Звездный ковчег

Глава 1

Город сначала завис над землей, потом, в полной тишине, плавно опустился в указанном планетными прокторами месте — на обширной вересковой пустоши. В этот час Большое Магелланово Облако, похожее на влажный алмазный туман, только–только коснулось западного горизонта. Облако покрывало целых 35 градусов неба. В пять двенадцать утра облако зайдет, в шесть ровно должен показаться край родной галактики, но было лето, солнце поднималось рано, и поэтому видно ее не будет.

Обстановка вполне устраивала мэра Амальфи. Когда он выбирал эту планету, немаловажную роль сыграл тот факт, что родная галактика на ночном небосводе не покажется несколько месяцев. У города проблем хватало и без того, а возбуждать неутолимую тоску по дому ни к чему.

Город осел на грунт, растаял последний отголосок гула гирокрутов. Снизу донесся шум начинавшейся работы, с каждой секундой — все громче: голоса, топот, лязг и рев тяжелых машин. Как всегда, георазведка времени не теряла.

Тем не менее Амальфи не испытывал желания сойти на землю. Он остался на балконе Городского Совета, наблюдая за густозвездным ночным небом. Плотность светил здесь, в Большом Магеллановом, даже вне скоплений, очень высока. В большинстве случаев расстояние между системами равнялись световым месяцам, не годам. Если окажется, что город уже не поднять — а это неизбежно, гирокрут 66‑й улицы только что разделил судьбу собрата с 23‑й, отправился в шахту металлолома. — то можно будет наладить межзвездную торговлю на грузовых кораблях. Оставшиеся драйверы города, перемонтированные на корпуса по схеме «один корпус — один драйвер», обеспечат ядро небольшой флотилии.

Конечно, это не рейсы среди далекоудаленных цивилизаций Млечного Пути, но все равно, что ни говори, торговля.

Градоначальник Амальфи смотрел вниз. В ярком звездном свете было хорошо видно, что опаленный вереск тянется до самого западного горизонта. С восточной стороны вереск кончался примерно в километре от города, далее шли аккуратные квадратики обработанной земли. Возможно, каждый квадратик принадлежал отдельному фермеру, но у Амальфи на этот счет имелись собственные предположения. В языке прокторов, когда они давали городу разрешение на посадку, явственно присутствовали феодальные интонации.

Прямо на его глазах между городом и восточной полосой вереска вырос черный скелет некоей конструкции: команда георазведки уже установила буровую вышку. Загудел телефон на поручне балкона. Амальфи снял трубку.

— Начальник, мы будем бурить, — послышался голос Марка Хейзлтона, городского администратора. — Вы спуститесь?

— Да. Что показывает локация?

— Ничего особо обнадеживающего, но скоро будем знать наверняка. Нефть здесь быть должна, если хотите знать мое мнение.

— Вашими бы устами… — проворчал Амальфи. — Приступайте, я иду вниз.

Он едва успел положить трубку в гнездо, как тишину летней ночи взорвал грохот молекулярного турбобура. Между городских стен запрыгало беспорядочное эхо. Можно было поспорить, что впервые планета в Большом Магеллановом услышала протестующие возгласы дезинтегрируемых молекул, хотя на мирах Млечного Пути технология эта успела устареть лет на сто.

На пути к буровой площадке Амальфи то и дело застревал, улаживая мелкие проблемы, поэтому до вышки он добрался, только когда начало светать. Контрольное бурение кончилось, бур подняли. Команда собирала вторую вышку, с верхушки которой градоначальнику махал Хейзлтон. Амальфи помахал в ответ и поднялся наверх лифтом.

Здесь дул сильный теплый ветер, который растрепал волосы Хейзлтона, прижатые дужкой наушников. Но Амальфи было все равно, он был лыс. Впрочем, привычка к кондиционированной атмосфере города стала второй натурой, и наслаждения он сейчас не испытывал.

— Что скажете, Марк?

— Вы вовремя пришли. Вот он ползет.

Первая буровая завибрировала, качнулась — длинный цилиндр керна вылетел из скважины, врезался в боковые балки. Черного фонтана за ним не последовало. Амальфи оперся о поручень, наклонился, наблюдая за группой аналитиков. Они заарканили обойму, заботливо опустили ее на грунт. Лебедка рокотала и пыхтела.

— Голый, — с отвращением произнес Хейзлтон. — Я чувствовал: не нужно было доверять прокторам.

Главный геолог раскрыл обойму керна, прощупывал образец карандашом масс–анализатора. Когда на него упала тень плечистого Амальфи, он бросил на градоначальника быстрый холодный взгляд.

— Купола здесь нет. — Главный геолог не любил лишних слов.

Амальфи обдумывал сложившуюся ситуацию. Город навсегда отрезан от родной галактики. Деньги для него значения больше не имеют. В первую очередь им необходима нефть, городу нужно питаться. А о работе за хорошую цену в местной валюте можно подумать позднее, намного позднее. Пока город будет оплачивать своим трудом разрешение на скважины.

Первый контакт прошел достаточно легко. Местные жители не умели бурить современные скважины, самые богатые нефтеносные слои были им недоступны, следовательно, для города оставалось нефти в избытке. В свою очередь город мог — в виде побочного продукта бурения — выдать достаточно низкосортного молибдена и тангстена, чтобы удовлетворить запросы прокторов.

Но если не будет нефти для синтеза еды…

— Сделайте еще две скважины, — приказал Амальфи. — Локация показывает нефть. В крайнем случае, мы выжмем нефть — если не встретим купола.

— Бифштекс вчера, бифштекс завтра, — пробормотал Хейзлтон, — а сегодня — разгрузочный день, как обычно.

Амальфи дернулся, крутанулся, встал лицом к лицу с администратором. Кровь ударила в лицо, мощная шея набухла.

— У вас есть другой способ прокормиться? Теперь это наш дом. Может, фермером станете, как туземцы? Я‑то думал, после рейда на Горт с этим увлечением покончено.

— Я не это совсем имел в виду, — тихо сказал Хейзлтон.

Его покрытое густым космическим загаром, темно–бронзовое лицо не побледнело, но в нем появился чуть синеватый оттенок.

— Я не хуже вас, Амальфи, сознаю — мы здесь навсегда. Это наша последняя посадка. Просто как–то странно — мы бросаем мертвый якорь, но работа рутинная.

— Ладно, прошу прощения, — смягчив гнев, сказал Амальфи. — Что–то я разволновался. Мы еще не определили точно нашего положения. Туземцы не имеют технологий — они только пытались ковырнуть местные залежи, а очищают нефть в суповых кастрюлях. Если мы решим проблему еды, у нас останется приличный шанс раскрутить в Облаке неплохую корпорацию.

Он вдруг отвернулся и зашагал прочь от города, на восток.

— Что–то погулять захотелось. Не присоединитесь ли, Марк? — предложил он администратору.

— Погулять? — У Хейзлтона вид был озадаченный. — Ну… почему бы и нет? Прекрасная идея, начальник.

Они молча шли по вереску. Идти было не очень легко — почва оказалась глинистой, со множеством промоин, которые нелегко было заметить в обманчивом утреннем свете. Растительность была скудная: редкие кустики, низкорослые, изможденные, бурьян — что–то вроде ползучего сорняка, пучки каких–то толстых, вроде крапивы, стеблей.

— Не очень–то подходящая для фермерства земля, — сказал Хейзлтон. Хотя я, конечно, не специалист.

— Дальше к востоку земля получше, — ответил Амальфи. — Но это в самом деле местность скудная. Пустошь. Я бы не поверил, что она не радиоактивна, если бы собственными глазами не проверил индикаторы.

— Война?

— Может быть, очень давно. Но скорее, естественная эрозия — чернозема практически не осталось. За землей нужно ухаживать. И это странно — в других областях они ведут тщательное хозяйство.

Они полусъехали в руслице высохшего ручья, вскарабкались на противоположный берег.

— Начальник, не пойму я одной вещи, — сказал Хейзлтон. — Здесь уже имеется население. Планета уже населена — зачем же мы решили осесть здесь? Мы миновали несколько вполне подходящих и ненаселенных. Мы что, намерены вытеснить отсюда местных? Это несправедливо и противозаконно, к тому же, вряд ли нам по зубам.

— Думаешь, земные легаши уже добрались до Большого Магелланова?

— Нет, я имею в виду оков. Если кто жаждет правды и справедливости, я бы на его месте обратился к окам, а не к полиции. Так что вы мне ответите, начальник?

— Возможно, нам придется немножко надавить, — сказал Амальфи, прищурившись — двойное солнце палило прямо им в лица. — Главное, знать, где нужно нажимать, Марк. Вспомни, что нам рассказывали об этой планете на внешних мирах, когда мы наводили справки.

— Они ее на дух не переносят, — сказал Хейзлтон, аккуратно снимая репейник, вцепившийся в брюки на лодыжке. — Подозреваю, местные прокторы негостеприимно обошлись с ранними экспедициями. И все же…

Амальфи преодолел склон холмика и предостерегающе поднял руку. Администратор понял и немедленно замолчал, встав рядом с мэром.

Всего в нескольких метрах от них начиналось хорошо обработанное поле. И на них смотрели два… существа.

Одно существо явно было мужчиной — голый, с кожей цвета шоколада, с копной иссиня–черных волос. Мужчина стоял у примитивного плуга с одним лезвием. Плуг явно был сделан из костей какого–то крупного животного. Борозда, которую он прокладывал, тянулась через все поле, вдали виднелась жалкая хижина. Прикрыв глаза ладонью на манер козырька, мужчина всматривался в сторону, где совершил посадку город оков. У мужчины были очень широкие и мускулистые плечи, тем не менее он сильно сутулился, даже сейчас, когда стоял выпрямившись.

В толстые кожаные поводья, которые тянули плуг, был запряжен второй человек, женщина. Она стояла, натянув ремни, свесив голову и руки, волосы у нее были такие же иссиня–черные, но длиннее, чем у мужчины.

Хейзлтон затаил дыхание. В этот момент мужчина опустил взгляд и посмотрел на оков в упор. У него были голубые, неожиданно яркие глаза. Взгляд был пристальный.

— Вы боги из того города? — спросил он.

Губы Хейзлтона шевельнулись, но крестьянин не услышал ни звука Хейзлтон сейчас говорил в ларингофон и слышал его только Амальфи, у которого в отросток височной кости справа был вращен микрофон.

— О Боги всех звезд! Он же по–английски говорит! Прокторы использовали интерлинг. Как же так, начальник? Получается, что Облако колонизировали еще…

Амальфи покачал головой.

— Мы из города, — сказал он по–английски. — Как тебя звать, парень?

— Карст, господин.

— Не называй меня «господин». Я не проктор. Это твое поле?

— Нет, господин. Простите… я другого слова не знаю…

— Меня зовут Амальфи.

— Это земля прокторов, Амальфи. Я ее возделываю. Вы с Земли?

Амальфи послал Хейзлтону многозначительный взгляд. Лицо администратора ничего не выражало.

— Да. Как ты догадался?

— Чудо, — сказал Карст. — Вы совершили чудо — построили город за одну ночь. Чтобы построить Айэмти, как говорится в песнях, ушло заходов и восходов не меньше, чем пальцев на руках у девяти человек. Возвести целый новый город на Пустошах за одну ночь — чудо, неописуемое словами.

Он сделал несколько шагов вперед — нерешительно, неловко, как будто у него болели все его мощные мышцы. Женщина отвела с лица прядь волос, взглянула на оков. Взгляд ее был тускл, но сквозь тупую усталость просвечивала искорка тревоги. Она схватила Карста за локоть.

— Не надо…

Он нетерпеливо дернул локтем.

— Вы построили город за одну ночь, — повторил он. — Вы говорите на языке Земли, как у нас в праздники. И с таким, как я, вы говорите словами, а не языком кнутов с железными концами. У вас богатая тонкая одежда с красивыми цветными штуками из тонкой материи.

Несомненно, это была самая длинная речь в жизни бедняги. Засохшая на лбу глина начала трескаться и осыпаться от умственных усилий.

— Ты правильно говоришь, — сказал Амальфи. — Мы в самом деле с Земли, хотя и очень давно ее покинули. И скажу тебе еще одну вещь, Карст. Ты тоже землянин.

— Не–ет, — протянул Карст и отступил на шаг. — Я здесь родился, и все мои родичи тоже. У нас земной крови нет…

— Это понятно. Ты родился на этой планете, но ты все равно землянин. И еще тебе скажу — я подозреваю, что прокторы — не земляне. Они потеряли право называться землянами, вот что я думаю. Это произошло давно, на планете Тор‑5.

Карст потер мозолистые руки о бедра.

— Хочу понять, — сказал он. — Научи меня.

— Карст! — взмолилась женщина. — Не надо. Чудеса уходят. Нам сеять надо.

— Научите меня, — упрямо повторил Карст. — Мы пашем и пашем, а в праздники нам рассказывают о Земле. И все. И тут — чудо, город за одну ночь построен руками землян. Земляне разговаривают со мной… — Он замолчал, что–то мешало ему говорить.

— Продолжай, — ласково сказал Амальфи.

— Научите меня. Если на Пустоши есть теперь земной город, прокторам уже не закрыть от нас знания. И если вы уйдете, мы будем учиться в пустом городе, пока ветер и дождь его не разрушат. Господин Амальфи, если мы земляне, научите нас, чему учат землян.

— Карст, — заговорила женщина. — Не наше это дело. Это все прокторы, это их волшебство. Волшебство знают только прокторы. Эти люди хотят, чтобы наши дети сиротами остались, чтобы мы умерли на Пустоши. Они нас искушают.

Крестьянин обернулся. В движении его мускулистого, с опаленной солнцем, обветрившейся кожей тела, загрубевшего от непосильной работы, было что–то неуловимо нежное.

— Ты оставайся, — сказал он на местном говоре — упрощенном варианте интерлинга. — Паши дальше, если хочешь. Но только этот город — тут прокторы ни при чем. И таких грязных рабов, как мы с тобой, они искушать ни за что не будут. Они до нас не унизятся. Мы законы не нарушали, десятину платили, все праздники соблюдали. Этот город — землянский, эти люди — земляне.

Женщина сцепила зароговевшие от мозолей ладони у подбородка, съежилась.

— Про Землю разговаривать только на праздниках разрешается. Я буду пахать. А то дети наши помрут.

— Пойдем, — сказал Амальфи. — Тебе многому нужно научиться.

К ужасу мэра, крестьянин опустился перед ним на колени. Секунду спустя, пока Амальфи никак не мог решить, как же ему надлежит поступить, Карст встал и начал карабкаться на холм. Хейзлтон протянул ему руку и чуть не полетел вниз, когда Карст помощь принял. Крестьянин был тяжел и мощен, как портативный реактор, и не менее прочно стоял на своих ногах–столбах.

— Карст, ты до вечера вернешься? — крикнула женщина ему вслед.

Карст не удостоил ее ответом. Амальфи направился обратно в город. Карст шел вторым. Хейзлтон уже спускался с холма, когда что–то заставило его оглянуться на жалкую ферму. Женщина, свесив голову, всем телом налегла на ремни, ветер теребил ее волосы. Плуг снова вгрызся в каменистую почву, но теперь уже некому было его направлять.

— Начальник, — сказал Хейзлтон в свой ларингофон, — вы слышите меня?

— Слышу.

— Что–то мне не хочется выдергивать планету из–под этих бедолаг.

Амальфи не ответил, потому что отвечать было нечего. Город оков уже никогда не воспарит в небеса. Теперь их дом — эта планета. Деваться им некуда.

Голос женщины, которая что–то напевала, волоча плуг, затих позади. Похоже, это была колыбельная для их детишек. Голодающих детишек где–то там, в хижине. На ее голову свалились с неба Амальфи и Хейзлтон и ограбили, оставили только землю — каменистую, малопригодную для добычи хлеба насущного. Амальфи очень надеялся, что вернет ей кое–что более ценное.

В первую очередь, конечно, виноваты были гирокруты — с их появлением возникла возможность создать летающие города на Земле, — а позднее и на многих других планетах, — которые затем ринулись в космос. Еще два общественных фактора сделали возможной культуру кочевников–оков, культуру, которой насчитывалось более трех тысяч лет и до полного упадка которой потребуется еще не менее пятисот.

Одним из этих факторов было физическое бессмертие отдельной личности. Так называемая «естественная смерть» была практически побеждена ко времени, когда исследователи на Юпитерианском Мосту открыли принцип Гирокрута. Первое пришлось ко второму, как ладонь — к перчатке скафандра. Ведь несмотря на то, что гирокруты разгоняли корабли — или целые летающие города — до сверхсветовых скоростей, межзвездные полеты все равно требовали определенного времени. И учитывая галактические дистанции, становилось ясно: даже при предельных скоростях некоторые экспедиции потребуют поколений участников.

Когда же смерть отступила перед антиатапическими препаратами, понятие «жизнь поколения» в старом понимании перестало существовать.

Второй фактор имел экономическую природу: металл германий стал джинном электроники. Еще до начала полетов в дальний космос стало ясно — этот металл будет иметь фантастическую ценность. С началом освоения галактики цена упала до разумного уровня, и мало–помалу германий превратился в денежный стандарт межзвездной торговли. Монеты из проводящих металлов, чья ценность всегда зависела преимущественно от соотношения политических сил, исчезли. Стало невозможно поддерживать заблуждение, будто бы серебро — драгоценный металл. Ведь на любой новооткрытой планете земного типа этого серебра было, что камней. Звонкой монетой межзвездных владений человека стал германий.

Три тысячелетия спустя, лекарства, дающие бессмертие, и германиевый стандарт, объединив усилия, начали разрушать культуру летающих городов оков.

С самого начала было ясно, что германиевый стандарт не вечен. Должно было наступить время, когда найдут способ синтезировать этот металл с минимальными затратами, или откроют другой, более доступный полупроводник, или один из коммерческих центров сосредоточит в своих руках значительную долю оборота денег. Не имело смысла предсказывать, как именно начнется кризис, чтобы понять, что этот кризис натворит в галактической экономике. Случись он немного раньше, когда в тысячах звездных систем еще не утвердился новый стандарт, его последствия вполне могли бы иметь временную природу.

Но германиевый стандарт рухнул, и вместе с ним — экономический фундамент летающих городов. Германий отправился в преисподнюю, вслед за деньгами из проводящих металлов. Из непроводников самыми ценными веществами в галактике были антиатапические лекарства. Новые деньги были основаны на лекарствах против старения.

В качестве денежного стандарта лекарства эти не оставляли желать лучшего. Они отлично соответствовали всем требованиям. Их можно было разводить — эквивалент «разменной монеты». Их невозможно было синтезировать. Любая другая форма подделки легко обнаруживалась посредством биопроб и других простых анализов. Лекарства эти были редки, очень редки. Они требовались всем и везде. Источники их добычи были немногочисленны, и поэтому их было легко контролировать.

К несчастью, межзвездным кочевникам, окам, лекарства эти были необходимы именно как лекарства. Они не могли себе позволить использовать эти лекарства вместо денег.

С этого момента оки перестали быть представителями своеобразной кочевой космической культуры. Они превратились в галактических бродяг, межзвездную рвань, в Галактике для них больше не было места.

За пределы Галактики торговые маршруты летающих городов никогда, естественно, не выходили.

Город этот был стар — в отличие от мужчин и женщин, которые его населяли. Те просто жили долго — а это совсем разные вещи. И как у любого разумного существа древнего возраста, старые грехи города притаились почти у поверхности. Только тронь — и они выскакивали, как чертик из коробочки — то в обличье ностальгии, или под видом самоупреков. Стало трудно выудить какие–либо сведения у Отцов города, не подвергнувшись нудной проповеди, тон которой отличался высоким морализмом — насколько это было возможно для машин, чьей высшей моралью являлось стремление выжить.

Амальфи прекрасно понимал, на что идет, попросив Отцов города сделать обзор Реестра Нарушений. Он получил свой обзор — и еще как! Они ему все выдали, вплоть до того дня двенадцать столетий назад, когда они обнаружили древние подземные коридоры города не убирались с самого начала полета. Жители города впервые узнали в тот день, что в городе есть еще и тоннели.

Но Амальфи проявил терпение и упорство, хотя на правое ухо давил наушник. Из сумбура мелких жалоб и тоскливых сожалений о потерянных возможностях ему удалось выудить кое–что определенное и в высшей степени важное.

Официально репутация города так и не была восстановлена после дела с захватом Утопии, когда полиция предъявила ордер на эвакуацию, а город не смог исполнить приказа. В дальнейшем, по ходу этого же дела, городу предъявили обвинение в технологической измене в период стоянки на соседней планете, Хрунте, — не такая уж серьезная вещь, как может показаться, но хороший повод как следует оштрафовать провинившегося, — и город покинул место действия с неаннулированным обвинением в реестре. К тому же они сыграли с легашами маленькую шутку, и едва ли последние успели о ней позабыть. Ничего противозаконного, конечно, но над легавыми здорово потешались все оки в галактике, а легавые сильно не любят, чтобы над ними потешались.

Потом случился казус с транспортировкой Она. Город выполнил условия контракта с планетой до последней запятой, но, к сожалению, это невозможно было доказать — Он давно в пути к туманности Андромеды и свидетельствовать в защиту города не может. Что касается легавых, они были уверены, что город просто уничтожил планету — идея столь же нелепая, сколько и привлекательная для космической полиции.

Хуже всего — город действительно принимал участие в Походе на Землю. Это была трагедия от начала и до конца, и из нескольких сотен летающих городов уцелела горстка. Поход стал результатом общегалактической депрессии, которая последовала за падением германиевого стандарта. Амальфи принял участие в Походе, потому что лучшего выбора не существовало, — в системе, в которой начался Поход, его уже обвиняли в нескольких преступлениях, которые город, если разобраться, вынудили совершить, — и он сделал все, что было в его силах, чтобы из кровавой бойни Поход стал круглым столом переговоров, но бойня все равно случилась. В хаосе галактической катастрофы утонули голоса городов, сохранявших благоразумие, включая город Амальфи.

Амальфи грустно вздохнул. Судя по всему, земная полиция в конце концов не забудет город Амальфи. По двум причинам, не более. Первая: в городе имелся длинный Реестр Нарушений, и сам город все еще жил, следовательно, его стоило привлечь к ответственности. Вторая, город этот улетел в направлении Большого Магелланова Облака, то есть, в том же направлении, что и другой город — более старый, зловредный город, — тот самый, что натворил кровавых дел на Торе‑5. Название этого города по–прежнему заставляло морщиться как легашей, так и всех уцелевших оков, без разницы.

Амальфи отключил канал связи с Отцами города, которые не успели еще добраться до конца воспоминаний, вытащил из натруженного уха наушник. Перед ним простирался пульт управления городом. Польза от этого пульта еще была, но главный его блок был мертв навсегда — тот, что использовался при полетах от одной звезды к другой звезде. Город совершил посадку, и выбора у города не оставалось, нравилось им это или не нравилось: им придется, так или иначе, завладеть этой несчастной планеткой.

ЕСЛИ ТОЛЬКО ЛЕГАВЫЕ НЕ СУНУТ НОС. Облака Магеллана неуклонно и с возрастающей скоростью удалялись от родной галактики. Промежуток достиг столь значительного размера, что городу Амальфи пришлось использовать управляемую планету как стартовый ускоритель. Легавые не сразу примут решение — стоит ли преследовать один–единственный летающий городишко? Им понадобится время. Но в конце концов они примут решение. Чем успешнее будут они вычищать родную галактику от бродяг–оков, — а не было сомнений, что полиция уже расправилась с большей частью летающих городов, — тем сильнее желание выловить последних отбившихся от стада овечек.

Амальфи не верил, что звездное скопление–сателлит, такое, как Магелланово, сможет обогнать землян в области технологии. Ко времени, когда легавые решат наконец броситься в погоню за сбежавшим городом, их техника будет на уровень выше той, которой пользовался Амальфи. Если легавые захотят преследовать их в Большом Магеллановом Облаке, они найдут способ. Если…

Амальфи поднял наушник.

— Вопрос: может ли необходимость поймать нас оказаться достаточно острой, чтобы они пошли на разработку необходимой технологии?

ДА, МЭР АМАЛЬФИ. НЕ ЗАБЫВАЙТЕ, В ОБЛАКЕ МЫ НЕ ОДНИ. НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ТОР‑5.

Вот оно — древнее клеймо. Из–за него оков ненавидели даже на планетах, где и в глаза не видели летающего города. Имелось очень мало шансов, что город, сотворивший бойню на Торе‑5, успешно достиг Большого Магелланова Облака — слишком давно это было. Но даже исчезающе малый шанс заставит легавых наведаться в эти места, если верить Отцам города. Рано или поздно они придут и уничтожат город Амальфи — во искупление преступления, память о котором все еще была жива.

«Не забывайте Тор‑5». Не будет покоя городам оков, пока память о зверски уничтоженной планете жива. Даже здесь, в глуши скоплений–сателлитов родной звездной чечевицы.

— Начальник? Прошу прощения, мы не знали, что вы заняты. У нас готов рабочий график. Как только сможете взглянуть…

— Я могу прямо сейчас, Марк, — сказал Амальфи, поворачиваясь спиной к пульту. — Привет, Ди. Как тебе планета?

Девушка с Утопии улыбнулась.

— Очень красиво.

— Преимущественно, — согласился Хейзлтон. — Но Пустошь — уродливое место. В остальном же — прелестная планета, даже не скажешь, судя по способу, которым они возделывают землю. Она заслуживает лучшего, чем крошечные заплатки–поля. Сельское хозяйство здесь еще в зародыше. Даже я знаю способы получше тех, которые известны местным крестьянам.

— Ничего удивительного, — сказал Амальфи. — У меня есть теория прокторы сохраняют власть с помощью запрета на знания, включая сведения из науки сельского хозяйства, если последние хотя бы чуть–чуть поднимаются над уровнем крайнего примитива. Нет нужды говорить, что такая политика — тоже крайний примитивизм.

— Относительно политики, — подчеркнуто спокойно сказал Хейзлтон, — я не со всем согласен. Но пока суть да дело, городом нужно управлять.

— Верно, — согласился Амальфи. — Что у нас в программе?

— Я устроил опытный участок на Пустоши, уже проведены анализы почвы. Конечно, это не выход из положения. Рано или поздно придется обзаводиться землями получше. Я набросал предварительный вариант договора с прокторами на аренду. Предполагается географическая ротация земель, чтобы свести перемещение крестьян к минимуму, сохраняя в полном масштабе принцип сезонности. По сути, это старый вариант стандартного контракта на колонию с ограниченными правами, я только постарался учесть предрассудки прокторов. Лично я не сомневаюсь, что прокторы подпишут договор. Далее…

— Они не подпишут, — сказал Амальфи. — Им даже показывать его нельзя. Более того, немедленно повыдергивайте все, что успели насажать на твоем опытном поле.

Хейзлтон с неподдельным отчаянием прижал ладонь ко лбу.

— Начальник, если вы хотите сказать, что мы еще не покончили с этими тараканьими бегами и будем играть в интриги, интриги и еще раз интриги… Меня уже тошнит, честное слово, я так вот прямо вам говорю — тошнит. Две тысячи лет — этого мало? Я‑то думал, мы сюда навсегда приземлились!

— Это так. Мы останемся здесь. Но как ты сам вчера мне напомнил, у планеты уже есть владельцы — и по закону выпихнуть хозяев из собственного дома мы не имеем права. При нынешнем положении дел мы не должны даже намекать, что собираемся здесь обосноваться. Они ведь сильно подозревают, что мы так и сделаем, и только ждут знака с нашей стороны.

— Джон! — Ди подошла ближе к мэру и положила руку на его плечо. — Джон, ты ведь обещал, после конца, после Похода, ты обещал найти для нас дом. Пусть не на этой планете, пусть на другой какой–нибудь, здесь, в Облаке. Ты обещал, Джон.

Мэр поднял голову, посмотрел на девушку. Ни для нее, ни для Хейзлтона не было секретом, что Амальфи любил Ди. И они оба хорошо знали, как жесток закон летающих городов — мэру запрещались более–менее постоянные связи с отдельной женщиной. По иронии судьбы, Амальфи был предан городу настолько, что подчинялся бы закону, даже если бы последний не существовал. За девяносто лет молодые люди не подозревали об этом чувстве, пока недавний кризис в скоплении Аколита не вынудил Амальфи поведать Хейзлтону о своих чувствах к Ди.

Но Ди относительно недавно познакомилась с моральными ограничениями культуры оков, к тому же она была женщиной. Довольно было одного сознания, что ее любят. И она уже начала применять знание на практике.

— Я обещал, согласен, — сказал Амальфи. — И за две тысячи лет я ни разу не нарушил обещания и намерен продолжать в том же духе. Голая правда проста — Отцы города расстреляют меня, если я поступлю иначе. Марка они уже несколько раз чуть не казнили. И эта планета станет нашим домом — при условии, что вы поможете мне хоть немного. Из всех планет, что мы миновали, эта — лучшая. Причин много, включая парочку тех, что станут очевидны позднее, например, когда вы увидите местное небо зимой. Многие из них станут ясны не раньше, чем через столетие. Но одну вещь я наверняка обещать не могу: на золотом блюде нам планету никто подносить не собирается.

— Ладно, — сказала Ди и улыбнулась. — Я верю в тебя, Джон, ты знаешь. Но терпение — трудная вещь.

— Разве? — удивленно спросил Амальфи. — Как интересно, во время операции с Оном мне в голову пришла эта же мысль. Оглядываясь в прошлое, я нахожу проблему не такой уж большой.

— Начальник, нам бы какое–нибудь направление для действий, холодноватым тоном вмешался в разговор администратор. — Исключая лично вас, население города, от взрослых мужчин и женщин и до последнего бродячего кота, роет копытами землю — как только выстрелит стартовый пистолет, они ринутся занимать планету. Мы в полной готовности, и вы до сих пор не старались нас убедить, что все случится по–другому. Если придется ждать, народу нужно чем–то занять руки.

— Используйте обычные рабочие договоры, — сказал Амальфи. — Обычная процедура. То есть, никаких передвижных оранжерей или других видов планетной сельхозкультуры. Пусть направляют нефтяные цистерны, выводят новые штаммы хлореллы из местных источников — нужно использовать гетерозис и тому подобное.

— Не сработает, — с опаской сказал Хейзлтон. — Прокторов, может, мы и проведем, но как быть с нашими людьми, начальник? Например, охрана защитного круга? Как быть с ними? Сержант Патерсон и его ребята отлично понимают — ни в десантной команде им больше не участвовать, ни город оборонять, ни вообще служить. Девять десятых готовы прямо сейчас выбросить портупеи и зарыться в пашню. Что с ними делать?

— Пошли их в патруль на экспериментальный участок, на твои картофельные грядки, — предложил Амальфи. — Пусть тащат из земли все, что зеленого цвета.

Хейзлтон, который уже повернулся было к лифту, протянув руку Ди, вдруг замер и обернулся.

— Но почему, начальник? — задумчиво сказал он. — Может, прокторы и не подозревают захвата? А если и да, что они могут предпринять?

— Прокторы согласились на обычный рабочий договор, — напомнил Амальфи. — Они знают, что это такое, и будут настаивать на соблюдении договора до последней запятой, что подразумевает — город должен покинуть планету в указанный срок. Ты знаешь, мы этого условия выполнить не можем, ни в течение срока договора, ни после. Но придется делать вид, будто мы договор выполним. Будем тянуть время до последней минуты.

Вид у Хейзлтона был ошарашенный. Ди, чтобы подбодрить его, взяла администратора за руку, но последний, кажется, этого даже не заметил.

— Что касается возможных действий прокторов, — сказал Амальфи, поднимая наушник, — этого я пока не знаю. Могу сказать одно: прокторы уже вызвали легавых!

Глава 2

В туманном, рассеянном свете учебной комнаты роились образы. Они проникали даже в сознание постороннего посетителя. Источником служили памятные ячейки Отцов города. Амальфи чувствовал давление где–то у самого порога восприятия, и ощущение было неприятное, частью потому, что он уже знал содержание. Повторная впечатка упрямо стремилась завладеть всем его вниманием с силой и яркостью реального впечатления.

Накладываясь на туманный интерьер учебной комнаты, в поле зрения Амальфи проплывали летающие города. Города искали работы, пищу для жителей синтезировали из нефти, которую добывали на планетах, чья технология уступала технологии оков. Разжившись нефтью и другим сырьем, города отправлялись дальше, в поисках новой работы. Как правило, им недоплачивали, часто встречали далеко не гостеприимно, иногда прогоняли. Города были потенциальными разбойниками, полиция гегемона‑Земли ревниво за ними следила. И все же, города продвигались дальше и дальше, до самых краев галактики…

Амальфи раздраженно помахал перед глазами ладонью, поискал ближайший монитор, обнаружил, что монитор стоит рядом. Интересно, долго он был в учебном трансе? Удалось им все–таки его убаюкать…

— Где Карст? — ворчливо потребовал Амальфи. — Первый крестьянин? Он мне нужен.

— Понял вас. Вот там, в передних рядах.

Монитор, чьи обязанности включали в себя функции классного надзирателя и медсестры, повернулся к ближайшему гнезду распределителя на стене, гнездо раскрылось, и навстречу выплыл высокий металлический стакан. Монитор взял стакан и повел Амальфи между кушетками, в расположении которых видимого порядка не было. Обычно большая часть кушеток пустовала — требовалось всего пятьсот часов, чтобы обучить обычного ребенка всему, включая тензорное исчисление, а это, в свою очередь, был предел обучаемости методом пассивного внушения. Сейчас тем не менее почти все кушетки были заняты, и лишь немногие из них — детьми.

Потусторонний голос бормотал:

— «Некоторые города не стали пиратствовать и участвовать в рейдах на мирные планеты. Вместо этого они проложили курс к удаленным мирам, где основали тиранические правительства. Большая часть из них была свергнута силами земной полиции, потому что летающие города — не очень эффективные военные машины. Те, кому удалось выстоять первый натиск, иногда оставались у власти — по разнообразным политическим соображениям. Но подобные планеты не могли участвовать в галактической торговле, это правило соблюдалось строго. Где–то на окраинах сферы влияния земных законов до сих пор могут существовать подобные «империи поневоле“. Самый печально известный из подобных рецидивов империализма — захват и подавление Тора‑5. Совершено это преступление было одним из первых летающих городов, сильно военизированным. Он заслужил прозвище «Бешеные собаки“. Этот эпитет, который до сих пор в ходу как у населения летающих городов, так и у планетарных жителей, первоначально относился…»

— Вот тот, кто вам нужен, — тихо сказал монитор.

Амальфи посмотрел на Карста. Крестьянин успел заметно перемениться. Он перестал быть карикатурным подобием человека, с шоколадной от солнца, ветра и въевшейся грязи кожей, загрубелым почти до того предела, когда испытывать к нему сочувствие уже нельзя. Теперь он больше напоминал эмбрион во чреве матери. Его предстояло еще доводить до ума, совершенствовать — в его жизни ничего настоящего еще не случилось. Его жизнь в прошлом — и вряд ли она была долгой, ведь, хотя по его словам жена его, Эдит, была у него пятой, ему едва ли было больше двадцати лет от роду, — была до предела однообразна и жестока. При первой же возможности он избавился от прошлого, как змея, сбрасывающая старую кожу. Карст, по сути, как понял Амальфи, был гораздо больше ребенком, чем любой из детишек–оков.

Монитор коснулся плеча Карста, крестьянин недовольно заворочался, потом сел, мгновенно пробудившись, яркие голубые глаза вопросительно смотрели на Амальфи. Монитор вручил Карсту металлический стакан, успевший покрыться капельками осевшей влаги. Карст отпил. Едкий напиток заставил его чихнуть — чихал он, как кошка: быстро, даже не замечая.

— Как успехи Карст? — спросил Амальфи.

— Тяжко, — сказал крестьянин и сделал еще один мощный глоток. — Но как только ухватишь суть, все остальное раскрывается само собой, как цветок. Повелитель Амальфи, прокторы твердили, что город их, ИМТ, опустился с небес на облаке. Вчера я в это просто поверил, а сегодня, кажется, понимаю, как такое возможно.

— Не сомневаюсь. И ты не один. У нас здесь десятки других крестьян, они тоже учатся — ты только взгляни вокруг. И учат они кое–что большее, чем физику или морфологию культуры. Они учатся быть свободными, начиная с самой первой свободы — свободы ненавидеть.

— Этот урок я усвоил, — бесстрастным, как вечный лед, голосом сказал Карст. — Но вы меня разбудили — зачем?

— У меня есть причина, — мрачно сказал Амальфи. — У нас гость, и его, я думаю, ты сможешь опознать. Это один из прокторов. Мы с Хейзлтоном пока не можем понять, что у него на уме, но на уме у него явно какой–то фокус. Ты нам поможешь?

— Мэр, ему бы немного отдохнуть, — вмешался монитор неодобрительно. — Если вырвать человека из гипнопедического транса может случиться шок. Ему нужен час, чтобы прийти в себя.

Амальфи скептически посмотрел на монитор и уже собирался заметить, что ни у Карста, ни у города нет возможности позволить подобную роскошь, как вдруг он сообразил, что вместо десяти слов с избытком хватит одного.

— Исчезни, — сказал он.

Монитор исполнил приказ с предельным усердием.

Карст внимательно смотрел на экран скрытой камеры. Человек на экране стоял к объективу спиной, глядя в большой координационный куб в кабинете городского администратора. Отблески света падали на выбритую и смазанную маслом голову проктора. Амальфи смотрел поверх левого плеча Карста, крепко зажав в зубах свежую сигару с гидропонных плантаций.

— Лысина у него не хуже моей, — сказал мэр. — И, судя по черепу, он еще юноша, сорок пять, не больше. Ты его узнаешь?

— Пока нет, — ответил Карст. — Все прокторы бреют головы. Если бы он обернулся… ага, ясно. Это Хелдон. Я сам его только раз видел, но узнать его нетрудно. Для проктора он молод. В Большой Девятке считается возмутителем спокойствия. Кое–кто подозревает в нем друга крестьян. Во всяком случае, за плеть он хватается не так скоро, как остальные.

— Зачем он мог к нам пожаловать? Наверное сам расскажет, — сказал Карст не спуская глаз с фигурки проктора на экране.

— Ваша просьба меня озадачила, — произнес голос Хейзлтона из громкоговорителя над экраном.

Сам администратор оставался за границей поля зрения, но его интонация была красноречива: за мурлыканьем кота пряталась решимость тигра.

— Мы рады, конечно, что можем оказать клиенту новые услуги. Но мы даже не подозревали, что в ИМТе сохранились антигравитационные машины.

— Не делайте из меня дурака, господин Хейзлтон, — сказал Хелдон. — И вы и я — мы оба знаем, что когда–то ИМТ был небесным странником, таким же, как ваш город. Мы знаем также, что ваш город, подобно всем окским городам, желал бы заполучить собственную планету. Вы ведь не будете возражать, что ума у меня достанет сообразить хотя бы это?

— Будем считать, что да, — сказал голос Хейзлтона.

— Тогда позвольте заметить — у меня нет сомнений, что вы готовите восстание. Вы осторожны, вы не нарушаете буквы контракта, вы просто не осмеливаетесь, и мы тоже — земная полиция в том отношении защищает нас друг от друга. Сам мэр Амальфи знает, и ему так же напомнили, что крестьянам разговаривать с жителями города запрещается законом. К сожалению, жителям не запрещается вступать в беседу с крестьянами. И если мы не в состоянии запретить крестьянам приходить в город, вы не обязаны делать сие вместо нас.

— Вы избавили меня от необходимости обратить ваше внимание на данное обстоятельство, — заметил Хейзлтон.

— Именно. И скажу еще, что когда эта ваша революция начнется, вы, нет сомнений, одержите победу. Не знаю, какое оружие вы дадите в руки сервам, но полагаю, оно будет много лучше любого нашего. Нам далеко до вашей технологии. Товарищи со мной не согласны, но я люблю смотреть на вещи, как они есть.

— Интересная теория, — промурлыкал Хейзлтон.

Последовала недолгая пауза, и в тишине явственно послышалось негромкое постукивание. Пальцы Хейзлтона, догадался Амальфи. Администратор постукивает по столешнице, как бы в некотором нетерпении. Лицо Хелдона по–прежнему не выражало ничего.

— Прокторы уверены, что своего не отдадут, — сказал Хелдон наконец. — Если вы превысите сроки стоянки, указанные в контракте, они начнут войну против вас. И закон будет на стороне прокторов. К сожалению, до Земли очень далеко. Вы победите. Меня интересует одно — подготовиться к побегу.

— С помощью антигравов?

— Совершенно верно. — Улыбка чуть тронула углы каменного рта проктора. — Буду откровенен с вами, господин Хейзлтон. Если дойдет до войны, я буду драться до последнего вместе со всеми другими прокторами, мы будем драться за эту планету. К вам я пришел только потому, что вы можете починить гирокруты ИМТа. И не более. Предателем я становиться не намерен, можете не сомневаться.

Хейзлтон как будто решил играть роль упрямого тупицы.

— Одного я понять не в состоянии — почему я должен вам помогать?

— Оцените ситуацию. Прокторы будут сражаться, они убеждены, что ничего другого не остается. Бой, скорее всего, будет безнадежно проигран, но какие–то повреждения вашему городу они в любом случае причинить успеют. Честно говоря, если только вам сильно не повезет, ваш город будет покалечен до неремонтируемого состояния. Далее. Кроме меня и еще одного человека, никто из прокторов не знает, что гирокруты ИМТа все еще способны действовать. Следовательно, прокторы не совершат попытки бежать с помощью антигравов, вместо этого попробуют вас разгромить, выбить с планеты. Но если машины будут отремонтированы, и у пульта окажется знающий человек…

— Понимаю. Вы предлагаете запустить ИМТ в полет, пока город не разрушен. Нам вы предлагаете планету и шанс свести повреждения нашего города до минимальных. Гм‑м, довольно интересное предложение. Допустим, мы сделаем осмотр ваших гирокрутов, чтобы убедиться — они все еще в рабочем состоянии. Не сомневаюсь, что ими давненько не пользовались, а машины, оставшись без присмотра, имеют свойство стопориться. И если ваши антигравы еще подают надежды, мы поговорим об условиях сделки. Согласны?

— Придется, — проворчал Хелдон.

Амальфи увидел блеск холодной радости в глазах проктора. Амальфи сразу узнал этот блеск — ведь он сам не раз скрывал подобный же в собственный глазах, хотя всегда скрывал намного удачнее, чем этот юный проктор. Амальфи выключил экран–шпион.

— Итак? — сказал мэр. — Что у него на уме?

— Он задумал недоброе, — медленно произнес Карст. — Глупо было бы давать ему хоть какое–нибудь преимущество. Причины, которые он назвал, выдуманы.

— Конечно, — сказал Амальфи. — Кто же выдаст истинные причины? А, привет, Марк. Что скажешь о нашем новом друге?

Хейзлтон вышел из лифта, подпрыгнув разок на упругом бетоне, который покрывал пол рубки.

— Глупец, но опасный, — сказал администратор. — Понимает, что ему известно не все. Понимает также, что мы не знаем, к чему он ведет на самом деле. И он на своем поле. Такое сочетание мне не по душе.

— Мне оно самому не по душе, — согласился Амальфи. — Если враг начал выдавать сведения, значит, держи ухо востро! Ты веришь, что большинство прокторов не подозревают о гирокрутах?

— Я уверен, что не подозревают, — осторожно сказал Карст, и мэр с администратором повернулись к нему. — Прокторы не верят, что вы задумали захватить их планету. По крайней мере, они думают, что вы хотите не этого, и вообще, мне кажется, их это не волнует.

— Почему же? — удивился Хейзлтон. — Меня бы очень волновало.

— Вам просто не приходилось владеть миллионами сервов–крестьян, — сказал Карст, но совершенно без злобы. — Для вас работают сервы, и вы им платите жалованье. Для прокторов это само по себе провал. И они ничего не могут поделать. Вы платите деньги, эти деньги не фальшивые, за ними — власть и мощь Земли. И запретить нам зарабатывать эти деньги прокторы не в силах. Сразу начнется восстание.

Амальфи посмотрел на Хейзлтона. Город расплачивался окскими долларами. Здесь это были хорошие деньги, но дома, в родной галактике — просто бумажки. Они обеспечивались лишь германиевым эквивалентом. Неужели прокторы настолько наивны? Или ИМТ так стар, что на нем не установлены мгновенные передатчики Дирака, с помощью которых прокторы могли бы узнать об экономической катастрофе в родительской звездной линзе?

— Как насчет гирокрутов? — спросил Амальфи. — Кто еще среди Большой Девятки может о них знать?

— Азор в первую очередь. Он председательствует и он — единственный религиозный фанатик в группе. Говорят, он все еще каждый день выполняет все тридцать йогических поз Семантической Тщательности, подтягивается на каждой ступени Лестницы Абстракции. Пророк Маальвин навсегда запретил человеку летать, поэтому Азор вряд ли позволит городу подняться в небо.

— У него есть на то причины, — задумчиво сказал Хейзлтон. — Религии редко существуют в безвоздушном пространстве. Они оказывают влияние на сообщества, отражением которых сами являются. Скорее всего, он боится гирокрутов. С таким оружием сотня человек с первой попытки опрокинет их феодальную систему. В ИМТе не решились бы оставить гирокруты в рабочем состоянии.

— Продолжай, — сказал Амальфи, нетерпеливым жестом останавливая Хейзлтона. — Остальные прокторы?

— Следующий — Бемажди, — но едва ли стоит принимать его в расчет. Так, подумаем… Я ведь большинство из них никогда не видел. По–моему, следует опасаться только Ларре. Угрюмый старик с изрядным животиком. Обычно он на стороне Хелдона, но почти никогда — до конца. Деньги, которые вы платите сервам, его мало волнуют — он отыщет способ выдоить деньги обратно — может, объявит праздник в честь посещения нашей планеты землянами. Сбор десятины — это его обязанность.

— Он позволит Хелдону отремонтировать гирокруты ИМТа?

— Нет скорее всего, — сказал Карст — Скорее всего, Хелдон не врал, когда говорил, что делать это придется в тайне от всех.

— Не знаю, — проворчал Амальфи. — Не нравится мне все это. На первый взгляд — прокторы намерены взять нас на испуг, вытурить с планеты, как только кончится контракт, а деньги у сервов отнять — земная полиция будет их прикрывать с тыла. Но если взглянуть повнимательнее — безумная ведь затея. Как только легавые пронюхают, что за город этот ИМТ — а на это много времени не понадобится, — они сокрушат оба города и еще рады будут такому случаю.

— Потому что ИМТ — тот самый город, который… был на Торе‑5? — с запинкой сказал Карст.

Амальфи вдруг обнаружил, что у него проблемы с Адамовым яблоком.

— Забудем об этом, Карст, — проворчал он. — Не стоит распускать слухи в Облаке. Нужно было вырезать этот абзац из твоей учебной ленты.

— Но теперь я знаю, — спокойно сказал Карст. — И я понимаю. Прокторы остаются прокторами.

— Забудь, забудь об этом, слышишь? Ты можешь на один вечер снова стать тупым крестьянином?

— Вернуться на мое поле? Вот уж не знаю… Наверное, у жены теперь другой мужик…

— Нет, на поле возвращаться не надо. Я намерен отправиться с Хелдоном взглянуть на их гирокруты. Мне понадобится кое–какое оборудование в помощь. Ты пойдешь со мной?

Хейзлтон удивленно приподнял брови.

— Вам не провести Хелдона, начальник.

— Полагаю, что справлюсь. Он знает, конечно, что мы обучили некоторых сервов, но ведь знания — вещь глазу невидимая. И за всю жизнь он привык к другому. Он просто не умеет видеть в сервах думающих образованных людей. Он знает, что у нас их — тысячи, но по–настоящему идея его не пугает. Он думает, мы их вооружим, сколотим банду. Он еще даже не представляет, что крестьянин способен научиться кое–чему большему, чем владение оружием — кое–чему намного более опасному…

— Почему вы так уверены? — спросил Хейзлтон.

— Сравни — помнишь планету у Фетиды Альфа, она называлась Фитцджеральд. Там они пользовались большим домашним животным для разных работ — животное называлось лошадь. Для скачек, для перевозки тяжестей. Теперь представь, ты прилетел на планету, где, как тебя предупредили, есть говорящие лошади. Ты работаешь, к тебе подходит некто, ведя за уздечку хромую клячу с соломенной шляпой на ушах и вьюком на спине. (Прости, Карст, но дело — есть дело). Ты не подумаешь даже, что эта лошадь — говорящая, ты не привык видеть в подобных животных говорящих созданий.

— Прекрасно, — согласился Хейзлтон, с усмешкой наблюдая за полнейшим замешательством Карста. — Так какая у нас главная линия, начальник? Догадываюсь, вы уже все продумали. Название уже прилепили?

— Нет пока. Если только ты не любитель длинных заглавий. Пока мы имеем дело с очередной проблемой политического псевдоморфизма.

Амальфи заметил подчеркнуто скучающее выражение на лице Карста, и усмешка его стала шире.

— Или, — добавил мэр, — тонкого искусства заставить противника напороться на свой собственный удар.

Глава 3

ИМТ оказался городом приземистым, прочно и давно пустившим корни в каменистую почву. Он был похож на лес памятников–кенотафий, такой же неподвластный переменам. Тишина в нем тоже напоминала тишину кладбища, а прокторы, с их веерами–жезлами, на концах которых позвякивали пластиночки, были подобны нищенствующим монахам, бредущим среди царства мертвых.

Тишину, конечно, легко было объяснить. В стенах ИМТа сервам запрещалось разговаривать, если только к ним не обращались, а прокторов в городе было относительно немного для оживленной беседы. Но Амальфи чувствовал и другую тишину — молчание истребленных миллионов с Тора‑5. Молчание гробовой завесой душило вздох. Слышат ли его прокторы?

Голый коричневый серв, проходивший мимо, взглянул на их группу и поднял палец к губам — установленный жест почтительности. Хелдон чуть кивнул. Амальфи, как того и требовала ситуация, внешне не обратил внимания, но подумал: «Вот что это значит, не так ли, Хелдон? Но поздно, тайна перестала быть тайной».

Карст трусил позади, время от времени бросая с опаской взгляд на проктора. Хелдон, впрочем, не обращал на него ни малейшего внимания, Карст старался зря. Они прошли давно пришедшую в упадок площадь. Посреди площади имелась заброшенная скульптурная группа. От древности она потеряла почти всякую целостность, но, подумал Амальфи, целостность не есть признак монументальных памятников. Только зоркий глаз мог увидеть в камне на пьедестале нечто большее, чем простой крупный метеорит, усеянный множеством вмятин, что характерно для больших сидеритов[134].

Но Амальфи не мог заметить, что выемки в камне, сделанные в стиле произведений древнего скульптора по имени Мур, когда–то выражали определенную идею. Внутри камня когда–то возвышалась мощная фигура человека, чья нога покоилась на шее поверженного, менее сильного врага. Да, когда–то ИМТ в самом деле гордился памятью о Торе‑5…

— Храм прямо впереди, — вдруг произнес Хелдон. — Механизмы в тайнике под храмом. Там сейчас никого быть не должно, никого, кто мог бы помешать, но я лучше сначала посмотрю. Ждите здесь.

— А если нас кто–нибудь заметит? — спросил Амальфи.

— На площадь обычно не выходят, избегают. Кроме того, я выставил вокруг людей, на всякий случай. Они не пропустят случайных прохожих. Оставайтесь на месте и будете в безопасности.

Проктор зашагал к обширному зданию с куполом на крыше и вдруг исчез, повернув в боковую улицу. За спиной Амальфи Карст очень тихо запел. Явно какая–то народная песня. Мелодия, когда–то имевшая отношение к земному городу Казани, была слишком стара для Амальфи, чтобы он мог ее узнать — на несколько тысячелетий слишком стара. К тому же мэру на ухо медведь наступил еще в детстве. Тем не менее песня вдруг завладела вниманием мэра, он прислушался к словам с напряжением совы, выслеживающей своим сонаром–локатором полевую мышку. Карст торжественно распевал:

«Правдивый гнев Маальвина оседлал ураган,

Раскаленным клеймом выжег он Пустоши,

Испепелил бунтарей, которых было больше, чем пальцев на всех наших руках,

Ни звезды, ни луны не украсили небосвода в ту ночь, когда

ИМТ заставил само небо

Рухнуть!»

Увидев, что Амальфи прислушивается, Карст остановился, жестом попросил прощения.

— Продолжай, — тут же попросил его Амальфи. — Что дальше говорится в песне?

— Времени не хватит. В ней сотни куплетов, каждый поющий в конце добавляет собственный — по крайней мере, один. Заканчивается она, как правило, вот этим:

«Черна от их крови была кирпичная кладка,

Рухнули стройные башни, обращенные в глину,

Не выжил никто из восставших против Маальвина,

Земля извергла их души в космос со стоном,

ИМТ заставил само небо

Рухнуть!»

— Потрясающе, — мрачно похвалил Амальфи. — Мы попали в жаркое! Да еще и на самом дне горшка. Жаль, что ты не спел эту песенку неделю назад.

— А что вы в ней нашли? — удивился Карст. — Это же давняя легенда.

— Теперь мне понятно, почему Хелдон хочет починить гирокруты. Я знал, что он играет в нечестную игру, но старый фокус под названием «Лапута» как–то мне и в голову не пришел — более современные города не так устойчивы в киле. Но при всей своей массе этот городок сплющит нас в лепешку — нам нужно только тихонько сидеть и ждать!

— Не понимаю…

— Очень просто. Ваш пророк Маальвин использовал ИМТ как молоток для раскалывания орехов. Он поднимал город в воздух, перелетал к месту сопротивления и снова опускал. Трюк придуман задолго до эры космических полетов, если не ошибаюсь. Карст, не отходи от меня ни на шаг, возможно, придется незаметно от Хелдона что–то тебе передать, поэтому смотри, когда я… тс‑с, он возвращается.

Проктор вылетел из отверстия переулка, словно непечатное слово. Он чуть не бегом направился к Амальфи и Карсту, прыгая по крошившейся брусчатке.

— Полагаю, — сказал Хелдон, — мы готовы принять вашу ценную помощь, мэр Амальфи.

Хелдон опустил ногу на выступ пирамидки и надавил. Амальфи был весь внимание, но ничего не произошло. Он провел лучом фонарика по голым стенам подземной комнаты, снова посветил на пол. Хелдон нетерпеливо наступил на пирамидку еще раз.

На этот раз послышался протестующий скрежет. Скрежеща, очень неохотно, каменная плита — примерно пять футов на два, — начала подниматься. Очевидно, на дальнем конце она была подвешена на петлях или имела ось. Луч фонарика мэра упал в отверстие: там обнаружилась узкая каменная лестница.

— Я разочарован, — откровенно сказал Амальфи. — Я ожидал увидеть самого Джонатана Свифта. Ну ладно, Хелдон, ведите.

Проктор, приподняв полы своего балахона, осторожно двинулся вниз по ступенькам — камень был осклизлый. Карст замыкал процессию. Он согнулся под тяжестью рюкзака, руки его свободно болтались. Сквозь тонкие подошвы сандалий мэр чувствовал, какие холодные и скользкие ступени. По стенам бежали ручейки влаги. Амальфи почувствовал неодолимое желание закурить сигару, он явственно чувствовал аромат табака, пробивающий запах плесени. Но ему были нужны свободные руки.

Не разрушила ли влага тонкий механизм гирокрутов? Амальфи тут же отбросил эту идею. Слишком легкий выход, и в конце концов — ведущий к катастрофе. Если оки хотят назвать эту планету своей, ИМТ должен быть запущен во что бы то ни стало.

Но как удержать его от атаки на родной город — этого мэр еще не придумал. Как всегда получалось в опасных переделках, он пилотировал на чистом вдохновении.

Лестница неожиданно оборвалась, выведя их в тесную комнату, очень влажную и промозглую, почти пещерку. Световой глаз фонарика побродил по стенам, остановился на овальной двери, запечатанной тусклым серым металлом. Не было сомнений, что это свинец. Так гирокруты у них еще и «горячие»? Плохая новость сама по себе: гирокруты гораздо более древние, чем надеялся Амальфи.

— Здесь? — спросил он.

— В эту дверь, — кивнул Хелдон.

Он повернул малозаметную рукоятку.

Древние флюоресцентные светильники замигали, разгорелись голубоватым светом, засверкали на горбах металлических кожухов. Воздух был сухой — очевидно, большую камеру надежно запечатывали. Амальфи не мог подавить приступа разочарования. Он осмотрел корпуса машин, отыскивая пульт управления или его аналог.

— Ну? — хрипло спросил Хелдон.

Он явно испытывал изрядное напряжение. Амальфи предположил, что операция Хелдона могла в самом деле оказаться его личной авантюрой, а вовсе не одобренной интригой Большой Девятки. Тогда Хелдону не позавидуешь, если его обнаружат в этой камере в компании с оком.

— Вы разве не испытаете их готовность?

— Конечно, — сказал Амальфи. — Меня просто поразили их размеры.

— Это старые механизмы, — сказал Хелдон. — Не сомневаюсь, теперь строят гораздо большие.

Что, разумеется, не соответствовало истине. Современные гирокруты были раз в десять меньше этих монстров. Замечание Хелдона заставило усомниться в истинном положении последнего в иерархии прокторов. Амальфи предполагал, что проктор позволит ему лишь осмотреть антигравы, что в ИМТе найдется довольно людей, способных совершить ремонт по инструкциям Амальфи, что Хелдон и любой другой проктор знают физику достаточно хорошо, чтобы понять предложенные Амальфи объяснения. Теперь он не был в этом уверен. А от этого вопроса зависело, как далеко может Амальфи зайти.

Мэр приставил металлическую стремянку к подвесной дорожке, бежавшей вдоль верхушек генераторов, потом посмотрел вниз на Карста.

— Эй, тупица, чего стоишь, — проворчал он. — Поднимайся и тащи сюда инструмент.

Карст послушно вскарабкался на мостик. Хелдон следовал по пятам. Амальфи не обращал на них внимания, он искал инспекционный иллюминатор в кожухе. Нашел один и открыл. Внизу оказался, судя по всему, контур–выпрямитель и усилитель для какого–то монитора, наверное, цифровой компьютер. В усилителе имелось радиоламп больше, чем Амальфи видел в своей жизни в одной схеме. Для подачи прямого тока на их сетке накала имелся особый питающий контур. Две лампы были вообще размерами с кулак Амальфи.

Карст опустил рюкзак на мостик. Амальфи вытащил моток тонкого черного провода и вставил концы в ближайшее гнездо. Маленькая неоновая лампочка на конце провода замерцала красным.

— Компьютер продолжает работать, — сообщил Амальфи. — Другое дело, соображает он еще что–нибудь или совсем спятил. Я могу включить питание?

— Я сам включу, — возразил проктор. Он опустился на пол камеры.

Амальфи тут же забормотал сквозь сжатые губы, глядя в обзорный лючок. Результат должен был показаться ушам Карста весьма необычным. Секрет заключался в замещении согласных, которые не требовали движение губ, таких, как «й», теми, что требовали, например «в». Если полученный в результате применения такого приема звук ловился внутри резонирующей камеры, например, ларингофоном, слышна почти нормальная речь, только немного невнятная. Извне же назофарингальной полости говорящего, тем не менее, звук напоминает примитивный вариант японского.

— Смоти а им. Смоти кой вычатель он намет, запоми. Пони? Хошо.

Радиолампы начали светиться. Карст чуть заметно кивнул. Проктор наблюдал за Амальфи снизу.

— Они будут работать? — приглушенно крикнул он.

— Полагаю, будут. Одна из ламп протекает, могут случиться другие неполадки, то там, то здесь. Лучше сразу все проверить. У вас есть стенд для проверки ламп, а?

На лице Хелдона появилось откровенное облегчение, хотя он и старался не выдавать чувств. Может, своих людей он бы и обманул, но только не Амальфи, который, как и любой мэр–ок, умел читать паратаксическую «речь» мышц лица и позы не хуже, чем понимать нормальную речь. Для него выражение на лице Хелдона было яснее подписанного признания.

— Естественно, — сказал проктор. — Это все?

— Далеко нет. Вам придется снять половину контуров, установить транзисторы всюду, где можно. По моей оценке, на блок здесь по двести–триста ламп, а если в полете перегорит лампа… тут одно только слово подходит бабах!

— Вы сможете показать, как это делается?

— Вероятно. Если позволите осмотреть всю систему я дам точный ответ.

— Отлично, — согласился Хелдон. — Но не откладывайте. И постарайтесь побыстрее. Больше, чем на полдня, я рассчитывать не могу.

Это было даже лучше, чем Амальфи ожидал, куда лучше. Имея в запасе полдня, он успеет проследить достаточно цепей, чтобы обнаружить главный пульт. То, что выражение на лице Хелдона противоречило словам, сильно беспокоило Амальфи, но пока он все равно ничего не мог поделать. Он вытащил из рюкзака бумагу и стило и начал быстро набрасывать схемы цепей.

Получив достаточно ясное представление о первом генераторе, он уже быстрее разобрался со вторым. Конечно, понадобилось время, но Хелдон не выказывал усталости.

Третий антиграв завершил картину, и Амальфи озадаченно попытался представить назначение четвертого. Оказалось, что это стуер, компенсирующий потери первых трех, когда кривая на их выходе начинала отклоняться от эталона, выдаваемого неуклюжим генератором. Бустер помещался на задней стороне петли обратной связи, после компьютера, а не перед ним, как можно было бы предположить, руководствуясь логикой. Все корректирующие команды проходили через него. В результате, Амальфи был уверен, во время каждой коррекции появлялся небольшой, но заметный «базовый всплеск».

Гирокруты ИМТа явно настраивались каким–то кроманьонцем.

Но они могли поднять город в небо. Это главное.

Амальфи закончил осмотр бустера и выпрямился, потягиваясь. Спина затекла. Он понятия не имел, сколько потратил времени. Казалось, прошли месяцы. Хелдон наблюдал за ним. Под его глазами появились темные круги, но проктор оставался настороже.

И Амальфи не нашел места в зале, откуда гирокруты могли бы управляться. Пульт находился в другом помещении, кабель уходил в трубу, труба исчезала прямо в потолке зала.

«… ИМТ заставит небо рухнуть!»

Амальфи нарочито зевнул, принялся прилаживать на место крышку смотрового люка. Карст сидел на корточках рядом, как кот на высокой полке спокойно и лениво. Хелдон внимательно наблюдал за тем, что делает Амальфи.

— Мне придется все делать самому, — сказал Амальфи. — Работа сложная, понадобится несколько недель.

— Я так и думал, — сказал Хелдон. — И я рад, что вы сами пришли к этому выводу. Но мне кажется, мы ничего менять не станем.

— Замены необходимы.

— Возможно. Но и без них механизм обладает запасом надежности, иначе наши предки никогда не смогли бы летать на нем. Поймите, мэр Амальфи, мы не можем рисковать и допускать вас к машинам, не имея понятия, что именно вы будете с ними делать, лишь предполагая, что вы, быть может, намерены повысить их эффективность. Они и в нынешнем виде могут работать, как вы сами заметили, значит, они достаточно хороши.

— О, работать они будут — согласился Амальфи и начал аккуратно складывать инструменты в рюкзак. — Но некоторое время. Я вам прямо скажу — эти генераторы небезопасны.

Хелдон пожал плечами и по спиральной лестнице спустился на пол машинного зала. Амальфи еще несколько мгновений рылся в рюкзаке. Потом он нарочито грубо пнул дремавшего Карста — и пнул как следует, зная, что играть сейчас нет смысла: они имели дело с прирожденным надсмотрщиком, — жестом приказал серву взять вещи. Они последовали за Хелдоном.

Проктор улыбался, но в его улыбке не было ничего хорошего.

— Генераторы небезопасны? — переспросил он. — Но я и не воображал обратного. Теперь, я думаю, опасность имеет политический характер.

— Как это понимать? — потребовал объяснений Амальфи, стараясь успокоить дыхание.

Он вдруг почувствовал страшную усталость. Сколько часов ушло? Он не имел ни малейшего представления.

— Вы знаете, который час, мэр Амальфи?

— Утро, наверное, — устало сказал Амальфи, поправляя сползший рюкзак на левом плече Карста. — Поздно.

— Очень поздно. — Теперь он не скрывал радости, он был похож на бойцового петуха, гордо кукарекающего над побежденным соперником. — Контракт между нашими городами истек в полдень. Сейчас почти час пополудни. Мы пробыли здесь всю ночь и утро. И ваш город все еще на нашей земле. Это нарушение условий контракта, мэр Амальфи.

— Мы просмотрели…

— Нет, мы победили. — Хелдон вытащил из складок балахона серебристую трубочку, дунул в нее. — Мэр Амальфи, считайте себя военнопленным. — Из трубочки не послышалось ни звука, но в комнате вдруг оказалось десять вооруженных людей. Их мезотронные ружья были древней модели, еще до‑Каммермановской, как и гирокруты ИМТа.

Но, как и гирокруты, судя по их виду, вполне могли сработать.

Глава 4

Карст остолбенел, но Амальфи привел его в чувство свирепым ударом пальца по ребрам и принялся перекладывать содержимое своего маленького рюкзака в рюкзак крестьянина.

— Вы вызвали полицию, я полагаю?

— Давным–давно. Дорога к побегу перекрыта. Позвольте заметить, мэр Амальфи, что если вы надеялись найти здесь пульт управления антигравами, — а я предоставил вам полную свободу поиска, — то вы считали меня намного глупее, чем я есть на самом деле.

Амальфи ничего не сказал. Он тщательно и без спешки перекладывал инструменты из одного рюкзака в другой.

— Слишком много движений, мэр Амальфи. Руки вверх и медленно повернитесь, медленно–медленно.

Амальфи поднял руки вверх и повернулся. В каждой руке у него было по предмету черного цвета. Формой и размерами они очень напоминали куриные яйца.

— Я ждал от вас ровно столько глупости, сколько вы успели обнаружить, — как ни в чем не бывало сказал Амальфи. — Вот это видите? Если в меня выстрелят, я уроню — оба или одно. Я их даже просто так могу уронить. Этот провинциальный город мертвых уже сидит у меня в печенках.

Хелдон фыркнул.

— Взрывчатка? Газ? Не смешите меня — они слишком малы, чтобы уничтожить целый город. И у вас нет газовой маски. За дурака меня принимаете?

— События доказывают, что вы и в самом деле дурак, — невозмутимо возразил Амальфи. — Вероятность засады была очень велика. Я мог бы прийти с охраной — вы еще не познакомились с нашей охраной периметра, ребята там крепкие и соскучились по работе. Они были бы в восторге повозиться с вашей бригадой. Неужели вам и в голову не пришло, что я покинул свой город без охраны? И я позаботился о другом способе защиты. Он много проще.

— Яйца, — с презрением процедил Хелдон.

— Кстати, это в самом деле яйца. Их выкрасили анилином — мера предосторожности, чтобы не спутать с обычными. Эмбрионы в этих яйцах заражены риккетсиальным сифилисом — альвеолитическая мутация земного штамма, инкубационный период — два часа. Этот штамм был выведен в нашей лаборатории биологического оружия. Кстати, распространяется он по воздуху. Знаете, космос — отличное место для работы с подобными штучками. Секретом с нами поделился пару веков назад один оки–город, который специализировался по агрономии. Вот, всего два яйца, но стоит их уронить, и вы на брюхе поползете за мной, умоляя сделать укол антибиотика — мы его тоже синтезировали сами.

Последовала недолгая пауза, и хриплое дыхание проктора лишь подчеркивало тишину. Охранники с опаской посматривали на черные овалы яиц, стволы винтовок неуверенно рыскали. Амальфи очень тщательно выбирал оружие консервативные феодальные общественные формации панически страшатся эпидемий, слишком хорошо знают они, что такое чума.

— Это тупик, — наконец сказал Хелдон. — Ну хорошо. Вы и ваш раб, вы покинете помещение, и я гарантирую вашу безопасность…

— И если я услышу хотя бы отзвук погони, я швырну яйца вам на голову. Кстати, они взрываются — вирус образует изрядный объем газа внутри эмбриона.

— Прекрасно, — сквозь зубы процедил Хелдон. — Вы покинете здание. Но ничего этим не выиграете, мэр Амальфи. Если успеете добраться до своего города, станете свидетелем победы ИМТа. И вы помогли эту победу одержать. Вы будете изумлены, увидев, как основательно умеем мы действовать.

— Не думаю, — сказал Амальфи, и в ледяном его тоне не было ни капли жалости. — Я знаю о вашем городе все, Хелдон. Бешеным Псам конец. И в последний момент, перед смертью, вы и ваша банда под названием Интерзвездные Мастера Торговли, вспомните Тор‑5!

Лицо Хелдона посерело, и то же самое, как это ни странно, приключилось с четверкой охранников. Потом к рыхлым щекам проктора вновь прилила кровь.

— Убирайтесь, — прохрипел он едва слышно, и вдруг заорал во всю силу: — Убирайтесь прочь! Прочь!

Небрежно жонглируя смертоносными черными овоидами, Амальфи направился к свинцовой двери. Карст, раболепно съежившись, когда проходил мимо Хелдона, шаркал следом. Переигрывает, подумал Амальфи. Впрочем, Хелдон не обратил внимания. На месте Карста с таким же успехом могла быть… какая–нибудь лошадь.

Свинцовый экран встал на место, скрыв лицо Хелдона — испуганное и бешеное одновременно, синеватое в мерцании древних флюоресцентных ламп зала антигравов. Амальфи сунул одно яйцо обратно в рюкзак Карста, поместив биологическую бомбу в специальное гнездо из силиконовой пены. Когда он вытащил руку обратно, его ладонь крепко сжимала уродливый шмайсер — рулевой пистолет. Пистолет он сунул за ремень брюк.

— Наверх, Карст, быстро. Времени в самый обрез. Я сразу за тобой. Где может быть пульт, как думаешь? Кабель уходил в потолок.

— На верхнем этаже храма, — сказал Карст, громадными прыжками преодолевая ступени — внешне это ему никаких усилий не стоило. — Там Звездная комната, в ней Девятка проводит собрания. Как туда пробраться — я не знаю. Ни малейшего представления.

Они выскочили в холодную каменную комнатушку–пещеру. Луч фонарика в руке Амальфи нащупал пирамидку. Амальфи как следует пнул верхушку, и со стоном наклонная плита встала на место, закрыв отверстие в полу и лестницу. Наверняка, был способ открыть ее изнутри, но Хелдон осмелится использовать его не сразу. Плита перемещалась с изрядным скрипом, значит, Амальфи мог услышать звук погони и без колебания исполнить угрозу.

— Теперь уходи из города и уводи всех крестьян, кого только не встретишь, — приказал Амальфи. — Но не сразу — здесь нужна большая точность. Кто–то должен повернуть выключатель, тот, что ты запомнил. Мне придется пробраться в Звездную комнату. Хелдон догадается, где я. Как только он покинет подземный зал, тебе, Карст, нужно будет спуститься и повернуть выключатель.

Перед ними была низенькая дверь, через которую Хелдон впустил их в храм. Вверх от двери бежал другой лестничный пролет, из–под него в щель пробивался яркий дневной свет.

Амальфи чуть приоткрыл древнюю створку, осторожно выглянул. Несмотря на послеполуденное сияние, сгрудившиеся приземистые здания города накрыли улочку разноцветными путанными тенями. Мимо брели крестьяне, человек шесть, с уныло–свинцовыми взглядами и полусонным проктором позади.

— Не заблудишься в подземелье? — прошептал Амальфи.

— Там только один путь.

— Отлично. Тогда возвращайся. Рюкзак брось за дверь, он больше нам не нужен. Как только Хелдон и его люди поднимутся, сразу спускайся в машинный зал и включай питание. Потом уходи из города. Лампам нужно минуты четыре для нагрева. У тебя будет примерно четыре минуты — и не трать зря ни секунды. Уразумел?

— Да, только…

Что–то, словно каменная лавина, пронеслось над храмом и затихло в отдалении. Амальфи прищурился в небо.

— Ракеты, — определил он. — Иногда сам себе удивляюсь — зачем выбрал такую примитивную планету? Со временем, может быть, смогу ее полюбить. Ну, удачи тебе, Карст.

Он повернулся к ступенькам вверх.

— Они вас выследят там, наверху, — сказал Карст — Это ловушка.

— Нет, только не меня, не мэра Амальфи. Давай без разговоров, Карст. Время идет.

Над храмом пронеслась новая ракета, где–то вдали тяжко ухнуло. Амальфи разъяренным буйволом помчался вверх по ступенькам.

Лестница оказалась длинной, очень узкой и с таким множеством поворотов, что это приводило в ярость. Амальфи вспомнил, что сами прокторы по ней не ходили, их наверх поднимали на плечах крестьяне. Такие ступени — надежная вещь, на них непросто оступиться, вот только для бега приспособлены плохо.

Если Амальфи вычислил правильно, лестница плавными завитками обегала до самой верхушки наружный изгиб купола храма. Зачем? Вряд ли прокторы, даже на плечах крестьян, взбирались бы по длинным пролетам только из любви к прогулкам. А если Звездная комната все же не под куполом, а наоборот, под машинным залом антигравов?

Амальфи не успел миновать первый полувиток, как причина стала очевидной. Сквозь щели из купола донесся шорох и голоса — там, очевидно, начиналось собрание. Чем выше поднимался Амальфи по плавной спирали лестницы, тем четче становились голоса. В конце концов можно было разобрать слова и даже определить, кто из произнес. Наверху архитектор храма ухитрился соорудить «шепчущую галерею». Прокторы, приложив ухо к своду, подслушивали разговоры в толпе прихожан, улавливая самый слабый шепот возможных заговорщиков.

Хитроумно, согласился про себя Амальфи. Заговорщики на религиозных планетах, как правило, видят в церквях безопасное место для разговоров. Амальфи был убежден, что на любой планете, где процветают церкви, зреет бунт.

Пыхтя, как дельфин, который слишком долго был под водой, он преодолел последний виток. Двустворчатая дверь солидного вида, изукрашенная псевдовизантийскими волютами–завитками, презрительно смотрела на него сверху вниз. Он не остановился, чтобы полюбоваться на нее, он ударил прямо по паре явно искусственных сапфиров чуть выше середины, и ударил очень сильно. Створки распахнулись, как будто взорвалась граната.

Разочарование было так велико, что на несколько секунд он застыл. Комната была овалом, близким к кругу голая, как монастырская келья. Из мебели имелся тяжелый деревянный стол и девять стульев, которые сейчас выстроились у стены. Никакого пульта не было и в помине, так же как и намека на место, где он мог прятаться. Окон в комнате не было.

Отсутствие окон — эта деталь сообщила мэру все, что нужно было сейчас знать. Вот вторая весомая причина разместить пульт управления на верхушке купола. Для такого старого города, как ИМТ, важна близкая к обзору на все 360 градусов хорошая видимость. Значит, Амальфи забрался недостаточно высоко.

Он посмотрел на потолок. На одной из каменных плит имелась полукруглая выпуклость–манжета размерами с монету. Плоский край был сильно истерт.

Амальфи усмехнулся и заглянул под стол. Так и есть — шест с кривым лезвием на одном конце на манер алебарды покоился в скрепах. Амальфи выдернул шест из гнезда, выпрямился во весь рост и приладил крюк в отверстие на потолке.

Плита легко подалась, край опустился — другая сторона плиты крепилась, очевидно, на петлях, как и та, внизу, в зале генераторов. Предки прокторов не любили разнообразить инженерные принципы. Свободный конец плиты почти касался крышки стола. Амальфи прыгнул на стол, полез по наклонной плите. Когда он был близок к концу пути, сработал скрытый неведомо где механизм–противовес, и плита закрылась, прокатив Амальфи на себе оставшуюся часть дороги.

Это была рубка управления, сомнений не оставалось. Тесное помещение было плотно начинено панелями, все было покрыто толстым слоем пыли. Иллюминаторы из толстого стекла пялились на все четыре стороны света и пара имелась в потолке. На одной из панелей одиноко горел зеленый огонек. Амальфи направился к панели, и пока он шел, огонек погас.

Это Карст отключил питание. Амальфи пожелал ему счастливо выбраться наружу. Он успел полюбить крестьянина. Непоколебимая храбрость и ненасытность, с которой Карст удовлетворял изголодавшийся ум, — все это напоминало Амальфи одного человека, а именно, самого Амальфи, каким он был в двадцать пять.

По сути своей гирокруты — простая вещь. Амальфи без труда произвел небольшие переключения внутри панелей — это был хитроумный саботаж. Труднее было придумать, как замести следы — каждое движение оставляло широкие полосы на слое тяжелой пыли. В конце концов он решил проблему единственно возможным путем: снял рубашку и принялся размахивать ею над панелями. Пришлось чихать, пока на глаза не навернулись слезы, но способ сработал.

Теперь оставалось выбраться из храма.

Внизу уже слышались голоса, но прямого нападения он не боялся — у него осталось второе яйцо, и прокторы об этом знали. Более того, в его распоряжении была алебарда, и поэтому, чтобы проникнуть в рубку, прокторам придется выстроить гимнастическую пирамиду. Их спортивная форма была не настолько хороша, к тому же любителя подобных трюков легко будет обезвредить простым пинком.

И все–таки Амальфи не собирался провести остаток жизни в рубке управления ИМТа. Чтобы выбраться из города, оставалось шесть минут.

Секунды четыре Амальфи напряженно размышлял, потом встал на плиту, нарушил равновесие механизма и торжественно соскользнул прямо на стол посреди Звездной комнаты.

Миг изумления — и полдюжины рук вцепились в него. Прямо перед ним возник Хелдон — лицо проктора неузнаваемо переменилось под воздействием страха и ярости.

— Что ты там делал? Отвечай, или прикажу разорвать тебя в клочки!

— Не будь идиотом, Хелдон. Скажи своим людям, чтобы отпустили меня. Ты ведь обещал мне неприкосновенность… а если ты решил взять обещание обратно, мое оружие при мне. А ну, отскочили дружно в сторону, а не то…

Он не успел договорить, а охрана Хелдона поспешно его отпустила. Хелдон с трудом вскарабкался на стол и пополз вверх по плите. Несколько человек, тоже в балахонах прокторов и с наголо обритыми головами, отталкивая друг друга, протиснулись следом. Судя по всему, Хелдон, охваченный страхом, успел поделиться новостями кое с кем из Большой Девятки. Амальфи вышел из комнаты, спустился на пару ступенек, потом обернулся и положил яйцо на порог. Потом бросился бежать вниз по лестнице, словно за ним гналась сама Смерть.

Хелдону понадобится около минуты, чтобы обнаружить отключение генераторов. Еще минута — в лучшем случае, — чтобы спуститься в подземелье и снова включить питание. Потом четыре минуты на разогрев ламп. Затем — взлет.

Амальфи вылетел в переулок, оттуда — на площадь, налетел на изумленных стражников, отскочил карамболем. Позади уже раздавались крики. Амальфи пригнулся, втянул голову в плечи и удвоил скорость.

Двойное солнце успело закатиться, и улица была погружена в сумерки. Стараясь держаться в местах потемнее, Амальфи добрался до ближайшего угла. Карниз дома впереди вдруг раскалился, стал белым, как вулканическая лава, потом начал тускнеть, стал вишнево–красным. Амальфи не расслышал визга мезотронной винтовки, он сосредоточил внимание на более важных вещах.

Он обогнул угол здания. Если он помнил, самый короткий путь к городской черте шел вдоль улицы, которую Амальфи только что оставил. Этот путь исключался — сгореть заживо у Амальфи желания не было. Успеет ли он выбраться из ИМТа каким–нибудь другим путем — это предстояло выяснить.

Он побежал дальше. В него выстрелили еще раз — стрелявший едва ли знал, в кого палит. Амальфи был просто бегущим человеком, который не подходил ни под одну из местных категорий. Выстрел был инстинктивной реакцией, и, следовательно, стрелок не мог не промазать.

Мостовая содрогнулась, как шкура чудовища, которое почувствовало укус блохи. Амальфи попробовал прибавить скорости, и это, к его собственному удивлению, ему удалось.

Снова дрожь в плитах, на этот раз сильнее. Скалистое ложе города застонало. Из зданий высыпали жители — и прокторы, и крестьяне.

После третьего толчка в центре города что–то рухнуло. Амальфи был втянут в поток охваченной паникой толпы, ему пришлось пустить в ход руки, ноги, он кусался и таранил головой…

Камни застонали снова, намного громче. Мостовая вдруг вздыбилась, как необъезженная лошадь. Амальфи потерял равновесие, полетел лицом вниз. Люди кричали, падали, особенно плохо пришлось тем, кто остался внутри домов. Над головой Амальфи с треском и звоном разлетелось окно, выбросило скорчившуюся женщину.

Амальфи рывком встал на ноги, сплюнул кровь, побежал. Тротуар впереди прорезали трещины, он теперь напоминал мозаику. Впереди — затор из каменных блоков. Амальфи вспомнил морской волнолом, он видел его на какой–то планете. При чем здесь волнолом…

Он уже карабкался на эти камни, как вдруг сообразил, что это и есть граница настоящего ИМТа. По другую сторону тоже были дома, но возникший из недр заслон указывал периметр древнего летающего города, некогда заполненный каменными блоками, утопленными в грунт. Глотая воздух, как выброшенная на берег рыба, Амальфи совершал отчаянные прыжки с камня на камень, пробиваясь к дальнему краю рва. Он находился в самом опасном месте — если ИМТ сейчас начнет подниматься, Амальфи окажется в камнеломке и будет растерт в тонкий фарш. Если он успеет добраться до границы Пустоши.

Подземный стон за его спиной не прекращался, высота звука возрастала, словно там раздирали надвое бесконечный лист металла. Впереди, за Пустошью, в последних лучах двойного солнца сверкал родной город Амальфи. Там шел бой, по периметру то и дело вспыхивали огоньки выстрелов. Четыре ракеты мчались к городу Амальфи, город выстрелил навстречу дымными полосками.

Ослепительная вспышка, и когда к Амальфи вернулось зрение, он увидел только три ракеты. Еще несколько секунд — и не останется ни одной. Отцы города никогда не промахивались.

Легкие жгло огнем. Сквозь подошвы сандалий он почувствовал мягкость дерна, скрюченный усик–побег утесника поймал в свою петлю лодыжку Амальфи, и мэр опять упал.

Он хотел встать, но не смог. Опаленный торф, на котором когда–то в древности стоял непокорный город, угрожающе задрожал, зарокотал. Амальфи перекатился на спину. Приземистые башни ИМТа качались, громадные каменные блоки по периметру подскакивали, переворачиваясь в облаках пыли. Это напоминало прибой. Тонкая полоска красного света появилась над гребнем каменного прибоя — двойное солнце просвечивало из–под города…

Полоска стала шире. Древний город подпрыгнул, воспарил. С громом, от которого лопались барабанные перепонки, город рвал каменные корни. Люди в отчаянии спрыгивали по краям, бросались вниз, надеясь добраться до Пустоши. Прокторов среди них Амальфи не заметил. Прокторы, естественно, пытались управлять полетом ИМТа.

Медленно, величественно, набирая скорость, город поднимался в небо. Если Хелдону и его команде удастся вовремя сообразить, что именно сделал Амальфи с системой управления, древний сюжет баллады будет разыгран заново, и владычеству прокторов ничто уже не будет грозить…

Но Амальфи сделал все как надо. ИМТ продолжал подниматься. С глубоким потрясением Амальфи сообразил, что город уже на высоте около мили и продолжает разгон. Воздух в городе уже становится разреженным, а прокторы забыли слишком многое и не знают, что делать…

Полторы мили.

Две мили.

Город стал заметно меньше. На высоте пяти миль он казался освещенным с одной стороны пятнышком. На высоте семи — святящейся точкой.

Из ближнего овражка показалась голова с начавшими отрастать волосами и широченные мускулистые плечи. Это был Карст. Он еще несколько секунд смотрел в небо, но на десятимильной высоте ИМТ стал невидим. Карст посмотрел на Амальфи.

— Они… они вернутся? — севшим голосом спросил он.

— Нет. — Амальфи почти успел отдышаться. — Следи, Карст, это еще не конец. Вспомни, прокторы вызывали полицию…

Как раз в этот миг ИМТ снова стал видимым — в некотором смысле. В небе вспыхнуло третье солнце. Оно сияло три–четыре секунды, затем померкло и погасло.

— Легавые были начеку, — тихо сказал Амальфи. — Они ждали, когда с планеты поднимется город оков. Их ведь предупредили, что город попробует сбежать. Они ждали не напрасно. Конечно, разделались они не с тем городом, которого ждали, но об этом уже не узнают. Теперь они отправятся домой — а мы останемся дома, и ты, и твой народ. Земля — наш дом навсегда.

Вокруг слышались голоса, люди разговаривали тихо, они еще не пришли в себя после потрясения, после пережитой катастрофы… но уже чувствовали присутствие чего–то нового, чего–то, чье название было забыто на планете, управляемой ИМТом. Это была свобода.

— Земля? — переспросил Карст.

Оба — Карст и мэр — с трудом поднялись на ноги.

— Как понимать? Это не Земля…

За Пустошью блестели башни города оков. Они прилетели сюда поискать работы — например, подстричь пару газончиков… Над горизонтом поднималось облако звездного скопления.

— Теперь это Земля, — сказал Амальфи. — Мы все — Земляне. Земля — это больше, чем маленькая планета, затерянная совсем в другой галактике. Земля это большее, чем планета. Земля — не точка на галактической карте. Это идея.