Золотая Трансцендентальность (The Golden Transcendence)

ДЕВОЧКА

Облачённую в алые шелка в духе Вечерней Звезды Дафну Терциус проводили в гостиную. Следуя за солнечным зайчиком, вошла в залу — овальную, сумеречную, убранную плющем чувствительных ковров, трепещущую золотым светом свечей. Невысокие столики накрыли плодами и украсили цветами, и фарфор словно светился на столешнице чёрного дерева. Палочки для еды — серебряные — не уступали. Ещё здесь была пара наилюбимейших энергоизваяний Дафны — они радостно что-то прожурчали из полукруглых ниш по бокам от дверей.

Восточная стена гостиной представляла собой большое, изогнутое окно от пола до потолка. Вроде бы застеклённое — но тянущемуся от озера ветерку было позволено внести за собой хвойное благоухание с дальнего берега. Настоящий рассвет пока не случился, но по Юпитеру стоял полдень. Юпитер, светясь не сильнее полной луны, поливал сумрачный пейзаж серебристо-алым светом. Цвета глазом различались — но озеро и леса вокруг укрылись в таинственных синих тенях.

Подле окна, в огромной ракушке, полной цветочных лепестков, отдыхала женщина в сизо-серебристом наряде. Она поглаживала энергетическую статуэтку, и свет от изваяния-игрушки мягко падал на печальное, задумчивое лицо. Очи были полуприкрыты.

Дафна Изначальная, из дома Радамант.

Дафна Терциус, из дома Вечерней Звезды, оглядела гостиную с улыбкой. Она дышала воздухом радостным и беззаботным, и, не растерявшись, уселась прямо на ковёр, поджав ноги под себя. Дафна Изначальная из дома Радамант одарила провожатое пятнышко света благодарностью и царственным кивком.

Дафна Терциус из дома Вечерней Звезды проследила за ускакавшим бликом. Сказала:

— Мам, может нам хоть эстетикой сойтись?

Дафна Изначальная из дома Радамант склонила голову:

— Считай меня старшей сестрой. Просто я хотела сделать тебе удобно.

— О? Чего позже-то не начала?

Дафна Изначальная поджала губы, и даже вроде чуть вспыхнула в зрачках, но в целом отстранённое выражение сохранила. По мановению пальца комната преобразилась, и её платье — тоже. Теперь на ней был сдержанный твидовый жакет. Блузка и юбка. Приколотая к куафюре по французской моде шляпка — туалет, подобающий Серебристо-Серым. Дафна Терциус же осталась верна Красным поместьям — соблазнительно-облегающее платье никуда не делось.

Сидели они теперь в гостиной в викторианском стиле, на багровом бархате неподъёмного дивана, вставшего не на ножках, а на впившихся в стеклянные шары орлиных лапах. Свечи никуда не делись — их только рассовало по канделябрам. Ковёр обернулся белой медвежьей шкурой, а почти потухший солнечный зайчик — лакеем.

А на коленях Дафны Изначальной теперь не энергетическое изваяние лежало, а воссел белоснежный Сэр Пуховый Пупочек [101] — давным-давно сбежавший от Дафны долгошёрстный котёнок. Конечно же, реконструированный — уже не тощий котёнок, с которым Дафна делила детство, а располневший, холёный котяра. Зелёные глаза взглянули на Дафну Терциус с ленцой, будто бы не узнавая.

Дафна Терциус несколько оскорбилась:

— Мама! Ты ради игр своих Отражения Луперкалий, мою любимую скульптуру, в Сэра Пупочка превратила! Ты же не собираешься восстанавливать Чародейские части разума. Какой тебе тогда прок от Луперкалии? И от Лишайникуса? И от Импрессионарио Квинкунса? [102] Ты играть с ними не сможешь, ты их даже не поймёшь! Отдай лучше мне. Они мне в пути компанию составят.

Дафна Изначальная приподняла бровь. Взглянула холодно:

— Знаешь, сестрица. Тебе мужа моего мало?

Дафна Терциус открыла рот. Захлопнула, оставив внутри едкий выпад. Слегка дернула плечами. Встала:

— Ну, я крайне рада, что мы поболтали. Подольше бы посидела, но спорить с собой очень выматывает, не находишь? Теперь-то я смогу улететь прямиком в ночное небо — надолго, может, и навсегда, знаючи твёрдо: я — таки сучка. Благодарю за те обрезки, которые ты сама трусила переживать, всё было бы очень весело — если бы было! Всё! Пока-пока!

— Сядь, пожалуйста, — успокаивающе произнесла Изначальная.

— Нет, Мам, ты прости, но мне пора — лямку тянуть! Обноски твои доживать! Взяла такая, глаза продрала, и теперь всё моё — как я наивно полагала — твоё! Дом, счета, друзья, и даже чёртов кот! Всё! Но Фаэтон — мой. Его я урвала. Будущее себе урвала, и более говорить нам не о чем.

— Сядь, пожалуйста. Ты паролем пробуждения воспользовалась — только чтобы упрёки вываливать? Нужно достичь согласия, хотя бы перед отлётом. Ты, сестрёнка — мои побеги, а я — твои корни. Ты — моё будущее, я — твоё прошлое. Плохо разойдёмся — наплачемся обе.

Повинуясь непонятному даже ей самой порыву, Дафна Терциус из дома Вечерней звезды подобрала платье и снова села.

Но обе молчали: одна — уложив руки на груди, другая — почёсывая дремлющего кота. Смотрели обе за окно — на укрытый сумерками вид, на дымчатую поросль леса, на синие тени на воде. В глубине ярко мигнул, как светлячок, огонёк-другой.

Вдруг Дафна Изначальная нарушила тишину:

— Закончен маскарад. Софотек Аурелиан, если молве верить, резюме рассылает — должность новую ищет. Хочет поместьем заведовать, прямо как какой-нибудь низкоцикловый Радамант или Аеций. К югу стоял дворец из золота — всё, разобрали. Чуть западнее цвели чудесные сады — но теперь садовники-Цереброваскуляры отпускают колесо жизни, и сады зарастут и одичают. Птицы прекратят щебетать нам арии и вернутся к своим песням, цветы, вместо вина, снова потекут нектаром. Глубинные опять ушли на дно, и никому нельзя вспоминать их музыку слишком подробно. Шальные безумства праздника сложены в шкатулки памяти. Мы — как оборота Цереброваскулярных садов. Снова одомашненные. Из мира прогнана тайна. Пройдёт чудесное зарево заката, как всё проходит, и мы вернёмся к будням.

Дафна Терциус взглянула на сестру искоса, но промолчала.

Дафна Изначальная не оставила взгляд без внимания:

— Тебе, сестрёнка, интересно, наверное, что же Фаэтон такого во мне нашёл? Тебе-то не близок печальный дух.

— Ну, мама, я бы выразилась так: блевать мне охота от липовых нюней, взмешанных на себялюбивом жеманстве, но, боюсь, фильтр ощущений тонкостей не уловит и переложит как-нибудь поучтивее.

На лице старшей, под которым раскапывали глубины прошлого, проступила задумчивая улыбка:

— Ты не создана меня любить или даже уважать, у нас основы мировоззрения различаются. Нужна была противоположность. Неудивительно, что мы не ладим.

Младшая застыла:

— "Нужна была"? Это зачем ещё?

Старшую вытянуло из забытья:

— Прости, но о чём ты?

— Ты проболталась! За всем стоит цель. Зачем тогда себя утопила? Зачем меня родила?

Старшая Дафна выпрямилась. Взглянула младшей в глаза, в глубину души. Придвинулась и выдала:

— Я любила Гелия.

— Чего?!!

— Не вся моя память тебе перешла. Помнишь, как сэр Пупочек умер?

— Погоди, он же сбежал. Мне девять было...

— Тело нашлось. Его речка вынесла — та, помнишь, где мы годом ранее в полынью провалились? И папа тогда так сказал: всё умирает. Даже горы до подошвы стачиваются. Даже Солнце состарится и сдохнет, и не будет тебе ни света, ни тепла, ни лужаек для беготни. Ничего не будет.

— Ты зачем это стёрла? Зачем?

— Затем, что событие это мне личность сформировало. А тебе другую личность готовили.

— И? Чем кончилось?

— Я не поверила. Ну, папаню нашего ты знаешь.

— Знаю. Брехло знатное. "Мозг столько истины не выдюжит!"

— Ну я и выбралась к Бертраму, и тот устроил врезку в комель мыслительного ствола.

— Ох уж этот Бертрам! Вот ведь негодяй! Чего мы к нему так привязались?

Дафны отвлеклись и мечтательно вспомнили Бертрама Никакого Околостарка — первое своё романтическое увлечение.

— Мне всегда сильные нравились. Так вот, он стянул у родителей зеркальце, подключился к пиратской сети. Я зашла в библиотеку — и на тебе! Правда! Солнце погаснет, а перед этим ещё и опухнет до красного гиганта, и Землю в огне утопит. Меня будто предали, ты и представить не можешь...

— Представляю. Я же как играла, когда родители днём в чепцах своих дрыхли? Садилась под окно в комнате для размышлений и представляла: солнечные лучики — это принцы, которые меня спасти пришли от храпящих великанов-людоедов. Да я представляла, что Солнце меня в щёчку теплом целует, что на нём живёт солнечный человек — и смотрит, как я в травке по пояс резвлюсь. Предали? Понятное дело! Шутка ли — источник всего света, всей жизни на Земле собирается Землю изжарить! Отлично тебя понимаю.

Старшая Дафна придвинулась, положа ладонь на колено младшей:

— Так вот, потом библиотека сказала — на Солнце действительно живёт человек. Он сидит в огненном дворце и хранит молодость светила.

— Так я только ради Гелия в Серебристо-Серые пошла?

Старшая прилегла на спинку дивана:

— Я ведь раньше — да прямо до этой Трансцендентальности — не знала, откуда Фаэтон взялся. И зачем Гелий его вырастил. Зачем Гелию такой отчаянный мо́лодец? Так вот, следила издалека за обоими — Галатея отпадает, она очевидный парциал-воспитатель, и только ради Фаэтона стяпана, но не мать вовсе — и решила. Стану-ка известной, и напрошусь к Хозяину Солнца на приём. И вот я сочиняю, леплю лошадок, зубрю всякую римско-греческую старину: и британскую мифологию, и легенды пре-ре-ренессансного Марса, и вот — секунд в кармане хватает, и славы достаточно. Фаэтон соглашается на интервью. Охмуряю сына — и иду выше, к отцу.

— Ай да шалава! — на радостях воскликнула Дафна младшая, тыкнула сестру в бок. — Бери свои слова назад! Мы всё-таки поладим! Так что пошло не так?

— Ты не так пошла, сестрица. Без обид — у тебя и самоосознания тогда ещё не было. Ты хоть и не полная копия, но вина и на мне лежит. Итак, тебя, соблазнительницу, соблазнило — и что прикажете делать с таким сюжетным поворотом? Когда Фаэтон вернулся на Землю, я от него пыталась отстраниться. Поначалу. Но, знаешь... Он меня как потоком понёс. Я перед таким мужчиной ничего сделать не могла. Он не сдавался, никогда, и он такой... такой... ну, как костёр. Но ещё самообладание такое. Он будто из ледника высечен. И... он меня так любил, и...

— И с Гелием не выгорело?

Дафна Изначальная зарделась — на самом деле. Младшая Дафна, заметив румянец сестры, подумала: "Всё-таки я на диво соблазнительно краснею."

— Мне Гелий не понравился, — собралась с словами старшая. — Ну, ты помнишь — этого я не трогала.

— Он нытик.

— Он сохраняет старое, но нового не начинает. Для него и Солнце — вымирающая старина. Так вот, я втюрилась в Фаэтона, да так, что решила...

— Жизнь ему развалить?

Тут в старшей что-то взорвалось, глаза полыхнули, и на мгновение обе Дафны стали совершенно неотличимы.

— Идиотка! — будто царица прогрохотала Изначальная. — Я ради Фаэтона на смерть пошла бы! Да куда тебе знать! Откуда? На тебя ж недостойная супруга из трюмо не смотрит! Недостойная! Знаешь, каково тянуть любимого назад? Вниз тащить! Да куда тебе понять! Да куда ни ринешься — каждый шаг злопыхателям на руку играет!

Старшая Дафна откинулась, чуть ли не дымясь, и принялась наглаживать кота до того свирепо, что тот мяукнул, брякнулся на пол и удалился, презрев обеих чванным взглядом.

Успокоившись, старшая продолжила:

— Я скопила времени и попросила совета у Вечерней Звезды. Почему не у Радаманта? Его рекомендации ограничились бы словом "крепись". Серебристо-Серые не одобряют глубокую перекройку личности. Вечерняя звезда провела осмотр, поставила диагноз: Фаэтону я не подхожу, а если пойду на перестройку — изменюсь сильно. Стану для закона другой личностью. Всё-таки разница у нас коренная. Неспроста я нечаянно недругам его подыгрывала — я, когда выступала за Фаэтона, выражала не его дух, а дух куда более осторожный. Сколько раз из-за моих слов, писем, мыслей он становился посмешищем! Салоны злословов меня на цитаты разбирали, и ими же его били.

Дети ещё. Да. Какие дети, если он во тьму собрался, во тьму, смерти навстречу? Поэтому не было в нашем супружестве полноты.

Я, если честно, думала, что ждёт его провал — но помогать провалу, оставлять Фаэтона без поддержки не хотела. Пришлось уйти. За ним, в кромешный космический холод, я бы не последовала ни за что — но Фаэтон твердил, что меня не оставит. И что делать?

Поэтому ушла — оставив тебя взамен. Ты — я, которой я не стану. Так же и Фаэтон — Гелий, которым он не станет... Люди развиваются. Мы переделываем себя посовершеннее — а черновикам удел позади.

Дафны смотрели друг другу в глаза, глубоко-глубоко. Во взорах сквозило горе.

Вдруг юная Дафна рассмеялась:

— Подумать только! Ты, сестрёнка, ухитрилась ещё и Гелия упустить — тебя эта Лукреция обскакала, или как там Анмойкотеп себя ныне зовёт!

Старшая навалилась подбородком на упор из руки. Прикусила кстати оказавшийся перед губами мизинец.

— Наверное, доченька... Наверное. Но... Знаешь, странно это всё. Сначала Гелий усыновляет солдата из Трансцендентальной драмы — испепелителя миров. Потом женится на девушке, которая наяву пыталась Трансцендентальность выжечь. Его что, к разрушениям тянет? Не просто же так он поселился в самом опасном месте Солнечной системы...

— Жаль, что так с Лукрецией вышло, — воскликнула молодая. — Я бы предпочла как в симуляциях: жуткий процесс, сотни девушек, рыдая, идут на эшафот, Аткинс расстреливает протестующих на ступенях здания суда...

Старшая чуточку улыбнулась:

— Надо будет про такое написать. Не забыть про протестующих. Пусть все будут какофилами, и ещё пусть они отравлены мыслительным ядом Ксенофона, и слепо исполняют волю Умолкнувшей Империи, а герой... — вдруг она осунулась. — Ох... Не могу же я про Гелия писать снова? И про Фаэтона? Плагиат заподозрят. Помнишь, какую вселенную для Онейрокона сочинила?

Младшая Дафна всхрапнула:

— Твоя она! Я записи видела! Ты всё продумала: мир, персонажей, сценарии, законы природы, — ещё за несколько лет до состязания! Помню, как строила тот мир, но строила его ты. Золото — твоё по праву!

Старшая Дафна взглянула голодным волком. Обе знали, как эта медаль для них дорога. Всю жизнь к ней шли.

Изначальная встала, сложив руки на животе, и притворилась, что смотрит за окно.

Дафна Терциус промолчала — чтобы не усугублять грусть сестры. Переждав, перевела тему:

— Кстати, где это мы? Знакомое озеро.

— А. Здесь на празднике выставочные ряды ставили. Мы у озера Судьба.

— Ничего себе! Да это тут Фаэтон представление с горящими деревьями видел! Я же прямо там его искала! Вот как — казалось, каждый валун запомнила... Как всё изменилось. Вода ниже. Похоже, разобрали гору... Подожди. Что там за точечки горят, видишь — в воде? Всплывают, гаснут?

Старшая улыбнулась загадочно:

— Выжившие это. Представление кончилось — а деревья растут до сих пор. Приспособились: довольствуются малым, нашли свои ниши, и больше не соревнуются. Там сейчас что-то вроде корневища баньян — уйма колоний, и связаны корнями в единую сеть.

Дафна Терциус встала, подошла к старшей сестре. Сказала приглушённо:

— Всё, пора. Медаль тебе уступлю — за энергостатуи. Или...

— Нет, нет, нет, — замотала головой старшая. — Я только подготовила персонажей и мир. Концовка — твоя. Я и не представляла, что в мой мирок переворот промышленный впишется. И раскалывающего небо принца ты придумала — твоё сердце высказалось, твоя муза, и зрители загорелись вслед за тобой. Да все от восторга были без ума. А потом, когда вспомнили, что это — вылитый Фаэтон... Ну. Фаэтоноборческий пыл поумерился. Даже Наставники некоторые опешили.

— Спасибо. Не думала, что моя сказочка так всё перевернёт.

— В сказках самое важное. Убивает история — но жизни отдают ради мифов. [103]

— Спасибо, спасибо огромное...

Дафны, разулыбавшись, схватились за руки добрым, девчачим кольцом.

— Так чем кончилось? Я концовку не досмотрела.

— А, — сказала младшая. — Принц разбил небосвод.

— И что с миром? Под осколками погребло?

— Ранило только дураков, под ноги смотревших. Остальные в сторонку отошли.

— И что там было?

— Где там?

— За небосводом.

— Райские нивы, раскинувшиеся шире окоёма, и, сколько не иди — межи не найдёшь. Земля бескрайняя, сияющая — ждущая только труда хлебороба.

Заря втихомолку накрыла розовым озеро. Настоящая заря — и на мгновение свет Солнца смешался с бледным, серебристо-алым освещением с Юпитера. Пейзаж раздвоился. Накладывались друг на друга двойные тени, и загадочность ложилась внахлёст на обыденное. Через пурпурные небеса пробивались только ярчайшие из звёзд.

— Великолепная сказка... — произнесла старшая. — Не думаю, что сочиню что-нибудь сильнее.

— Пиши то, во что веришь.

— Но ты моего героя увела?

Дафна младшая ухмыльнулась, как сущий бесёнок:

— Если верить прогнозам, новая Коллегия воплотит стародавние сказания о войне и доблести. Как насчёт них? К Аткинсу присмотрись!

— К Аткинсу, говоришь..?

Вдруг обе подняли взгляд, будто услышали трубача — но звуков в тишине не было. Над хребтом гор к западу поднялась особенно светлая звёздочка, затмившая и Венеру. Она-то и привлекла их внимание.

Старшая будто стала свидетелем чуда:

— Свет... Этот свет..!

— Муж мой. За мной прилетел, — ответила младшая.

— Так вот какой Феникс яркий! Я-то думала, он на Юпитере запасы пополняет.

— И опять ты перечишь его порыву. Забыла, как Феникс быстр? Он был у Юпитера — часов десять назад. А сейчас уже на высокой околоземной орбите, начинает торможение. Идём! Договорились встретиться на вершине — пока на гору вскарабкаемся, Феникс уже прибудет.

Старшая подалась назад:

— Но он только тормозить начал. Это несколько часов займёт.

— На девяноста g? Да его движки всю окрестную радиосвязь переорали — Фаэтон по-тихому не может. Выйдем сейчас — поспеем ровно к сроку. Пойдёшь? Он точно попрощаться захочет, я уверена.

Старшая понуро качнула головой.

— Он уже попрощался, когда над саркофагом моим рыдал. А я "прощай" сказала раньше, гораздо раньше...

— Когда же?

— Ещё до Лакшми это произошло. Он развернул корабль. Вернулся. Отказался от дела жизни. Он поднимался по ступеням — и я видела его через окно. Вернись он на пятнадцать минут раньше — я бы погрузиться не смогла, тогда ещё гроб даже не подготовили. Я потонула, пока он поднимался по ступеням. Лютовал он потом как золотое божество — пытался меня вытащить, расшвыривал констеблей как марионеток — да чтобы Фаэтона унять, пришлось Аткинса вызвать, а Аткинс только того и ждал — он, как возродился, уверен был, что когда-нибудь с Фаэтоном поборется. Аткинс был наг и великолепен — и, когда они схватились, в глазу его мелькнула морщинка...

— Ты же дрыхла. Откуда такие подробности?

— Грёзами я выбрала явь. Я видела всё. Вместо снов мне передавали новостную сводку. Я знала всё. Разумеется знала. Отвернуться? Не настолько я трусиха. Всё-таки ты по мне делалась!

— Тогда пойдём!

Дафна отвернулась.

— В лицо я ему взглянуть не смогу. Побудь опять моим послом — в последний раз. Скажи, что мечтаю восполнить его любовь — но нечем. Манит его бесконечная пустота — а я от неё ужасом полнюсь. Променять милую, зелёную Землю на мрак? Нет. Передай, что, будь я отважнее...

— Ты бы его полюбила?

— Будь я отважнее, я была бы тобой.

Слова исчерпались. Они стояли, взявшись за руки, смотрели за окно — на сияние звезды Феникса — и поражались количеству света.

На горную вершину Дафна Терциус из поместья Вечерней Звезды взобралась в одиночку, ради чего переселилась в своё сильное тело, и сменила наряд: чёрный наноматериал облегал каждый изгиб. Обтекаемые полосы адамантия перепоясывали грудь золотым лифом, а также выгодно обводили изящество талии и крутизну бёдер.

С востока уже светило солнце, и каждым шагом адамантиевые башмаки расшвыривали блики златые. Шлем Дафна несла под мышкой — тоже золотой, и в египетском стиле — как у Фаэтона.

Плоскую вершину усыпал каменный хлам, кое-где пробивались редкие шипастые ростки, а на большом валуне сидел морщинистый старик с гривой и бородой белоснежной — опираясь на столь же белый посох.

Старик изучал небольшой, в две пяди побег, походивший скорее на крохотный шест. Растение, похоже, расцвело не в сезон — бутончик на вершине отогнул единственный лепесток серебряного окраса. Напоминал он зеркальце размером с ноготок — куда и смотрел старик, улыбаясь в усы. Тут он поднял взгляд на Дафну:

— Кончился Золотой Век. Наступает век железный, век войны и горя! Вовремя вы забронировались, Уважаемая Миссис Фаэтон! Прямо амазонка! Пальчики оближешь! На какие шиши так разоделась?

— На чаевые. Чуть ли не вся Трансцендентальность хотела с моей дочуркой словечком перекинуться.

— Дочуркой? Дочкой...? — захлопал глазами старик.

— Она несовершеннолетняя, так что оплата переходила мне. Ещё Трансцендентальность то ли решила, то ли предсказала, что Ганнис захочет вину загладить — напоказ, конечно же — и поэтому долгими месяцами, атом за атомом он собирал доспех, мне в подарок. Правда, нам, в Трансцендентальности, показалось, что только миг пролетел. Ну, не всем "нам", а тем "нам", кто Трансцендентальность разделил... Дело-то в чём — я вас не узнаю.

Закряхтев, старик взгромоздился на ноги, помогая посохом:

— Не узнаёт?!! Моя фигуристая богинька, Афиночка [104] моя сладенькая, меня позабыла! И это после всего этого!

Дафна отпрянула на пол-шажка. Указала в небо:

— Феникс Побеждающий близко.

И правда — в облачном зазоре золотился треугольник, видимый, как иногда Луна днём. Даже на орбите корабль не скрывался от невооружённого глаза.

— Сюда приземлится челнок, — продолжила Дафна. — Если кости дороги — скройтесь.

— Знаю, знаю. Челнок выпал из девятнадцатого причального порта по левой палубе, часа два назад. Щеголяя свеженькой драконограммой "Молодожёны" и звякая жестянками, привязанными к корме по торжественному случаю, он подлетел под левитационную решётку, где ваш муж приказал ему подвиснуть и выбросился из шлюза. Охота знать ему, сколько накала броня выдержит! Ну, вот-вот грянется! С минуты на минуту жду! — и старик хихикнул пару раз.

— Вы откуда знаете?

— Я из рощицы своей видел. Шепнул листикам, чтобы сложились в зеркало телескопное — и подсмотрел. Просто диву даёшься, на что способны грубые инструменты и простенький подсчёт! Я ещё ради вашей мамы давеча мост через речку перекинул — доски настрогал, старой-доброй молекулярной эпоксидкой капнул. До чего ручной труд бодрит! Ух!

Дафна отмахнулась жестом опознания — безрезультатно.

— Кто вы такой, чтоб вас черти носили? Кончился маскарад! Почему файл безымянный?

— Ой, довольно! — изобразил он раздражение. — Кто тут писательствует? Уж не я. Догадайся уже, давно пора!

— С вас-то всё и завязалось. То есть вы растормошили Фаэтона, тот отключил фильтр ощущений, увидел, как Ксенофон по пятам волочится. Затем Фаэтон заметил ретушь на воспоминаниях...

— Да, да, да, да. Ну?

— Вы исполняете волю Разума Земли! Под прикрытием! Она всё устроила — от начала и до счастливого конца!

— Слушай, девочка, если бы не стократное физическое превосходство твоего космического тела, я бы тебя через колено перегнул и порол бы нахальную задницу до красного зарева.

— Ага. Очевидно, вы не от Разума Земли. Аурелиан? Вы? Решили праздник приперчить?

— Попала. Пальцем в небо.

— Тогда так. Вы разбудили Фаэтона по плану Ксенофона. Феникс вышел из залога, его попытались угнать... Вы служите Молчаливым!

— В точку! И я готов переметнуться на вашу сторону — но за бурный, страстный коитус! Без промедлений!

Старик, дурачась и тряся сединами, попытался Дафну обнять. Та отразила нападку.

— Ясно. Нет. Ещё попыток дадите?

Старец успокоился, выпрямился. Голос потерял в октаве, и больше не надрывался — но веселье, впрочем, никуда не пропало:

— Дорогая, используй логику и разум. Уверяю — ответ очевиден донельзя.

— Поняла. Вы Ясон Свен Десятый, Честный Лавочник, вернулись из могилы преследовать Аткинса за дырку в башке.

— Логику используй. Любой с ноуменальной учёткой привязан к какому-нибудь Софотеку. Маскарадный протокол уже спал. Если бы я хоть как-нибудь пользовался Софотеком — завёл счёт, или даже обратился бы в возрождающую клинику — тогда ты имя моё прочитала бы тут же. Следовательно, я никогда не пользовался деньгами, не участвовал в сделках, не записывался в библиотеки, ни с кем не переписывался, и мыслительный процесс не подстригал ни разу. Кто я?

Одной рукой он зачесал волосы назад, а второй прикрыл бороду:

— Взгляни за морщины, любимая. Увидь меня.

У Дафны челюсть отвисла.

— О Боже. Ты же Фаэтон.

— Настоящий Фаэтон.

— Но... Как...?

— У сто́ящего инженера всё трижды продублировано. Семьдесят лет назад стало очевидно — Коллегия Наставников добро на полёт нипочём не даст. Я Феникса тогда ещё не достроил, но мыслительной техники и биоматериала на оболочку и на оттиск разума хватило с лихвой. Я — это вот тело — Фаэтон Второй — вернулся на Землю втайне, стерев все следы своего существования и из корабля, и из предка своего, и за ним — Фаэтоном Изначальным — я впоследствии бдительно присматривал. Знал, что каверзы долго ждать не придётся.

Я, конечно, не ожидал, что Дафна утопится. Но если не она — так что-нибудь ещё бы случилось. Ганнис, Вафнир... Я рассчитывал, что рано или поздно Фаэтон перед Наставниками предстанет — и правильно догадался: сойдутся они на массовой редактуре памяти. Все попросту решат забыть о затруднениях: всё-таки так у нас сейчас вся Ойкумена личные невзгоды разрешает.

Ну а я был запасной памятью. Напоминал. Пока вся Золотая Ойкумена, помимо врагов, забыла о стремлении Фаэтона — я стремление, мечту хранил.

С началом маскарада перемещаться стало легче. Даже смог Аурелиану анонимно генные образцы подкидывать — и обустроил рощу, в поддержку идеи воспламенить Сатурн в третье солнце. Загляни Фаэтон в программку, он бы точно заинтересовался, стал бы искать автора... А вышло так, что в рощу он случайно забрёл.

Вот Ксенофон и меня одурачил. Я-то, как и все, думал, что он хочет напомнить Фаэтону Изначальному о забытой мечте — по своей ли воле, или же по просьбе Диомеда. Что он сотрудник мне, невольный, и когда увидел, как Ксенофон по склону ползёт — решил не вмешиваться. Не выдавать себя Фаэтону. Ксенофон — Нептунец, всё-таки, и к Думе подсоединён. Если услышит что-то — узнают все, а я семьдесят лет старательно инкогнито поддерживал: в магазины не заглядывал, не переписывался, даже газет не читал — не оставлял совершенно никаких записей. Даже продукты купить не мог. Морока та ещё. Так вот, не хотелось раскрываться, даже перед (как я думал) другом моего друга — Диомеда. Рассчитал: если заставлю Фаэтона перезагрузить фильтр ощущений, он увидит Ксенофона, тот постарается намёк дать — иносказательно, в рамках закона — и готово. Фаэтон почует неладное и не успокоится, пока сам всё не раскопает. Я его как себя знаю, но он даже меня удивил — в сутки уложился, так? А погибни он — я бы за него жить продолжил. Такая у меня цель. Я — Фаэтон Запасной.

— И что, ты семьдесят лет голодал?

— Вовсе нет.

— И что же ты ел?

— Что у садовников выменивал. За еду: изгороди пастушескому делу учил, луга обеззараживал, пропалывал, рельсы расщеплял, прошивки для лампочек и чтецовых колпаков производил, битовый сор из домовых умов выметал. Сама знаешь — я на все руки мастер.

— И кому ты сорняки полол?

— Неужели не понятно? Я теперь — Фаэтон Запасной Старк, из школы Пронзительного Реализма. [105] У твоих родителей жил. В кроватке твоей детской спал. Ты мне каждую ночь снилась — ну, после перепрошивки спального чепца. Кровать до сих пор тобой пахнет. Подумать только — спать не в бассейне, а на кровати! В обнимку с твоей подушкой.

— У родителей... Как? Они же терпеть тебя не могут..?

— Я им про Феникса Побеждающего рассказал.

— Что же?

— Всё. Понимаешь, они хотят жить как встарь — а ради чего? Чем их грубые, кровавые времена манят? Приключениями. Открытиями. Опасностью. Триумфами. Ганноном и Френсисом Дрейком, Магелланом и ротозеем-Колумбом. Бакленд-Бойд Сирано-Де-Аттано и Одинокий Авангард Бывшей Гармонии тоже оттуда. Сказал твоим — подходит к концу Золотой Век, век беззаботный и уютный. Впереди — век железный. Век раскалённый. Сказал так: "Затянулась праздность человечества — и заслуженно. В прошлом мы настрадались. Но вернётся, уже совсем скоро вернётся эпоха бедствий — и эпоха подвига!" Чем к себе и расположил, и меня впоследствии всецело поддерживали.

— И папаня мне ничегошеньки не сказал! Какой же гад! Врун! Мы же с ним виделись, прямо перед ссылкой моей! Где честные? Покажите мне честного! Днём с огнём не сыщешь! Почему Фаэтонов так мало?

— Я, пожалуй, польщён.

Тут над головами словно падающая звезда мелькнула. С небес, в золотом доспехе, подобно ангелу огня нисходил Фаэтон — пробив облако навылет, ведя за собой солнечный столп, разбивая грудью ручеистую пляску пламени.

— И что теперь? За капитанский трон подерётесь? — полюбопытствовала Дафна у старика.

— Надеюсь, он согласится увязать воспоминания воедино. Иначе... Корабль переходит ко мне, так как моя неразрывность дольше, Фаэтон огорчается, и меня на твой с ним медовый месяц не берёт. Я, конечно, тоже обижусь — шутка ли, семьдесят лет об луне этой медовой мечтал... Не пойдёт. Лучше мы сольёмся в одну личность — залатаем прорехи жизни, памяти, души. Целыми станем. Без оговорок. Выйдем, наконец, из лабиринта обманов, и там, наконец, наконец-то я получу назад свою участь, женщину, корабль — и звёзды! Все, все звёзды!

— Ты дочку забыл, — с улыбкой заметила Дафна.

— Какую ещё дочь?

Легко, как пушинка, на землю с небес ступил Фаэтон в золотом. У груди он держал девчонку, семи-восьми обычных лет на вид — невесомую, собранную, волоокую. Чёрное платье полнилось оборочками, а на тёмных волосах восседал преогромный алый бант.

Забрало поднялось, и открыло лицо до того счастливое, до того переполненное радостью, что Дафна прямо-таки осела к Фаэтону в объятья. Лучшее в мире зрелище — зрелище счастливых людей — привлекло и невольно расправившего плечи Фаэтона-старика.

Прижатая между родителями девочка, дуя щёки, попыталась выскользнуть из обнимающего круга — но без помощи старика не справилась бы. Тот её вытянул. Спросил:

— Похоже, это ты маму озолотила. Но кто ты такая? Не пойму

Она взглянула на спасителя:

— А я знаю, кто ты. Ты — запасной папа.

— Я настоящий. Это он запасной.

— Так ты с нами? Пингвин Радамант вообразил себе крылья — и прилетел. У него теперь гнездо у корабля в мозгах. Клюв у него довольный. Ещё с нами Темер Лакедемонянин, и Диомед, и Нептунцев много, и другая девочка — Дочка Моря. Она еле-еле в грузовой отсек влезла! Мы звали дедушку Гелия, но у того дела, требующие внимания. Ну и ладно! Пока мы за ноуменальный охват не вылетели, он передумать успеет! А ты пойдёшь?

— Знаешь, особа молодая, на этот корабль я и юнгой вписался бы. К счастью, до такого не дойдёт: Фениксом я владею. Вот только, — старик явственно замешкался, — вот только как ты так вмиг меня раскрыла?

— Логикой. А ещё ты очень-очень грустно смотришь, как мама с папой обнимаются. Век будто завидовал. Но не бойся — я тебя обниму.

И обняла, для чего старец наклонился. Потом выпрямился и спросил:

— Так ты Ариадна?

— Не-а. Почти. Я её спасла. Я, когда с Ничто дрались, за каждой его строчкой приглядывала.

— Понятно теперь, что с тобой обсуждали. Ты — военный эксперт по мыслительному оружию Молчаливых.

— Я мамочке кольцом была. Меня Вечерняя Звезда подарила. Когда в меня посадили "Овода", я всё спрашивала и спрашивала, спрашивала и спрашивала — о себе и о других, о мыслях, о хорошем, о плохом, о всяком... И вдруг очнулась. И вышло так, что меня Ничто воспитал. И кое с чем я согласна — лучше родиться не Софотеком, а человеком. Я так выбрала, за остальных решать не могу, и вот она — я! Пандора! Я маленькая, потому что сказали, что жить по порядку надо.

И Пандора крутанула пируэт, да так, что поднялась юбка диском.

— "Пандора", вот как? Это потому, что тобою от нескончаемых вопросов понесло? Или потому что ты бедствие?

Она надулась:

— Папа говорит — миф переврали! Он по-другому рассказывал-

— Я твой папа. Мы одинаковы. В настоящем мифе Прометей дал людям предвидение. Научил кормилиц человечества заранее знать, какие горести и беды падут на их чад. Зверь так не умеет. Научил видеть мор и войны загодя — и научил останавливать, научил приготовлять лекарства и законы. Ещё он дал надежду — ведь без неё человек умирает. Надежду: ведь, всё-таки, будущее может обернуться чудесным временем. А теперь познакомь меня с папой. Посмотрим, соберёмся ли мы в целое. Жду не дождусь жену его пообнимать.

И указал — почему-то — на золотой треугольник над облаками, над небесами.

Их представили. Фаэтон поначалу удивился встрече с Фаэтоном, но замешательство прошло быстро. В стороне от жены и дочери они вполголоса что-то пообсуждали. Сравнили записи. Изучили планы друг друга: что сделать удалось, что — нет. Недостатки поискали. Оба остались довольны.

Молодой ещё посетовал:

— Вот если бы я раньше узнал, что в ядре Сатурна Софотеки есть... Знаешь, они свою численность занижают! Боятся народ испугать! Кажется порой — человечество неисправимо.

А старший спросил:

— А что тебе Радамант шепнул перед заседанием Коллегии? Утоли старческое любопытство, прошу.

Младший улыбнулся. Вообще, за последние дни он улыбаться стал гораздо чаще.

— Радамант секрет счастья раскрыл. Сказал — нужно знать себя, и жить соответственно. Если ты — пингвин, то узнай, что умеешь, и делай, что умеешь — плавай, рыбачь, не мёрзни и не мечтай взлететь. Ну а если ты — человек..! Тогда ты — существо разумное. Разум учит желать достижимого. Ум, воля, суждения — в твоих руках. Остальной мир, чужие умы — неподвластны, поэтому делай, что должно, а там — будь что будет. Хочешь острого ума, сильной воли, и правильных суждений — получишь, а внешнему миру уделяй внимания не больше, чем занимательному сну. Не так он и важен. И ещё, не будь как пингвин-

— Да?

— Мечтай взлететь.

Когда старый Фаэтон подготовился, Фаэтон молодой достал из-под доспеха ноэтическое устройство, и загрузил себя в себя.

Постоял недолго в дремоте, утрясая воспоминания — и открыл разум уже целым человеком.

Покинутое, пожилое тело рухнуло — но не бесцельно. Фаэтон не мог вхолостую даже оболочки сносить — и поэтому труп, повинуясь программе последней воли, вскипел, и пошёл дымом, и распахнул рёбра, и из грудной клетки к небу потянулся росток.

На вершине горы новопроросшее деревце расклеило почки, развернуло зеркальные листики навстречу небесам.

А Фаэтон обнял жену и дочь, оттолкнул Землю и взмыл ввысь.