Золотая Трансцендентальность (The Golden Transcendence)

ИСТИНА

Дафна продолжила:

— Фаэтон перехитрил всех: Курию, Наставников. Вас в том числе. Настоящий Гелий, если бы выжил, помог бы снабдить Феникса. А так остаётся только два варианта: либо вы достаточно Гелий, либо нет. Если нет — Курия признаёт смерть Гелия, Фаэтон наследует всё его состояние, и Феникс летит. А если вы на самом деле — Гелий, то сами снарядите Феникса без раздумий. Вы столько раз себя в симуляциях пережигали — а знаете, почему ни одна не помогла? Потому что глубоко внутри боялись потерять себя. Потерять личность. Боялись, что Гелия объявят мёртвым. А настоящий Гелий потерял и себя, и личность свою, и жизнь, и всё остальное. Он не боялся умереть, а уж тем более не боялся прослыть погибшим. Видите? Нападение Молчаливых, вся эта неуклюжая война, в которую мы влипли, не меняет ничего. Случайность ли, или вражеские козни вызвали бурю — неважно. И то, и то — хаос жизни. Тайна победы над хаосом — всё равно такая же. Позвольте Фаэтону и подобным ему посреди всемирного смятения установить свой порядок.

Гелий склонился, прикрыл лицо рукой. Плечи дрогнули. Дафна не поняла — он в ярости? Рыдает? Смеётся?

— Гелий? — с опаской напомнила Дафна. — Что вы решили?

Он не ответил, и не шевельнулся. Тут же их, однако, прервали.

Зажглись два зеркала. На одном — звёздное небо, и укороченный тёмно-золотой клинок, сверкающий на кончике маленьким алмазным солнцем.

Скорость объекта — поразительная. Корабль летел от Юпитера, и добрался до Солнца за пять часов — когда как у обычной яхты ушло бы двое-трое суток.

Феникс Побеждающий тормозил, пылая дюзами перед собой. Вокруг золота сиял ореол — излучаемые солнцем частицы отражались от бортов, и Феникс так напористо мчался сквозь густой солнцепёк, что и в вакууме оставлял волну. По бокам зеркало показывало пятна невидимых излучений — и расходящиеся вязанки возможных курсов.

Феникс падал на Солнце. А на другом зеркале появился некто в чёрном бронекостюме. Забрало раскрылось, открыв лицо сурово прочерченное, с серым взглядом.

— Что за морок прошлого глубин, — начал Гелий, — нахально ломится мне в двери? Какое право вы имели нарушать уединение моё? Зачем надели маску времён кровавых, позабытых?

Уголки рта туго дрогнули. Улыбка? Гримаса?

— Сэр, я сегодня без костюма.

— Боже мой! Аткинс?! Возродили ваше племя?! Значит...

— Война, — тихо проговорила Дафна, — "Ужас, бойня, хлещет кровь. Лязг копья под вопли вдов..."

— Сэр, отпусков у меня в принципе не бывает. Почему, когда во мне нужды нет, люди считают, что и меня нет? Не пойму, — Аткинс по-своему скупо пожал плечами, так, что и под микроскопом не заметить, и продолжил. — Довольно чепухи. Я пришёл предложить союз. Вы в опасности. Есть вероятность, что внутри Солнца прячется враждебная разумная машина: так называемый Софотек Ничто. О нём, его оснащении и способностях мы знаем мало. На данный момент известно, что технологии Второй Ойкумены могут наводить сигнал даже в экранированные системы, то ли телепортируя электроны, то ли рожая их из физического вакуума. Не исключено, что электронами дело не ограничивается. Границ применимости мы тоже достоверно не знаем. Та буря, в которой погиб бывший Гелий, была вызвана вмешательством врага. Молчаливые намерены занять Солнечный Массив. Если они преуспеют... Думаю, последствия объяснять не нужно. В Трансцендентальность мы особенно уязвимы. Все разумы станут одной большой мишенью.

С помощью Массива Ничто может направить протуберанец на переднюю точку Меркурианской Равносторонней Станции, где расположены противоземлетворные установки Вафнира, и лишить тем самым всю Ойкумену поставок антивещества. Я прошу о содействии...

— Я вас издавна знаю, капитан Аткинс. Или вы теперь "Маршал"? Вы ставите меня на остриё и просите ждать удара, чтобы потом отомстить, дотла аннигилировав выдавшего себя врага? Я прав? Помнится мне, в Новом Киеве ваши Пирровы размены не оправдали ожиданий.

— Сэр, я не намерен обсуждать старые битвы. Мне вас Разум Земли посоветовала. Сказала — не откажетесь. Я же ей высказал, что в очередной раз втолковывать, что к чему, у меня уже сил не отыщется. А то хочется некоторым и победы, и жизнь свою не ставить на кон... Ну, вы меня знаете, Гелий. Понимаете, о чём я.

Словно стужей повеяло — подумала Дафна. Интересно бы узнать, что этих стариков связывает...

— Я помню, капитан Аткинс, на какие жертвы вы шли, — подобрел Гелий. Задумавшись, он отвлечённо продолжил:

— Странно. Вы ведь, когда все убегают, тоже стои́те. Мы, оказывается, похожи — и от таких мыслей мне страшно.

— Сэр, мы с ерундой покончили, надеюсь? Помогать будете?

Гелий распрямился:

— Здесь мой притин. Я его и Ойкумены не оставлю. Скажите, что вам нужно. Впрочем, могу догадаться...

— Не утруждайтесь, я перечислю. Фаэтон собирается швартовать своё чудище к причалам со второго по пятидесятый Шестого Основного Экватора. [41] Другие причалы по габаритам не подойдут.

— Подождите немного. Генераторы поля наведут под вами солнечное пятно, поток пробьёт коридор холодной плазмы. Спускайтесь по нему.

— Не утруждайтесь. Фаэтон тут хвастает, как Феникс преспокойно пересечёт солнечную корону. От вас же ему требуется антивещество. Найдётся?

— Найдётся, — едко ответил Гелий.

Он не лукавил. Антивещества на Массиве было вдоволь — и тысячу газовых гигантов уравновесить хватит.

— Ещё предоставьте данные о веществе под мантией. Софотек Ничто о нас знает. Разум Земли использует Феникса наживкой. Молчаливый клюнет — и, что не исключено, попробует повредить Массив и переделать вас под свои нужды. Возможно, он уже вами владеет.

— Пока нет, насколько мне известно.

— В наши дни мнения такие ничего не значат. Ещё нужно отыскать корабль Ничто. Отправляйте к ядру глубинные зонды и постарайтесь найти эхослед. Мы знаем место, но размеры и содержимое — загадка. Проверьте диспетчерские записи — не падало ли в Солнце что-нибудь подозрительное?

— Что ещё?

— Оставайтесь здесь и следите за погодой. Будете пунктом зондирования. Феникс же пробьёт хромосферу и отправится в ядро, к врагу.

— Мне одному следить? Не кажется ли вам подозрительным: вся Ойкумена до сих пор мирно готовится к празднику, и никто в набат не бьёт?

— Кажется. Но Ничто, хоть и умён, всего не знает, и, наверное, рассчитывает дождаться Трансцендентальности и ударить сразу по всем разумам — когда они беспомощны. Понятно? У Ничто есть пушки посерьёзнее — не хочется его раньше времени будоражить.

Гелий задумался.

— Ну? — поторопил Аткинс. — Нам больше ничего не надо. Справитесь?

— У меня сомнений нет. Капитан — значение слова "долг" помните не только вы.

— Отлично. И, личная просьба — раз уж вы сегодня так щедры...

— Да..?

— Расщедритесь на "прости меня, сынок". Фаэтон ноет без умолку с начала полёта, у меня уже нервы сдают. Моральный дух страдает.

Гелий долею мозга связался с юридической и бухгалтерской программой, одновременно сказав:

— Хорошо! В качестве извинения передайте моему сыну — пришвартуется он уже на своём корабле. Все долги будут погашены, а имя — восстановлено.

Гелий проследовал внутрь Феникса Побеждающего через галерею преображающих операционных, омутов ноуменального переселения, теломастерских и кабинетов нейропротезирования — впрочем, весь коридор преображающих душевно и телесно процедур по традиции назывался "шлюзом". Шлюз располагался на спине корабля и вдавался внутрь Феникса на триста метров. Перевёрнутая башня шлюза, вместе с налипшими изнутри на корпус корабля механизмами и кожухами, смотрела туда, где сейчас оказался "низ", и выглядело нагромождение так, будто небоскрёбы старинных городов вдруг стали расти наоборот — с небес к земле.

Фаэтон поджидал неподалёку — на одном из мостков, сетью соединявших перевёрнутые крыши друг с другом. Глубоко под ногами, за тщедушными перильцами, в обе стороны протянулись ряды топливных ячеек — словно бесконечный улей скрещенных пирамидальных сот, где вместо личинок сияли исполинские капли металлического льда.

Отпрыск Гелия стоял твёрдо. Ноги — на ширине плеч, руки сложены за спиной, взор — что устремлённые в цель лучи, адамантиевый шлём чёрно-золотого капитанского доспеха сложен, и над равниной строгих геометрических фигур, в каждой из которых сдерживался промораживающий антиматериальный пожар, готовый и ликовать, и побеждать, и разрушать, Фаэтон смотрелся очень уместно.

Проходя через шлюз, Гелий выбрал человеческое тело, укреплённое под Солнечное тяготение, и оделся в умеренно официальный Викторианский наряд. Разумеется, не вечерний: моветон носить вечернее в такой близости к Солнцу. Попутно Гелий составил подтверждение оплаты долгов сына и обращение в Суд по Банкротствам, с просьбой вернуть Феникса Побеждающего из залога, оформив бумаги как золочёный пергамент с сургучными печатями и алой лентой.

Не обратив внимания на протянутый пергамент, Фаэтон бросился к отцу и заключил в объятья. Гелий, не успевший и слова сказать, обнял сына в ответ.

— Не думал, что снова встретимся, — сказал кто-то.

— Я тоже, — ответил ему.

Гелий промокнул слёзы счастья изрядно измявшимся в объятьях пергаментом, но вдруг опомнился и робко предложил документ Фаэтону.

— Благодарю, Отец. Подарка лучше и придумать нельзя, — прошептал Фаэтон, торжественно принимая рыхлую от слёз промокашку. — А Дафна?

— Переодевается, — кивнул Гелий в сторону шлюза. — Женщины. Не может подобрать цвет кожи под форму скелета. Похоже, она и в поле тяжести Солнца хочет добиться Марсианской красоты.

(Марсианки, благодаря низкому притяжению, отличались прямо-таки летучим изяществом.)

Фаэтон не сводил глаз с люка. Гелий про себя усмехнулся и подошёл к поручням мостка.

— Разъясни-ка, зачем та возня? — спросил Гелий, указывая наверх.

— М? — Фаэтон нехотя отвлёкся от шлюза. — А, это. Батисферные улучшения. Вдоль всего корпуса будут установлены магнитно-индукционные генераторы. Магнитное поле будет волочь плазму вдоль корпуса — словно гусеница грунтовой яхты — погружая Феникса в Солнце всё глубже.

— Я бы сказал — закапывая.

— Как вам угодно, — подхватил Фаэтон ироничный настрой Гелия.

— Надеюсь, охлаждающий лазер справится с нагрузкой? Форма поверхности Феникса не оптимальна — поверхность слишком большая. Ближе к ядру внешняя температура уже начинает превосходить температуры выхлопа моих батисфер.

— Отец, посмотрите в сторону кормы. Видите, в сорока километрах от нас — рубеж? Это движутся рабочие — они очищают корпус от лишнего. Получится изолирующая прослойка, толщиной в пол-километра, и её я собираюсь заполнить сверхпроводящей жидкостью, которая и будет отводить тепло к левому и правому движкам. Они послужат стоками для тепла. Центральный движок будет охлаждающим лазером — он может разогреваться даже жарче солнечного ядра.

Гелий прикинул в уме несколько сотен уравнений. Ответ ему не понравился.

— Великоват объём. У этого корпуса, я думал, практически стопроцентное отражающее альбедо. Откуда столько лишнего нагрева?

Фаэтон указал наверх и переслал Гелию в фильтр ощущений картинку с внешних камер.

— Отсюда. На месте мыслеинтерфейсов и антенн будут выходы оптоволоконного кабеля из кристаллического адамантия. Кабель толстый, умышленно, чтобы мыслеинтерфейсы не захлопнулись. Тепло пойдёт по ним.

— А по какой это диспозиции вы собираетесь на бой с Софотеком Второй Ойкумены, непревзойдённым, если верить Аткинсу, мастером мыслительной войны — с распахнутыми настежь мыслеинтерфейсами? Связь со вражеским разумом выйдет перерубить только с помощью прерывателей-

— Прерыватели уже заменены напрямую спаянными и многократно продублированными кабелями. Разорвать сеть изнутри не выйдет никак, даже физически — связки отрегенерируют ещё быстрее.

— Но... зачем?

— Затем, что мы не на бой идём. Впереди нечто более окончательное.

— Не могу понять. Будь добр, объясни.

Тут раскрылся люк шлюза, и спустилась сияющая и красотой, и счастливыми глазами Дафна.

Фаэтон на неё уставился, и расплывался в улыбке. Будто бы Фаэтон хранил образ любимой у самого порога долговременной памяти. Дафна улыбчиво сверкала глазками, придерживая соломенную шляпку с лентой вокруг тульи от невозможного на палубе ветра и ухитрялась держаться на каблуках-шпильках даже при солнечной силе тяжести. Видимо, в довесок к долгополой безрукавой блузке из хрусткого, глянцево-бледного шёлка она в шлюзе выбрала и укреплённый опорно-двигательный аппарат.

— Дорогая, я столько недосказал...

Дафна, как фехтовальщица, свободной рукой отвела набок направившегося обниматься Фаэтона:

— Отцу меня даже не представишь? Привет, Гелий!

Фаэтон обескуражился.

— Что? Вы же знакомы. Да ты из того же шлюза вылезла.

— Не морочь мальчишке голову, — сухо заметил Гелий, — он и без того явно не в себе. Я тут пытаюсь постичь его план самосохранения на ближайшие несколько часов.

Гелий демонстративно выудил из кармана часики, отщёлкнул крышку и тщательно уставился в циферблат:

— Доцеловывайтесь, но не затягивайте. Я с ним ещё не договорил.

Дафна упёрла руки в бока, взглянула на Фаэтона. Хмыкнула:

— А позвольте-ка спросить, отчего это я должна доцеловываться с этим упёртым боровом, который отличился разве что слепотой к добру, что прямо у рыла лежало, скверной манерой постоянно убегать, теряться и влипать в передряги и перестрелки, наугад складывать из осколков памяти ахинею, портить балы и настроение всем, и, в придачу, прямо-таки маниакальным стремлением просиживать зад на верфи и развязывать войны? Да он меня женой даже не признаёт, чуть я его переспорю — что, к слову, происходит постоянно.

Фаэтон сзади схватил её за плечи и развернул к себе, не обращая внимания на отпор. Дафна упёрлась кулачками ему в грудь, но не устояла в повышенной тяжести и, оказалось, она уже на цыпочках, поймана в прелестные тиски его рук.

Фаэтон наклонил голову, взглянул в глаза.

— Должна, не сомневайся, — мягко сказал он, — ведь ты, именно ты побудила меня преследовать мечту, и только ради тебя я от неё откажусь. Первое я понял, когда мы улетали с Земли. Чтобы понять второе, пришлось увидеть мои мысли в другом. На самом деле мои мысли — только о тебе, дорогая, любимая, лучшая, и любил я, и сейчас люблю, не старую Дафну, а тебя. Да, ты мне не жена, я ошибся, я женился не на той. На старой. Но я предлагаю руку и сердце тебе, и, если ты согласна, я тебя иначе, чем женой, возлюбленной, не назову больше никогда.

Дафна от Фаэтона словно захмелела, зарумянилась нежным цветом. Плечи её чуть дрогнули, выдавая безуспешную попытку высвободиться из хватки:

— Вы, уважаемый, считаете, что я на блюдечке подана, — тут Дафна затаила дыхание. — А если отвечу "нет"?

— Приданным предлагаю мою жизнь, корабль, и всё будущее, и каждую звезду на небе. Всё пополам. Согласна?

И, чуть она раскрыла рот, Фаэтон запечатал его поцелуем. Ответ превратился в радостный стон. Понятно уже, какой ответ. Соломенная шляпка не удержалась, слетела на мостик, и пара лент на тулье спуталась в одну.

Гелий вежливо отвернулся и проверял часы. Спросил в воздух:

— Разве не положено в таких случаях на колено вставать?

Из ближайшего микровокзала вышли Диомед и манекен с разумом Аткинса. Они встали на дорожку, и та повезла их вперёд.

Гелий пошёл навстречу, мысленным приказом отказывая покрытию в предложении "подвезти" — дисциплина Гелия не позволяла пользоваться излишней помощью.

Аткинс заметил за плечом Гелия целующуюся пару и сразу же нажал каблуком, приказывая тропке остановиться. То ли от воспитанности, то ли от смущения Аткинс прочистил горло, сцепил руки за спиной, шагнул вбок так, чтобы Гелий заслонил источник вздохов, смешков и воркований, и сказал:

— Радуйтесь. Судя по данным, ваши Софотеки не расплавились от солнечной бури, а покончили с собой, чтобы остановить поразивший их вирус. Они рассчитывали, что прошлый вы справится и без помощи. Хорошая новость же в том, что ваша система зарекомендовала себя надёжной. Чтобы отправиться на Фениксе к ядру, нам понадобится помощь Массива. Будет нужно субдукционное течение, достаточно сильное — плазмоворот, иными словами — чтобы затянуть корабль к излучающей прослойке внешнего ядра, где и скрывается враг. Сможете устроить?

— Я могу скрестить два опоясывающих течения. Получится разжиженный вихрь, который породит пятно размером с планету. Насколько глубоко в солнечные пучины пройдёт ток, и не окончится ли это очередной бурей — загадка. Приветствую вас, Капитан Аткинс. Рад встрече. Как поживаете? Я на жизнь пока не жалуюсь, спасибо. Вижу, пролетевшие века не повредили вашей... хм... отрезвляющей бесцеремонности.

Аткинс смотрел камнем.

— Сэр, если позволите выразиться, в жизни есть вещи поважнее натирания манер до блеска. Сейчас война. Пора точить клинок.

— Неужели, уважаемый сэр? — приподнял бровь Гелий. — Учтивость, по мнению многих именитых мыслителей, есть основа цивилизации, и во время беды нужда в ней ещё насущнее. Если не защита цивилизации, то какое тогда вообще оправдание всеобщей резне под названием "война"?

— Не начинайте, мистер Радамант. Некогда.

Диомед же беззастенчиво и восхищённо смотрел на Фаэтона и Дафну, учинивших за спиной Гелия светопреставление.

— Раньше я только партеногенетические биоформы видел. Они приближаются к соитию, верно?

Аткинс и Гелий окинули его взглядом и понимающе переглянулись.

Аткинс под локоток оттащил Диомеда поближе к Гелию, и с каменным лицом произнёс:

— Сегодня — едва ли.

Гелий подвинулся, заслоняя обзор, и объяснил:

— Они юны, они влюблены, так что им чрезмерную... избыточность... приветствия можно простить.

Диомед тянул шею, как псевдоподию:

— В жизни ничего подобного на Нептуне не видал.

— Возможно, именно в этом и кроется причина... причудливого Нептунского нрава, — пробормотал Гелий.

— Выглядит старомодно, — подметил Диомед.

Гелий сказал:

— Романтическая традиция — исконнейшая, драгоценнейшая для нас. Она ведёт великих к величию.

Аткинс добавил:

— Этим вся молодёжь перед войной занимается.

Диомед спросил:

— Ни Цереброваскуляры, ни Композиции, ни Гермафродиты, ни Нептунцы до такого не доходят. Занимательный процесс, нужно признать, но я не вижу в нём пользы. Это всем Серебристо-Серым обязательно делать? Фаэтон ведь не откажется от помощи?

— Откажется, — пресёк Аткинс. — Категорически.

— Вот в этом вопросе я с Аткинсом единодушен, — добавил Гелий.

Мужчины переглянулись. Напряжённость пропала. Оба жили уже очень долго: Гелию, на момент изобретения ноуменальной технологии, было четыреста лет. Аткинсу, который тогда служил мозгом внутри киборга, приписывали ещё больше. Оба помнили иные времена.

Гелий почти улыбнулся:

— Да, я могу создать воронку и затянуть Феникса к ядру. Я могу всё, что потребуется. Я могу, не проронив и слезы, отправить сына в бой, на смерть в тёмные адовы пучины укрощённой огненной вселенной, что шире всех миров, но, смею уверить — для такого поступка мне нужно знать причину.

— Надеюсь, Фаэтон закончит скоро, и успеет всё объяснить. Он обещал.

— Подождите, Маршал! Неужели план не ваш? Где Софотеки? Где Парламент? Вы же военному командованию подчиняетесь?

Глаза Аткинса заморщинились, около рта легли складки. Будь это иной человек, он бы хохотал в голос:

— Приятно слышать, сэр, что вы мне доверяете, но дело в том, что на мой план у Воинственного Разума не хватило средств. Я предлагал осадить Солнце и хорошенько размешать его с помощью Массива, перебиваясь во время осады наземными энергетическими установками. Расчёты показали: попутно погибнет пятая часть Трансцендентальности, и осада не закончится, пока Солнце не размягчится до красного гиганта — только тогда появится возможность заслать штурмовую группу. В те пять часов, что мы летели от пространства Юпитера, Парламент даже предложил вашему сыну каперский патент, но он отказался, полагаясь на благоразумие и добровольную помощь граждан Ойкумены под чутким руководством Софотеков. Он решил, что объединить усилия получится и без военной дисциплины. А поскольку ваше состояние и его корабль стоят куда больше, чем налоговые сборы нашего старого, съёженного, беспомощного и нелюбопытного органа, только по недоразумению называемого "правительством", предложить Фаэтону нам нечего. У меня связаны руки, у них связаны руки, и будет ли спасена Ойкумена, и каким образом — решает только своенравный и перебалованный мажор. Если позволите так выразиться.

— Позволяю, Капитан, я не против, уж очень у меня настроение хорошее. Просто гора с плеч свалилась — наконец-то важные, правительственные решения принимаются не корявыми масс-мозгами доброхотов, что жить не могут без прусской муштры и кирзового пинка.

Диомед взглянул на одного, на другого, и задумчиво протянул:

— Так вы знакомы?