Александр Золотько «СПЕЦИФИКА ТРАНСПОРТИРОВКИ ЖИВОЙ РЫБЫ НА БОЛЬШИЕ РАССТОЯНИЯ»

Когда–то очень давно перевозчики живой рыбы столкнулись с проблемой. В дороге рыба, не имевшая возможности и стимула двигаться, становилась сонной, теряла и вес, и товарный вид. Кто–то предложил сложную систему освежения воды, обогащения ее кислородом, подогрева и подкормки. И это был хороший, эффективный, но дорогой выход.

Девушка раздевалась медленно, томно прикрыв глаза и всем своим видом демонстрируя, что прекрасно сознает свою красоту и понимает, что мужчины, собравшиеся у бассейна, внимательно следят за каждым ее движением. Толстяк, минуту назад надувавший пластиковый матрац, замер, забыв обо всем на свете, и воздух вырывался наружу из матраца, теребя реденький чубчик толстяка.

Со свистом.

Наверняка со свистом, но камера в бассейне микрофоном оборудована не была, и Максим, естественно, слышать ничего не мог.

Только видеть.

Посмотреть, правда, было на что.

— Нет, ну ты глянь, какая фемина, — простонал Максим, не отрывая взгляда от монитора. — Я бы ей отдался…

— Угу, — кивнул Капустин, тоже с интересом глядевший на процесс раздевания. — Мы сколько в рейсе уже?

— Триста десять дней, пятнадцать часов и… — Максим скосил глаза на таймер. — Десять секунд. А что?

— Ничего. Боюсь, что сейчас ты отдался бы любой даме, появись хоть малейшая возможность, — меланхолично заметил Капустин.

— Не без того, — согласился Максим. — Не без того. Но. Согласись, что но.

— Но, — кивнул Капустин. — Объект привлек бы внимание и не такого истосковавшегося по женскому полу экземпляра, как ты. Перед рейсом я отдыхал на Кайманах. Но даже там она имела бы успех.

Покончив с блузкой, девушка перешла к тесным шортам. Толстяк выронил матрац и открыл рот.

— И ведь день за днем — одно и то же. Ничего нового. Даже я перестал ждать чего–то особенного, типа случайного стриптиза. Но каждый раз что–то поднимается в душе… — Максим коснулся сенсора, увеличивая картинку. — Может, вот сейчас? Возьмет и откажет какая–нибудь бретелька.

Пышная грудь заполнила весь экран.

— Ну, давай, милая, давай… — простонал Максим.

— Макс, руки на пульт! — приказал Капустин.

— Да вот они, ручки, Капустин, вот они, — Макс покрутил руками в воздухе. — Ты точно уверен, что нет лаза отсюда в «Ковчег»?

— Нет, — сказал Капустин. — Не предусмотрен.

— Ты жестокий, — Макс заложил руки за голову и откинулся на спинку кресла. — Она сейчас будет натираться кремом от загара…

— Выключи, — посоветовал жестокий Капустин.

— На самом интересном месте?

— Вот сейчас придет кто–то из команды очкариков или даже сам Стоян… Это будет даже смешнее. Вот Стоян тебе и объяснит, что бывает с членами экипажа, подключающими камеры обзора на мониторы в рубке…

— Они сами здесь смотрят…

— На пульте управления? — осведомился Капустин и демонстративно посмотрел на часы. — До появления очкарика осталось десять… девять… восемь…

Макс вздохнул и переключил монитор на внешний обзор.

— Ну конечно, тут все гораздо важнее и красивее. Интересно, кто–нибудь когда–нибудь обнаруживал в Тоннеле хоть что–то… нет, не интересное, просто хоть что–нибудь.

— Не знаю, — Капустин развернул свое кресло к инженерному пульту. — Может, кто и видел. Только рассказать не смог. Корабли, знаешь ли, иногда не возвращаются…

Макс достал из–под пульта деревянный брусок, демонстративно постучал по нему костяшками пальцев и спрятал обратно. Потом молча покрутил у виска пальцем. Такие разговоры в рейсе пилоты не приветствовали. На Земле еще кое–как, а в Тоннелях…

— Дурак ты, Капуста.

— Дурак, — не стал спорить Капустин. — Но ты мне, как вахтенный пилот, скажи — если заметишь что–то по курсу в Тоннеле, что делать будешь?

— Согласно инструкции, — угрюмо ответил Макс.

— Ага, значит, нажмешь кнопку оповещения, вызовешь всех наверх. Потом?

— Буду принимать меры.

— Во как? — обрадовался Капустин и повернул кресло обратно, чтобы видеть собеседника. — И сколько же у нас времени займет выход из Тоннеля? От начала торможения до возможности маневрирования в обычном пространстве?

Макс задумчиво посмотрел на пульт, наклонился и протер рукавом монитор.

— Молчишь, пилот? Правильно молчишь. Сто с лишним часов. Так что сиди и наслаждайся пустотой. — Капустин снова отвернулся.

Макс понимал, что инженер прав, но нельзя же было, в самом деле, оставить за ним последнее слово.

— А сколько тебе понадобится на восстановление генератора поля, если он выйдет из строя? — вкрадчивым голосом поинтересовался Макс. — Со времени аварийного отключения до возвращения его в режим?

Удар был ниже пояса. Это было и так понятно, что генератор, вышедший из строя в Тоннеле, ремонтировать никто не будет. Некому будет ремонтировать. И нечего. Что именно происходит с кораблем без поля в Тоннеле, понимали лишь несколько теоретиков. Для остальных было достаточно того, что корабля не станет.

— И я о том же, — сказал Капустин. — Мы здесь пассажиры. Я хоть могу контакты зачищать и освещение ремонтировать, а пилоты могут только таращиться в мониторы.

— Пассажиры… — Макс глянул на монитор. — И пассажиры, между прочим, третьего класса. Первый класс — вон там. Девочка та в первом классе, толстяк тот придурошный и сексуально озабоченный. Десять тысяч пассажиров первого класса, и семь штук — третьего.

— Плюс четыре наблюдателя, — напомнил Капустин.

— Это проблемы наблюдателей, — поднял палец Макс. — Они могли бы лететь с колонистами, получать все удовольствия и не занимать нашу кают–компанию под свое оборудование. И, кстати, о наблюдателях… Я мог бы еще любоваться феминой, если бы ты меня не торопил.

— Мог, — кивнул Капустин. — Но зачем? Полчаса на загар, потом она нырнет в бассейн, проплывет от стенки до стенки три раза, выберется на берег, вытрется–оденется и уйдет получать дополнительное образование. Что там она постигает? Медицину?

— Медицину.

— А в жилых отсеках камер наблюдения нет.

— Но целых полчаса… — Макс вздохнул, помолчал и неожиданно даже для себя сказал: — Я их ненавижу.

— Камеры наблюдения?

— Нет. Наших пассажиров первого класса.

— Честно?

— Честно.

— Хочешь об этом поговорить? — спросил Капустин с интонациями Марка Флейшмана. — Расслабься, успокойся и дай себе возможность выговориться…

— И нечего тут выговариваться, — голос Стояна от входа прозвучал резко, инженер и пилот вздрогнули и оглянулись на вход.

Руководитель группы наблюдения стоял на пороге и с доброй улыбкой рассматривал Макса и Капустина. Как подопытных мышек рассматривает добросовестный экспериментатор.

— Доброе утро, — сказал Макс.

— Доброе утро. — Стоян подошел к свободному креслу второго пилота и сел. — Значит, вы их тоже ненавидите.

— Что значит — тоже? Я их просто ненавижу.

— Даже ту самую фемину? — приподнял бровь Стоян.

— А подслушивать — нехорошо.

— А подглядывать?

— Вас я тоже ненавижу. Но поскольку вы вечно крутитесь рядом, то я могу однажды и не выдержать, — буркнул Макс. — Вам оно нужно?

— Почему нет? Вы броситесь на меня в драку, я вам надаю в ответ. Вы ведь пренебрегаете тренажерами, господин первый пилот. А я — нет. Это не считая того, что я с десяти лет занимаюсь боксом…

— А кто сказал про драку? — вмешался Капустин. — В таких тесных и теплых компаниях, как наша, лучше поддерживать хотя бы видимость хороших отношений. Один мой знакомый рассказывал, что три месяца полета с удовольствием плевал в тарелку напарника.

— И тот не заметил? — спросил Стоян.

— Но ты же не заметил! — Макс довольно засмеялся, Капустин подхватил.

Они даже хлопнули друг друга по рукам — все–таки стоило столько времени удерживать в себе старый розыгрыш, чтобы вполне удачно его применить. Жаль, что без зрителей, но тут лучше было не перегибать — прилюдного унижения Стоян мог и не простить. Были прецеденты.

— Смешно, — скучным голосом сказал Стоян. — Старо, но смешно. Но, возвращаясь к вашей ненависти…

— К вам?

— К пассажирам. Вы, Максим, только что сказали…

— Я знаю, что сказал.

— А на прошлой неделе нечто подобное заявил техник Бронислав Синицкий, ремонтируя вышедший из строя душ. А месяц назад, приблизительно, естественно, в негативном отношении к пассажирам признался Карл Холек в разговоре с Мусой Джафаровым, и что показательно, тот не возражал. Вот как вы, Илья, — Стоян вежливо наклонил голову в сторону Капустина. — Таким образом, пока только Ян Хофман, уважаемый командир транспортного корабля «Ковчег», не был замечен в негативе по отношению к колонистам. Мы с Флейшманом прикинули, что это он просто более скрытен, чем остальные члены экипажа.

Стоян сделал паузу, давая возможность собеседникам осознать всю глубину оскорбления. Макс кашлянул. Капустин запустил тестовую программу и стал внимательно смотреть на диаграмму.

Руководитель наблюдателей ждал, подперев щеку указательным пальцем. И делал это так выразительно, что Макс просто физически ощущал, как ожидание начинает душить. Краем глаза он посмотрел на инженера, рука того была сжата в кулак так, что костяшки пальцев побелели.

— Итак, — Стоян улыбнулся. — Вы ненавидите пассажиров. Почему?

— Пошел ты, — пробормотал Макс.

— Нет, я могу и пойти, но вы же сами прекрасно знаете, что согласно инструкции я имею право потребовать у командира внеочередного обследования любого из членов экипажа. Недельки мне вполне хватит, — улыбка Стояна стала приторной. — Будем обследовать или вот так, просто поболтаем?

— Поболтаем.

— Вот и славно. Илья тоже примет участие.

— Прям горю от нетерпения, — сказал Капустин.

— Тем более. Итак, почему вы ненавидите колонистов?

— А я этого и не говорил, — возразил Капустин.

— Не говорили. Но ведь ненавидите?

Капустин помолчал.

— Отвечайте, Илья! — потребовал Стоян. — Ненавидите?

— Ну… возможно, не так категорично, но… — Капустин посмотрел на Макса. — Да, ненавижу, если вам нужна именно эта формулировка.

— Так и запишем — ненавидит, — Стоян достал из нагрудного кармана таблетку инфоблока и прилепил ее на край пульта. — Итак, сейчас девять часов пятнадцать минут по корабельному времени. Блиц–конференция с участием первого пилота и инженера. Пометка — в досье и в общую базу. Дополнительная настройка — голосовой анализ. Марк, вы меня слышите?

— Слышу, — ответила таблетка голосом Флейшмана. — Предварительный диалог отфильтрован, уровень искренности по шкале…

— Достаточно, Марк, мы начинаем. — Стоян закинул ногу на ногу и сцепил пальцы рук на колене. — Вопрос тот же — почему?

— Ну… — сказал Макс.

— Хорошо, — одобрил Стоян и посмотрел на инженера. — Вы пока согласны с приятелем?

— Абсолютно.

— Продолжаем. Да смелее, что вы как девственница на первом свидании… Есть вы, заслуженный пилот Максим Коломиец, профессионал, совершивший уже семь дальних рейсов по Тоннелю, повидавший многое. И есть десять тысяч людей, которые вам лично ничего плохого не сделали, которые покинули Землю навсегда, чтобы осуществлять экспансию человечества на звезды. Вы даже ни с кем из них не знакомы лично. Так, подсматривание, не больше… — Стоян говорил, не отрывая взгляда от лица Макса. — То есть, как люди, они не могли вызвать у вас таких отрицательных эмоций. Вас раздражает что–то в их нынешнем статусе? Или вам не нравится мысль, что люди покинули родную планету? Вы тайный сторонник движения антиспермистов?

— Кого?

— Тех, кто считает, что занимать планеты, которые могут стать колыбелями собственной жизни — неэтично, — пояснил Стоян. — Не слышали?

— В первый раз.

— Напрасно. Это очень интересно и поучительно. Но о катастрофе в Доках вы наверняка слышали?

— Да, — сказал Капустин.

Естественно, он слышал. Во время взрыва и пожара погибло более полусотни человек и три корабля были изуродованы.

— Это была акция боевого крыла антиспермистов. С некоторыми из них я работал, очень интересно. Такое забавное извращение логики… Но мы не об этом. Вы не антиспермисты. Тогда что вас беспокоит?

— Меня беспокоит душ, — чувствуя, что закипает, сказал Макс. — Меня беспокоит, что мы стоим в очереди, чтобы помыться, когда они плещутся в бассейнах…

— Тоже по графику, — напомнил Стоян. — И два раза в неделю.

— Два раза в неделю! — чуть повысил голос Макс и посмотрел на инфоблок. — Их питание…

— Что–то не так с их питанием?

— С их питанием как раз все в порядке. Оранжереи, фермы — тут у них все нормально. У нас…

— Вам не хватает свинарника на борту? Вы умеете и любите доить коров? Вам нравится пахать и сеять? — Стоян достал из кармана записную книжку и сделал в ней пометку. — Вы на самом деле не понимаете, что они готовятся? Приобретают в полете навыки, которые каждому из них понадобятся на новой планете. Ну, и заодно потребляют плоды своего труда, естественно. Они, возможно, и с вами могли бы поделиться, но… Конструкция «Ковчега» этого не позволяет…

— Идиотская конструкция, — сказал Макс.

— Ее вы тоже ненавидите? — осведомился Стоян. — Конструкцию? Или ее инженеров? Я могу вам записать их адреса, по возвращении можете лично засвидетельствовать. Продиктовать?

— Не нужно.

— Как хотите… Но если это внесет свежую струю в наш вялотекущий разговор, то признаюсь — моя подпись также стоит под техническим заданием по проектированию кораблей типа «Ковчег». Вы начинаете меня ненавидеть?

— Что значит — начинаете? — в тон вопросу ответил Макс.

— Продолжаете.

— Продолжаю, — кивнул Макс. — Зачем вам такая изоляция?

— Элементарно, пилот. Для вашей же безопасности… — Стоян встал и прошелся по рубке. — Все взаимосвязано, голуба моя…

— Можно без голуб?

— Можно. Представим себе, что мы будем перевозить колонистов в тесных каютах на искусственном питании и при одном душе на сотню пассажиров. Полагаете, они долетят на место в кондиции?

— Простите, не понял, — встрепенулся Макс. — Это вы о людях?

— Это я о будущих обитателях иных миров, — подтвердил Стоян. — О них, родимых. По Тоннелю до ближайшей из планет, подходящих для колонизации, — минимум год.

— Триста девяносто четыре дня, — сказал мрачно Капустин. — В одну сторону.

— Да. Вот именно. За это время пассажиры не просто засидятся. Они, во–первых, не смогут поддерживать тонус. Не так: они не станут поддерживать тонус. Вы можете найти способ поддерживать дисциплину среди десяти тысяч человек, летящих черт знает куда на всю оставшуюся жизнь? Мы провели эксперимент в наземном симуляторе. Через полгода колонисты попытались вырваться наружу. Заметьте, они знали, что находятся на Земле. Знали, что через сто восемьдесят дней их все равно выпустят на свежий воздух, да еще и с денежной премией. Но… Марк, — позвал Стоян.

— Да? — ответил инфоблок.

— Можете показать картинку?

Над таблеткой замерцало — развернулась голопроекция.

— Нужно чуть убавить свет в рубке, — сказал Стоян.

Капустин молча выключил верхний свет.

Шар голопроекции стал ярче.

— Это помещения симулятора через четыре часа после прекращения эксперимента, — пояснил Стоянов.

Длинные комнаты с низкими потолками, трехэтажные металлические койки, пластиковая мебель между койками была перевернута и разломана. Металлические прутья были вырваны, все, что могло быть разбито, осколками покрывало пол. На стене — ярко–красный мазок. Под ним на полу — нечто похожее на мешок. Макс присмотрелся и сглотнул. Человека явно убивали долго и яростно.

В коридорах было еще несколько тел, но камера на них не останавливалась, скользнула дальше, демонстрируя общую картину разрушений.

— А вот тут для вас особо интересно, — Стоян указал пальцем. — По сценарию эксперимента, вместе с колонистами был экипаж. Нет, не настоящие пилоты и техники, а такие же добровольцы, которые просто носили форму, спали в других помещениях и ели отдельно от колонистов. Точно такую же, замечу, еду. Смотрите.

Максим отвернулся.

— Неприятное зрелище, — согласился Стоян. — Спасибо, Марк, достаточно.

Голопроекция погасла.

— И знаете, что показательно? — как ни в чем не бывало спросил Стоян. — Дверь открыл один из якобы пилотов. Решил, что сможет остановить драку всех против всех и навести порядок на борту. А остальные якобы члены якобы экипажа остановить его не успели. У них, кстати, для чистоты эксперимента было даже оружие. Два электрошокера и три пистолета. Нападавшие потеряли восемь человек от огнестрельных ран и двоих пораженных током затоптали сами. Из экипажа не выжил никто. Колонисты отчего–то решили, что командир должен знать, как выбраться из симулятора. Его пытали долго.

— И вы не смогли его вытащить? — глухо спросил Капустин.

— А вы пробовали пройти через полторы тысячи мужчин, женщин и детей, которые не хотят ничего слушать и давят друг друга у выхода? — поинтересовался Стоян. — Мы подозревали нечто подобное, но не думали, что все будет ТАК страшно. Поэтому решение наглухо изолировать пассажиров от экипажа было принято единогласно. Более того, колонисты уверены, что пилоты находятся в носу «Ковчега». Если даже что–то начнется, то рваться они будут вперед, там есть несколько вполне правдоподобных имитаций люков и шлюзов. Будет где потратить время и энергию. Но мы так и не приблизились к разгадке вашей ненависти, Максим.

— У нас заканчивается вахта, — сказал Макс. — Уже даже закончилась двадцать минут назад.

— Без смены вы уйти не можете?

— Нет.

— А смена пока не придет, — Стоян снова сел в кресло и закинул ногу на ногу. — Сейчас все члены экипажа прослушивают лекцию. Перед командиром, Холеком и Стокманом выступает Владик Котов, а с Синицким и Джафаровым общается Стефенсон.

— Не могли собрать всех вместе?

— Могли. Инструкция позволяет оставить рубку на одного из наблюдателей на целых двадцать четыре часа. Но, понимаете, господа, тут важно правильно подобрать аудиторию. Просто так рассказывать, не раскачав вас эмоционально, — потратить время впустую. Рассказчик должен вызывать у вас сильные эмоции, чтобы возбудить желание уличить его во лжи, заставить внимательнее слушать то, что он говорит. Посему душка и всеобщий любимец Марк Флейшман остался в лаборатории и выполняет чисто технические обязанности. А мы распределили экипаж по степени личной неприязни.

— Уроды, — сказал Макс.

— Поддерживаю, — сказал Капустин.

— Вот это я и имел в виду, — даже вроде обрадовался Стоян, блеснул улыбкой и снова стал серьезным. — Подводим промежуточный итог: некоторую информацию вы получили, о причинах своей неприязни к колонистам все еще не рассказали…

— А ты сам расскажи! Ты же все время болтаешь и болтаешь, болтаешь и болтаешь, как тут слово вставить? — взорвался Макс. — Ты такой умный — сам и скажи за нас.

— Макс, — тихо позвал Капустин.

— Тебе еще что?

— Помнишь, я говорил, что у тебя бывают истерики?

— Ну?

— Это — одна из них. Стоян ведь ее и добивается. Смотри, сидит довольный, как упырь после завтрака.

Макс посмотрел на Стояна. Тот усмехнулся.

— Думаешь? — спросил Макс с сомнением в голосе.

— Совершенно точно, — сказал Стоян. — Абсолютно. Вот в таком состоянии человек и высказывает все, разряжается, сбрасывает накопившееся раздражение и недосказанность. Илья, вы не хотите получить второе образование? Могу дать рекомендацию на психолога. Пилотов дальних рейсов принимают без экзаменов и за государственный счет. За эмоциональные нагрузки. У вас есть предрасположенность к аналитике. И начало истерики вы определили совершенно точно. Каким образом?

— Личный опыт. Интуиция. Какого хрена? Что вы прицепились?

— А чтобы объяснить вам, почему я прицепился. И не просто так, а именно сегодня. Объяснить?

Капустин тяжело вздохнул и посмотрел на Макса. Тот тоже вздохнул и провел ребром ладони себе по горлу.

— А от нас тут что–то зависит? — спросил Капустин. — Я скажу, что не нужно объяснять, а вы тут же заткнетесь?

— Не заткнусь. Но было бы вежливей с вашей стороны попросить объяснений.

— Мы невежливые люди. В пилоты вежливых не берут. В инженеры — тем более. Так что либо продолжайте монолог, либо одно из двух.

— Хорошо, — легко согласился Стоян, мельком глянув на часы. — Продолжу. У вас… у вас всех приближался кризис. Вы его не осознавали, но он приближался неотвратимо и неизбежно. Фокус даже не в том, что колонисты питаются лучше, чем вы, имеют доступ в оранжереи и бассейны, а кроме того, свободно занимаются сексом и даже имеют трех новорожденных и сто пятьдесят беременных…

— Сто пятьдесят? — одновременно выдохнули вахтенные.

— Сто пятьдесят четыре, если быть точным. Но дело не в этом. Дело в том, что через восемьдесят дней колонисты высадятся.

— Через восемьдесят четыре дня, плюс минимум неделя на собственно высадку, — поправил Капустин. — И что?

— Вас вот это злит. Точит изнутри так глубоко, что вы и сами этого не осознаете. Через восемьдесят четыре дня они покинут свои хоромы и будут жить под небом голубым, под настоящим солнцем, на планете, где все пока чисто и девственно. А вам придется лететь назад. Еще целый год… даже больше хлебать свою полусинтетическую баланду, крутить педали тренажеров и пялиться в мониторы, ощущая собственную ненужность. Ведь злит, не может не злить…

— Это вам кто–то сказал? — спокойно спросил Макс. — Признался кто или сами придумали?

— Об этом говорят исследования…

— Засуньте их себе в задницу, уважаемый! Скомкайте и засуньте!

— Макс! — подал голос Капустин.

— Только вот не лезь сейчас ко мне! — заорал Макс. — Посиди молча.

Макс вскочил с кресла.

— Запомни, Стоян, или запиши… Марк, ты там пишешь?

— Пишу, Максик, пишу…

— Хорошо, — Макс оперся о спинку своего кресла. — Пиши. Значит, так — козлы вы, наблюдатели. Тупые козлы! Вы не поняли ни черта в экипажах дальних кораблей. Ни черта! Мне не нравится космос, меня колотит от одной мысли, что я могу не вернуться домой. Чего здесь любить? Тоннель этот желтый, будто прорыли его в дерьме? Новое солнышко и чистый воздух? Меня вполне устраивает то, что ждет нас на Земле. Я не получаю кайфа от полета. Никто не может получать от него кайф, это пусть вербовщики втюхивают эту ерунду молодняку. Я получаю кайф от возвращения. Понимаешь, козел? От возвращения! А они никогда не вернутся, как я могу им завидовать? Они сами вычеркнули себя из моей жизни. Сами… Да они уже и не люди вовсе, не люди для тебя. А так, товар, который не должен потерять кондицию за время транспортировки. Ты же сам только что это сказал…

— Макс…

— А что, он не сказал? Ты сам не понял, что там происходит? У них столовые находятся хрен знает на каком расстоянии от жилых помещений…

— Чуть больше километра в среднем, — уточнил спокойно Стоян.

— Километр! Слышал? Километр, чтобы пожрать, потом километр, чтобы вернуться. И ведь могли построить прямые коридоры, так нет же, по спирали, по спирали… Не случайно же?

— Не случайно, — кивнул Стоян.

— И еще столько же до рабочих мест, до учебного центра нужно пройти от жилья. В противоположную сторону. Итого — минимум три километра.

— Три раза в день, — сказал Стоян. — Из них дважды — по четыре километра. Плюс потери калорий собственно во время работы. И развлечений. Бассейн, корты, волейбол с баскетболом… Танцпол. Вы все верно подметили. Все абсолютно верно. И что из этого следует?

— Из этого следует, что вы гоняете их, как животных. Стимулируете едой и удовольствиями. Вперед–назад, держать тонус, господа покорители!

— Да. Точно так! А вы что хотели? Чтобы на место колонии прилетели ослабшие, затосковавшие люди, которые вместо того, чтобы сразу взяться за дело, будут ныть, тосковать, плакать о потерянной Земле? Вы себе представляете уровень суицида в такой психологически сломленной группе? Сломленной бездельем и гиподинамией. Ну, и еще многими специфическими моментами. Понятно? А так… так мы отвлекаем их от полета, от мысли о том, что решение они приняли окончательное, которое не может быть ни изменено, ни отменено. Все, необратимость вступила в свои права. Если им позволить думать об этом хотя бы месяц… неделю… Вы получите то же самое, что произошло на симуляторе. Только они не стали бы проситься наружу, они требовали бы повернуть назад. И им было бы наплевать, что это почти невозможно. Они бы требовали. И нашли бы способы воздействовать на вас даже при условии строжайшей изоляции.

— Это как?

— Просто. Могу предложить вам элементарную модель. Колонисты, передумавшие улетать, берут по одному младенцу… или женщине… подводят их к камере наблюдения и предлагают вам либо повернуть, либо насладиться зрелищем тяжкой смерти женщины или младенца. Вы готовы? Выдержите? Не попытаетесь затормозить и развернуться? Это ведь так гуманно — вы никого не убиваете, никого не калечите… вы даже жизни обреченным спасаете. Такие крутые парни, как вы, всегда готовы проявить гуманизм. А то, что накрывается проект колонизации, что полет, который вы прервете из соображений слепого гуманизма, стоил совершенно астрономических денег — вас, естественно, не волнует, — теперь уже и Стоян распалился, говорил громко, отчетливо, сопровождая свои слова резкими движениями рук. — Они — не люди. Они — товар. Товар! Средство к завоеванию звезд и расселению человечества по Галактике. Если хотите, они живая рыба, которую нужно доставить на место…

— На кухню?

— Зачем на кухню? А, это вы меня пытаетесь окончательно разозлить. Нет, не на кухню. Нужно зарыбить новое водохранилище. Новое море, если хотите. И рыба нужна не снулая. А бодрая нужна рыба, свежая, способная к размножению и борьбе за свое существование. Вот мы ее и стимулируем в процессе перевозки. Бодрим, поддерживаем тонус! — выкрикнул Стоян и замолчал.

Потом усмехнулся.

— Марк, что там у нас с результатами? — спросил Стоян.

— Нормально у нас с результатами, — ответил инфоблок. — Уровень искренности — близко к единице у обоих, статус конструктивный, отклонений нет. В смысле чего–то неожиданного.

— Молодцы, — сказал Стоян, отлепил инфоблок от пульта и спрятал в карман. — Собственно, мы и не сомневались, но всегда приятно убедиться в том, что оптимистические ожидания оправдались. Всегда приятно!

Стоян встал, подошел к двери. Та предупредительно отъехала в сторону, но руководитель группы наблюдателей не вышел. Повернулся к вахтенным:

— Я приношу свои искренние извинения за причиненное беспокойство. Честно. Мое предложение для вас, Илья, остается в силе. От имени Корпуса колонизации я благодарю вас за сотрудничество и объявляю, что все вы, каждый член экипажа первого корабля класса «Ковчег», получаете премию в трехкратном размере вашего жалованья и, по возвращении на Землю, возможность досрочного выхода как на пенсию, так и перевода на диспетчерскую или инструкторскую должность. С сохранением вашей полетной заработной платы с надбавкой за риск. И сегодня у вас — выходной. Через десять минут сюда придут Стефенсон и Котов, сменят. Еще раз — извините за причиненные неудобства.

Стоян вышел, дверь за ним закрылась.

— Сволочь, — одновременно сказали Макс и Капустин.

А через десять минут пришли Котов и Стефенсон. Командир подтвердил, что разрешает наблюдателям заступить на вахту, скороговоркой перечислив для протокола пункты инструкции, разрешающие пассажирам, имеющим специальный допуск, оказывать помощь членам экипажа.

— И все равно — сволочь, — повторил Макс, когда все, за исключением наблюдателей, собрались в столовой.

И никто не стал возражать.

Разговор за столом вообще как–то не заладился, экипаж старательно поглощал еду, избегая взглядов друг друга.

— Такое чувство, что нас всех поимели, — сказал Макс. — Меня Стоян подловил на фразочке и раскрутил. А у вас что?

— Стенфенсон, сука, предложил посмотреть картинки с пятнами и сказать, что мы видим. — Синицкий отодвинул тарелку с недоеденным завтраком и посмотрел на Джафарова. — Пятнышки мы посмотрели, Муса возьми да и ляпни, что похоже на взрыв корабля типа «Ковчег»…

— Что значит — ляпни? — не слишком уверенно возразил Муса. — А на что еще может быть похожа багровая клякса на ярко–желтом фоне?

— На что угодно! На закат. На медузу. На кровавый понос! — быстро перечислил Синицкий. — Да просто на взрыв. Так нет, ему нужно было обязательно упомянуть «Ковчег»… Стефенсон оживился, картинку убрал в папочку и предложил поговорить о «Ковчеге» и колонистах.

— И ты, конечно, не смог сказать ничего хорошего? Указал со всей непримиримостью на то, что это толпа бездельников, уродов и вообще — пассажиры… — Стокман похлопал в ладоши. — Мы с кэпом и доктором честно держались с полчаса, пока Котов не стал просто задавать вопросы по колонистам.

— И кто прокололся вторым? — поинтересовался Макс.

— Почему вторым?

— Смотри, — Макс загнул палец на руке. — Ты распсиховался первым. А кто вторым?

— Так уж и распсиховался… — сказал Стокман. — Ну, сказал пару ласковых. А доктор поддержал.

— Значит, вторым был Холек… — констатировал Макс. — А на какой минуте к плеванию и брызганью яда подключился кэп?

— А он не подключился. Я прям, когда это осознал, даже в драку с Котовым бросаться не стал. Сам посуди — я бегаю по отсеку, размахиваю руками, Доктор разные нехорошие слова говорит, а Ян Хофман, блин, сидит и высокомерно рассматривает нас поверх книги.

— Я такой, — подтвердил Хофман. — У нас в роду у всех нервы крепкие.

— Угу, — кивнул Холек, — только книгу он держал вверх ногами. Не так?

— Хофманы тоже не железные, — ответил командир. — Нас обычно хватает минут на сорок, а потом… Про германский ужас слышали? Это про нас.

— Но нет худа без добра, — решил попытаться разрядить общее настроение доктор Холек. — У нас всех — выходной. И, если не ошибаюсь, нас ждет особый обед от щедрот Корпуса колонизации. Давайте, джентльмены, искать в происходящем позитивные моменты…

Макс вышел из столовой.

Вот пойти сейчас к Стояну и набить ему морду — боксер он там или не боксер, подойти, вломить чем–нибудь тяжелым… На глаза очень удачно попался огнетушитель на стене. Вот огнетушителем и вломить, подумал Макс. Так, чтобы…

Макс вздохнул и пошел к своему отсеку. Каюту в этом месяце он делил с Синицким. Вообще–то, Бронислав занимал верхнюю койку, но Макс решил, что сегодня техник обойдется и нижней. А он, Макс, будет сутки лежать, отвернувшись от всех. Нет, не так. Макс будет сутки лежать, повернувшись ко всем задницей. Демонстративно и из идейных соображений.

Спать совершенно не хотелось. Сволочи, пробормотал Макс, вспомнил о камерах наблюдения и почувствовал, как между лопаток началось жжение, переходящее в зуд. Захотелось повернуться и осмотреть потолок и стены, сантиметр за сантиметром. Ощупать, простучать, а потом, когда камера будет обнаружена, изничтожить ее каким–нибудь особо зверским способом.

Макс зажмурился сильнее, перед глазами вспыхнули россыпи звезд и галактик.

Рыбы, черт возьми. Живые рыбы. Нужно сохранить кондицию. Поддерживать тонус. Их гоняют по коридорам «Ковчега», вперед — назад, вперед — назад. Тонус поддерживают.

Они об этом догадываются?

Ни на обед, ни на ужин Макс не вышел. Лежал, глядя в стену, и молчал, даже когда Бронислав попытался его все–таки позвать в столовую. Правда, Синицкий не слишком и настаивал. Сам большую часть дня провалялся на койке, разглядывая фотографии родных.

Утром Макс заступал на дежурство со Стокманом. В столовой у него что–то спросили, он даже, кажется, что–то ответил.

Вахта тянулась бесконечно.

Макс механически, не отдавая себе отчета, а подчиняясь выработавшейся за девять месяцев привычке, переключил монитор на камеру наблюдения. Девочки, как обычно, играли в волейбол в купальниках.

Стокман оторвался на мгновение от книги, глянул на девушек и отвернулся. Макс смог заставить себя смотреть еще минуты три, борясь с тошнотой, потом картинку с монитора убрал.

Это не люди — он сам это сказал. У него это вырвалось помимо воли, вывалилось из тайников души, вскрытой ловкой рукой Стояна.

Взмах ланцетом — мерзкая, липкая и зловонная мысль смачно шлепнулась на пол. Лежит и благоухает.

Они не играют, эти сочные девицы. Они поддерживают кондицию. Сохраняют и даже повышают тонус мышц. Потом рыбки по команде поплывут на кормежку. Потом — на работу. Потом — на отдых. И, если позволит рыбовод, совокупляться. Море нужно зарыбливать. Рыба с икрой — вкуснее.

Черт. Черт–черт–черт–черт…

Все было так хорошо, так весело!

Они научились переносить полеты почти безболезненно. Да, после рейса они наверняка недели три не будут общаться, разбегутся в разные стороны кто куда. Но потом начнутся созвоны, рассуждения на тему, а не встретиться ли нам, да по пивку и девочкам… И когда закончится отпуск, они снова залезут в одну консервную банку и отправятся к черту на рога…

Перед самым отлетом пошел слушок, что теперь можно пробивать Тоннель вдвое дальше. Значит, рейс туда и обратно получается в четыре года. В четыре, блин. Но они бы, наверное, все равно выдержали. Они научились держать свое дерьмо внутри себя, не вываливать его на всеобщее обозрение.

И что из того, что в мыслях Макс всегда относился к пассажирам не самым лучшим образом? Наружу–то это не лезло. Не лезло!

Чертовы наблюдатели! Все испоганили, а теперь вот и начали прятаться.

Они старательно не попадались на глаза экипажу. Кто–то из Наблюдателей заходил перед приемом пищи в столовую и забирал порции. Ели эти упыри в своей лаборатории, которая раньше была кают–компанией.

Жрали и рассматривали своих рыбок и членов экипажа. Тоже, наверное, рыбок. Если вдуматься.

Это тоже злило Макса. Мысль, что он тоже подопытное животное, вызывала раздражение и желание что–нибудь разнести вдребезги. Так, чтобы со звоном, осколками, можно даже брызгами и клочьями.

Прошла неделя.

Парни старательно не вспоминали последнего теста. Просто не вспоминали — и все. Они даже наблюдателей не вспоминали. Словно тех и не было на борту. Столкнувшись случайно, отводили в сторону взгляд и шли себе дальше по своим делам.

Наблюдателей это, похоже, устраивало не меньше, чем членов экипажей. Если раньше они дежурили возле своей аппаратуры посменно, то к концу недели пребывали в лаборатории безвылазно.

Холек обратил внимание на это, предположил, что у наблюдателей что–то там не ладится, но ему тут же сказали, что это их собственное собачье дело, специфические проблемы, и вообще, возможно, у них сейчас время особо пристального наблюдения за аквариумом. Обычно спокойный Джафаров высказал настолько затейливое пожелание по поводу личной, специфической и сугубо наблюдательской интимной жизни, что Синицкий молча встал и пожал Мусе руку. Под аплодисменты присутствовавших.

Еще через неделю в столовую вошел Стоян.

На него, естественно, внимания не обратили.

— Приятного аппетита, — сказал Стоян.

— А я ей и говорю, — как ни в чем не бывало продолжил Стокман. — Можно, конечно, окрутиться и до рейса, но тогда получится нечестно. Я‑то по определению не смогу тебе изменить. А ты…

— А она? — спросил Холек.

— А она сказала, что любит меня, будет ждать и все такое. Заплакала, ясное дело, — Стокман выгреб из тарелки остатки еды и облизал ложку. — Вот чего мне не будет хватать на пенсии, так это вкусной и полезной еды из корабельного рациона. Сами подумайте, ну разве может сравниться с этим какой–нибудь кусок жареной говядины? А?

— Такой с кровью? — уточнил Макс. — И хрустящей корочкой?

— С дымком от барбекю да под ледяное пивко? — подхватил Холек. — Не может. Это ж только для печени сколько ущерба! Понимаете, парни, в жареном мясе столько холестерина! Склероз, ожирение, инсульт с инфарктом…

— То ли дело у нас… — Макс перевернул над тарелкой полную ложку.

Содержимое, вязкая мутно–зеленая жижа, стало формироваться в огромную каплю.

— Командир, мне нужно с вами поговорить, — сказал Стоян.

«Ляп!» — сказала похлебка.

— И еще куриные крылышки по–мексикански, — мечтательно протянул Стокман. — С перчиком, прожаренные. Жир так и капает с них… Какой ужас!

— Командир, — сказал Стоян. — Мне нужна помощь.

— Хотите об этом поговорить? — спросил Макс. — Тогда вам к доктору. Он у нас большой специалист по вопросам психологии. Психоанализа, конечно, не проведет, но клизму так поставит, что вы забудете обо всем, кроме нужника. Помню, в позапрошлом рейсе…

Стоян смотрел на Хофмана. Смотрел так, будто никого, кроме них двоих, в столовой не было.

Хофман медленно вынул изо рта пустую курительную трубку.

— Запишитесь на прием, — медленно сказал командир и сунул трубку обратно в рот.

Задумчиво погрыз мундштук, снова вынул трубку и вальяжным тоном никуда не спешащего человека добавил:

— На следующей неделе у меня, возможно, найдется время.

Трубка вернулась на место.

На лице Стояна дернулись желваки, но он сдержался. Макс, Холек и Стокман выдохнули одновременно даже с некоторым разочарованием.

— Хорошо, — сказал Стоян. — Я сейчас вернусь.

И вышел.

— Кто знает, у него случайно нет с собой какого–нибудь ствола? — с самым меланхоличным видом поинтересовался Макс. — А то ведь сейчас вернется с пушкой.

— Или позовет своих парней для физического воздействия, — предположил Стокман и принялся массировать кулак правой руки. — Мне всегда в полете не хватало возможности набить рожу ближнему своему.

— Кэп, — спросил Макс. — А если он полезет в драку, это будет считаться бунтом на корабле? Ты сможешь достать свой шикарный пистолет и пристрелить кого–нибудь из пиратов? Нет, лучше бы, конечно, повесить, но за неимением лучшего сойдет и…

Стоян вернулся и молча положил на стол инфоблок.

— Оп–па, — сказал Стокман. — А как же драка?

— У меня вышло из строя оборудование, — снова Стоян смотрел только на капитана. — Что–то в корабельных коммуникациях. Котов и Стефенсон не смогли найти дефект. А нам срочно нужно…

— Илья, — Хофман невозмутимо повторил процедуру с выниманием трубки изо рта. — Когда у вас плановая проверка?

— Вообще–то, плановую я закончил две с половиной недели назад. Теперь по регламенту могу спокойно реагировать только на текущие поломки.

— И?

— Наше оборудование, — Капустин выделил «наше», — работает идеально. И–де–аль–но!

Капустин даже языком щелкнул, демонстрируя, насколько хорошо работает вверенное ему оборудование.

— Значит, — медленно, со вкусом произнес Хофман, — всем остальным придется ждать до следующей профилактики. А это у нас…

— Перед обратным стартом, — закончил Капустин. — Тут осталось всего ничего. К тому же, если я не ошибаюсь, экипаж не имеет права даже прикасаться к имуществу группы наблюдателей из Корпуса колонизации при Организации объединенных наций. Мне потом нужно писать объяснения или, не дай бог, задним числом оформлять доступ к особо секретным материалам.

Стоян протянул руку к инфоблоку.

— Так вы хотите записать? — обрадовался Капустин. — Давайте, я могу повторить слово в слово. Врубайте на три–четыре. Как включите — махните рукой.

Рука Стояна замерла в сантиметре от инфоблока.

— Смелее! — подбодрил наблюдателя Макс. — Вы же все равно за нами подглядываете? Продолжайте.

Стоян взял свободный стул и сел на него верхом.

— О‑о… Я, пожалуй, пойду, — сказал Стокман, провел рукой по своим бороде и усам, словно проверяя их наличие, и встал.

— Сядь, — негромко приказал Стоян.

Ральф удивленно посмотрел на него.

— Я же сказал — сядь! — повысил голос наблюдатель.

— Сядь, — не вынимая трубки изо рта, сказал Хофман. — Если просит такой уважаемый человек. Человек же просит?

— Да. Я прошу вас задержаться, — чуть помедлив, кивнул Стоян.

— Ну, если командир приказал… — Ральф развел руками, улыбнулся и сел на свой стул. — Послушаю. У нас так мало развлечений.

— У вас — пять минут, — Хофман достал из кармана золотой брегет и открыл крышку. — Четыре минуты пятьдесят секунд.

— Вчера у нас вышла из строя связь с «Ковчегом», — Стоян положил руку на стол возле инфоблока. — Вырубились все мониторы. Даже на ваши мониторы изображение с камер слежения не поступает. Мы проверили. Котов предположил, что проблема или в кабеле, или в подключении. Но доступа к корабельному оборудованию мы не имеем…

— Ясно дело, — широко улыбнулся Капустин. — Пассажиры доступа к нему иметь и не могут. В самом крайнем случае они могут подежурить у пультов в режиме безрукого наблюдателя. Заметив изменение в показаниях или услышав сигнал неисправности, безрукий наблюдатель должен продублировать его голосом. Убрав подальше еще и ноги…

Стоян терпеливо дождался конца монолога Ильи и включил инфоблок.

Над столом возник шар голопроекции.

Площадка для волейбола.

На ней необычно людно, толпа человек в полтораста стоит возле натянутой сетки. Звука, естественно, нет, но видно, что люди молчат. Посреди площадки — свободное место. Дощатый круг.

Посреди круга лежит человек. Девушка, если судить по остаткам одежды. А судить можно только по ним, потому что по остаткам тела что–либо разобрать нельзя — кровь, разодранная в клочья плоть. Из алого месива выглядывают белые кости. Обломки белых костей. Кажется, ребра. Головы нет.

Пол залит кровью. Кровавая дорожка тянется от тела в сторону, к выходу из зала. Люди стоят так, чтобы не затоптать этой дорожки.

— Это что? — спросил Макс.

— Это — вторая смерть за два дня, — холодным тоном произнес Стоян. — Вот — первая.

Картинка в голопроекции сменилась.

Теперь люди толпились возле обезглавленного мужского тела. Труп сидел на земле, прислонившись спиной к стволу дерева. На коленях лежала сломанная ветка.

— Оранжерея на пятом уровне, — сказал Стоян. — Насколько мы поняли — еще трое считались пропавшими без вести. И считаются.

— Может, это они и… — Стокман хлопнул ладонью по столу. — Такое бывает, знаете ли… Пять лет назад, если кто помнит, на «Дозоре» второй пилот стал коллекционировать тела.

— Трое пропавших — две девочки, восьми и десяти лет, и мальчик — пяти. Они ушли погулять и не вернулись. Матери поначалу не переполошились, думали, что те остались ночевать у кого–то из знакомых. Такое бывало раньше. Безопасность, знаете ли, расслабляет…

— А вы бы тропинки сделали поу же да подняли бы их повыше. И без перил, — не сдержался Макс. — И кондицию бы поддержали и расслабиться бы не дали.

— Да, — невозмутимо кивнул наблюдатель. — Мы этого не учли. К сожалению. Но сейчас об этом говорить несколько поздно… Нам нужно восстановить наблюдение.

— Зачем? — спросил Хофман. — Насколько я знаю с ваших же слов, никто не может связаться с колонистами, ни мы, ни вы. Наблюдение одностороннее и без звука. Или я чего–то не знаю?

— Нет, все верно. Но нам нужно знать, что произошло, — Стоян нервно потер щеку, но спохватился и убрал руку под стол. — Не исключено, что сейчас в «Ковчеге»…

Люди в голопроекции продолжали обыскивать заросли и кустарник вокруг тела. Потом все разом повернули головы в одну сторону, видно, на крик. Молодой парень поднял из высокой травы голову. Кожа с оторванной головы свисала клочьями.

— Я пойду займусь, — сказал Капустин. — И заберу Синицкого. Мне бы еще Джафарова, он неплохо разбирается в системах коммуникации.

— Макс, смени Мусу. Я тоже подключаюсь к ремонту. Вторым с тобой будет…

— Я пошлю Флейшмана, — предложил Стоян, поднимаясь со стула.

— Хорошо. Доктор, вы приберите тут и тоже выдвигайтесь к нам на помощь. Не исключено, что понадобится грубая физическая сила, — Хофман спрятал трубку в карман и встал из–за стола. — По местам!

До рубки Макс бежал. И что–то такое было на его лице, такое, что увидевшие его Бронислав и Джафаров вскочили с кресел.

— К Хофману. Оба, — задыхаясь, будто пробежал не каких–то пятьдесят метров, а полноценную марафонскую дистанцию, Макс рухнул в кресло первого пилота. — Давайте быстрее…

— Что случилось? — спросил Синицкий. — Пожар–эпидемия–катастрофа?

— Да бегом! — прикрикнул Макс. — Там, на «Ковчеге»…

Дверь за парнями закрылась.

Фу, Макс выдохнул и закрыл глаза.

И чего, собственно, он запсиховал? Какого, спрашивается, черта? Никак не привыкнет к тому, что теперь отвечает не за все происходящее на борту. Те, в «Ковчеге», до которых всего–то пара–тройка километров, с тем же успехом могут находиться и в другой галактике. Максимум, что может сейчас экипаж, — это сопереживать и наблюдать. Наблюдать и сопереживать. Нет, наблюдатели еще могут вести записи и делать выводы. С последующими мерами по предупреждению и недопущению.

А ведь Макс раньше водил корабли. Не дежурил перед пультом, в том самом проклятом режиме безрукого наблюдателя, а пилотировал. Его потому так и называли — пилот. У него же двадцать с лишним атмосферных посадок, из них восемь — на необорудованную площадку. Он же взял приз по индивидуальному пилотированию. Он же вместе с экипажем гасил реактор на «Ковше–пять». И лежал в клинике потом полгода. Он же…

Да произойди все это кровавое безумие на обычном корабле, Макс, во–первых, узнал бы это не от психующего наблюдателя и не через сутки после происшествия. Да какие, на хрен, сутки!

Макс врезал кулаком по пульту.

Трое суток не хотите?

Они же только после того, как полетела система, обратились за помощью, эти гребаные наблюдатели. Дети пропали? Да там мать наверняка искала. И в файлах колонистов это наверняка было отражено. Наблюдатели ведь читают файлы. Не могут не читать. Пусть они ничего сами не пишут своим рыбкам — какой аквариумист станет переписываться со своими подопечными? — но читают, наверняка читают и контролируют. То есть три дня. Дети, потом тот мужчина возле дерева, потом девчонка на площадке… И только после того, как кино закончилось, они стали принимать меры.

И еще раз — твою мать!

Меры они принимали! Не подняли кэпа среди ночи, не влетели в душевую во время утреннего туалета экипажа. Начальник группы наблюдателей вальяжно пришел к экипажу и, не торопясь, стал доводить до их сведения…

Если бы они не устроили ему теплую встречу в смеси с истерикой, то он бы так и не сказал, зачем нужна помощь экипажа. Не сказал бы.

С этой ухоженной сволочи сталось бы.

Он же не забыл побриться и тщательно причесаться, перед тем как идти в столовую, вдруг вспомнил Макс. От него разило лосьоном после бриться. Его никак не тронуло то, что произошло в «Ковчеге». Никак не тронуло. Так, легкое недовольство. Легчайшее.

Он и в столовую поначалу не взял инфоблок. Думал, что сможет и так все решить.

Макс с удивлением посмотрел на свою руку — костяшки кровоточили. На пульте осталось кровавое пятно. Не такое яркое, конечно, как на волейбольной площадке.

Эта девчонка… убитая. Это вполне могла быть та самая, за которой он регулярно наблюдал. Она тоже носила яркую курточку. Макс попытался вспомнить, какого цвета была курточка у той самой фемины, но не смог. На убитой… На остатках ее тела курточка была глубокого синего цвета.

Яркое сочетание — голубое с кроваво–красным.

Кровь все еще не загустела, подумал Макс. Люди стояли вокруг тела, а кровь все еще была яркой. Нашли труп почти сразу после убийства? И как разминулись с убийцей?

«Ковчег» — штука здоровенная, но залитый кровью человек, бегущий по переходам и коридорам, непременно привлек бы внимание. И обязательно с кем–нибудь столкнулся бы.

— Можно? — прозвучало от двери.

— Входи, — не оборачиваясь, ответил Макс.

Пусть это милейший Марк Флейшман, самый симпатичный человек в Галактике. Но он, сука, наблюдатель. И он вместе со всеми рассматривал тело убитого, делал пометки, высказывал предположения…

Скрипнуло кресло вахтенного инженера.

— Вам не говорили, сколько времени может уйти на ремонт? — спросил Флейшман.

— Не говорили.

— Так нехорошо получилось. — Флейшман вздохнул.

— Угу, пять погибших…

— И это тоже, — Макс удивленно оглянулся на Флейшмана. — Нет, я согласен, убитые — это плохо. Но то, что мы не можем наблюдать…

— То есть то, что есть пять трупов, — это всего лишь плохо, а то, что вы не можете наблюдать…

— Простите, Макс, а чего вы хотели? — Флейшман посмотрел на Капустина поверх очков. — Мы все можем действовать только в рамках существующих условий. В любом другом месте мы все действовали бы иначе…

— Но ведь это ваш Стоян принял участие в конструировании этого места. Не любого другого, а этого!

— И я тоже принимал участие в проектировании. А Котов — один из разработчиков инструкций и правил для этого полета. А Стефенсон наблюдал за этими колонистами еще с начала подготовительного этапа. Вы разве не в курсе, что группа формировалась за три года до полета, год проходила тесты и тренинги, а еще два года шло формирование внутренних связей, структуры управления, определение лидеров группы. На Земле, но в изоляции, на острове. Там нет случайных людей, Макс! Мы сделали все возможное, чтобы колонисты не тратили время на внутренние разборки в полете и по прибытии. Им же придется жить общиной. Коммуной, я бы сказал. Денег у них нет и не будет в ближайшее время. У них будет возможность вести натуральное хозяйство с применением высоких технологий. И только от них зависит — зацепятся они за планету или нет. И если зацепятся, то на каком уровне? Скатятся до рабовладельческого строя или смогут наладить обоюдовыгодное сотрудничество с Землей? — Душка Марк говорил своим бархатным голосом ровно, строил фразы без нажима, но с безусловными логическими ударениями, точно и недвусмысленно. — Они, колонисты, прекрасно знали, что с момента старта их никто не будет опекать. Они прекрасно знали, что с момента старта будут сами определять отношения внутри группы и сами расхлебывать последствия. В конце концов, когда они попадут на место, им там наверняка никто не поможет. Не поможет, Макс!

— Да, на месте, но сейчас…

— А что сейчас? — искренне удивился Флейшман. — Чем «сейчас» отличается от «скоро»? Вы все еще не можете избавиться от комплекса ответственности. Макс, вы еще не поняли, что времена, когда командир приветствовал вас на борту корабля и желал счастливого пути, прошли. Прошли. У нас ни времени, ни надобности устраивать менуэты. У нас есть необходимость засевать космос.

— Зарыбливать озера, — сказал Макс.

— Да, если хотите, зарыбливать. Не растить экзотических рыбок в искусственном климате, с подсветкой и аэрацией… Выращивать в промышленных масштабах. И найти способ перебрасывать на другие планеты быстро и дешево. Дешево и быстро. Идет перенаселение Земли. И десять тысяч в корабле — это даже не смешно. Десять тысяч — это даже не перекрывает суточного прироста населения на Земле. Да и не в этом дело, Макс…

— А в чем?

— Скажите, десять тысяч человек на планету — это много или мало? С точки зрения генетики, например?

— Не знаю, я пилот, а не…

— В нашем случае все не так плохо. При подготовке мы принимали во внимание различия в генотипе, подбирали из возможных вариантов максимально далекие. Но так не может продолжаться вечно. Не может! Значит, десять тысяч — это мало. Значит, нужно гнать… экспортировать гораздо большими объемами. Один Тоннель за один раз ограничивает количество транспортов одним кораблем.

— Послать следом…

— Да, естественно, но вторая группа прибудет, как в нашем случае, через два года. Вы никогда не интересовались, почему в той же Америке переселенцы располагались не в одной колонии, а каждый раз создавали новую, которые потом превратились в штаты?

Макс не ответил.

— Прилетевшие следом, приплывшие следом, пришедшие следом — явились на уже готовое. Так решат те, кто прибыл раньше. Если же новые смогут спасти старых от какой–нибудь проблемы, то начнут думать, что главные — именно они. И что те, первые, в благодарность должны им предоставить как минимум равные права. И не будет никого, кто сможет заставить всех быть вместе. Что произойдет в этом случае? Нет, Макс, вы не отмалчивайтесь, вы ответьте.

— Вы намекаете на войну?

— С вероятностью в семьдесят процентов. Это еще довольно заниженный показатель. Тридцать процентов мира — это в случае идеального течения конфликта. Идеального.

— Макс, — голос командира в динамике прозвучал неожиданно громко, Макс вздрогнул. — Мы нашли проблему. Понадобится около часа. Потом вахтенные вернутся…

— Ничего, я уж посижу вахту до конца. И перейду на свою, — ответил Макс.

— Я тоже, — добавил Флейшман.

— Лады, — динамик щелкнул.

— Еще час, — сказал Флейшман.

— Думаете, еще кто–то погиб?

— Возможно.

— Черт…

— Да что вы дергаетесь, Макс? Нас всех здесь одиннадцать человек. А там, на «Ковчеге», — десять тысяч. Вы серьезно полагаете, что сможете что–то добавить? Реально добавить к расстановке сил? Имейте, кстати, в виду, что колонисты имеют подготовку в вопросах выживания. А вы? Нет, то, что вы сдавали спецкурс в Академии, конечно, делает вас не самым беспомощным человеком на свете, но… Они умеют справляться с проблемами. Поверьте. Умеют. И справятся.

Наверное, он прав, подумал Макс. Наверняка. Нужно смотреть на проблему с правильной точки зрения, и проблема перестанет быть неразрешимой. Действительно, их там десять тысяч…

Флейшман и в самом деле умница. Все так разложил по полочкам…

А кроме того, действительно ничего нельзя сделать.

— Макс, — на этот раз в динамике прозвучал голос Синицкого.

— Да.

— Там сейчас может появляться картинка… Переключись на третий канал.

— Есть, — Макс тронул сенсоры. — Перешел.

— Жди.

Экран был пуст. Ровный серый цвет.

Через минуту по экрану снизу вверх прошла радужная полоса. Появилась вторая, замерла посредине и стала расширяться, медленно–медленно. Снова сжалась в линию и снова стала расширяться.

— Есть, — сказал Макс громко, оглянулся на Флейшмана и повторил уже тише: — Есть. Картинка из бассейна. Но тут никого нет.

Ярко–голубая вода под светом искусственного солнца. Пустые шезлонги. Посреди бассейна плавает мяч.

— Парни, там никого нет, — сказал Макс, чувствуя, как внутри что–то обрывается. — Пусто.

И везде пусто, мелькнула мысль. По всему «Ковчегу» — пусто. Или коридоры и отсеки завалены трупами. Десять тысяч окровавленных трупов.

— Посмотри другие камеры, — сказал Синицкий. — Попереключайся…

Макс вывел меню и выбрал надпись «Зал». Если случилось что–то действительно серьезное, то народ должен собраться на сходку.

В зале было людно. Все места были заняты, люди стояли в проходах, на сцене. Кто–то, какой–то мужчина средних лет, стоял на краю и что–то говорил, сопровождая свои слова решительными жестами правой руки, сжатой в кулак.

— Фу ты… — Макс откинулся на спинку кресла. — У них тут собрание. И, похоже, разговор идет напряженный.

— Лады, — ответил Синицкий. — Значит, картинка сейчас снова пропадет, но минут через десять все включится.

Экран погас.

— Похоже, — сказал Макс, — за прошлые сутки легче не стало. Люди не могут с таким напряжением обсуждать даже смерть близкого человека в течение почти сорока часов. Умер кто–то еще?

— Или они нашли убийцу и судят его, — возразил Марк. — Отсюда и напряжение.

— Боюсь, что убийцу до суда не довели бы, — Макс хотел оглянуться, но не стал, посмотрел на темное отражение наблюдателя в погасшем экране. — Не знаю, какие нервы нужно иметь, чтобы довести человека, совершившего такое, живым до суда. И, кроме того, у них же нет тюрьмы. Нет полиции и армии. Есть вооруженный народ. И это значит, что будет патриархальный суд или суд Линча. Что в данном случае одно и то же. Кстати, о вооруженном народе — у них там есть оружие?

— Непосредственно у колонистов? Сейчас? Однозначно — нет. Имеется пневматика и симуляторы для отработки навыков. Собственно оружие находится в контейнерах, доступ к которым из корабля невозможен. Там же тяжелая строительная техника, взрывчатые материалы, лаборатории, мастерские и прочее, прочее, прочее… Корабль выходит на орбиту, на планету уходят автоматические капсулы. Пятьдесят капсул с колонистами и более двухсот — с оборудованием. Сами капсулы потом могут быть дооборудованы в планетолеты или использоваться в качестве временного жилья. Есть еще вопросы по поводу высадки?

— Нет. Есть. Зачем дети? Я все хотел спросить — почему дети и старики?

— Стариков нет, все колонисты находятся в репродуктивном возрасте, — быстро возразил Флейшман.

— Хорошо, почему дети? Это разве нормально — высаживать на ненаселенную планету грудных детей?

— И беременных женщин.

— И беременных женщин, — повторил Макс. — Как–то это не соотносится с романтикой звездной экспансии.

— Это вы о перестрелках с жукоидами, борьбе с живой протоплазмой и схватках с полуразумными слизнями? Так это — в кино. И в книгах. Вы разве не обратили внимания, что общая концепция рекламы изменена? Космос — наш дом. Красиво звучит. В рекламном ролике Корпуса, где корабль опускается на зеленую планету, прямо на берегу реки, из него выходит обычная семья: папа, мама и двое детей–погодков, мальчик и девочка. Долго спорили, но потом все–таки решили, и мама выходит беременная. Красивая картинка, вы напрасно не смотрели. Это, так сказать, внешняя причина, субъективная. А внутренняя… Если в системе образуется демографический разрыв, отсутствует одна из возрастных групп, то неизбежно произойдет изменение в социальной структуре. Можно было бы отправить только двадцатипятилетних атлетов, которые стали бы покорять новый мир, одновременно плодясь и размножаясь, но как бы выглядело это общество лет через тридцать? Разрыв между поколениями в двадцать лет, неумение строить отношения со стариками, даже просто неприятие стариков. Как один из неприятных вариантов. И еще…

Экран снова включился, и Флейшман замолчал на середине фразы.

Собрание в зале продолжалось. Макс присмотрелся — подсудимого в зале, похоже, не было. У двоих или троих, насколько заметил Макс, руки были испачканы в крови. И одежду тоже покрывали бурые пятна. Окровавленных никто не держал за руки, они не были связаны. Один даже что–то выкрикивал время от времени, взмахивая рукой.

— Похоже, это все–таки не суд, — пробормотал Флейшман.

— Похоже, — кивнул Макс. — Куда еще глянем?

— Вообще–то, экипажу нельзя пользоваться системой наблюдения, — сказал Флейшман. — Тем более в особых случаях. Как вот в этом. И я хочу вас попросить…

Макс развернул кресло и прищурился:

— Что ты сказал?

— Я сказал, что вынужден просить вас…

— Да я тебе… — Макс задохнулся, пытаясь придумать, что именно и куда. — Вы же сами пришли за помощью.

— За помощью, — кивнул Марк Флейшман, самый милый человек в обитаемой Галактике. — А сейчас я прошу…

— Пошел ты, — Макс потянулся к сенсору.

— Я вынужден напомнить пункт пять Инструкции, — холодным тоном произнес Флейшман.

Даже не произнес — процедил сквозь зубы. И это было настолько странно, что Макс засмеялся.

— Ты с ума сошел, Марк? Ты серьезно полагаешь, что вы теперь сможете все это замять? Отстранить нас от проблемы?

— Я уже отстранил, — сказал Флейшман, и Макс вдруг удивился, как они могли считать такого неприятного человека с холодным и жестким взглядом милым и обаятельным чудаком. — И прошу не вынуждать меня…

Макс хмыкнул и прикоснулся к сенсору.

И закричал — боль скрутила его тело в тугой узел, одним движением выдавила из легких воздух и приложила лицом о пульт.

Даже закричать не получилось — воздух вылетел с хеканьем и стоном, а обратно в легкие идти отказался. Макс рыбой бился в кресле, сползал на пол, а Марк спокойно наблюдал за ним, разрядник, впрочем, в карман не убирая.

— Понимаете, Макс, вам придется смириться с тем, что Корпус колонизации оставит свои секреты при себе. Вам же лучше этого не знать. Идет реклама колонизации, уже поданы миллионы заявок. Миллионы. И мы не просто так отправились в этот полет. И не просто так отслеживаем каждый шаг колонистов. Мы готовим видеоматериалы, отчет о первом полете первого корабля класса «Ковчег». И лучше всего будет вам не лезть дальше. Вам же будет проще молчать по возвращении домой. Пока — пока! — вас ожидает легкая работа с высоким окладом, премия и много еще чего вкусного. Сошедший с ума колонист — это не катастрофа для всей программы, но реальное для нее затруднение.

Макс сполз на пол, попытался удержаться за кресло руками, но скрюченные пальцы скользнули по обшивке, и Макс с размаху упал лицом на пол, успев только повернуть голову в сторону. Хорошо, что покрытие — мягкое. Хорошо.

Макс захрипел и перевернулся на бок.

Марк с легкой брезгливостью на лице наблюдал за ним.

— С‑сволочь… — выдохнул Макс. — Я же встану…

— Вы разве не в курсе, что все происходящее на борту записывается? Я потребовал от вас выполнять инструкцию. Несколько раз потребовал, между прочим. И только после вашего отказа и даже угрозы применил нелетальное оружие. Табельное, между прочим, оружие. Так что если вы после того, как сможете владеть своими конечностями, захотите начать разборку — по возвращении вас будет ожидать не уютное кресло и денежный счет, а нечто значительно хуже. Значительно… — Флейшман достал из кармана инфоблок. — Влад? Захвати с собой Стефенсона и зайдите в рубку…

— Он все–таки не послушался с первого раза? — спросил Котов.

— Не послушался. С тебя — бутылка.

— С тобой даже неинтересно, — засмеялся Котов. — Жди, мы сейчас придем.

И они пришли через пять минут.

Макс уже даже начал шевелить пальцами рук, но все еще не мог вытереть со щеки слезу. Выступившую от боли, напомнил себе Макс. От адской боли, а не от детской обиды и бессилия.

Урод ведь прав. Полностью прав. И Максу, как и всему экипажу, не останется ничего, как терпеть унижение до самой Земли. И надеяться, что там, на Земле, их не накажут, а выдадут обещанные блага. И выдадут, точно. Им нужно будет делать хорошую мину при плохой игре.

Макса взяли под руки и потащили по коридору, лицом вниз. Он даже не смог поднять голову, так и висел на руках наблюдателей, а ноги волочились где–то сзади.

Терпеть–терпеть–терпеть–терпеть… билось в мозгу. Он вытерпит. Он сможет.

Его занесли в каюту и положили на койку, перевернули на спину.

Котов наклонился к нему и похлопал по щеке:

— Ты расслабься, Максик. Ваше время прошло. Этот полет станет еще и последним, когда на борту корабля будет экипаж. Уже высадка будет производиться без участия человека. Знаешь почему? Потому, что человек — слабое звено всякой схемы. Ты участвуешь в испытании первого завода–автомата по производству чистой экспансии человека в космос. Стюардессы и дебилы–капитаны в опереточных мундирчиках, желающие пассажирам приятного полета, останутся только на внутренних рейсах. Ну а таких, как ты, героев–первопроходцев, ожидает Разведывательный флот Корпуса колонизации. Но что–то мне подсказывает, что ты воспользуешься удобным случаем и уволишься с почетом и выгодой. Отдыхай, Макс, отдыхай.

И наблюдатели вышли.

Минут через сорок боль немного отступила. И пришли парни — все, на вахте не осталось никого.

— Сказали, что обойдутся без нас, — пояснил Синицкий. — Понятно?

— Мне предъявили распоряжение Центра о том, что в качестве эксперимента я должен передать контроль за рейсом лично старшему группы наблюдателей, — сказал Хофман, вертя в руках трубку. — До высадки колонистов.

— Я вообще–то могу пойти и вырубить систему, — мрачно изрек Капустин. — И пусть они…

— Нанесение умышленного вреда имуществу Корпуса, — заунывным голосом процитировал Джафаров. — Срыв особо ценного эксперимента. И…

— И еще они наверняка пишут наши разговоры, — сказал Ральф. — Знаю я такие штучки. А потом каждое слово… Ты чего?

Стокман перевел недоуменный взгляд с кукиша, сложенного Синицким, на его лицо.

— Охренел?

— Сам ты — охренел. От охренела слышу! — довольная улыбка расползлась по лицу техника. — Тутошний жучок я еще на прошлой неделе нашел и извлек. И ежедневно проверял его отсутствие. Так что здесь остался последний островок свободы на много–много парсеков вокруг. И информации, между прочим.

Синицкий извлек из шкафчика свой комп и включил.

— Напоминаю всем заинтересованным лицам, — Синицкий многозначительно поднял указательный палец, — что контрольный компьютер техника имеет приоритетный доступ в любую систему корабля, как базовую, так и временную. И, что самое главное, для противодействия возможным хакерским атакам или шпионским проникновениям и на фантастический случай одушевления бортового компьютера с попыткой захвата им управления кораблем доступ этот не может быть выявлен и блокирован. Так что мы, конечно, ничего не можем сделать, но можем все видеть. На это, кстати, запрета в инструкции нет.

— Они вот придут с шокером и заставят… — вздохнул Капустин.

— Не заставят. Они могут действовать только в рамках той самой инструкции, как и мы, — сказал Хофман. — Наблюдение за экипажем в жилых отсеках — запрещено. Они даже за колонистами в спальнях не наблюдают…

— Или говорят, что не наблюдают, — Бронислав повернул экран компа к экипажу. — Вот, пожалуйста, панель управления камер в запретных зонах. Офигенный список. Тут и душевые, и ванные, и туалеты — все. И все, как я понимаю, пишется.

— И это у нас тут, в бортовом компьютере? — удивился Холек.

— Это в компьютере на «Ковчеге». Доступ туда только через комп в лаборатории. Но вы не стесняйтесь, господа! Нас все равно никто не может поймать. А мы…

В каюте было тесно. Теперь стало еще и шумно, парни смеялись и хлопали друг друга по спинам и плечам. Даже Макс смог приподняться и дотронуться до плеча Синицкого.

Ничего такого знаменательного не произошло. И ничего не изменилось в ситуации на борту, но, черт возьми, как было приятно осознавать, что их не окончательно прижали к стене. Что они не сдались, а вполне могут…

— Слушай, получается, что записи всего хранятся в компьютере «Ковчега»? — уточнил Хофман.

— Точно так! — отрапортовал Синицкий.

— И мы можем найти запись последнего происшествия?

— Можем, наверное, если поищем… — несколько менее уверенно сказал Бронислав. — Там, правда, столько камер, столько помещений, что мы можем просто тупо не найти…

— Значит, так, — Макс откашлялся и порадовался, что болевые ощущения перешли из категории «очень больно» в категорию «просто больно». — Час назад в зале для собраний и дискотек проходили дебаты… Я видел.

— И?

— Среди людей были двое или трое со следами крови на руках и одежде… Если ты их найдешь и отследишь их перемещения до собрания, то наверняка найдем и труп…

— А если мы посмотрим дальше, то неизбежно найдем и убийцу, — закончил Стокман. — Блестящая идея.

— Ну… — Холек покачал с сомнением головой. — Мы найдем убийцу. Дальше? Станем, как дети в кинотеатре, кричать: «Осторожно, убийца вон тот, в шляпе»?

— Давайте мы вначале убийцу найдем, — предложил Муса, — а уж потом… Ты, Броник, кстати, копируешь все?

— Все у меня не вместится, но наиболее интересные моменты я, естественно, сохраню на память. Поехали! — скомандовал сам себе Синицкий.

Вначале он нашел собрание. Оказалось, что оно продолжалось почти два часа. Потом, наблюдая за теми парнями, что были в крови, Бронислав вышел к рекреации по дороге к столовой.

— Твою… — вырвалось у него, когда на мониторе появилось тело.

То, что от тела осталось. На этот раз это была женщина. Голова и верхняя половина туловища сохранились почти нетронутыми, а вот ниже груди все было порвано и изломано.

— Не знаю, как кому, но мне кажется, что вопрос тут не в том, кто это сделал, — Холек громко сглотнул и отвернулся к стене. — Я не могу понять — как и чем он это сделал. Как и чем. Там же кровь даже не запеклась. То есть — все произошло буквально за несколько минут до обнаружения тела.

— За несколько минут, — прошептал Синицкий, колдуя над компом. — Всего несколько минут. Скажем — за двадцать.

Труп и люди в коридоре исчезли.

— Пусто, — констатировал Капустин.

Появилось несколько человек, три женщины и мужчина. Макс глянул на индикатор времени в углу экрана:

— Это дежурные. Идут готовить завтрак.

— Завтрак… — сказал Синицкий, — но ее среди дежурных нет… За пятнадцать минут до…

Коридор снова был пуст, Синицкий протянул руку, чтобы передвинуть картинку, но тут по лестнице в рекреацию спустилась женщина. Та самая.

— Сейчас, — выдохнул Макс. — Вот сейчас…

Они все ждали, что нападение произойдет. Они знали, что произойдет оно в следующую секунду, но не были готовы к тому, как это произошло.

Минуту они потрясенно смотрели на то, что происходило на экране.

— Останови, — попросил Стокман и попытался встать прямо с нижней койки.

И врезался головой в край верхней, схватился за голову и зашипел.

— Мне кто–нибудь объяснит, что произошло? — спросил Холек.

Раздался хруст — Хофман растерянно посмотрел на обломки трубки у себя в руках.

— Что это было? — повторил Холек.

— Повторить? — предложил Бронислав.

Никто не ответил, и техник запустил сцену нападения заново.

Тень вылетела откуда–то сверху, из–за камеры. Женщина не успела даже вскрикнуть — похоже, она умерла еще до того, как упала на пол. Удар когтей… или что там было у странного существа, рвавшего тело колонистки, рассек ее пополам.

— Что это за тварь? — ни к кому не обращаясь, спросил Капустин. — Что это за тварь?

Синицкий остановил картинку, приблизил изображение.

То, что убило женщину, было похоже одновременно и на крысу, и на кошку. Мощные передние лапы были вооружены громадными когтями, пасть непропорционально большой головы была утыкана зубами.

— Обратите внимание, — доктор ткнул пальцем в монитор. — Тут есть и резцы, мощные, как у грызунов, и клыки как у хищников. Я такого зверя никогда не видел.

— Да, это вам не убийца–маньяк… — протянул Стокман. — Это вам фантастический фильм о пришельцах. Где мы эту штуку могли подцепить?

— Из Тоннеля, — сказал Макс. — Пролезла сквозь шлюз.

— С ума сошел? — Стокман резко повернул голову к Максу, но увидел выражение на его лице и кивнул. — Понятно.

— Что понятно? — спросил Макс. — Ни хрена не понятно. Вернее, понятно, почему наблюдатели так засуетились. Совершенно понятно. Маньяк — это еще кое–как, это можно объяснить в руководстве Корпуса, принять меры и все такое. Но эта вот зараза, неизвестно откуда явившаяся в «Ковчег», это уже серьезно. Это ставит под угрозу не только наш полет, но и вообще все полеты через Тоннель. И если окажется, что эта тварь действительно обитает в Тоннеле… Или как–то может перемещаться через Тоннель, то вся программа колонизации летит на фиг. Не согласны?

Никто не ответил. Все смотрели на зверя, на его изображение в компьютере, а зверь продолжал отрывать кусок плоти от мертвого тела. Отрывал–отрывал–отрывал… Изображение замерло, но Максу казалось, что все продолжается, что плоть поддается громадным зубам твари, медленно, но неизбежно. Лопаются волокна, разрываются сосуды, один за другим. Медленно–медленно…

Макс тряхнул головой.

— А не поговорить ли нам с наблюдателями? — спросил Стокман. — Нас семеро, если что.

— У них шокер, — напомнил Холек. — Хотя я могу смотаться в медотсек и взять дистанционный инъектор. У меня есть несколько доз транквилизаторов.

— А если у них есть что–то посильнее?

— Они не будут драться, — тихо сказал Хофман. — Инструкция им этого не позволит. Нам стало известно, что пассажиры подвергаются угрозе. Стало известно?

— Стало, — кивнул Капустин, и Джафаров тоже кивнул.

— Мы обязаны принять меры?

— Обязаны? — спросил Капустин.

— Обязаны–обязаны, — подтвердил Стокман. — Устава флота никто не отменял и не мог отменить, ни Корпус, ни наблюдатели. Устав — первичен. Все остальное — если не противоречит.

— Значит, обязаны, — удовлетворенно констатировал Капустин. — Слышал, Джафаров? Можешь доставать из шкафа свой кинжал. Будем резать гяуров на законных основаниях.

— Не будем, — сказал Хофман.

— Хорошо, Джафар, бери свой кинжал, не будем резать гяуров на законных основаниях. Кстати, я один помню о пистолетах, положенных по тому же уставу командиру и первому пилоту?

— Двое, — сказал Макс, свесился с койки, зашипев от боли, и достал из своего сейфа «барс» и два магазина.

— И это у тебя здесь было все время? — Синицкий опасливо посмотрел на оружие. — Даже когда я тебя клеем ночью вымазал?

— Нет, — спокойно ответил Макс. — После того случая я его сюда принес. Можем идти беседовать.

— Стоп, — Синицкий помахал пальцем. — Дайте мне еще несколько минут, я попытаюсь проследить за тварью. Должно же быть у нее место ночевки.

Ему понадобился почти час, чтобы найти гнездо.

Зверь скользил вдоль стен, пробирался выше камер слежения, исчезал в вентиляционных отверстиях и снова появлялся снаружи. Несколько раз он в сантиметрах проходил мимо людей, один раз чуть не столкнулся с мальчишкой лет десяти. Но не тронул.

— Странно, — сказал Холек.

— Что странно? — спросил Капустин.

— Ты не обратил внимания, что тварь ничего не съела, ни кусочка?

— Как это не съела?

— А вот так — убила, рвала, разбрасывала, но не ела.

— Странно…

— Не то слово…

— Вот, — провозгласил наконец Синицкий. — Седьмой уровень, двенадцатый сектор, за трубопроводом. Мы видим какие–то тряпки, видим нечто вроде объедков…

— Кости? — Капустин отодвинул техника и посмотрел на монитор.

— Нет, не кости… Сдается мне, что это тыква. Точно, — Синицкий увеличил картинку. — Тыква. Надкушена сбоку. И там еще виднеется парочка.

— Выходит, что зверь — вегетарианец?

— Выходит, что вскрытие покажет. — Хофман достал из–под куртки свой «барс», передернул затвор и сунул оружие за пояс. — И нечего на меня пялиться, я уже неделю с ним хожу. Предчувствие у меня было…

— А я мухлевал, когда играл с ним в карты, — Стокман потер ладони. — И даже не догадывался, насколько близко подошел к той самой черте…

— У тебя сейчас будет шанс, — пообещал Хофман. — Будет шанс, не волнуйся.

Но шанс не выпал.

Наблюдатели, увидев на пороге лаборатории экипаж в полном составе, напряглись, Флейшман встал с вращающегося стула, не вынимая из кармана руку, Стоян выдвинул ящик стола, а остальные растерянно на него посмотрели.

— Во–первых, — сказал командир корабля, — я принес с собой пистолет. Никто меня не проконсультирует, что это с ним? Патрон в патроннике, а на предохранитель поставить не получается.

Хофман достал пистолет и показал его наблюдателям.

Марк Флейшман побледнел и вытащил руку из кармана.

— А вы, господин начальник наблюдателей, у меня на ствол гляньте. — Макс поднял пистолет и прицелился в стену возле головы Стояна. — Вот спуск клинит и клинит. Вы человек бывалый, может, подскажете?

— Что вам нужно?

— Поговорить, — сказал Хофман. — Вы недавно показывали свой шокер моему первому пилоту, Марк. Не похвастаетесь? Смелее, я очень люблю такие штуки…

Флейшман достал из кармана шокер и бросил его через лабораторию Хофману, но Стокман поднял руку и перехватил оружие.

— Я так понимаю, что не в вашей руке оно не выстрелит? Я так и думал, — улыбнулся Ральф. — Я тогда поиграю и верну. А вы, Стоян, своей штукой не похвастаетесь? У вас же в столе лежит? И я так понимаю, что «барс»? Или вы, упаси бог, нарушили все возможные инструкции и взяли не одобренное для стрельбы на борту корабля оружие? Я, как пилот, обязан проверить. Что там у нас? «Барс», милый. Я и его подержу у себя. Недолго, до конца разговора. Не бледнейте, вам это не идет. К тому же «барс» стреляет только в руке законного владельца. Вот как и те, что у командира и первого пилота нашего лайнера. Да вы присаживайтесь, нечего тут ноги напрягать.

— Что это значит? — сев на вращающийся лабораторный стул, спросил Стоян. — Вы вламываетесь в лабораторию, угрожаете…

— Я не угрожаю, я хвастаюсь. И заодно проверяю ваше оружие, условия его хранения и надежность блокировки. Согласно инструкции и Уставу. А еще, согласно Уставу, я хочу с вами проконсультироваться по поводу наших пассажиров. Ты, Бронислав, все записываешь?

— Каждое слово и каждый жест, — подтвердил Синицкий. — У Стояна очень удачный ракурс — сверху вниз и в три четверти. Ему так очень идет. Выглядит почти человеком.

Хофман сел на стул, положив оружие на стол перед собой. Макс остался стоять, передвинувшись вдоль стены так, чтобы командир не закрывал наблюдателей. «Барс» он держал в опущенной руке, будто забыл о нем.

— Значит, при внеплановом тестировании информационных коммуникаций мой техник случайно — подчеркиваю — случайно натолкнулся на видеофайл из компьютера «Ковчега». Он вначале испугался, что попал в вашу секретную базу данных, но потом успокоился и понял, что это всего лишь корабельный архив видеонаблюдений.

Со своего места Макс хорошо видел, как меняется выражение лица Стояна. Но не он сейчас интересовал Макса, а Флейшман. После разговора в рубке стало понятно, что не вызывающе официальный Стоян главный в теплой компании наблюдателей, а вовсе даже милый Марк Флейшман.

И хоть Хофман обращался к официальному руководителю группы, решение все равно будет принимать Марк.

— Нам стало известно, — продолжил Хофман, — что причиной гибели колонистов является некий неизвестный нам зверь. Возникло предположение, что это животное имеет вообще неземное происхождение.

Котов хотел что–то сказать, кашлянул, но, поймав на себе взгляд Флейшмана, промолчал.

— Нам повезло, — с нажимом на «повезло» сказал Хофман, — повезло, и мы обнаружили место, где хищник спит. В результате все сводится к тому, как передать эту информацию на «Ковчег».

— Такой возможности как раз и нет, — быстро ответил Стоян.

Даже не быстро, а как–то торопливо, и торопливость эта неприятно резанула по слуху не только Макса, Флейшман тоже поморщился.

— Может, вместе мы что–нибудь придумаем?

— Вряд ли, если вы не умеете ходить сквозь стены и реакторы, — позволил себе легкую презрительную улыбку Стоян. — Мы уже разговаривали на эту тему. Думаете, мы сами не хотели бы помочь людям в «Ковчеге»? Но все так специально спроектировано. Специально. Так что инопланетные приключения начались для колонистов на два месяца раньше. Ничего не попишешь.

— Это ваш официальный ответ? — Хофман перевел взгляд на Флейшмана.

— Понимаете, Ян, — улыбнулся Флейшман. — Внешне, на первый взгляд, проблема выглядит действительно трудноразрешимой. Гибнут люди. Это правда. Более того, сегодня погибла девушка. Ее растерзали прямо на жилом уровне. Так что на сегодняшний день мы с сожалением констатируем семь смертей. Если принять во внимание, что трое детей погибли одновременно и, как я подозреваю, возле самого логова…

— Вы нашли запись, Марк? — спросил Хофман.

Щека Флейшмана чуть дернулась, еле заметно, если бы Макс не следил за ним с таким жадным вниманием, то и не заметил бы ее вовсе.

— Да, нашли, — чуть помедлив, ответил Флейшман. — Видимо, пошли тем же путем, что и вы. От жертвы к нападению, от нападения к логову. Потом выбрали запись, соответствующую времени исчезновения детей, и обнаружили, что девочки и мальчик играли в путешествия, заблудились и вышли прямо к логову. Зверь напал не раздумывая. Снова атаковал через сутки, и снова отдых на двадцать два часа…

— На двадцать два?

— Напоминаю, что колонисты уже живут по времени своей будущей родины. А там сутки — двадцать два часа пятнадцать минут. Так вот, через двадцать два часа тварь снова атакует. И снова пауза. Из чего мы можем сделать вывод, что хищнику достаточно одного тела в сутки.

— Этого мало? — не выдержал Макс.

— Это много, это очень много, — почти с настоящей болью в голосе произнес Флейшман, — но для десяти тысяч человек… Нам осталось всего семьдесят дней полета. Всего — семьдесят дней. Это значит, всего семьдесят погибших…

— Ты совсем охренел? — взорвался Стокман и пнул ногой стул, на котором сидел милашка Марк. — Всего семьдесят? Там же дети, женщины…

— Женщины и дети, — подтвердил Флейшман. — Но ответь мне, дорогой Ральф: а если бы эта тварь оказалась обитателем той самой планеты, название которой колонисты еще даже и не придумали? Если бы она стала нападать на них после посадки? И была бы не одна? Кто вступился бы за них? Кто за них вступится, если вдруг окажется, что первичное обследование планеты прозевало нечто этакое во флоре или фауне? Или не определило, что имеется в воде или воздухе пакость, что вызовет неизвестные болезни? Кто будет справляться? Кто будет сражаться за них, кроме них самих? И неизвестно, сколько там народу поляжет за право человечества расселяться среди звезд. А тут, тут мы совершенно точно знаем, что все ограничится только семью десятками людей. Это если они не найдут и не уничтожат хищника раньше. В конце концов, можно ведь организовать охрану. Передвигаться группами, в конце концов. Сократить передвижения вообще…

— Правда? — детским голосом спросил молчавший до этого Муса Джафаров, третий пилот и отец пяти сыновей и трех дочек. — А не вы ли спроектировали все так, что в жилом секторе вода в кранах и туалете — негодная для питья, обеззараживающая или еще какая, а в бассейнах — соленая, как в море? И что всякий раз нужно ходить кушать в столовые, в которых автоматика выдает только по одной порции на человека. Два километра туда и обратно. Вы же гоняете их, кондицию поддерживаете, забыли? Они не смогут перекрыть все. Они… Они должны будут ходить и водить детей. Вы это не забыли? Забыли?

Флейшман пожал плечами.

— Нам очень жаль, естественно, но что мы можем сделать? — вмешался Стоян. — И если бы могли что–то предпринять, помимо…

— Помимо чего? — осведомился Стокман.

— Помимо того, что мы включим эту информацию в отчет и передадим ее по возвращении на Землю в Корпус. И больше эта ошибка допущена не будет. Мы даже доставим тварь к Земле, и в карантине ее на «Ковчеге» найдут, препарируют и изучат. Чтобы в следующий раз…

— То есть, если бы была возможность, вы бы помогли? — Макс подошел к Ральфу и взял у него пистолет Стояна. — Я вас правильно понял?

— Да, конечно…

— Пошли, — сказал Макс. — Встали и пошли, господин Стоян.

— Ты чего, Максик? — Синицкий оторвался от своего компа и удивленно посмотрел на Коломийца. — Ты что задумал?

— Ничего я не задумал, — Макс поднес свой пистолет к лицу и снял с предохранителя. — Я об этом давно уже думал. Еще когда за девками в бассейне наблюдал. Мы, конечно, пассажиры, ничего не сможем сделать, если выйдет из строя генератор или реактор, не дай бог, но внешнюю антенну и проводку починить у нас ума и сил вполне хватит. А у меня еще хватит памяти в руках, чтобы на «мальке» добраться от нас к главному шлюзу. Я смогу захватить с собой даже господина Стояна, раз уж он оказался счастливым обладателем личного оружия. Повезло вам, Стоян, уж извините, не помню имени. Поохотимся…

— Я… Я не собираюсь…

— Придется, — сказал Хофман. — Во–первых, речь идет о спасении семи десятков жизней. Это перевесит любую инструкцию до тех пор, пока нанесенный вред будет меньше предотвращенного. Мы отправимся…

— Я и Стоян, — быстро сказал Макс. — Командир не может покинуть корабль во время полета, а оружие нельзя перепрограммировать, кроме как на Земле. Только я и господин почти совсем главный наблюдатель. Я бы захватил с собой еще и душку Флейшмана, но, боюсь, его шокер может не сработать на нервной системе неизвестного существа. Обидно, правда, Марк?

Флейшман отвел глаза.

— Побежали, Стоян, ствол я тебе отдам уже на «Ковчеге». И даже не на «Ковчеге», а перед логовом зверя. На всякий случай. Мы же не хотим, чтобы пистолет случайно выстрелил мне в спину. На охоте всякое бывает… Давай быстрее, пока эта тварь спит… Она же спит?

— Да, — откашлявшись, сказал Котов. — Я проверил все записи — она спит, пока не охотится. На охоту у нее уходит около часа. Последний раз она убила шесть часов назад.

— У нас еще море времени, мы точно успеем. — Макс взял Стояна за воротник и поднял со стула.

Тот не сопротивлялся, посмотрел на Флейшмана и на остальных, но те промолчали.

— Значит, Макс, смотри, — Синицкий бежал за Максом по коридору, пока тот шел к люку «малька», таща за собой Стояна. — Связи с «мальком» не будет, сам понимаешь, Тоннель. В «Ковчеге» мы тебя видеть будем, но не услышим, а ты так вообще ничего не услышишь и не увидишь. В тамошний компьютер я ничего сбросить для тебя не смогу, тут такого наворочено, что лучше на это и не рассчитывать…

— Понял, дальше. — Макс выпустил на минуту рукав Стояна, пока открывал люк, вводя свой код и снимая блокировку.

— Значит, насколько я знаю, камеры замаскированы под противопожарную сигнализацию. Это такие крупные полусферы матового пластика. Противоударного, но ты справишься.

— Справлюсь, — Макс отодвинул крышку люка, толкнул вперед Стояна и оглянулся на Бронислава: — Не тяни.

— Хорошо. Я смогу отсюда управлять камерами. Диафрагма шире — тире, сжалась — точка. Ты азбуку Морзе помнишь?

— А если бы не помнил, что бы мы делали? — усмехнулся Макс.

— Ладно, значит, я тебе передаю точками–тире, ты мне показываешь один палец — точка, два — тире. Или пишешь на бумажке. Вернешься сразу?

— Не знаю… А благодарные поклонницы?

— Ага, тогда свяжемся. Мы будем все время тебя держать в поле зрения. В случае чего контрольное место связи — в бассейне. Все понял?

— Все. В каком бассейне, их там десяток?

— В твоем любимом, мне Капустин все уши прожужжал. Что–то я тебе еще хотел сказать…

— Ни пуха ни пера? — спросил Макс.

— Да, удачи. — Синицкий подождал, пока Макс войдет в «малек», потом задвинул люк и заблокировал замок.

Подождал, пока индикатор на люке не изменил цвет с зеленого на красный.

— Удачи, — сказал Синицкий.

Все получилось.

Через час болтанки и рывков из стороны в сторону Макс ввел «малька» в шлюз грузового отсека. Из отсека по селектору связался с дежурным колонистом и потребовал, чтобы их впустили. Возникла заминка, никто из колонистов не был знаком с членами экипажа. Тут очень пригодилось то, что Стоян принимал участие в их подготовке. Его узнали и обрадовались.

У Макса возникло опасение, что тот вдруг возьмет и отчудит что–то этакое, но Стоян вел себя вполне прилично. За ними следили. Он не мог нарушить инструкций. Иначе был бы наказан по возвращении на Землю.

Старшим Совета Колонии оказался тот самый мужчина, которого Макс видел выступающим перед полным залом. И все мужик понял сразу. И сразу же начал действовать.

Оказывается, они начали изготавливать в мастерских арбалеты и пики, но успели сделать только с полсотни пик.

Было решено взять на охоту десяток добровольцев.

Десяток, повторил Макс, прекрасно понимая, что в сутолоке может подстрелить кого–нибудь из людей.

Он подробно объяснил, что ожидает их всех за трубопроводом на седьмом уровне. Описал, какая именно тварь там поселилась и что она может сделать с зазевавшимся. В общем, сделал все, что мог.

Но трое с пиками погибли сразу, как только приблизились к логову. Макс даже и не успел заметить броска, услышал только влажный хруст, всхлип и как что–то тяжелое упало на пол.

— Вот оно! — крикнул четвертый и даже успел сделать выпад своей пикой из пластикового шеста для прыжков в высоту.

Удар снес ему голову, тело стояло почти секунду неподвижно, а потом завалилось набок.

Первым выстрелил Стоян.

Тварь взвизгнула и отлетела в сторону: «барсы» славились своим останавливающим действием. Макс метнулся к ней и трижды выстрелил почти в упор. Тварь завизжала громко и пронзительно, попыталась вскочить, но трое колонистов ударили пиками, острия заскрежетали по керамике пола, пробив покрытое темно–серой шерстью тело.

Хищник извивался, не сводя с людей горящего взгляда. Макс методично расстрелял двадцать патронов магазина своего «барса», в голову, в позвоночник, туда, где могло быть сердце или еще что–то важное. На пятом выстреле тварь перестала извиваться и визжать, но Макс продолжал стрелять, а двое колонистов, так, чтобы не попасть под пулю, резали шею здоровенными кухонными ножами. Патроны в магазине закончились, колонисты возились еще несколько минут.

— Вы ее теперь выпотрошите, — чуть задыхаясь, сказал Макс. — Мало ли что у нее внутри… Выпотрошить, расфасовать по пакетам и заморозить. Нужно будет привезти подарок ученым…

Макс еще отобрал пистолет у Стояна, сказал, что тот, в принципе, молодец, что не ожидал он, Макс, такой прыти от наблюдателя.

Потом спохватился, нашел слабо светящуюся полусферу на потолке, подобрал с пола оброненную убитым колонистом пику и с третьего удара колпак разбил. Осветил фонарем объектив.

«Молодец, — просигналила диафрагма. — Когда домой?»

«Завтра», — просигналил в ответ Макс.

«Хорошо», — ответила диафрагма.

— Пошли, — сказал Макс Стояну. — Забрызгало всего. И давно хотел искупаться в бассейне. Не могу устоять перед соблазном.

Мимо них пронесли тела убитых, но Макс не обратил на это внимания. Он слишком… нет, не устал. Он выдохся.

И еще… Еще что–то не давало ему покоя, что–то бередило душу и отвлекало от приятных мыслей о бассейне.

Макс даже не стал спрашивать, а где та самая фемина, что так забавно вылезала из одежды на краю бассейна. Даже не вспомнил об этом. Шел, глядя в спину Стояну, и пытался понять, что же происходит. Почему он не испытывает ничего, кроме усталости. Он довезет рыбу до места без потерь. С минимальными потерями. Да, собственно, и колонисты вживую не вызывали ассоциаций с рыбами. Люди как люди, радостно вопят что–то вокруг, хлопают по плечам, спине, норовят чем–то угостить… А, подумал Макс, они и угостить могут. Есть свободные порции. Освободились. Можно вместе с ними сплавать к кормушке, пожрать от щедрот Корпуса колонизации.

Главное, чтобы не нарушить режим кормления. Чтобы не нарушить…

Стоп. Макс остановился. Стоян продолжал идти вперед.

— Эй, Стоян, — окликнул его Макс. — Я тут вспомнил. Нам нужно заглянуть в «малька». Быстро. Одним глазком. И оставить там на всякий случай оружие. Напьюсь, потеряю…

Стоян выглядел уставшим. Может, и впрямь вымотался. Во всяком случае, он спорить не стал, молча пошел следом, молча влез в «малька» и, не задавая вопросов, позволил закрыть люк.

В «мальке» было тесно, поэтому первый удар не свалил наблюдателя, а откинул к стене. Но второй, подлый удар, гораздо ниже пояса, нанесенный Максом от всей души, согнул Стояна вдвое.

— Лежать, — сказал Макс и повалил противника на пол между кресел. — Лежать…

Минуту он бил молча, ногами, опершись о спинки кресел. Удар за ударом он обрушивал на лицо, грудь и живот Стояна.

— За… что… — умудрился прошептать тот. — Я же…

— Ты же? — Макс присел на край кресла. — Ты же… Может, объяснишь, почему неизвестно откуда взявшаяся тварь жила по времени планеты, на которую мы летим? Двадцать два часа пятнадцать минут? Откуда такая точность? Откуда у нее такой завод в биологических часах? Случайно совпало?

Стоян поднес руки к залитому кровью лицу, потрогал губы и нос.

— Не молчи, парень. Я ведь могу продолжить…

— Я… я ничего не знаю… — прошептал Стоян.

Удар пришелся в голень, кость хрустнула, наблюдатель закричал.

— Еще одна попытка. Давай, пробуй.

— Я…

— Подожди, я помогу, — сказал Макс. — Значит, десять тысяч колонистов за один раз — это не самый лучший вариант. Так?

— Так, — простонал Стоян.

— А «Ковчег» — слишком дорогой для транспортировки колонистов. И объемы используются не очень рационально… Так?..

— Да…

— Видишь, все у нас получается. Сколько можно набить в «Ковчег» народу, если без всех этих изысков. Тупо — жилье, питание, тренажеры. Тысяч двадцать? Тридцать?

— До сорока…

— О как. Это уже совсем другая цифра, и колонии получаются куда как крупнее и жизнеспособнее. То есть этот полет не столько для колонизации и опробования «Ковчега», сколько для эксперимента по поводу этой твари. Я правильно понял? Тут все так здорово, что колонисты могли не захотеть покинуть корабль. Потребовать продолжения банкета. Но зверь эту проблему снимал. И сулил громадную экономию на будущее. Вот если вы начнете гнать народ к звездам без этих удобств, но в больших количествах, то эти ваши симпатичные зверьки вполне поддержали бы тонус и качество рыбы… Даже если бы съели триста или четыреста человек за рейс — из сорока тысяч это полная ерунда, приемлемые потери… один процент? Тьфу, мелочь. Вместо дорогущих систем, бассейнов и оранжерей всего один зверь на корабль. Дешево и сердито. Экипажа нет, вмешаться некому. И сообщить на Землю о происшествиях тоже некому. Вы ведь нас разозлили не зря, вам нужно было сделать так, чтобы мы не интересовались пассажирами. И ведь почти получилось. Если бы не досадная поломка оборудования… И не наша обида, которая не успела пройти. Испытание вашей твари прошло бы совершенно удачно. Как вы ее запрограммировали на ежесуточные убийства? Она же не питается плотью… Кстати, почему так сложно?

— Она может есть только растительную пищу… мы ориентировались… на тыквы… фрукты и овощи… на грядках и в оранжереях… но прежде чем есть, ей нужно было убить… и она убивала не больше одного… все просто… и она не может размножаться… на борту есть контейнер… я не знаю, где он… честное слово, не знаю… мы только отдали команду… ввели код… и… а хищник, чистый хищник, мог сорваться и начать убивать всех подряд, не останавливаясь. Так бывает, когда волк врывается в овчарню…

— А если бы они умудрились убить зверя в первый же день?

— В контейнере — до сотни зародышей… На активизацию нового — неделя… Мы бы просто… просто активировали следующего… и следующего… и следующего…

— Сволочь, — сказал Макс почти без злобы. — Это же люди…

— Люди… Это звезды. И к тому же мы привезем даже больше, чем отправили с Земли. За счет новорожденных…

— И по общему весу получится больше, — кивнул Макс. — И все выходит честно. Ты молодец, работаешь на благо и во славу…

— Ты не понял… ты ничего не понял…

— Где уж нам, пассажирам, понять, — ответил Макс. — Наверное, жить хочешь?

— Ты… ты сошел с ума… — Зрачки наблюдателя стали крохотными, как маковые зернышки. — Тебя за убийство накажут…

— А не будет убийства, — невесело засмеялся Макс. — Значит, ты остаешься здесь, а я — отбываю. Скажешь, что упал, подвернул ногу и разбил лицо…

— А если…

— А если я вернусь?

— Хорошо, я останусь.

— Сейчас напишешь записку, в которой изложишь, что, как руководитель группы наблюдателей, в связи с тем, что нападение неизвестного животного могло оказать самое непредсказуемое воздействие на колонистов, ты принял решение перевести группу непосредственно на борт «Ковчега»…

— Я не имею права…

— Имеешь. Вы не члены экипажа, вы и у нас–то находились в связи с нехваткой места среди пассажиров. Официально. Теперь места освободились… И согласно инструкции, как же без нее. По твоему распоряжению я, так и быть, сделаю еще пару рейсов и перевезу всех остальных наблюдателей. Даже с багажом. Тут хорошо, чисто, сытно… Придется походить пешком, но это ведь для поддержания кондиции. Да, а если твои парни начнут сомневаться в приказах начальника, то мы, как экипаж, выполняющий устав с инструкциями неукоснительно, заставим их выполнить твое распоряжение силой.

— А если я не напишу?

— Тогда напишет Хофман. В связи с местом, освободившимся на «Ковчеге», нехваткой места в отсеке пилотов и… ну, скажем, для санитарной обработки. Инструкция — это такая вещь, что соблюдать ее — одно удовольствие… Кстати, обрати внимание, мы разговариваем в «мальке», нас никто не слышит. Тут немного осталось до финиша, потерпите.

— А потом? — спросил Стоян. — Что потом?

— Потом… Потом вы сами все решите. Можете остаться в колонии. Туда ведь в ближайшие годы полета больше не будет? Все решат, что вы добровольно выбрали звезды.

— Я не хочу оставаться в колонии! — взвизгнул Стоян.

— Тогда не оставайся, — разрешил Макс.

— Но я тебя на Земле…

— Очень может быть, — кивнул Макс. — Очень может быть. Хотя… ты обратил внимание, что мы разговариваем в «мальке», нас никто не слышит… Казалось бы.

Макс достал из кармана свой инфоблок и показал его Стояну.

— Те, кто послал тебя, очень порадуются, если услышат эти твои признания. Убийство — оно всегда убийство, даже если не из пистолета, а при помощи зверя. Так?

— Так.

— Кстати, о звере. Напиши еще и код активизации.

— Зачем?

— Просто напиши. Не напишешь ты, напишет кто–то другой… Котов, кажется, очень хотел сотрудничать. В конце концов, если тщательно проверить ваши записи, то код можно будет отыскать. У нас будет целых триста девяносто четыре дня до Земли. Вот и займемся расшифровкой. Наш Бронислав такой затейник по этой части! Держи блокнот, вот карандаш — работай.

— Но ты ничего не изменишь. Человечеству нужны звезды… Корпус пойдет на все, чтобы… думаешь, это я все организовал? Это в моей воле — отдать приказ на создание полутора сотен кораблей типа «Ковчег–два», простых и дешевых? Их уже строят. Слышишь, Макс, строят!

— Наверное, я не смогу этого изменить. Возможно, это бессмысленно, дергаться и пытаться остановить прогресс. В Австралию везли каторжников, набив как сельдей в бочку. А потом все устаканилось. Мы не должны иметь желаний там, где не имеем возможностей. Но фокус в том, что тут я это все имею. Почему бы не попробовать? Напоследок? Пиши, Стоян, пиши.

Макс открыл люк и сел на комингс, свесив ноги наружу. Стоян за спиной стонал и всхлипывал, было мерзко и противно. Но Макс научился терпеть.

Стоян все понял. Понял, что ему предоставлен выбор, которого он не дал колонистам: или он остается на планете, или сразу же после отлета Макс своей рукой введет код, активирующий хищную тварь где–то в глубине «Ковчега». И оживит новую, если они смогут ее убить. И новую…

Стоян не выдержал и засмеялся.

Макс оглянулся на странный звук, пожал плечами и снова отвернулся, а Стоян все хохотал и хохотал, давясь своим смехом и слезами.

Когда–то очень давно перевозчики живой рыбы столкнулись с проблемой. В дороге рыба, не имевшая возможности и стимула двигаться, становилась сонной, теряла и вес, и товарный вид. Кто–то предложил сложную систему освежения воды, обогащения ее кислородом. И это был хороший, эффективный, но дорогой выход.

А кто–то другой посоветовал просто запускать в баки несколько хищных рыб, чтобы страх заставлял остальных двигаться–двигаться–двигаться…

Это было простое и эффективное решение.

Им и воспользовались.

Мнением рыбы никто так и не поинтересовался.

Если бы торговцы рыбой имели возможность почувствовать все на себе…

Если бы имели возможность.

Загрузка...