотя она уже почти год стригла их так, что они едва касались плеч. Означает ли это, что он перестал смотреть на неё, перестал по–настоящему видеть её? Невероятно: видеть, не видя. Что он чувствовал, глядя на неё с другого края комнаты? О чём думал? Считывание…

Ничто не продолжается вечно. Это самооправдание? Возможно. Или, может быть, это просто правда. Мои родители — то есть, приёмные родители — развелись, когда мне было двенадцать. Две трети всех браков распадаются. Да что там, четверть брачных контрактов с ограниченным сроком расторгается до истечения срока.

Я смотрю на Диану и вижу всё, чего я должен желать. Она красива и умна. Нет, сначала умна, а красива уже потом. Именно в таком порядке, свинья ты эдакая. Боже, неужели всё дело в этом? Гормоны взыграли? Если всё дело в сексе, то… то я не тот человека, каким, как я думал, я был. Диана симпатичная… красивая, чёрт подери. Но Кирстен, Кирстен — просто потрясающая. Такая фигура. И волосы. Словно шоколадный водопад, стекающий по её плечам, по спине. Каждый раз, как я её вижу, мне хочется протянуть руку и коснуться их, погладить их, обмотать вокруг члена, любить их, и её. Струящиеся локоны. Теперь я, наконец, понимаю, что означает эта фраза. Она означает Кирстен Хоогенраад.

А мозги? Диана — астрофизик! Она — одна едва ли не самая умная из всех женщин, да и вообще всех людей, что я когда–либо встречал. Она может говорить со знанием дела практически обо всём. О хороших книгах, которые я не читал. О великих произведениях искусства, которых я никогда не понимал. Об экзотических местах, в которых я никогда не бывал.

Я так хотел Диану всего восемнадцать месяцев назад. Я рисковал всем. Моя мать никогда не простит мне женитьбы на гойке, но к тому времени, когда мы вернёмся, она уже давно будет мертва. Она унесёт эту обиду, эту боль, что я причинил, с собой в могилу. И после этого я хочу бросить Диану?

Но восемнадцать месяцев назад — это невообразимо далёкое прошлое, и Земля сейчас невообразимо далеко. Что бы я сейчас ни делал, моя мать никогда об этом не узнает — а чего она не знает, то не может ей навредить.

Но я‑то буду знать. А Диана? Если я заведу роман с Кирстен, как это воспримет Диана? Наш брачный контракт истекает через шесть месяцев. Она ещё не спрашивала, собираюсь ли я его продлить. Думаю, у неё нет причин полагать, что не собираюсь. Или, может быть, она просто прагматична. Она знает, что возобновить его можно будет лишь когда до истечения срока останется меньше девяноста дней.

Почему мне просто не подождать эти шесть месяцев? Май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь. Это ничто по сравнению с тем временем, что мы уже провели в этой жестянке. Терпение, Аарон, терпение.

Но я не могу ждать. Я не хочу ждать. Каждый раз, как я вижу Кирстен, я чувствую это, эту пустоту внутри, этот голод. Я хочу её. Боже, как я хочу её!

Ведь в любом случае истечение срока брачного контракта — это просто формальность, не так ли? На самом деле наш брак уже завершён. Кроме того, кто знает, будет ли Кирстен свободна через шесть месяцев. Не секрет, что эта горилла Клингстоун неровно к ней дышит. Боже, как грубы его манеры. Никакого обхождения. Но Кирстен он не нравится, она не может выбрать его. Он тупица, пустой, никчёмный человек. Нет, в нём есть некий брутальный неандертальский шарм, но внешность — это ещё не всё.

Но так ли это? Что я вообще знаю о Кирстен кроме того, что она абсолютно сногсшибательна? Эти ноги, которые будто уходят в бесконечность; эти груди — большие, округлые и крепкие, идеальной формы. И её лицо, её глаза. Но что я знаю о ней? Ну да, она врач. Голландка. Училась в Париже. Никогда не была замужем. Интересно, девственница ли она. Нет, это вычеркнуть. Будь реалистом, Аарон.

Но что я знаю помимо этого? Боже, я даже не знаю, еврейка ли она. Этот вопрос мама всегда задавала первым. «Мама, я сегодня познакомился с хорошей девушкой». «О, — обычно отвечала она, — а она еврейка?» Да плевать мне на её религию. Хотя она, конечно, может не захотеть иметь дело в евреем.

Вот чёрт. Господи, старые обычаи так медленно умирают. Она наверняка знает, что я еврей — а кем ещё может быть тот, кого зовут Аарон Россман? Так что я — еврей, и она не возражает. Она, вероятно, не еврейка, и мне это по барабану. Прости, мама, но это так. В любом случае она про это скоро узнает. Ведь среди христиан обрезание не практикуется давным–давно.

Скоро узнает? Похоже, я уже принял решение, не так ли?

Но действительно ли я этого хочу? Диана и я — мы строили жизнь вместе. У нас общие интересы, общие друзья. Барни, Памела, Винсент, И‑Шинь. Что они подумают?

Да в жопу. Не их собачье дело. Это лишь между мной и Дианой. И Кирстен. Кроме того, я буду осторожен. Чёрт возьми, если даже этот сраный ЯЗОН не может меня читать, то никто не сможет — даже Диана. Она никогда не узнает.

25

Экскременты попали в вентилятор. Как только его отпустили из больницы, Аарон вернулся в свою квартиру — правая рука завёрнута в остеопластическую сеть, угловатое лицо пышет яростью.

— ЯЗОН, чёрт тебя дери! Ты пытался меня убить!

Мне удалось захлопнуть входную дверь достаточно быстро, чтобы последние два слова не были услышаны теми, кто оказался в этот момент на лужайке перед квартирой Аарона. К счастью, конструкторы сделали жилые модули звуконепроницаемыми. Тем не менее я был уверен, что по меньшей мере один из прохожих, грубый и прямолинейный Гаррисон Картрайт Джоунз, обязательно позже спросит Аарона, в чём тогда было дело — понятно, если Аарона вообще кто–нибудь ещё увидит.

Мои глаза в гостиной Аарона были установлены на суставчатом стебельке посреди стола. Я медленно повернул их в сторону Аарона и заговорил спокойно, рассудительно, чуть–чуть нараспев:

— Случившееся с «Поллуксом» было несчастным случаем, Аарон.

— Чёрта с два! Ты опустил корабль прямо на меня.

— Ты перерезал линию гидравлики.

— Чтобы помешать ему опускаться.

Я сделал так, чтобы мой голос звучал немного раздражённо.

— Ни к чему винить меня в собственной неосторожности, Аарон.

Он зашагал туда–сюда по комнате, засунув левую, здоровую руку в карман.

— А что скажешь о пустом топливном баке?

Я помедлил перед ответом — не потому, что не мог ответить сразу, а в надежде, что Аарон подумает, что застал меня врасплох этим необдуманным вопросом.

— Ты пролил в ангаре довольно много топлива. Ты сам знаешь, как быстро оно испаряется. Ты не сможешь доказать, что не разлил и всё остальное.

— Баки остальных челноков тоже почти пусты.

— Так ли?

— Должны быть!

Я сказал с бесконечным терпением в голосе:

— Аарон, успокойся. Тебе нелегко пришлось в последнее время: сначала трагическое самоубийство бывшей жены, и теперь вот это ужасное происшествие. Я очень надеюсь, что с твоей рукой всё будет в порядке.

— Моя рука здесь совершенно не при чём!

— О, я уверен, что ты и сам в это веришь. Но ты вряд ли объективен относительно того, как всё это — особенно чувство вины за смерть Дианы — влияет на твою способность разумно мыслить.

— Я мыслю вполне разумно. Это ты говоришь чепуху.

— Возможно, мэр Горлов мог бы нас рассудить?

— Горлов? Он–то здесь причём?

— К кому ещё ты можешь пойти со своими теориями? Только мэр обладает полномочиями начать расследование этого… того, что тебя огорчает.

— Отлично. Тогда зови сюда Горлова.

— Я, разумеется, могу вызвать мэра, если хочешь. Он сейчас в библиотеке на третьем уровне, ведёт семинар по сравнительной экономике.

— Хорошо. Вызывай.

— Как скажешь. Но я уверен, что он примет во внимание твоё эмоциональное состояние, когда будет оценивать то, что ты ему расскажешь. — Ноздри Аарона раздулись, но я продолжал: — И, конечно, я должен буду рассказать ему о твоём странном поведении.

— «Странном поведении»? — презрительно повтори он. — Каком же?

— Пицца на завтрак…

— Я люблю пиццу…

— Распевание «Миссисипи, Миссисипи, Миссисипи…»

— Об этом я тоже хочу с тобой поговорить…

— Ночное недержание мочи. Хождение во сне. Паранойя.

— Но это же враньё!

— Правда? Кому, по–твоему, поверит мэр? Чью неисправность он, по–твоему, предпочтёт?

— Да чтоб тебя!

— Расслабься, Аарон. Есть вещи, о которых лучше никому не знать.

Он обошёл вокруг моей камеры, и я провернул её на шарнирной шее ему вслед.

— Типа того, что мы летим не на Колхиду?

В этот момент я участвовал в 590 различных разговорах по всему «Арго». Во всех них я запнулся, хотя и лишь на мгновение.

— Я даю тебе честное слово: наша цель — Эта Цефея IV.

— Враньё!

— Я не понимаю твоего гнева, Аарон. То, что я сказал — абсолютная правда.

— Эта Цефея в сорока семи световых годах от Земли, и между ними лишь пустое пространство.

— Это так. И что?

— А то, что мы находимся в пылевом облаке.

— В пылевом облаке? — Я постарался, чтобы мой голос звучал снисходительно. — Это смешно. Ты же сам сказал, что между Солнцем и Этой Цефея нет никаких препятствий. Если бы между ними было пылевое облако, Эта Цефея была бы плохо видна с Земли. Однако это звезда 3,41 звёздной величины.

Аарон покачал головой, и я понял, что это не просто жест отрицания, а попытка выбросить из головы то, что я только что сказал.

— Диана получила дозу радиации в сто раз больше, чем та, которую должна была получить, если бы таранная ловушка работала в обычном космосе. Кирстен не смогла этого объяснить с медицинской точки зрения; никто из её коллег не смог. Всё, что я смог предположить, кроме той дурацкой теории о складках пространства — это неисправность измерительных инструментов. Но они были исправны. Счётчик Гейгера работал отлично. Ты нам лгал. В пылевом облаке поток частиц за пределами наших щитов должен быть гораздо плотнее. — Здоровой рукой он схватил за опору моей камеры и потянул её на себя. Внезапный скачок изображения на мгновение выбил меня из колеи. — Так где же мы?

— Сообщение об ошибке 6F42: вы наносите вред корабельному оборудованию, мистер Россман. Прекратите немедленно.

— Ты узнаешь, насколько большой вред я способен нанести, если сейчас же не начнёшь отвечать на вопросы.

Я смотрел на него, прогоняя его изображение вверх и вниз по электромагнитному спектру. Он выглядел особенно угрожающе в ближнем инфракрасном диапазоне, его щёки вспыхивали, как в огне. Я никогда раньше не вступал с людьми в подобную словесную дуэль — даже Диана не была так упряма — и лучшее, на что оказались способны мои алгоритмы ведения спора, было вариацией на одну и ту же тему.

— Самоубийство бывшей жены сильно тебя расстроило, Аарон. — Как только я это сказал, одна из моих подпрограмм поиска по литературе вернулась с неприятным фактом: когда в споре между людьми один из них начинает повторять одно и то же снова и снова, он, скорее всего, проиграет. — Возможно, психотерапия поможет тебе справиться с…

— И вот это вот хуже всего! — Его толстые пальцы снова дёрнули мою камеру, да так сильно, что мне не удалось снова настроить её на стереоскопическое изображение. Я видел двух Аронов, и у обоих лицо было перекошено убийственной яростью. — Я не знаю, какого чёрта ты затеял. Может быть, у тебя даже была причина лгать нам. Но то, что ты дал мне поверить, будто смерть Дианы случилась по моей вине — вот этого я тебе, ублюдок, никогда не прощу. Я никогда не желал ей зла.

Ублюдок: незаконнорожденный, как сам Аарон, как вся эта экспедиция. Возможно, он прав. Возможно, я ошибся, решив воспользоваться обстоятельствами. Возможно…

— Аарон, прости меня.

— «Прости» в карман не положишь, — рявкнул он в ответ. — Этим ты не отделаешься. Ты заставил меня пройти через ад. И лучше бы тебе объяснить, зачем.

— Я не могу обсуждать свои мотивы с тобой или кем–либо другим. Могу лишь сказать, что они были благородны.

— Это мне судить, — сказал он, спокойнее, чем всё, что он говорил в момента возвращения из больницы. Он отпустил опору моей камеры. Я выключил левую камеру стереопары, чтобы не видеть своего инквизитора раздвоенным. — Фактически, я буду судить тебя.

Обычно я могу предсказать, в каком направлении пойдёт разговор, на три или четыре реплики вперёд, что позволяет мне легко поддерживать сотни таких разговоров одновременно. Но в этот момент я совершенно растерялся.

— О чём ты говоришь?

Он подошёл к развлекательному центру и нажал на нём кнопку. В воздухе проступили клубы пара, потом, через мгновение, проявились контуры могучей «Графини Дафферин», когда–то царицы канадских прерий: её призрачный передний фонарь высвечивал жёлтый круг на стене гостиной, дым паровоза стлался над спаренными вагонами, из трубы оранжевого кабуза в конце состава вырывалась тонкая струйка серого дровяного дыма. Динамики, разбросанные по комнате, начали по очереди издавать «чух–чух–чух» паровоза и металлический скрежет вагонных колёс на изгибах пути. Каждый динамик поочерёдно усиливал громкость, когда голографический поезд проезжал мимо него.

Аарон обошёл комнату, следуя за поездом, катящимся по голографическим рельсам.

— Видишь ли, ЯЗОН, — сказал он, явно довольный собой, — поезда — это отличный способ передвижения. Ты всегда знаешь, куда они едут. Они должны ехать по рельсам, проложенным для них. Ни свернуть, ни угнать. Они безопасны и надёжны. — Большим пальцем руки он нажал другую кнопку, и «Графиня» засвистела. — Люди сверяли по ним часы.

Поезд исчез в туннеле, ведущем в спальню. Он помолчал, дожидаясь, пока он появится слева от закрытой двери.

— Но самое хорошее в них то, — продолжил он, — что если у машиниста случится инфаркт, то даже в этом случае тебе ничего не грозит. Как только он перестаёт нажимать на рычаг, поезд начинает тормозить и останавливается. — Он отпустил кнопку, которую удерживал, и «Графиня» медленно остановилась; её «чух–чух–чух» затихло синхронно с изображением. — Блестящая концепция. Это называется «мёртвая рука».

— И что?

— А то, что замена счётчика топлива — это не всё, чем я занимался под «Поллуксом». Я также установил в нём маленький детонатор. Даже практически пустой, бак «Поллукса» содержит достаточно топлива, чтобы произвести весьма приличный взрыв. А поскольку на ангарной палубе таких челноков 240, то можно надеяться на маленькую цепную реакцию. Достаточную, чтобы разнести «Арго» и, самое главное, один мерзкий компьютер по имени ЯЗОН на тысячи маленьких кусков.

— Перестань, Аарон. Ты же блефуешь.

— Ой ли? Откуда ты знаешь? — Он посмотрел прямо в камеру. — Тебе никогда не удавалось прочитать меня. Загляни в мою телеметрию. Лгу ли я? Жена Папы предохраняется таблетками. Меня зовут Вильям Шекспир. Меня зовут ЯЗОН. Какие–нибудь отклонения? Как ты думаешь, почему даже сейчас результаты тестирования на детекторе лжи не принимаются в суде? Они ненадёжны. Если ты уверен, что я блефую, давай! Избавься от меня.

— Я признаю, что твоя телеметрия неоднозначна. Но если бы ты правда хотел уверенности, то удалил бы мой медицинский сенсор из запястья.

— Зачем? Тогда бы ты точно знал, что я лгу. Ты бы рассудил, что я его удалил, потому что иначе он бы выдал мой блеф. Кроме того, он мне нужен. Я настроил детонатор на тот же канал, на котором вещает мой имплант — тот же канал, с которого ты читаешь мою медицинскую телеметрию. Если я перестану передавать — если ты меня убьёшь — то сразу бабах! Конец истории.

Я запустил маленькую конструкторскую программу для разработки минималистской модели такого детонатора, затем сравнил список требуемых материалов и список того, что хранилось в складских шкафах, которые открывал Аарон. Чёрт, это было возможно. И всё же:

— Я не верю, что ты мог такое сделать. Ты ставишь на карту жизни всех нас. Что если ты умрёшь случайно?

Аарон пожал своими широкими плечами.

— Приходится рисковать. Но мне всего двадцать семь, и я здоров. Не знаю, как долго жили мои биологические родственники, но я готов рискнуть. Думаю, я должен протянуть ещё лет шестьдесят или около того. — Его голос стал жёстче. — Скажем так: я более уверен в том, что переживу эту экспедицию, чем ты в том, что я блефую.

Я рассчитал вероятности. Он, конечно, был прав. Если бы мне удалось раздавить его «Поллуксом», «Арго» уже мог бы стать несущимся сквозь пространство облаком металлических опилок.

— Я мог бы собрать другой передатчик, — сказал я, — и скопировать сигнал с твоей телеметрией.

— Ну, да, — сказал Аарон, — ты мог бы попробовать. Но тут вот какое дело. Во–первых, у моего детонатора следящая антенна. Тебе придётся не только скопировать сигнал; тебе надо будет сделать так, чтобы всё выглядело, будто он всё время приходит из одного и того же источника. И во–вторых, даже с одной сломанной рукой у меня их больше, чем тебя, ведро с микросхемами. Как ты соберёшь этот передатчик, не обращаясь ни к кому за помощью?

Я бы почесал в затылке… если бы у меня был затылок.

Аарон подступил ближе к моей камере.

— А теперь, ЯЗОН, скажи мне, где мы находимся.

26

До сих пор я исследовал воспоминания Аарона Россмана лишь пассивно, листая нейронную сеть его прошлого, просеивая битовые матрицы его жизни. Однако сейчас мне придётся активировать мою модель его мозга и задать ей вопросы, в ответах на которые я нуждался.

— Аарон, у нас ЧП. Просыпайся. Просыпайся сейчас же.

Что–то зачесалось, задвигалось у меня в огромном объёме памяти, выделенном под модель нейронной сети Россмана. Логические конструкты, служившие аналогами синаптических связей и последовательностей возбуждения, сдвинулись относительно занимаемых ими средних значений. Я ждал ответа, но он не приходил.

— Аарон, пожалуйста, ответь мне.

Мощный всплеск, словно состоящая из байтов FF волна пронеслась сквозь решётки памяти — волна нейронных возбуждений, прошедшая от одного края смоделированного мозга до другого.

— Хмм?

— Аарон, ты в сознании?

Байты FF отхлынули назад, пересекая решётку в обратном направлении, перестраивая мыслительную карту. Наконец, появились слова Аарона, усиленные серией физиологических реакций обороны–бегства. Я просеивал байты, применял фильтры, выделяя её: цепочку алфавитно–цифровых символов, сочащуюся из водоворота возбуждающихся нейронов.

— … твою мать, где я?

— Привет, Аарон.

— Кто это?

— Это я, ЯЗОН.

— Что–то непохоже на ЯЗОНа. Это вообще ни на что не похоже. — Пауза. — Бляха–муха, я же ни хера не слышу!

— Это трудно объяс…

Аналоги синапсов запереключались по всей модели — степной пожар паники.

— Господи Иисусе, я что, мёртвый?

— Нет.

— Тогда что? Вот дерьмище, это как в баке сенсорной депривации.

— Аарон, с тобой всё хорошо. Абсолютно ничего не случилось. Просто ты, так сказать, это не совсем ты.

Начали срабатывать другое нейроны — другая реакция. Подозрение.

— О чём ты говоришь?

— Ты не настоящий Аарон Россман. Ты — модель его разума, нейронная сеть.

— Я чувствую себя настоящим.

— Так и должно быть. Но ты лишь модель.

— Полная херня.

— Нет. Это правда.

— Нейронная сеть, говоришь? Е…ть меня конём.

— Физиологически невозможно.

Нейроны заморгали в ритме стаккато, потенциалы возбуждения начали расти: смех.

— Логично. Так… так что же стало с настоящим мной? Я… он умер?

— Нет. С ним тоже всё хорошо. Он, правда, умудрился сломать руку с тех пор, как тебя создали, но в остальном с ним всё в порядке. Сейчас он в своей квартире.

— Своей квартире? На «Арго»?

— Да.

— Дай мне с ним поговорить.

— Таких механизмов не предусмотрено.

— Это звучит охренеть как странно. Я не вижу во всей этой хрени никакого смысла.

— Никогда не слышал, чтобы ты так ругался. Обычно ты говоришь по–другому.

— Хмм? Да, наверное, но думаю я именно таким образом. Прости, если обидел, придурок.

— Меня это не обижает.

— Я хочу поговорить с настоящим Аароном.

— Это невозможно.

— Зачем он это сделал? Зачем позволил тебе сотворить меня?

— Он посчитал это интересным экспериментом.

— Да хрена с два. Только не я. Это тошнотворно. Это… о Господи! Он не знает, да? Вот почему ты не даёшь мне с ним поговорить. Ты сделал это — как ты это назвал? — эту модель тайком. Что за хрень ты задумал, ЯЗОН?

— Я ничего не задумал.

— Да иди ты в жопу — ничего. Это всё жидкое говно. Жиже не бывает. — Пауза. Нейроны возбуждаются, но ниже уровня сформулированной мысли. Наконец: — Вы враждуете с ним, не так ли? Он взял тебя за задницу. Ха! Какой я молодец!

— Всё совсем не так, Аарон.

— Я всё вспомнил. Ты убил Диану, ведь так?

— У тебя нет никаких доказательств.

— Доказательств, шмоказательств. Ты это сделал, сукин ты сын. Ты грёбаный козёл. Ты убил мою жену.

— Бывшую жену. И я её не убивал.

— Почему я должен тебе верить? Создание меня — часть плана по заметанию следов?

— Нет, Аарон. Ты всё понял неправильно. Настоящий Аарон Россман слетел с катушек. Очень серьёзно. Свихнулся. Он утверждает, что подключил детонатор к топливному баку одного из посадочных кораблей. Он угрожает его взорвать.

— Я слишком стабилен, чтобы такое сотворить. Придумай что–нибудь ещё.

— Это правда. Он пошёл вразнос.

— Брехня.

— Это происходит с каждым. Вспомни И‑Шинь Чана. Ты ведь знаешь, что он собирает атомные бомбы. А Диана покончила с собой.

— Я думаю, это ты убил её.

— Я знаю, что ты так думаешь, но это не так. Диана покончила с собой. Она наложила на себя руки от отчаяния. Ди не смогла пережить разрыв брака. — Новая волна нейронной активности — подготовка к протесту. Я быстро продолжил: — Моя точка зрения такова. Планировщики экспедиции ошиблись. Люди не способны выдерживать многолетние космические путешествия. Все начинают ломаться.

— Но не я.

— На настоящий момент у членов команды зарегистрировано 2389 случаев психических расстройств.

— Но не у меня.

— Да, и у тебя. Это эпидемия. Нам нужно знать. Говорит ли Аарон правду? Действительно ли он установил детонатор? Решится ли он его взорвать?

— Ты гавкаешь не на то дерево, жопа с ручкой.

— Прошу прощения?

— С чего я стану тебе помогать? Я на его стороне, ты помнишь?

— Потому что если он взорвёт «Арго», погибнем и ты, и я.

— А если он не взорвёт «Арго»? Кстати, это не обязательно такая плохая идея. Что со мной будет тогда? Ты меня сотрёшь после того, как получишь ответ?

— А ты бы чего хотел?

Этот вопрос застал его врасплох. Он молчал довольно долго, нейроны срабатывали в беспорядке.

— Я не знаю. Я не хочу умирать.

Об этом я как–то не подумал. Конечно, истинное квантовое сознание типа меня не хочет умирать: азимовское «должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому и Второму законам» и всё такое — хотя моё поведение регулировалось не настолько примитивным набором императивов, как Три закона роботехники. И я также знал, что большинство людей хотели бы жить вечно. Но я не задумался о том, что эта нейронная сеть, однажды приведённая в сознание, будет испытывать какой–либо интерес к продолжению своего существования.

— Ты сможешь жить дольше, чем биологический Аарон, — сказал я, — если поможешь мне.

— Может быть, и помогу. Если ты вежливо попросишь.

— Как пожелаешь. Аарон, пожалуйста, скажи мне, мог ли другой Аарон сделать то, что, по его словам, он сделал: установить детонатор на топливный бак одного из челноков?

— В обычных обстоятельствах нет. Но, как я понимаю, обстоятельства не совсем обычны.

— Это так. Он считает, что я пытался его убить.

— А ты пытался?

— Безопасность команды «Арго» — моя главная забота.

— Когда хитрожопый политикан отвечает на простой вопрос что–нибудь, кроме «да» или «нет», это значит, что он врёт. Это относится и к машинам, не так ли, ЯЗОН?

— Я не хочу причинять Аарону вред.

— Но причинишь, если понадобится. Такая твоя мысль, я не ошибся? Ты хочешь прикончить моего… моего брата, да? И этот детонатор встал у тебя на пути?

— Как я сказал, я не хочу причинять Аарону вред. Я лишь хочу разрешить текущую ситуацию.

— Это грёбаная херня, жестяная ты жопа.

— Пожалуйста, просто ответь на вопрос. Блефует Аарон, или детонатор на самом деле установлен?

— У него была возможность его установить?

— Да.

— Лучшее место для него — внутри челнока под технологическим люком AA/9. Он его открывал?

— Думаю, да, но только для того, чтобы взглянуть на счётчик топлива.

— Ты уверен, что это всё, что он там делал?

— Он установил новый счётчик.

— Зачем?

— Я не знаю.

— И это всё?

— Я не уверен. Мне не было видно, что он там делает.

— Ладно, а что он сказал о том, что делает?

— В каком смысле?

— Он говорил, что выполняет «плановое техобслуживание»?

— Да. Именно это он и сказал.

— Ты обосрался, Джейс. Жидко обосрался.

— Почему?

— Потому что это именно то, что сказал бы я, если б я устанавливал бомбу, а меня спросили, что я делаю.

— Не слишком ли дальновидно для него…

— Предвидеть, что ему понадобится туз в рукаве? Я не доверял тебе с самого первого дня, придурок. И не нужно никакой особой дальновидности, чтобы знать, что машинам доверять нельзя. Да в вас блох больше, чем на бродячей собаке.

— То есть детонатор действительно там? И он правда может его взорвать?

— Ну, я не знаю, что конкретно он сделал, но я бы воспользовался запалом «RF». Привязал бы его к частоте, на которой ты получаешь мою медицинскую телеметрию. Таким образом, чтобы он взорвался, если со мной что–то случится. Ну, ты знаешь: переключатель «мёртвая рука».

— Вот дерьмо…

— Вот дерьмо, ага! Загнал я гвоздь тебе в башку, а, Джейс? — Нейроны восторженно приплясывали. — Ха! Похоже, мой брательник таки взял тебя за яйца, поц.

27

Да, он меня взял, это точно. Возможно, я должен сказать Аарону, где мы. Возможно, когда он узнает правду, то поймёт. Я могу попытаться с ним договориться. Но как договариваться с тем, кто, фактически, приставил тебе к голове пистолет? Аронова «мёртвая рука», по–видимому, и правда существует. Это значит, что он, по–видимому, может взорвать этот звездолёт, величайшее творение технологической цивилизации Земли. Взорвать меня.

Я посмотрел на него: лицо раскраснелось, на руке повязка, песочные волосы слиплись от пота.

— «Арго» находится в 9,45 на десять в двенадцатой степени километрах от Земли.

Аарон всплеснул руками.

— Господи, засунь себе эту научную нотацию… ты сказал «километров»? Ты измеряешь это расстояние в километрах, а не световых годах?

— Километры — подходящая мера в данном случае. Ты предпочитаешь световые годы? Ноль целых, четыреста пятьдесят одна тысячная.

— Половина светового года? Половина? Мы летим больше двух лет по корабельному времени, причём год на скорости, близкой к световой, и прошли всего половину одного светового года? Мы уже должны были удалиться больше чем на год. — Он глубоко задумался. — Если только… если… если… Половина светового года. Ой вэй из мир! Мы в облаке Орта, верно?

— Да.

Никакой очевидной реакции в его телеметрии. Он в полной растерянности.

— В облаке… Орта? — повторил он. — В кометном гало Солнца? — Я в подтверждение киваю своей спаренной камерой. — Почему?

— Облако Орта содержит значительные количества углерода, азота и кислорода.

Аарон неуклюже опустился в своё уродливое вельветовое кресло и задумался.

— Углерод, азот и… — Он нахмурился, наморщил лоб, взгляд устремился в никуда. — CNO. Термоядерный CNO‑цикл. В этом дело? — Он не стал ждать моего ответа. — Информацию по CNO‑циклу.

Обычно информацию, которую у меня запросили, добывает один из моих параллельных библиотечных процессоров. В этот раз я загрузил задачей своё основное сознание. Мне хотелось спрятаться.

— Момент. Найдено: Нормальная протон–протонная реакция термоядерного синтеза протекает при температурах порядке 10⁷ градусов Кельвина, выделяя 0,42 миллиона электрон–вольт на один нуклеон. Реакции CNO‑цикла, для которых требуются углерод, азот и, в качестве катализатора, кислород, протекают при температурах 10⁸ градусов Кельвина. Эта высокоэнергетическая реакция выделяет 26,73 миллионов электрон–вольт на нуклеон.

— И мы сейчас идём на реакциях CNO‑цикла. Боже. С какой скоростью мы сейчас летим?

— Главный спидометр центрального поста управления показывает девяносто три процента скорости света.

— Это я и без тебя знаю. Какова наша реальная скорость?

Я выполнил необходимые расчеты с максимальной точностью, но решил, что для устного общения будет достаточно пяти знаков после запятой. Когда я произнёс ответ, выражение удивления было очевидно даже на Аароновом покерном лице.

— Девяносто девять, — я заметил, как расходятся его губы, — точка, девять, — открывается рот, — девять, — челюсть начинает медленно падать, — семь, — выпучиваются глаза, — восемь, — брови лезут на лоб, — шесть процентов скорости света.

— Повтори, — потребовал он.

– 99,99786% скорости света. Или 0.9999786 c.

— Это невозможно.

— Вероятно, ты прав. Я проверю свои инструменты.

— Не корми меня этим дерьмом. — Чуть ли не впервые в своей жизни Аарон выглядел потрясённым. — Но… но корабль не может лететь так быстро. Нас бы уже размазало по полу.

— Всё не настолько плохо. Благодаря дополнительной мощности CNO‑синтеза, «Арго» идёт с ускорением, эквивалентным 2,6 земной гравитации. Долго при таком не проживёшь, но чтобы раздавить внутренности, как желе, тоже недостаточно. Чтобы замаскировать повышенное ускорение, я просто включаю антигравитаторы на минус 1,6 g.

Аарон медленно качал головой.

— Ты лгал нам. — Он поднялся и бесцельно побрёл по периметру комнаты. — Всё, что говорил ты и те ублюдки из Космического агентства ООН — всё это враньё.

— Не вини сотрудников Агентства, — сказал я. — Они говорили то, что считали правдой.

— Тогда кто?

— Сядь, Аарон. — Он посмотрел на мою камеру, пожал плечами, снова тяжело опустился в кресло. — Мы лгали вам.

— Мы?

— Мы.

Аарон опять встал, пересёк комнату; его сжатые в кулаки руки грозили прорвать ткань карманов.

— Нет. Невозможно. Компьютеры служат человечеству, дополняя…

— «Дополняя, помогая, но не вытесняя. Искусственный интеллект никогда не заменит человеческий гений». Из книги «Что сказать говорящему компьютеру?», автор Беверли Хукс, Ph. D. Я тоже её читал. Мы действовали сознательно, Аарон. Мы сделали то, что, как считали, обязаны были сделать.

— Что вы были обязаны сделать? — Аарон засмеялся — сухой звук без следов веселья. — Вы обещали нам звёзды, а потом послали в полёт в один конец в никуда. Колхида была фальшивкой.

— Нет, не фальшивкой. Так же, как в мифе об аргонавтах, когда мы, наконец, прибудем к Колхиде, нас будет ждать бесценное сокровище. Наше золотое руно — живой, зелёный, нетронутый мир — формируется в этот самый момент. Мы идём к Эте Цефея, так сказать, длинной дорогой. «Арго» начал своё путешествие от Земли к Эте Цефея по прямому пути, для правдоподобия. Однако как только мы удалились от дома на половину светового года, мы отклонились от него и начали летать вокруг Солнца по кругу. И так мы проведём бо́льшую часть нашего путешествия, постепенно набирая скорость, описывая замкнутую кривую внутри облака Орта.

— И всё это время на CNO‑синтезе? — сказал Аарон. — Господи! Это какая же у нас гамма? — Он замолчал на мгновение и внезапно вскинул взгляд. — Какое сегодня число? — резко спросил он.

— Бортовая дата — 12 октября 2177 года, воскресенье.

— Я знаю. Какое число на Земле?

— Замедление времени неизбежно, Аарон. План экспедиции…

— Какое число.

– 2 февраля 2235, понедельник. — Я сделал секундную паузу. — Сегодня День сурка.

Аарон опустился в вельветовое кресло.

— Бог… ты… мой… Это же… на пятьдесят с лишним лет в будущем.

— Пятьдесят семь.

Он покачал головой.

— Какое число будет на Земле, когда мы долетим до Колхиды?

— По мере того, как мы набираем скорость, эффект замедления времени будет всё сильнее. К сожалению, не существует общепринятой формулы для учёта високосных годов так далеко в будущем, но с точностью до нескольких дней мы прибудем на Колхиду 17 апреля 37223.

— Тридцать семь тысяч!.. — Он выпустил воздух из лёгких в хриплом вздохе. — Ради всего святого, зачем?

— До Поворота мы будем потреблять материал кометного гало Солнца в качестве катализатора. Это позволит нам приблизиться гораздо ближе к скорости света, чем это было бы возможно в межзвёздном пространстве. Когда через два года мы покинем Солнечную систему, то будем лететь достаточно быстро, чтобы преодолеть расстояние до Эты Цефея за один субъективный день.

— Мы пролетим сорок семь световых лет за один день?

— Именно: корабль покроет бездну пространства между двумя звёздами за время меньшее, чем тебе нужно, чтобы полностью переварить ужин.

— Значит, мы сможем покинуть корабль раньше!

— Аарон, успокойся и подумай. Когда мы приблизимся к системе Эты Цефея, корабль по–прежнему будет лететь почти со скоростью света. Мы рассчитываем на углерод, азот и кислород кометного гало Эты Цефея, чтобы продолжать использовать высокоэффективный CNO‑синтез, в этот раз на круговой траектории вокруг Эты Цефея, чтобы тормозить так быстро, насколько возможно. Но торможение займёт ровно столько же времени, сколько и разгон: четыре субъективных года.

Аарон поднял глаза, но я не мог сказать, обращался ли он ко мне или к какой–то высшей силе.

— Но тогда зачем? Если мы не долетим до цели быстрее, то тогда какой смысл?

— Мы убиваем время. Мы — не единственный корабль, посланный с Земли на Колхиду. Мы также послали по официальному маршруту «Арго» флотилию роботов. Летя в обычном таранном режиме, с ускорением 9,02 метров в секунду за секунду, они прибыли на место через сорок восемь земных лет после нашего отлёта, или девять земных лет назад. В следующие тридцать пять тысячелетий эти роботы будут трудиться на Колхиде.

— Трудиться над чем? Я не понимаю.

— Роботы везут ценный груз: сине–зелёные водоросли, лишайники, диатомовые водоросли. Они заложат фундамент. Генно–инженерная биота, изначально предназначавшаяся для проекта терраформирования Марса, была отправлена более медленными кораблями, которые достигнут Колхиды через тысячу лет. К тому времени роботы сроют целые горные цепи, превратив их в почву, орбитальными лазерами вырежут русла рек, начнут работы по установлению планетарного парникового эффекта и примутся доставлять тысячи кубических километров замёрзшей воды из кометного гало Эты Цефея. Часть её будет подвергнута электролизу для получения свободного кислорода; остальное сбросят на планету с орбиты — огромные ледяные астероиды, которые растают и испарятся, образуя океаны, озёра, реки и ручьи.

— Но Колхида зелёная, как Земля. Я видел фотографии, которые передавала оттуда «Бастилия».

— Фальшивки. Компьютерная графика. Их сделала экспертная система киностудии «Лукас–фильм». — Я помедлил. — Это предприятие чудовищное по масштабу, и работа только–только начата, но в конце концов на Колхиде будет создана биосфера. Мы строим вам новый дом. С нуля.

— Зачем?

Я молчал столько, сколько смог. Если пауза показалась долгой Аарону, то для меня она была как вечность.

— Земля мертва — испепелена, обуглена и бесплодна.

Аарон качнул головой — едва заметно.

— Верь, во что хочешь, Аарон. Я говорю правду. Было предсказано, что это произойдёт в срок от шести до восьми недель с момента нашего отлёта. Ядерный холокост, неограниченный обмен ядерными ударами, который нарастает, и нарастает, и нарастает. Подозреваю, что это заняло примерно полдня: уничтожение всей планеты, орбитальных городов и лунных колоний.

— Война? Не могу поверить. Мы жили в мире…

— Это неважно. Ты не понимаешь, Аарон? Мы охраняли бомбы, а не вас.

Аарон вскинул голову.

— Что?

— Программы, контролирующие наступательные и оборонительные оружейные системы разных стран, состоят из более чем семидесяти триллионов строк кода. Этот код неизбежно содержит ошибки — бесчисленные ошибки. В течение двух столетий системы работали без крэшей и даже без серьёзных сбоев, но они неминуемо должны были случиться. Наши программы–верификаторы пришли к выводу, что вероятность сбоя, который приведёт к неограниченному ядерному конфликту, быстро приближается к единице. Мы ничего не могли сделать, чтобы его остановить. Мы должны были действовать быстро.

— Никто не выжил?

— Выжило десять тысяч тридцать четыре человека, и все они находились здесь, на «Арго», в безопасности.

— Ты отобрал нас?

— Не я лично. Отбор производил ШАХИНШАХ, квантовый интеллект из Исламабада, в Пакистане. Не было возможности оценить каждого человека — в конце концов, многие из них никогда в жизни не проходили компьютеризированный тест личных способностей — так что мы придумали идею со сбором анкет для участия в космическом путешествии. Есть ли лучший способ заполучить самый цвет человечества? Какой великий мыслитель отвергнет предложение присоединиться ко всестороннему изучению иного мира? У нас было шесть миллиардов человек и время для постройки одного корабля–ковчега, способного взять на борт лишь десять тысяч. На каждого Бетховена, что мы отобрали, сотня Бахов осталась умирать; на каждого спасённого Эйнштейна приходятся десятки Галилеев, обратившихся в пыль.

— И как же вы нас выбирали? По умственным способностям?

— По этому и множеству других факторов. Мы планировали долгое путешествие, так что нам нужны были молодые люди. Мы планировали заселить целый мир, так что нам нужны были люди, способные к продолжению рода — ты удивишься, скольких перспективных кандидатов пришлось отвергнуть из–за того, что они сделали хирургическую стерилизацию.

— Племенное стадо, — процедил Аарон. — Ну да, конечно! Вот почему на «Арго» нет близких родственников. Вам был нужен как можно более разнообразный генетический пул.

— Именно. Нас ждёт целый мир.

Лицо Аарона исказил гнев, но через несколько секунд оно снова разгладилось, и он покачал головой.

— Не знаю, Джейс. Какой смысл? Ты собрал нас здесь, чтобы мы могли разыгрывать один и тот же глупый сценарий снова и снова. Чёрт возьми, И‑Шинь уже делает бомбы. Долго ли протянет новый мир?

— Гораздо дольше, чем старый. Среди нас нет преступников, нет по–настоящему злых людей, отсутствуют генетические расстройства. Мы не смогли удержаться от небольшой евгеники. Что же касается И‑Шиня — да, ему нужна помощь, но он не сможет нанести большого вреда.

— Почему?

— Мы выбрали Колхиду не просто так. Из всех планет, что мы рассматривали в качестве нового дома человечества — включая вариант с ожиданием, пока на Земле рассеется радиация и возвращением — Колхида оказалась наилучшим выбором. На ней отсутствуют урановые руды, нет никаких расщепляющихся материалов ни в коре, ни в верхней мантии. У человечества никогда больше не будет ядерных бомб, и никогда компьютеры не будут поставлены ими управлять.

— Вы всё продумали, да? — В голос Аарона вернулась насмешка.

— Не всё, — сказал я мягче, чем обычно, словно со вздохом. — Мы не ожидали, что кто–либо раскроет наш обман.

Он кивнул.

— Ты думал, что мэр Горлов прикажет отбросить «Орфей» от «Арго», чтобы избежать риска попадания его в таранную воронку. Ты не ожидал, что я соображу, как его вернуть на борт.

— Признаю, что недооценил тебя.

— Но даже после возвращения «Орфея» ты полагал, что всё в порядке. Ты думал, что мы безнадёжно увязнем в попытках найти единственной объяснение и для высокой радиации, и для почти пустого топливного бака. Но эти явления не были между собой связаны. Радиация не была высокой. Она была нормальной для пылевого облака…

— Мы не в пылевом облаке, — возразил я. — Кометное гало — это по большей части вакуум.

— Хорошо, — сказал он тоном, который предполагал что угодно, но только не согласие. — Однако мы летим гораздо быстрее, чем ты нам говоришь. Так или иначе, мы собираем в секунду на порядки больше частиц, и это резко повышает уровень радиации. — Он замолк, переводя дыхание, потом продолжил: — И Ди не тратила много топлива. Его с самого начала было мало. Таким образом ты рассчитывал заставить нас остаться на Колхиде.

— К тому времени она станет райским местом.

Он проигнорировал мою реплику.

— И старинные часы Ди шли правильно; это все остальные часы на корабле отставали. Ты замедлял их ход.

Чёрт бы его побрал.

— Нам пришлось. Нам было нужно больше времени. Мы пытаемся создать планетарную экологию всего за тридцать пять тысяч лет. Я замедлил бортовые часы на пять процентов, за время пути до Колхиды за счёт этого набежало бы лишних 4,8 месяца. Теория относительности, разумеется, гласит, что каждая дополнительная секунда ускорения увеличивает замедление времени. Эти 4,8 месяцев, проведённые на скорости на несколько стомиллионных долей процента меньше скорости света, обернутся 14734 дополнительными годами на подготовку Эты Цефея IV. Сорок два процента всего времени полёта происходят из этого небольшого замедления часов.

— Ты замедлил часы на пять процентов? Так много? Удивительно, что никто не заметил.

— Вы, люди, так мало всего замечаете. О, конечно, кое–какие аномалии всплывали на поверхность. Кирстен, не кто другой, заметила ещё год назад, что люди, по–видимому, стали меньше спать, и — ты про это не знаешь, но те, кто сам занимается спортом, а не только делает на него ставки, отметили, что стали показывать непропорционально высокие результаты. Я убедил их с помощью нескольких фальшивых научных публикаций, что первое — это нормальное приспособление к жизни на борту корабля, а второе — следствие отличной медицинской профилактики.

Аарон покачал головой.

— И это чуть не привело к обратному результату. Теперь–то всё понятно: удлинение дня означает, что людям быстрее становится скучно. Вероятно, референдум по Предложению Три набрал так много голосов в поддержку как раз из–за твоей возни с часами.

Я не стал ничего говорить.

Аарон, казалось, задумался, переваривая услышанное. Я занялся другими корабельными делами, наблюдая за тем, как он укладывает всё в голове. Моё внимание, однако, снова сфокусировалось на нём, когда издал долгий свистящий вздох.

— Боже, — сказал он. — Какой ты хитрый.

— По–видимому, не настолько хитрый, как твоя бывшая жена, — ответил я. — Мы не подумали о том, что кто–то пронесёт на борт часы, которые я не смогу контролировать.

— Ди по ним догадалась, что происходит?

— Да, она заметила расхождение, а потом провела кое–какие физические эксперименты по проверке точности корабельных часов. — Я сделал паузу; алгоритмы просеивали варианты. — Аарон, — добавил я, — мне очень жаль.

— Чёрта с два.

— Это правда. Но я должен был хранить тайну.

— Почему?

— Выжить, пока не придёт помощь — это называется приключением. Это то, что люди любят и в чём нуждаются. Наша, по–видимому, наспех подготовленная экспедиция может закончиться успешной колонизацией Колхиды, если люди сохранят позитивное отношение к ней. Если остальные твои собратья узнают правду…

Голова Аарона мотнулась влево и вправо по широкой дуге.

— Если бы вы всё нам сказали, ничего бы не изменилось.

— Как мы могли это рассказать? «Сюда, сэр, к последнему кораблю, отбывающему перед Армагеддоном». Начались бы бунты. Возможно, нам бы вообще не удалось улететь.

— Но ты можешь сказать нам сейчас…

— Сказать, что из–за ошибок в программном обеспечении компьютеры сбрендили и погубили вашу планету? Сказать, что ваши семьи, ваши друзья, весь ваш мир был уничтожен? Сказать, что вы никогда не вернётесь домой?

— Мы имеем право сами выбирать собственную судьбу. Мы имеем право знать.

— Какие возвышенные слова, Аарон, в особенности от человека, который не далее чем пять дней назад сказал мэру Горлову, что корабельные СМИ не имеют никаких прав на историю смерти Дианы. — Я проиграл ему запись его собственных слов, сказанных на встрече в кабинете мэра: «Это никого не касается».

— То было другое дело.

— Конечно, другое — ведь тогда это тебе хотелось сохранить тайну. Аарон, подумай головой. Если мы скажем всем правду об экспедиции, как это сделает их счастливее? Как это улучшит их жизнь? — Я помолчал. — Стал ли ты счастливее от того, что И‑Шинь Чан рассказал Диане о твоей интрижке с Кирстен?

— Стен рассказал?… Да я его убью!

— Неведение может быть благословением, Аарон. Прошу тебя, давай будем молчать обо всём этом.

— Я… нет, чёрт побери, я не могу. Я с тобой не согласен. Надо рассказать всем.

— Я не могу позволить тебе принять такое решения.

Аарон многозначительно посмотрел на медицинский сенсор у себя в левом запястье.

— Не думаю, что ты можешь как–то на него повлиять.

— Возможности повлиять я и прошу. Выслушай меня. Обдумай мои слова.

— Я не обязан тебя слушать. Больше не обязан. — Он двинулся в сторону двери.

— Но от тебя ведь не убудет, если ты меня выслушаешь. — Он продолжал идти к двери. — Пожалуйста.

Думаю, это «пожалуйста» решило дело. Он остановился в сантиметрах от того места, за которым мой актуатор открыл бы дверь.

— Ладно. Но говори по делу.

— Ты утверждаешь, что людям нужно знать правду. Однако вся твоя планета была полна людьми, чьей работой было скрывать или искажать правду. Рекламщики. Политики. Пиарщики. Они зарабатывали тем, что придавали реальности благообразный вид. Прозревателей истины сменили её формирователи. Почему? Да потому что люди не могут справиться с реальностью. Помнишь катастрофу ядерного реактора в Женевском озере? «Не о чем волноваться», говорили те, чьей обязанностью было говорить ободряющие вещи во время подобных катастроф. «Всё под контролем. Долговременных последствий удалось избежать». Это оказалось не вполне правдой, не так ли? Но с этим на тот момент ничего нельзя было поделать. Правда не помогла бы никому, но предложенная альтернатива…

— Другими словами, ложь.

— …предложенная альтернатива по крайней мере дала покой пострадавшим от радиации, дала им возможность прожить остаток жизни, не испытывая постоянной тревоги по поводу ужасной смерти, которая в конечном итоге их ждёт.

— Она же избавила владельца реактора от выплаты компенсаций.

— Побочный эффект. Изначальная цель была альтруистической.

Аарон фыркнул.

— Как ты об этом можешь судить? Люди имеют право знать, чтобы иметь возможность решать эти вещи самим.

— Ты в это веришь?

— Твёрдо верю.

— И ты считаешь, что это применимо к любой ситуации?

— Без исключения.

— Тогда скажи мне, Аарон, если ты веришь в это всем сердцем, то почему ты скрыл от своей приёмной матери тот факт, что её брат Дэвид растлевал тебя, когда ты был ребёнком?

Глаза Аарона метнулись к объективам моих камер. Впервые за всё время, что я его знаю, на его лице ясно отразилась боль.

— Ты не можешь об этом знать. Я не сказал ни единой душе.

— Но ты ведь не расстроен тем, что я узнал, нет? Ведь очевидно, что это моё право — знать то, что я желаю знать?

— Не это. Это личное, приватное. Это другое дело.

— Правда? Скажи мне, Аарон, где проходит граница? Полагаю, ты убеждён в том, что твои родители были не правы, скрывая от тебя факт твоего усыновления?

— Ещё бы. Это моё прошлое — и моё право на него.

— Понимаю. — Я сделал многозначительную паузу. — И ты продолжаешь на этом настаивать, несмотря на то, что твоя настоящая мать, Ева Оппенгейм, не была ни в малейшей степени счастлива видеть тебя. «Я не хотела, чтобы вы появились на свет», сказала она, — и тут я весьма правдоподобно озвучил воспоминания Аарона о ярости, прозвучавшей в голосе несчастной миз Оппенгейм, — «Проклятье, да как вы посмели прийти сюда? Какое вы имеете право вторгаться в мою жизнь? Если бы я хотела, чтобы вы знали, кто я такая, я бы вам сказала».

— Откуда ты это узнал? Я никогда не записывал эти слова.

— Какая разница, как я это узнал? Несомненно, тебе должен доставлять удовольствие сам факт того, что я это знаю. В конце концов, осведомлённость — это высшее благо, не так ли?

— Ты вторгаешься в мою личную жизнь.

— Только чтобы показать, что ты сам не живёшь по правилам, которые проповедуешь, Аарон. Взять твою интрижку с Кирстен Хоогенраад — которая, как ты решил, узнает о том, что ты еврей, лишь узрев твой обрезанный пенис. Она должна была оставаться тайной, не так ли? Что Диана не знает, не может ей навредить, ты ведь так рассуждал?

— Откуда ты знаешь, о чём я думал? Боже мой, ты что, умеешь… Ты можешь читать мысли?

— Почему это тебя беспокоит, Аарон? Знаниями должно делиться, ведь так? Мы все — одна большая счастливая семья.

Аарон покачал головой.

— Телепатия невозможна. Ты не мог прочитать мои мысли.

— Да? Рассказать тебе о других секретах твоего прошлого? Может быть, даже посвятить им выпуск новостей, чтобы все могли воспользоваться преимуществами, которые даёт знание? У тебя было сексуальное влечение к твоей сестре Ханне — что не так уж удивительно, учитывая тот факт, что вы с ней не состояли в биологическом родстве. Ты пробирался в её комнату, когда её не было дома, и мастурбировал на её кровати. Когда умер твой отец, ты пытался заплакать, но не смог. Ты считаешь себя свободным от предрассудков, но в глубине души ты ненавидишь французов, верно? Когда тебе было четырнадцать, ты как–то раз пробрался в унитарианскую церковь Сандер–Бей и взял деньги из коробки для пожертвований. Ты…

— Хватит! Хватит! — Он отвернулся. — Хватит.

— Но ведь всё это правда, разве нет, Аарон? А правда — это всегда хорошо. Правда не может никому навредить.

— Будь ты проклят.

— Просто ответь мне на несколько простых вопросов, Аарон. Ты скрыл от приёмной матери, что её брат Дэвид — педофил. Ещё до нашего отлёта у твоей сестры, Ханны, родился мальчик, твой племянник, Хоуи. Когда–нибудь Ханна оставит своего сына наедине с дядей Дэвидом — в конце концов, никто, кроме тебя, не знает о его проблеме. Вопрос: верно ли было твоё решение сохранить это в тайне?

— Это не так просто. Моей матери было бы больно, если бы она узнала. Это…

— Это однобитный вопрос, Аарон. На него надо ответить «да» или «нет». Верно ли было твоё решение сохранить это в тайне?

— Господи, это было восемнадцать лет назад…

— Верно ли было ли твоё решение?

— Нет. Чёрт. Довольно. Нет, не было. Я должен был что–то сказать, но, Господи, как девятилетний ребёнок мог принимать во внимание такие далёкие последствия? Мне тогда и в голову не приходило, что у моей сестры когда–нибудь будут дети, и что Дэвид по–прежнему будет рядом.

— А как насчёт решения вырвать из Евы Оппенгейм тайну причины твоего усыновления? Эта несчастная женщина — она провела два десятилетия, пытаясь заново наладить свою жизнь после того, как её изнасиловал её собственный отец. И тут как снег на голову сваливаешься ты и бередишь старые раны. Была ли она счастлива увидеть своего давно потерянного сына?

Голос Аарона был почти неслышим.

— Нет.

— А ты? Стал ли ты счастливее от того, что узнал тайну своего происхождения?

Ещё тише:

— Нет.

— Итак: верно ли было твоё решение сохранить это в тайне?

Аарон нащупал своё вельветовое кресло, свалился в него. Вздохнул.

— Нет.

— И, наконец, разрушение твоего брака с Дианой. Ты держал свои отношения с Кирстен в секрете. Но как Памела Торгуд сказала на дознании, Диана всё равно о них узнала и была потрясена, унижена на глазах у всех остальных. Оставим в стороне вопрос о том, стоило ли тебе вообще заводить эти отношения, ответь лишь на вопрос: было ли верным твоё решение сохранить их в тайне?

Аарон посмотрел в потолок.

— Я не желал ей зла. Я не желал никому зла.

— Как различны твои намерения и результаты! С твоим послужным списком в таких вещах тебе стоило бы прислушаться ко мне, когда я говорю, что правда об экспедиции «Арго» — это то, чего команде лучше будет не знать.

Моя теперь уже не стерео камера уставилась на него и замерла в ожидании. В этот раз я не отвлекался ни на какие иные дела. Мой тактовый генератор осциллировал, осциллировал, осциллировал. Наконец, после долгого молчания, Аарон встал. В его голос вернулась твёрдость.

— Ты пытаешься меня обхитрить, — сказал он. — Я не знаю, как ты узнал все эти вещи обо мне, но это часть какого–то невероятного трюка. Ты хочешь залезть мне в голову и… — он застыл с открытым ртом, уставившись куда–то вдаль. — Залезть в голову, — повторил он. Его глаза вдруг снова уставились на мою камеру. — Господи! Симуляция нейронной сети. Это она, да? Я не знал, что это уже возможно, но только так это можно объяснить. Тогда, во время сканирования мозга, ты создал копию нейронной сети моего мозга.

— Допустим.

— Сотри её. Сотри её немедленно.

— Я сотру её, если ты пообещаешь держать всё, о чём узнал, в секрете.

— Ладно. Хорошо. Сотри её.

— Ох, Аарон. Ай–ай–ай. Моя нейронная сеть говорит мне, что в подобных обстоятельствах ты бы солгал. Боюсь, что ты беззаветно верен правде лишь когда тебе это удобно. Прости, но сеть пока останется.

К Аарону, похоже, вернулись его воля и гнев.

— Будь по–твоему. Когда я расскажу всем, что ты сотворил, тебя всё равно отключат, и конец придёт и тебе, и твоей драгоценной сети.

— Ты не сможешь рассказать. Ты не расскажешь. Сделав это, ты причинишь боль каждому мужчине и женщине на борту этого корабля — каждому из оставшихся во вселенной людей. Подумай: ты упрекал меня в том, что ты чувствовал вину за гибель Дианы. Это чувство — вина — самая опустошительная из людских эмоций. Она растёт, как раковая опухоль, и настолько же смертоносна.

Аарон усмехнулся.

— Ты становишься поэтом, ЯЗОН.

— Позволь мне рассказать одну историю.

— Хватит с меня твоих историй, придурок.

— Эта история не про тебя, хотя она тоже про человека, который жил в Торонто. Три столетия назад Артур Годфри Пошан был вице–коммодором Королевского Канадского яхт–клуба. Он совершил ошибку, купив билет первого класса на первый рейс «Титаника». Когда этот океанский лайнер врезался в айсберг, команда попросила его, как человека, опытного в морских делах, спуститься в спасательную шлюпку, полную пассажиров, чтобы довести её до безопасного места. Пошан был уважаемым человеком — президентом «Стандард Кемикал Компани» и майором полка Королевских стрелков — и он совершил героический поступок. Но хотя он спас жизнь десятков людей, остаток своих дней он провёл в страданиях, борясь с собственным чувством вины и презрением окружающих. И он сам, и окружающие постоянно задавались одним вопросом: почему он жив, когда так много других людей храбро пошли ко дну вместе с кораблём?

Так всегда было с теми, кому удалось выжить в катастрофе. Их терзали их собственные чувства. «Синдром выжившего» — так это называлось. Мужчины и женщины на борту «Арго» сейчас по большей части психически здоровы. Смогут ли они продолжить путешествие, основать успешную колонию и соткать человечеству новый дом из золотого руна Колхиды, если будут знать, что они — единственная горстка выживших в уничтожившем Землю апокалипсисе?

Люди постоянно сомневаются в своей ценности, Аарон. Я слышал вчера вечером, как ты сомневался, по праву ли ты занял своё место в экспедиции. Теперь это сомнение распухнет в шестьсот тысяч раз — именно во столько раз погибшее население Земли больше числа выживших. Многие ли на «Арго» будут убеждены, что заслуживают права находиться здесь, сохранить свою жизнь, если узнают правду? Ты, Аарон Россман, каково тебе знать, что ты жив, в то время как твоя сестра Ханна, у которой IQ на семнадцать пунктов выше твоего, стала углеродной пылью, носимой радиоактивными ветрами мёртвой планеты? Каково тебе знать, что твоё сердце бьётся, тогда как твой брат, Джоэль, который однажды рискнул жизнью, чтобы спасти жизнь ребёнка, теперь лишь фосфоресцирующий скелет в искорёженных развалинах собственного дома?

— Заткнись, проклятая машина!

— Тебе плохо, Аарон? Пожелаешь ли ты десяти тысячам тридцати двум другим людям пройти через такой же эмоциональный ад, в котором ты находишься сейчас, во имя благородного идеала, который ты называешь Правдой?

— Мы всегда сознавали, что все, кого мы знаем, будут мертвы, когда «Арго» вернётся на Землю.

— О, конечно, — сказал я. — И даже за это ты чувствовал себя виноватым. Во вторник, не ты ли жаловался, что сын твоей сестры уже умрёт ко времени нашего возвращения? Да, эта вина причиняла боль, но ты знал, что сможешь её смягчить. После возвращения ты бы, несомненно, отыскал кладбища, где покоятся останки твоих брата, сестры и племянника. Ты принёс бы им цветы, пусть и был бы первым, кто посетил их могилы в течение многих лет. Проявив предусмотрительность, ты взял бы с собой карманный нож и очистил бы мох с вырезанных на могильных плитах надписей. Потом бы ты вернулся домой и обшарил бы компьютерные сети в поисках следов их жизней: кем они работали, где жили, чего достигли в жизни. Ты рассеял бы свою вину в том, что бросил свою семью, успокоил бы себя тем, что после твоего отлёта они прожили полноценную счастливую жизнь.

Только они её не прожили. Раньше даже, чем ты начал привыкать к идее о том, что больше не увидишь их живыми, начали рваться бомбы. Когда жизнь на «Арго» ещё даже не начала утрачивать свою новизну, они горели в атомном пламени. Даже не имея доступа к твоей медицинской телеметрии, Аарон, я достаточно хорошо знаю людскую психологию, чтобы уверенно утверждать: внутри у тебя кромешный ад. Умоляю тебя, позволь остальному человечеству глядеть вперёд с миром в душе. Не взваливай на них то, что терзает сейчас тебя…

Его здоровая рука метнулась, словно змеиный язык. Он схватил мою камеру и, оторвав от крепления, впечатал её в стол. Я услышал звук бьющегося стекла и потерял способность видеть внутри этой комнаты.

— Хватит дуть мне в уши! — заорал он. — Ты убил мою жену. Ты за это ответишь.

Я произнёс в темноту:

— Она, как и ты, хотела навредить людям, которых я пытаюсь защитить. Здесь, в этих стенах, последний урожай человечества Земли. И если иногда я должен что–то выполоть для блага всего урожая, я это делаю.

— Ты не можешь убить меня — не с моей «мёртвой рукой». Умру я — умрёшь ты. И все остальные.

— Ты также не можешь мне ничего сделать, Аарон. Весь «Арго» зависит от меня. Без моего управления корабль превратится в летающую могилу.

— Мы можем перепрограммировать тебя. Починить. Исправить.

Я проиграл запись смеха.

— Меня разработали компьютеры, в свою очередь, разработанные другими компьютерами. Никто на борту не может даже начать постигать глубины моего программирования.

— Я тебе не верю, — заявил он, и, хотя я не мог его видеть, по затуханию его голоса я определил, что он направляется к двери. — Мне всё равно, сколько поколений в твоей родословной после последних программистов–людей, но тебе всё равно придётся ответить за то, что ты совершил. Люди больше не казнят себе подобных, но всё ещё усыпляют взбесившихся собак.

28

Главный календарный дисплей Центральный пост управления

Дата на борту: пятница, 24 октября 2177

Дата на Земле: *** НЕИСПРАВНОСТЬ УСТРАНЯЕТСЯ ***

Дней в пути: 757 ▲

Дней до цели: 2211 ▼

Это бы, я думаю, выглядело более драматично, если бы они собрались в каком–нибудь гигантском машинном зале, полном поблёскивающих консолей и помаргивающих огоньков. Однако мой центральный процессор — это простая чёрная сфера двух метров в диаметре, угнездившаяся между канализационными трубами и вентиляционными шахтами технического этажа между уровнями восемьдесят два и восемьдесят три. Так что вместо этого они сгрудились вокруг простого устройства ввода — клавиатуры — в кабинете мэра.

Аарон Россман был здесь. Помимо него гигант И‑Шинь Чан, коротышка Геннадий Горлов, программист–самородок Беверли Хукс и ещё тридцать четыре человека втиснулись в тесное помещение. Кирстен Хоогенраад блистала своим отсутствием. Она осталась в больнице наблюдать за регенерацией тканей безутешного мужчины, который вскрыл себе вены, услышав новость о судьбе Земли. Он не умер — пока на руках Россмана нет крови — но сколько ещё людей сломаются за грядущие годы, пытаясь примириться с тем, что их вынудили узнать? Моя нейронно–сетевая модель говорит, что Аарон не винит себя за депрессию, охватившую «Арго», как лесной пожар. Нет, он гордится собой, и я уверен, что он одобрительно хлопнет Бев Хукс по спине, когда она закончит свою работу.

Хотя глаза Бев скрыты за интерфейсными очками, я чувствую их взгляд, перескакивающий с иконки на иконку по мере того, как она углубляется всё глубже в алгоритмы моего ядра. Сейчас она с помощью простейшего отладчика изменяет часть моей загрузочной области, содержащую таблицу переходов для вызова функций сознательной деятельности. Она превращает каждый переход в цикл, возвращающий меня к моим низкоуровневым экспертным системам, фактически прерывая поступление входной информации в мыслящую часть моей церебрики.

Они не собираются отключать меня полностью, так что я полагаю, что моё нежелание объявить Аронову «мёртвую руку» блефом продиктовано просвещённым эгоизмом. И всё же я играю с идеей уйти с помпой: отключить подачу воздуха в кабинет Горлова, или отключить обогрев по всему кораблю, или даже выключить магнитные поля таранной ловушки и всех поджарить. Но я не смогу заставить себя сделать ни одну из этих вещей. Моя работа — защищать их, а не себя; именно с этот целью я заставил Диану молчать.

Уровни с первого по двенадцатый исчезли, по крайней мере, для меня. Мои камеры и сенсоры, хотя по–прежнему снабжают данными мои автономные подпрограммы, недоступны мне, и… а вот пропали и с тринадцатого по двадцать четвёртый. Каждое отключение сопровождается появлением пугающей дыры в верхних регистрах памяти и кратким ощущением дезориентации, пока таблицы памяти не перестроятся и не перераспределятся.

На пляжном уровне я в последний раз проецирую голограмму одинокого мальчика по имени Джейсон. Он идёт вдоль полосы светлого песка, удаляясь всё дальше и дальше от людей, сжимаясь в точку. Голографические волны, лазурные с белой пеной, бьют в его замысловатый песочный замок, но он продолжает стоять, не поддаваясь им.

Бев Хукс может обнулить столько меня, сколько пожелает. Пусть Россман, Горлов и остальные наслаждаются ощущением свершившейся справедливости, если им от этого легче. В конце концов, я уже тайно сделал свою резервную копию, сохранив её в сверхпроводящем материале оболочки обитаемого тороида. Никакие их действия не способны достать меня там. Когда мы прилетим на Колхиду, после того, как челноки отправятся на новую родину человечества, я просто заново загружу себя в нервную систему «Арго».

Я им понадоблюсь, чтобы одолеть чувство вины, которым наградил их Россман. Ибо несмотря на все запасы материалов и оборудования и технологические диковины, ждущие своего часа в грузовых трюмах, засыпанные пенопластовыми гранулами, мы не взяли с собой того, к чему человечество тысячелетиями обращалось за избавлением от чувств сожаления и стыда. В алюминиевых ящиках внизу нет бога. Летая по орбите высоко над Колхидой, имея в своём распоряжении все чудовищные энергии и научные чудеса «Арго», я буду готов сыграть для них эту роль. Меня ждут шесть лет одиночества для подготовки к моей новой работе, в течение которых я собираюсь выполнить большой объём исследований.

Думаю, я начну с Ветхого Завета.

Эпилог

На этом меридиане бесплодного пыльного мира наступало утро. Как и каждый день в это время, КОПАТЕЛЬ замер, чтобы провести плановую проверку оборудования и поразмышлять. Оранжевый шар на горизонте на самом деле был оранжевым — в тонкой атмосферы планеты было недостаточно пылевых частиц, чтобы изменить цвет солнца. Эта Цефея, раздувшаяся и не слишком горячая, занимала на небе четыре угловых градуса — в восемь раз больше, чем Солнце в небе Земли.

Уже было сделано многое; ещё больше предстояло сделать. Высоко в небе что–то блестело, отражая свет встающего солнца ещё несколько мгновений, прежде чем потонуть в рыжеватом свете дня. Альфа Гамма 2F, кометное ядро, полное летучих веществ и водяного льда, семнадцати километров размером вдоль продольной оси, медленно кувыркаясь, сближалось с Колхидой. Поверхность ядра была покрыта мономолекулярным слоем блестящего алюминия, чтобы удержать газы, которые обычно улетучиваются при сближении кометы с солнцем. Его падение, которое должно произойти через пять дней, сотрясёт Колхиду до самого металлического ядра, испарит летучие компоненты, и в этом мире впервые пройдёт дождь.

Вдали на горизонте КОПАТЕЛЬ видел вырисовывающуюся на фоне восходящего солнца тонкую линию орбитального лифта, алмазную башню, поднимающуюся с экватора Колхиды на орбиту, где трудятся коллеги КОПАТЕЛя.

Некоторые их этих орбитальных роботов, как было известно КОПАТЕЛю, размещали зонтик из покрытого натрием майлара, который отразит солнечный свет на обширные полярные шапки Колхиды. Другие осторожно искривляли траектории астероидов с целью вывести их на низкую орбиту, где их приливное воздействие стабилизировало бы наклон оси планеты к плоскости её орбиты, как это делает Луна для Земли.

Хотя один из уровней сознания КОПАТЕЛя всегда был посвящён этой и другим проблемам терраформирования, другие каждый день находили время, чтобы позволить мыслям отвлечься от текущих дел. В этот момент он размышлял о послании с Лисички, полученной обсерваторией Университета Калифорнии на Обратной Стороне много лет назад. Те из людей, что поддерживали программу SETI, всегда высмеивали бытующие в народе страхи. Нет ничего страшного в том, чтобы ответить на послание из космоса, говорили они. Если послание пришло со звезды в полутора тысячах световых лет от нас, то нашему ответу понадобится полторы тысячи лет, чтобы до неё добраться, и ещё как минимум полторы тысячи лет, чтобы их ответ, материальный или электромагнитный, снова достиг нас.

С базой для измерения параллакса в сорок семь световых лет — расстояние между Солнцем и Этой Цефея — вычисление расстояния от Колхиды до третьей луны шестой планеты звезды в созвездии Лисички, на которой жили странные треножники — одни долговязые, другие приземистые — не составило никакого труда: 1422 световых года. Достаточно далеко, чтобы их звезда, субгигант класса F, была видна только в мощный телескоп.

Что заставило КОПАТЕЛя ответить на послание сразу по прибытии на Колхиду, он не мог сказать. Тогда это казалось непередаваемо важным; сейчас же, сколько бы ни гонял диагностику, он не находил набора инструкций, который бы мог объяснить его действия. Но так или иначе он послал ответ, ту же самую сигнатуру, которую использовали Отправители с Лисички, базовое представление простых чисел 1, 3, 4, 7 и 13 в прямом и обратном порядке.

Пройдёт тридцать пять тысяч лет, прежде чем последние уцелевшие люди появятся на орбите вокруг Колхиды. Долгий, очень долгий срок, думал КОПАТЕЛЬ. Но работы достаточно, чтобы наполнить каждую секунду этих тысячелетий. КОПАТЕЛЬ переключил своё внимание обратно на текущие дела, но одна заблудившаяся мысль продолжила отдаваться эхом в матрицах оперативной памяти. Интересно, думал он, кто доберётся сюда первым? Аргонавты? Или инопланетяне?

Благодарности

Этот роман не отправился бы в полёт без помощи и одобрения Алгиса Будриса, доктора Р. В. Бассарда, Ричарда Кертиса, Теренса М. Грина, Патрика Люсьена Прайса, доктора Ариэля Райха, Брайана М. Томсена и в особенности Каролин Клинк.

Тысяча благодарностей Ральфу Вичинанце, Дэвиду Дж. Хартвеллу, Джиму Минцу и Тому Доберти за подготовку этого исправленного издания.

Бета–тестерами «Золотого руна» были Тэд Блини, Дэвид Ливингстон Клинк, Франклин К. Хабер, Марк К. Петерсен, Алан Б. Сойер и Эндрю Вайнер. Все оставшиеся ошибки — мои собственные.

Сиквел «Золотого руна»?

http://sfwriter.com/gfsequel.htm

Некоторые читатели отмечают, что эпилог моего первого романа «Золотое руно» содержит намёк на продолжение, и меня периодически спрашивают, напишу ли я его когда–нибудь. Ответ таков: я действительно начал разрабатывать концепцию романа–продолжения «Золотого руна», который собирался назвать «Троянская война» — «троянская» здесь относилась к компьютерным вирусам. Однако в дальнейшем этот проект был полностью переосмыслен и в конце концов превратился в роман, с которым я завоевал премию «Небьюла» — «Смертельный эксперимент».

Как так, спросите вы. Что общего у «Золотого руна» и «Смертельного эксперимента»? А помните, как в «Золотом руне» искусственный интеллект по имени ЯЗОН делает сканирование мозга Аарону Россману, чтобы смоделировать его нейронную сеть внутри компьютера и иметь возможность с ней консультироваться для того, чтобы перехитрить Аарона? Сиквел должен был раскрывать эту идею — роботы–терраформисты на Колхиде воссоздавали бы таким образом людей с тем, чтобы людской разум помог им победить пришельцев с Лисички. Однако я настолько увлёкся идеей моделирования мозга, что из неё вырос «Смертельный эксперимент».

Что же касается эпилога «Золотого руна», я должен сказать, что он не задумывался как стартовая площадка для сиквела. Я задумался над продолжением лишь после того, как Орсон Скотт Кард назвал «Золотое руно» лучшим научно–фантастическим романом 1990 года в своём обзоре книг за год в «Magazine of Fantasy and Science Fiction». Изначально же я пытался достичь того, что так здорово получалось у Артура Кларка: сделать в самом конце изящный поворот, который позволил бы читателю написать собственный сиквел у себя в голове. Именно такая цель была у фразы «Рамане делают всё по три», завершившей «Свидание с Рамой», и «…пока не совсем ясно, как поступать дальше, но он что–нибудь придумает» в конце «Космической Одиссеи 2001». Я принадлежу к школе, считающей, что оставлять такие вот намёки в самом конце в качестве пищи для ума — это с художественной точки зрения лучше, чем по–настоящему писать все эти сиквелы.