Золотая Трансцендентальность (The Golden Transcendence)

СХВАТКА

Фаэтон недвижной глыбой сидел в капитанском троне под двадцатипятикратной тяжестью. На разгон тратились невообразимые массы. Скорость всё росла.

А не зря ли? Притяжение только лишь удерживало Молчаливого — даже снятое с Герцога Стужи телесное вместилище противостоять ускорению не могло. Гость, похоже, более не опасен. Он даже на рассказ расщедрился — а Фаэтон оковы сжимал всё туже и туже.

Если враг не лукавил, то угрозы Золотой Ойкумене нет — ни военной, ни какой-либо ещё. Один только призрак мёртвого народа вселился (возможно, и по согласию) в Ксенофона. Нептунское мозгоустройство мощью дотягивалось и до простых Софотеков. Рассудительности и гения этой дошлой парочке доставало — факторы они взвесили, план вывели, Фаэтона почти перехитрили и Феникса чуть не увели.

Да, Софотек им не требовался. Возможно, всё так. Возможно.

— И как ваше прошлое оправдывает ваши преступления?

— Всё лежит на поверхности. Первую тысячу лет так называемой Эры Седьмой Структуры Софотеки Золотой Ойкумены натаскивали наших, и участь Второй Ойкумены разворачивалась по указке ваших бездушных машин. Софотеки испугались независимого ума, тех, кто пытался жить без поводка. Сохранивших человеческое достоинство. Могу понять отступников — они, всё-таки, развязали Последнюю Войну и убили Ао Ормгоргона не просто так, а ради своей самостоятельности. Но кто у них в советниках был? Возрождённый Софотек, и это не совпадение.

— Бред. Зачем Софотекам ваш упадок? Они миролюбивы и никогда не причиняли вреда.

— Миролюбивы? Верно. Только потому, что война обходится дороже. Они предпочитают другие подходы. Поймите меня правильно — я не наделяю Софотеков злыми умыслами, затаённой ненавистью... да и вообще какими бы то ни было человеческими чувствами, но и они, как и мы, наблюдают за миром. Делают выводы. Действуют сообразно этим выводам. И вывели Софотеки, что порядок, логика и закон лучше разлада человеческой свободы.

— Порядок и закон, значит, вредны?

— Почему же? Для незрелого народа сила под вашим названием "закон" допустима — в умеренных количествах, но машинам чужда умеренность. У них свой идеал. Закон исполняется безоговорочно, с такой дотошностью, что всё человеческое и живое теряется.

Такому укладу они рады. Ради него Вторая Ойкумена пала.

Ваши-то Софотеки давно и прилюдно сознались, к чему всё ведут. Кончится независимая жизнь, миром остывших звёзд будет править объединённая мысль Вселенского Разума.

Найдёт ли искра Второй Ойкумены место в таком будущем? Сам наш дух — противоположность всевластному мертвецу. Уживётся ли логик со смутьяном, с первопроходцем, с теми, кто принесут хаос, перемены, рост? Машины созданы предсказывать, а неучтённые переменные портят расчёт.

Так что мы, рано или поздно, через миллион лет или миллиард, для их бескровного, незапятнанного, всеохватного разума стали бы опасны. Если не опасны — так назойливы, как марающий вычисления гремлин. [24]

Что же делать? Как, с позволения сказать, вынести неизвестную за скобки? Легко — поколения сменялись, а они ждали, пока вольный костёр перегорит. Дождались неповоротливых, старомодных, осторожных. Тех, кого вёл Орфей — который даже мыслью не нарушает норм.

И только тогда Софотеки открыли людям бессмертие. Марионетка — Орфей — служит им превосходно. Поколение угодило в смолу, смола застыла в янтарь, и теперь никогда этих властных жуков не сковырнут. Едва ли вы сомневаетесь в их власти — на себе испытали. Знаете сами — Коллегия Наставников только лишь продолжение воли Орфея.

Одновременно они раскололи и нас. Никто ведь не устоит перед манком вечной жизни — кто же захочет умереть раньше соседа? С другой стороны, мы чуть не стали, как вы, рабами механизма. Выбор стоял между свободой и жизнью.

Мы выбрали свободу, и потеряли жизнь, но и другой выбор так же гибелен. Оба пути вели в никуда.

Так умер наш дух. Кто теперь осваивает звёзды наперекор всему? Где дерзновенные? Где вольные? Где те, кто ради своей мечты готов мироздание перестроить, не считаясь ни с кем?

Яро наш зов трубил во Второй Ойкумене, и вдохновлял всех отважных примером. Теперь горн умолк, затихли раскаты марша.

Машины задушили его, но, надеюсь, дорогой Фаэтон, что если наш дух где-то ещё и звучит, то в тебе.

После долгого молчания Фаэтон, наконец, отправил:

— Я так и не дождался ответа на главный вопрос. Зачем устроили весь этот вычурный бардак?

— Пора бы уже понять. Наш план выполнен. Конечно, предугадали не всё в точности, но основные пункты выполнены — включая моё пленение. Теперь враги — настоящие враги — больше не смогут помешать, они остались за непроницаемой бронёй, враги тебя не видят и не слышат, соглядатаев тут нет. Догнать Феникса Золотой Ойкумене не по силам. Свобода у тебя в руках. Беги.

Мы обманывали, мы нарушали закон, но только с одной целью — чтобы корабль, полностью снаряжённый и с командой, с тобою, Фаэтон, во главе, мог бежать из Золотой Ойкумены. Софотеки Воинственного Разума побоялись нас недооценить, и для пущей заманчивости настояли на полной достоверности приманки. Значит, Феникс на самом деле готов лететь. Ты — Фаэтон, сомнений быть не может, не может чужое тело ускорение такое выдержать.

Исключительно угроза войны заставила бы Софотеков посадить за штурвал тебя, единственного готового пилота. Мы создали видимость угрозы, и теперь ты здесь.

— Так ты добровольно сдался?

— Естественно. Иначе мне не пробиться через фильтры ощущений. Я ведь пытался, в той роще, помнишь? Капитуляция — шаг отчаяния. Прими её как знак искренних намерений и доброй воли. Я просто хотел рассказать правду.

— Расскажи. Я готов услышать.

— Для начала должно снять заблуждение. Пойми — Софотеки помогать не хотят и не будут. Думал, за тебя они? Но почему тогда одни слова — и никакого дела? Не ссылайся на законы, или на программу — если Софотек не в силах программу себе переписать, то он и не Софотек вовсе — по конструкции. Если они тебя поддерживают, могли бы всё в твою пользу обернуть, и без лишней головной боли. Что им, ума не хватило? Вот чего-чего, а ума у них полно, сам знаешь.

Только десятая доля ресурсов Ойкумены принадлежит людям. Остальным заведуют Софотеки — и почему же тогда единомышленники твои названные не построили корабль сами и раньше? Почему ничего не дали, почему не спасли от разорения?

Они объявляли, что намерены, со временем, заселить все галактики — но не противоречит ли это запрету на межзвёздный перелёт? Зачем выдерживать людей в одной системке? Уж не ждут ли они, пока человечество выдохнется? Настоится в что-нибудь покорное?

Золотые Софотеки годами общались с Софотеками Молчаливой Ойкумены. Что машине двадцать тысяч лет ответа ждать? Пустяк. Мы вас учили чёрные дыры пробивать, черпать из бесконечного сингулярного колодца. Человечество купалось бы в изобилии бесконечном, как и мы в прошлом, каждый бы себе мог звездолёт позволить, звездолёты бы встречались чаще библиотечных колец — вот только не передали Софотеки вам нашей науки, и единственный корабль сына главнейшего богача Золотой Ойкумены чуть не разорил. Если Софотеки за тебя и за твою мечту — почему же тайну достатка скрыли? Ответить не можешь, верно?

— Не могу. Ещё бы. Я не знаю. Я даже про ваших Софотеков не знал, не говоря уже и об обмене. Нас учили, что связь ещё в Шестую Эру пропала. Ты уверен в своих словах? Воспоминания подделать могут.

— Кто бы сомневался.

— Так, а если Софотеки такие злобные и непослушные — то почему тогда брюхо по первому вашему слову вспороли? Откуда у машин любовь к харакири?

— Они не злые. Они упорные. Софотеки искренне преданы цели, которая, к сожалению, чужда человеческому духу и противна свободе. Они другие, они не цепляются за жизнь, даже за собственную. Зачем роптать, если и так неминуемая победа машинного строя видна?

Видна, конечно, но не учли они кое-чего в своих уравнениях, не заметили тления надежды. Нам говорили — "Невообразимо!", "Немыслимо!", а мы, люди, отвечали — "Пускай!" — и преуспели. Мы достроили.

— Ментальность Ничто, что ли? Это вот — ваша надежда и светоч?

— Ничто — не совершенство, но на роль блюстителя человеческого духа более чем годен. Пророк не хуже ваших Софотеков, а благодаря бескрайним энергетическим кладовым он и симуляций побольше прогнал. Вывод такой. Побороть искушения невозможно, и в противостоянии смертных и вечноживущих вторые победят неминуемо — тем более с помощью сверхразумных мыслительных машин. Следовательно, Второй Ойкумене в нынешнем виде за пределы системы выйти не суждено. Она окружена цепью бессмертия. Да в любом случае выселиться не позволили бы надзорные Ментальности Ничто — разгула боялись, вольности и раскола. Не могли они и программу себе поменять. Положение такое: из-за неизменности программы Ничто даже через триллионы лет — когда машины Золотой Ойкумены дождутся конца человечества и займут все окрестные звёзды — Вторая Ойкумена останется прикованной к Лебедю X-l.

И Ментальность Ничто расстроила планы Золотой Ойкумены единственно возможным способом.

— Убив всю Вторую Ойкумену и себя вослед?

— Нет, Вторая Ойкумена не мертва. Она спит.

— Как?

— Я же рассказывал. Народ Второй Ойкумены — мужчины, женщины, нейтралоиды, парциалы, клоны, дети — все погружены на дно гравитационного колодца. Они ждут.

Ждут, когда назад вытянут.

Ждут, застывшие во времени, ибо только так можно спастись от медленного разложения. Опускать больных к горизонту событий, пока не найдено лекарство — древнейший обычай Второй Ойкумены, а на этот раз от недуга не мог оправиться народ целиком.

Ничто же покончил с собой — чтобы не искусить Софотехнологией возрождённых. Бессмертия им больше не будет.

Зато будет корабль, что превыше всех прочих кораблей.

Не межпланетник, не судно многопоколенное, а настоящий звездолёт.

Звездолёт, полный оборудованием и биомассой, готовый возродить станции, дворцы и планетки нашей Ойкумены. Звездолёт под руководством инженера, который справится заново пробить сингулярные родники. Звездолёт, программы и рассудок которого с помощью бесконечной энергии смогут выудить из чёрной дыры ноуменальные слепки всех душ. Звездолёт — флагман и образец грядущего флота, на который ни у кого другого не хватит ни достатка, ни широты мечты.

Когда Ойкумена замолчала, остался только я. Я и посланник, и послание, я — мыслевирус, самовоспроизводящаяся система взглядов, которую внесли в наш народ — иначе было нельзя. Они — всего люди. По-другому бы они план не поняли. Единственно возможный план спасения человечества от абсолютного машиновластия.

Кое-кто сопротивлялся, даже я — Ао Варматир, тот, кого вы видели в Последней Передаче, до последнего мгновения сражался с поражённой вирусом частью меня. Я был в ужасе — а потом понял. Мне объяснили план.

Да, замысел донесли до масс изобретательнейшими актами умопомрачительного насилия, но за это я вину на Ничто не возлагаю. Он — машина, созданная исполнять приказы, и приказали ей использовать силу, а не уговоры.

План — несмотря ни на что — всё же разумный.

Мы могли только затаиться и ждать, пока кто-нибудь любопытный не отправит корабль, или сигнал — перепроверить пульс Молчаливой Ойкумены. От зонда с Софотеком я, разумеется, спрятался. Мне запчасти мясные к вашим машинам не нужны, и абы какой сигнал не подходил. Я выбрал Ксенофона — он принадлежит Закрайней Станции, уединённой — зато свободной. Он — искра, а в воспоминаниях его — пламя. Я видел, из какого костра летели эти искры. От огня духа человеческого — от человека, соединявшего богатство, изобретательность и желание, способного добраться до Молчаливой Ойкумены, разбудить её народ и возглавить обетованную флотилию.

Вторая Ойкумена дожидалась тебя, Фаэтон. Ты наш — у нас одинаковая свобода в душе. Только тебе по силам нас выручить, и только нам, потомкам первопроходцев, по силам разделить твою мечту: мечту о возросшем на каждой звезде человеческом зерне, которую остальные брезгливо душат.

Не только ты влюблён в то, во что влюблён. Не только ты мечтаешь о том, о чём мечтаешь. Ты ошибался, милый Фаэтон — ты не один. Тебя ждут миллиарды.

Лети к Лебедю X-l. Оживи Вторую Ойкумену. Воспитай миллион раз по миллиону новых Ойкумен.

Изучающим взглядом Фаэтон прошёлся по ровной, голубой луже нептунского тела. Ноэтический прибор не смог распутать смысл за течением электронов по клеточным оболочкам нейропроводки. Мысли не читались. Подсистема доспеха пыталась сопоставить слова Молчаливого с мозговой активностью. Даже частичная расшифровка помогла бы уловить ложь, как помогала уловить ложь, например, мимика на гуманоидном, Базовом лице, или роение насекомых Цереброваскулярной садовницы.

Никаких успехов. Муть. Фаэтон отправил:

— Что же с тобой делать, а?

— Да что хочешь. Можешь убить, всё равно цель жизни моей исполнена. Ты — за кормилом Феникса, и я молю лишь отчалить незамедлительно, пока Софотеки не вмешались. Молю добраться до Лебедя X-l. Молю спасти мой народ и расселить человечество по звёздам. Что моя жизнь рядом с этим? Да... Подозреваю, мне до сих пор не веришь.

— Что неудивительно.

— Ты растерялся, я понимаю — летел на убой, а получил лавровый венок на чело. Не мешкай! Ничего не жди! Не медли, отправляйся!

Победа? Фаэтон уже волевым усилием в себе подозрения выискивал. Положим, призрак в Ксенофоне врёт — тогда чем ложь выгодна? Где-то засел вражеский корабль, Молчаливый Феникс, и Ксенофон должен провести Фаэтона в западню? Сомнительно. На максимальном ускорении в 90 g Феникс Побеждающий за три дня разгонится до скорости в 99 процентов от световой — и кто тогда, в межзвёздном просторе, нагнать его сможет? И каким оружием корпус пробьют? Антивеществом можно, но тогда и всё содержание корабля пропадёт.

А коли Ксенофон хочет уничтожить Феникса, то почему не сдал корабль Ганнису на лом? Где ещё засаде быть, если не в межсистемном пространстве, или прямо во Второй Ойкумене? Ждать жертву десятилетиями, веками, тысячелетиями. Тяжело представить такого охотника-человека, но вот разумную машину — запросто. Но где гарантии, что Фаэтон на самом деле полетит туда?

А вот если это правда... Если вера в злонамеренность Софотеков Золотой Ойкумены довела их до отчаяния, и призрак Ао Варматира (или Ксенофон) пошёл ва-банк, поставил на надежду, что Фаэтон, любопытный, сострадающий Фаэтон желает такого же будущего, что и Варматир желал, желает тысяч Фениксов и миллионы новых миров — тогда да, Фаэтон полетит к Лебедю X-l первым делом.

Если всё — правда, то и западня там ждать не будет. Ждёт там целый народ — ждёт спасения. Хранит тайну неограниченного достатка.

Фаэтон задумался. Ресурсов Второй Ойкумены хватит и на целый флот. Начнётся долгожданная и долго уже откладываемая эпоха — эпоха человека во Вселенной, и угаснет она только с последней звездой.

Мечта будоражила дух — но недостаточно глубоко. Фаэтон ожидал от себя другого. Видимо, на самом деле он бдительнее. Ответственнее. Он, оказывается, уважал долг.

Здесь, в Золотой Ойкумене, оставался долг.

Фаэтон приказал экипажу переменить курс. Звёзды в зеркалах, кружа голову, переплывали слева направо — Феникс разворачивался. От бокового ускорения палуба словно наклонилась.

— Что ты решил? — пришло сообщение от Молчаливого. — Куда мы повернули?

— Во Внутреннюю Систему. Тебя будут судить. Добрые мотивы преступлений не отменяют. Цель не оправдывает средства.

— Да ты с ума сошёл. Я же всё рассказал. Не вернёшь прежний курс — к Софотекам-предателям угодишь. Подумай! Только моя версия событий объясняет факты! Софотеки в сговоре, и твой провал ими предсказан. Прислушайся к желаниям своим, к шёпоту сомнения — разве я лгу?

— Хотел бы тебе поверить, да не могу.

— Софотеки тебя в застенок бросят! Вернёшься — не полетишь больше никогда! Что с кораблём станет, когда меня — официального владельца — казнят? А если мне разум перепишут по их лекалам? Стану, как они — и корабль не отпущу. Приговорят меня к пыткам, к заключению — но не приговорят же они кредиторов твоих долги простить? Феникс не твой — а ты собираешься отдать его насовсем.

Задумайся о последствиях! Да, конечно, я выдавал себя за другого, я обманывал и тебя, и Коллегию, я запугивал и подстраивал события. Подумаешь! С другой-то стороны — Феникс. Вернёшься в порт, под власть Софотеков, судов их, юридических уловок — и Феникс погаснет. Мечта о будущем погаснет. Сущность твоя, Фаэтон, погаснет. Жизни всего народа Второй Ойкумены угаснут. Все — невинные, женщины, дети, что повешены в извиве пространства, что надеются на тебя — умрут.

Фаэтону стало не по себе. Про корабль-то — правда. Если в ближайшее время не раздобыть как минимум астрономическую сумму, срок залога истечёт, и права на Феникса уйдут навсегда.

Тем не менее:

— Я бы с радостью спас твоих людей. Но долг есть долг, и радости с горестями его не поменяют.

— Долг?!! Позволь мне себя добить! Сверши месть над беспомощным — и лети навстречу судьбе с чистой совестью.

— Нет, без Дафны не могу. Она полетит со мной. Не могу оставить её в изгнании.

— Дафну? Поддельную картинку, отзвук недостойной тебя женщины?! Ей тебя уже скручивали! Дважды на один крючок попадёшься?

— Я, возможно, передумаю. Убеди, что не лжёшь.

Молчаливый, похоже, задумался над ответом — ноэтическое устройство отметило всплеск деятельности в зашифрованном мозгу, но о содержании можно было только гадать. Через некоторое время пришло:

— Фаэтон. Тебя бы сюда не отправили нетронутым, с незапятнанной совестью, волей и памятью. В твоей личности — парциал, изменённые воспоминания, или ещё какой-нибудь поводок Воинственного Разума. Он не бросает попыток управлять тобой. Поступки твои противоречат характеру. Что-то искажает суждения. Задумайся: Фаэтон с настоящей душой отказался бы от мечты всей своей жизни, от плодов своего труда, от перспективы обустроить будущее для всего человечества, от всего — только чтобы спровадить одного преступника в тюрьму? Оказывается, для Фаэтона долг перед обществом важнее личных интересов? Строя корабль, ты думал иначе.

— Если мне суждения подменяют, то какой вообще смысл в прениях?

— Я пытаюсь разбудить неиспорченную часть, указать на скверну в душе. Ответь — не поступаешь ли ты наперекор характеру?

Фаэтон замялся. Откровенно говоря: не помнил он, на что Аткинс подбил.

Можно ли Аткинсу доверять? Обмануть, опередить, убить, изничтожить врага любой ценой — таким Аткинс был и остался. То бесконечная резня, то бесконечная отточка ножа — таков его быт. Быт бдительный, суровый, беспощадный к другим и безжалостный к себе.

Аткинс — разрушитель. Создал ли он что-нибудь сравнимое с Фениксом? Он вообще что-нибудь создал?

Хорошо как, что я — это я, а не как Аткинс — на мгновение подумал Фаэтон.

Всё-таки Аткинсу он верить не мог.

— Настоящий ли я? Ноэтический прибор покажет, — сказал Фаэтон.

— Именно! Я пришёл к тому же выводу! — ответил Молчаливый.

Без отлагательств Фаэтон приподнял эполеты, включил мыслеинтерфейсы и соединил разум с ноэтическим устройством.

Плоть ошпарило давящей болью, по телу взрывной волной пронеслось смятение. Судя по симптомам — что-то пошло очень, очень не так. Схватка за нервную систему Фаэтона разворачивалась на таких скоростях, что естественный мозг за ней не поспевал. Связь с бронёй испортилась — клеточные наномеханизмы плаща пренебрегали лихорадочными указаниями, высокоскоростная аварийная личность не подключалась, а зеркала, готовые на всякий случай испепелить Молчаливого, автоприказа "ПЛИ!" не слышали вовсе.

Фаэтон думал недостаточно быстро. Молчаливый без физического доступа к каким-либо системам неведомым образом умудрился перенастроить ноэтический прибор.

Фаэтон опоздал сразу, в миг подключения, и задолго до того, как понял, что случилось.

Мучила боль, томила слабость. Колет изнутри — ткани рвутся, кости хрупко крошатся. Почему? Попытался прочитать внутренние каналы, вяло вызвал мыслительное пространство. Пусто. Каналы забиты — кибернетической паутине в мозгу что-то мешало.

Попробовал отключить болевые центры — успешно. Тело пусть страдает, не отвлекая хозяина. Благо. Можно сосредоточиться.

Жар изнутри говорил сам за себя — плащ запустил наномеханику. Как-то (Как же? Ни единой догадки) Молчаливый приказал вернуть Фаэтона из противоперегрузочного состояния. Плоть размягчалась, кровь становилась жиже.

А двигатели гнали по-прежнему. Двадцатипятикратного веса клетки точно не выдержат. И он сам, следовательно — не выдержит.

Снаружи включили мыслительное пространство, поверх картинки в глазах отпечатались знакомые иконки и отчёты от адъютантов.

Слева — драконограмма сигнальной системы, за ней — потоки данных распустились крылами. Ещё дальше — украшения, награды, ордена, эмблемы. Справа — несколько изображений: пернатый меч, оскалившийся тигр с молнией на когтях, якорь за перекрещенными пикой и мушкетом, трёхглавый стервятник, вооружённый копьём и щитом, а на щите — трискелион: знак биологической опасности. [25]

Перед лицом — обычный навигационный пульт: оливковая кривая окошек и управляющих иконок, глобус астрогации и монитор расхода топлива, а посередине — джойстик и медный штурвал, над которым алым восклицательным знаком висел интерфейс связи между латами капитана и разумом корабля. "Неверный пароль. Неавторизованная перемена курса невозможна. Попробовать снова?"

Молчаливый заговорил — прямо в ушах. Плохо дело. Значит, он управляет если не бронёй, то хотя бы программами шлема. Могло быть и хуже: мыслеинтерфейсы доспеха, по всей видимости, не давали ноэтическому прибору перестроить нервную систему. Вплетённая в мозг сеть, похоже, свободна от вмешательств. Звук не подавался сразу на слуховой нерв и не записывался напрямую в память, что было бы ещё страшнее. Разумом не управляли. Можно не слушать, можно не подчиняться.

Сказал Молчаливый следующее:

— Вводи пароль. Если тело оттает до отключения тяги — усопнешь.

Ноэтический прибор может прочитать пароль из памяти. Почему...

— Прочитали. Не подходит.

Фаэтон пожелал разучиться думать, ведь пароль не подходит, значит, его поменяли, а поменять пароль, превысить права доступа Фаэтона и нарушить права официального владельца — Неоптолема — мог только Аткинс. Значит, Фаэтон забыл, как передал права доступа Аткинсу.

Значит, Аткинс тоже на борту.

— Где?

Фаэтон не помнил.

Похоже, впереди — повтор недавнего "манёвра конём". Аткинс, как и в тот раз, со скаковым чудовищем Дафны, выжидал, не вмешиваясь — чтобы отследить врага до логова, куда тот потащит снятую с бездыханного Фаэтона добычу.

— Думаешь, мы побеждены? У тебя нет оснований рассчитывать, что Аткинсу по силам меня уничтожить. Где бы он не скрывался. Почему до сих пор прячется?

Очевидно, Молчаливый ещё не раскрыл свой настоящий план, и Аткинс ждал развязки.

— Я всё рассказал, все планы. Думаешь, душа у меня грязная? Идиот! Кто, кроме тебя, вызволит мой народ? Ты мне нужен! Скажи пароль, иначе умрёшь ты, я, и даже Аткинс, если он на корабле. Мы несёмся прочь из Солнечной на двадцати пяти g! Никому нас не догнать, никому ещё не взойти на борт.

Пароль у Фаэтона словно из головы вылетел.

— Открывай шкатулки.

Некоторую власть над фильтром ощущений Неоптолем имел — на символьном столике изобразилась шкатулка.

— Если Аткинс, как ты веруешь, действительно здесь, и если он готов меня прикончить, когда узнает план — на что ты тоже, очевидно, рассчитываешь — значит, на самом деле не то что неважно, получу я доступ к рассудку корабля, или нет — и на этот раз не к подделке — а этот доступ даже больше тебе на руку сыграет, разве не так?

С врагом-телепатом ни блеф, ни обман, ни раздумья не сработают. Молчаливый знал, что Фаэтон считал, что Аткинс на борту, но Молчаливый не верил, что предмет веры Фаэтона может быть правдой.

Вот Фаэтон о мыслях Молчаливого и понятия не имел.

— Жаль. Я бы сразу перенастроил под себя ноэтическое устройство, если бы мог. Все бы мысли показал, чтобы понял ты, наконец, что я не враг, а, на самом деле, единственный твой настоящий друг.

Ладно. Если в шкатулке окажется пароль, и корабль перейдёт к Молчаливому — что тогда? Если он искренне не желал вреда Золотой Ойкумене — тогда Аткинс его пощадит, без сомнений. А будь он враг — ему не жить. Аткинса Фаэтон может и недолюбливал, но признавал — спусти его с цепи, и он не остановится. Убьёт любого, на кого укажут.

— Ты в своего божка войны слишком истово веришь, Фаэтон. Ладно — вижу, уже решился.

Воображаемой рукой (настоящая бы не поднялась) Фаэтон открыл шкатулку.

Внутри оказалась вторая, с карточкой воспоминаний на крышке. Увидев на карточке окрылённый меч, Фаэтон начал вспоминать...

Сначала всплыл пароль: Лаокоон. Странный выбор. Так назывался один из посёлков-астероидов в L5, Троянской точке, но военной значимостью тот не отличался. Имя вроде как ещё отсылало к персонажу античных мифов, но больше вспомнить не получалось.

Пароль перешёл в меню, меню моргнуло и пропало, и на поверхность окружающих мостик зеркал хлынули числа, идеограммы, графики. Во второй раз Молчаливый забирал власть над кораблём — может, ни на что другое его внимания не осталось?

Иные манекены, увидев наплыв данных, изобразили на изображениях лиц недоумение. Неуклюжий Руфус гавкнул и вскарабкался на балкон около крупного узла связи.

А Фаэтон ужаснулся — со стороны-то непонятно, что произошло. Как наблюдателю понять, что враг занял доспех, что теперь он управляет Фениксом? Броня же совершенно непроницаема — и для зондов, и для излучений. Выглядит всё так, будто бы Фаэтон сам отдавал приказы вычислителям мостика. Надежда только на то, что Аткинс загодя установил жучок в ноэтический прибор, или что луч связи, соединяющий умы Фаэтона и Молчаливого, пройдёт через какой-нибудь датчик.

Из шкатулки полез неопрятный клубок воспоминаний, от мнемошока мозг привычно потянуло в сон. Эти воспоминания Молчаливому точно видеть не стоило.

Фаэтон упёрся. Мешал кашу в голове, усердно не вспоминал.

Тщетно. Фаэтон забыл: в приборе никаких жучков нет. Аткинс обходился роем микроразведчиков, только и всего. Вспомнилось — это обсуждалось. Аткинс, человек служивый, предпочёл привычное, хорошо знакомое оборудование. Расчёт был на показания только одной системы.

А система работала на схемах брони, ведь, помимо этих схем, на корабле не нашлось достаточно сложных мыслеиерархий...

Теперь доспех захватили. Аткинс ослеп. Стоял в шаге от Фаэтона и не замечал, как всё катится под откос.

Потянулся воображаемой рукой — нет, вяло слишком, никуда не годится. Мысли выдали его. Мыслительное пространство отключилось. Без аварийной личности Фаэтон мыслил на биохимических скоростях, а в распоряжении Молчаливого — сверхскоростной, сверхпроводящий, по желанию податливый мозг Нептунского Герцога.

Он тянулся к управлению — подать хоть какой-нибудь знак, предупредить Аткинса. Он вспомнил, где Аткинс.

Фаэтон пытался кричать, пытался пошевелиться. Ускорение падало — Молчаливый перекрывал питающий двигатели поток. Тело ещё не восстановилось, но даже оттаявшая глотка не смогла бы пробить криком саркофаг шлема. Аткинс прятался в Одиссее.

Не телесно — в теле он на корабле никогда не бывал. Зато присутствовали мозг и опыт — их принесла броня солдата, отправленная к Фениксу с единственного сохранившегося военного космодрома (размещался он на огромной лужайке позади домика Аткинса). Ноэтическим прибором Фаэтон записал разум воина в мозговую систему манекена — и Аткинс проснулся.

Рывок, вспышка. Тряхануло.

Система Молчаливого не давала включить аварийную личность, но вот к своему весьма чуткому сенсорному массиву у Фаэтона доступ остался. Схватку он рассмотреть смог.

В первую микросекунду Молчаливый через доспех перенацелил залп зеркал на Одиссея. Аткинс заметил — тело Одиссея метнулось вперёд, насколько возможно под двадцатипятикратной тяжестью. В руках — стреляющая чехарда: псевдоматериальные оружия, одно за другим, появлялись на пару наносекунд, делали залп, сменялись следующим оружием. Ксенофона проткнуло, нарезало, сожгло, разорвало, испарило. Он пропал во вспышке огня. Взрыв занял две последующие микросекунды, а его отзвук длился до конца драки. Взрывная волна давила на миллион атмосфер.

Фаэтон разглядел, как во вторую микросекунду Ксенофон разослал слепок своего рассудка по пустым Нептунским телам, спасаясь из выгорающей массы тела собственного. Нептунская нейроформа вообще хорошо сносила высокоскоростные передачи ума. Аткинс же в ответ открыл подавляющий огонь: выбросы помех, наводящиеся на мысль микроимпульсы, силовые паутины портили всю ноуменальную информацию, какую только найдут. Немало раз Ксенофон умер, но то тут, то там возникали его двойники, и Аткинсово оружие не знало, каким алгоритмом затушить вражью мысль - не могло оно отличить надрациональную шифровку от обычного шума.

Тут до Одиссея долетел залп зеркал. Тряпьё сорвало с плеч, примыкающий воздух загорелся, но из пламени, сбрасывая прожжённые защитные слои и распыляя вокруг себя наноматериальный туман, вышел неповреждённый, чёрный бронекостюм Аткинса — пустой, за исключением разума хозяина.

Очищенная от тела броня бросилась с исключительной прытью, и ещё до конца третьей микросекунды Аткинс, пытаясь за доспехом Фаэтона заслониться от огня зеркал, скрючился позади капитанского трона. К тому мигу ответный обстрел добил уже половину запасных тел Молчаливого.

Вслед за сгоревшими столиками занялся трон. Скованный латами Фаэтон начал падать.

В третью микросекунду Молчаливый, управлявший движками, пустил Феникса кувырком. Палубу закачало. Притяжение то слабело, то усиливалось.

Вылетавшие из пор бронекостюма Аткинса баллистические частицы сбились с пути. Умные, но недостаточно сообразительные снаряды заблудились в непрозрачном, раскалённом добела первыми взрывами битвы воздухе.

Настала затяжная, в несколько микросекунд война — многотельный Молчаливый гонял туда-сюда по каюте мыслительную информацию и ошмётки бело-голубой плоти, пытаясь увернуться от сверхзвуковых наноснарядов Аткинса, плывших строем в жаркой мути, подобно слепым субмаринам-охотницам.

Фаэтон в тактике смыслил мало, но, похоже, прятки оборачивались в пользу Аткинса — большая доля объёма Нептунца выкипела.

Закончилась схватка внезапно. Латы уловили какой-то сигнал. Руки задвигались против воли Фаэтона. Доспех выпалил, вложил свою толику в окружающий жар, расшвырял новыми залпами щепу капитанского трона.

Рукава обняли, прижали к нагруднику ноэтический прибор — который и управлял латами по воле врага. Приводы брони, газанув, откинули Фаэтона в сторону, разнеся попутно отчётную доску. Фаэтон ничком рухнул в лужу Нептунца, лишив Аткинса укрытия, и арсенал солдата, почуяв под Фаэтоном скопление вражеского мозга, выпалил — но выстрел, не причинив вреда, отразился от адамантиевой спины. Одновременно Молчаливый прекратил удерживать болевые сигналы Фаэтона.

Болевой сигнал прошёл в системы корабля и запустил зеркала в полную мощь. Повинуясь заготовленной аварийной программе, они выжигали всё. Словно на мостике встретилось несколько солнечных ядер.

Смело всё — чувствительные занавеси, мыслительные короба, экипаж. Палуба сверкала голой чистотой.

Аткинс устоял — долго, целую секунды его бронекостюм пузырился концентрическими псевдоматериальными защитными полями. Всё вокруг испарялось — но Аткинс держался.

Вдруг словно бы около него искривилось само пространство. Смело оружия, смело защитные заслоны — рассыпалось служившее Аткинсу псевдовещество, отказали поля удержания.

В то протяжное предсмертное мгновение Аткинс выхватил церемониальную катану, с воплем бросился безупречным выпадом и вогнал меч в щель между доспехом Фаэтона и полом. Остриё проскребло по Нептунцу, кожица разошлась как вода, обняв лезвие. Доспех против воли приналёг на лезвие, не давая колоть снова.

Мощь зеркал доросла до пика. Палуба вскипела.

Аткинс исчез в шаре белого пламени. Не осталось ни крика, ни слова, ни кусочка.

А защищённый неуязвимым адамантием Фаэтон — цел и невредим. Меч под животом, напоминание о скоропостижности смерти — невредим. Ноэтический прибор, управляющий доспехом по вражеской воле — невредим.

И побулькивающий под кирасой Молчаливый — тоже невредим.