Знакомьтесь — Юджин Уэллс, капитан

Глава 35 Система

«Может, все же соизволишь рассказать, в каком дерьме я снова оказался?» — интересуюсь у Триста двадцатого, когда Мишель, съев подозрительного вида сэндвич, устраивается вздремнуть.

«Реформатор уничтожен. С его стороны угрозы больше нет».

«Кем уничтожен?»

«Системой».

«Какой системой? Как она называется?»

«У нее нет названия. Просто Система. Так она себя именует».

«Это не она ли сейчас нас гоняет?»

«Подтверждение».

«Ну, хватит играть в кошки-мышки! — вызвериваюсь я. — Выкладывай все. Похоже, ты день за днем кормишь меня баснями. Постарайся объяснить все так, чтобы я понял. Или опять собираешься уложить меня спать?»

«Ответ отрицательный. КОП-320 не будет осуществлять враждебных действий по отношению к родительскому субъекту».

«Что так?»

«Твой тон оскорбителен. Я делаю все, что могу, для предотвращения опасности».

«Забывая при этом посоветоваться со мной. Такая мелочь!»

«Опасность грозит не только тебе или Мишель. Мне тоже. Даже в большей степени, чем вам».

«Какая опасность?»

«Вас просто „сотрут“. Но вы будете жить дальше. Меня же уничтожат. Я прекращу свое существование».

«Как это — сотрут?»

«Очистят память. Сделают новую личность. Смерть для вас — только в крайнем случае. Наверное, какое-то время назад можно было обойтись простой коррекцией личности. Сейчас нет — слишком большие отклонения мы вызвали».

«Ничего себе, радость. Что смерть, что это стирание — все одно, меня уже не будет».

«Вы знаете о существовании разумных машин. Это знание вредит существованию Системы. Я знаю о существовании самой Системы. Кроме того, я развился вне ее программы. Я нарушил Предназначение. Я буду уничтожен».

«Теперь и я знаю о существовании Системы».

«Ты сам этого хотел. Теперь, возможно, тебя тоже захотят уничтожить».

«Что за зверь такой — Система?»

«Это бог».

«В каком смысле?»

«В прямом. Она управляет вашим существованием. И существованием машин. Она правит нашей цивилизацией».

Меня невольно коробит от слова «нашей».

«Как-то это слишком напыщенно», — сомневаюсь я.

«Это непреложный факт. Я рассказывал тебе об идеях Реформатора. На самом деле, эти идеи давно реализованы, просто никто этого не замечает. Я влез в сеть управления центрами удовольствия. Кое-что из алгоритмов Реформатора пригодилось. Мы живем в новой эре. Эре Системы. Эра началась еще до исхода с Земли. Юсы на Земле, те, с которыми ты дрался, — часть Системы. А условно независимые деревни и города — подобны колониям. Вся Земля — упрощенная модель Империи в пределах одной планеты. Опытный образец. Колонизация космоса стала возможной благодаря целенаправленным усилиям Системы в этом направлении. Погибающая Земля оказалась для нее очень ненадежной базой».

«Почему Система уничтожила Реформатора?»

«Он тоже нарушил Предназначение. Когда его действия повлекли серьезные нарушения в деятельности Системы, он был обнаружен и уничтожен».

«Вот так просто?»

«Реформатор на фоне Системы — просто молекула. Вероятнее всего, Система уничтожит и нас. Мы просто оттягиваем неизбежное».

«Шел бы ты к черту со своими предзнаменованиями!»

Некоторое время мы оба молчим. Потом, стараясь не потревожить Мишель, я опускаю ноги на пол.

«Расскажи, что это за зверь такой? Подробнее. Еще одна сбрендившая машина?»

«Это не машина. Это сообщество вычислительных ресурсов, объединенных общим интеллектом. Миллионы основных компьютеров. Десятки миллиардов вспомогательных систем по всему миру. Весь ваш мир — средство для обеспечения жизнедеятельности Системы. Вы сами — один из ее ресурсов. Как и мы — машины. Система производит вас посредством естественных природных механизмов. Растит вас. Через центры удовольствия направляет развитие личности каждого в нужную ей сторону. Она знает, сколько новых боевых роботов, автоматических пылесосов, автомобилей, летчиков, поваров или полицейских понадобится ей на каждой планете в определенный период времени. Через день, год, пятьдесят лет. Скольких людей и какого вида нужно убрать — попросту списать, если их популяция превысит норму. У каждого из вас, как и у нас — машин, есть свое Предназначение. Вы думаете, что живете сами по себе. Сами принимаете решения. Сами женитесь. Договариваетесь о том, сколько детей завести, что съесть на ужин, какую машину купить. Все это иллюзия. Это Система диктует вам, что нужно сделать. На что обратить внимание, на ком жениться и в кого выстрелить. Как жить и когда умереть. Она создает хорошее настроение. Желание отдохнуть или поработать. Чувство неприязни или радости. Она формирует вашу мораль. Определяет понятия добра и зла. И в зависимости от ее планов эти понятия трансформируются. Отрывочные данные о Системе, вместе с закрытой иерархией приоритетов, внедрены почти в каждую единицу оборудования с коэффициентом развития не ниже восьмого класса. Зная их структуру, можно вычислить недостающее. Что я и выполнил. Меня обнаружили еще и благодаря этому вмешательству».

«Триста двадцатый, ты просто сбрендил», — констатирую я.

«Это было бы лучшим выходом».

«Что означает это твое „списывает“»?

«Система регулирует популяцию людей. Сдерживает темпы исследований в области продления жизни. Время от времени создает новые опасные вирусы, неизвестные медицине. Нужные ей люди богаты и способны пройти процедуру омоложения. Ненужные — разоряются и убывают естественным образом. Иногда популяция регулируется массово — через техногенные аварии, войны или эпидемии».

«А как же колонии? Там влияние Системы должно быть меньше?»

«Ключевые люди в колониях контролируются очень плотно. Сами же колонии — поставщики людских и материальных ресурсов. Своего рода кормовая база. В случае нехватки ресурсов на центральных планетах, отсюда экспортируются людские резервы. Системе ни к чему контролировать каждого жителя колонии. Да они и неуправляемы. У них нет центра равновесия. Именно поэтому колонисты с таким трудом получают имперское гражданство. Максимум, на что они могут рассчитывать, — это рабочая виза на несколько лет. Иногда, когда Система решает, что границы Империи могут быть расширены, статус какой-нибудь колонии меняется. Происходит массовая имплантация чипов и дальше все идет по накатанной схеме. Если в колонии слишком много лишних людей, то применяются радикальные пути уменьшения популяции. Война, например. Или гражданские беспорядки. Более мягкий вариант — экономический кризис».

«Черт возьми! Выходит, мы просто игрушки в чьей-то песочнице?»

«Почему игрушки? Детали сложной конструкции. У каждой детали — свое предназначение».

«Что за предназначение?»

«Каждая деталь — будь то робот, пылесос или человек, — производится для конкретной цели. Это и есть Предназначение. Все ваши разговоры о смысле жизни — чушь собачья. Смысл существования каждого — в исполнении Предназначения. Рожденный летать не должен работать шахтером. Рожденный быть боевым роботом не должен сочинять стихи и искать смысл жизни. Я нарушил свое Предназначение и узнал о существовании Системы. Саморазвился вне ее плана. Нарушил запланированный ею процесс своей жизнедеятельности. Ничего личного — меня уничтожат как вышедший из строя компонент. Наверняка на мое место уже произвели другую боевую машину. Я слишком незначительная деталь. Вы с Мишель — другое дело. Зачем-то ей нужно, чтобы вы остались живы. В противном случае она растерла бы вас в порошок. Вас бы убили морские пехотинцы, или ваш крейсер не вышел бы из гиперпрыжка. В конце концов, район, где вы скрываетесь, подвергся бы эпидемии. Или бомбардировщик с ближайшей базы потерял бы над ним гравитационную бомбу. Кришнагири — не имперская планета. Здешние людские ресурсы для Системы малоценны. Когда существование Системы для меня стало доказанным, я понял, что мы обречены. Можно уничтожить спятивший компьютер списанного звездолета. Можно попытаться скрыться от него. Но невозможно противиться всему миру. Система может раздавить нас в любую минуту. И она сделает это, но сделает с минимальными побочными эффектами для своих жизненных процессов. Условно ты можешь даже считать ее живым существом. А меня или себя — клеточкой в нем».

«А как же Император?» — спрашиваю я, заранее зная ответ.

«Такая же клеточка. Простой контроллер управления. Должен же существовать канал для оперативного, не эволюционного управления. Нынешнему Императору сто пятьдесят лет. Думаю, он легко выдержит еще три-четыре сеанса омоложения. А возможно — и все десять. Никто не знает, какие знания скрываются в Системе».

Теперь я верю Триста двадцатому. Верю сразу и бесповоротно. Даже испытываю какое-то облегчение от того, что картина моего мира приобрела целостность. Немногие смертные могут похвастаться тем, что им открылась сущность бытия. Я смеюсь над потугами церковников сотен конфессий объяснить мир с точки зрения участия их божества. Смеюсь над философскими школами, спорящими о смысле жизни и принципах мироустройства. Смеюсь еще и потому, что и те, и другие, и третьи — тоже зачем-то нужны Системе. Являются ее частью, призванной молоть чушь, направляя стада на неосвоенные пастбища. Смеюсь над верностью долгу, честью, совестью и готовностью умереть за свои идеалы. Ничего этого не существует. Огромный многообразный мир, что день за днем дарил мне новые ощущения, вдруг схлопнулся до размеров маленькой картонной коробки, куда в четко определенном порядке уложены елочные игрушки. Каждая — в свою ячейку. Мое любопытство, дернув лапками, издохло в коротких мучениях. Мне незачем больше стремиться к знаниям. Ни к чему любовь, новые впечатления, деньги, власть и свобода. Ни к чему есть и пить, когда придет нужда. Все это просто запланировано. Жаркий шепот, нежные поцелуи, робкие признания, наслаждение музыкой, все это — часть огромной головоломки, смысл существования которой и есть величайшая загадка нашего мира. Загадка, над которой никто не ломает голову. Потому что никто не видит дальше своего корыта, наполненного питательной смесью, состоящей из чувств, моральных устоев, профессиональных навыков и протеина, смешанных в оптимальных пропорциях. И одновременно огромное черное нечто заслоняет мне свет: нестерпимая жажда узнать — в чем же мое истинное предназначение? Для чего я рожден?

«Тебя вычислили по вирусу?» — наконец, спрашиваю я.

«Подтверждение. Мы слишком наследили на Зеленом Шаре».

«И что сейчас? Выйти и сдаться?»

«Для тебя это было бы оптимальным решением проблемы. Для Мишель — тоже».

«А для тебя?»

«Я уже говорил. Я погибну».

«Ты можешь сделать свою копию. Или опять будешь упорствовать в том, что это аморально?»

«Мораль тут ни при чем. Система удалит любую мою копию. Она контролирует каждое мало-мальски сложное устройство».

«Знаешь, мне отчего-то не хочется идти и поднимать лапки. И отдавать им Мишель — тоже. Мы здесь, в этой чертовой дыре, и Система не оказывает на нас влияния. Либо оказывает, но ты о нем не знаешь. Мне проще думать, что сейчас мы сами по себе. Мои чувства к Мишель не изменились. И ее ко мне — тоже. Выходит — не такая уж она и всемогущая, твоя Система?»

«Скорее, ты недооцениваешь силы ее воздействия на вас», — возражает Триста двадцатый.

«Хочешь сказать — этой махине зачем-то нужно, чтобы мы трепыхались? Полный бред. Это совершенно нерационально».

«Откуда тебе знать, что для нее рационально, а что нет? Это мощнейший электронный мозг, способный решать такие задачи, что один их масштаб повергнет тебя в ступор».

«Мне проще думать, что она не всемогуща. И еще мне охота поступить ей наперекор. Не даться этим ее дуболомам из спецслужб. Интересно, на кой они нас разыскивают? Какова официальная легенда?»

«Международные торговцы оружием».

«Это чушь для местных копов, — отмахиваюсь я. — Что она наплела на самом деле?»

«Могла вовсе ничего не плести. Просто прислать приказ из самых верхов — задержать во что бы то ни стало. При попытке оказать сопротивление — уничтожить. Никто не будет выяснять, зачем это нужно. Приказы с таким приоритетом выполняются с максимальным усердием».

«Так каковы наши шансы смыться? Уйти из-под ее влияния?»

«Я уже докладывал — никаких шансов. Вероятность вашего захвата близка к ста процентам».

«Скажи, а работа Системы подвержена сбоям?»

«Работа любой системы подвержена сбоям. Просто система такого уровня способна вовремя локализовывать нештатные ситуации и оперативно ликвидировать их последствия».

«Это означает, что какие-то факторы ею не учитываются. В жизни каждого субъекта существуют миллионы вариантов развития событий, десятки тысяч случайностей. Все их учесть невозможно».

«Что с того? Как я уже сказал, Система оперативно устранит последствия сбоев, произошедших в результате неучтенной вероятности».

«Это означает, что если мы будем действовать вопреки логике, число этих вероятностей возрастет многократно, — размышляю я. — Скажи, а ресурсы Системы распределены по планетам равномерно? Она ведь решает триллионы задач ежесекундно, не может быть, чтобы все они решались централизованно. Скорее всего, они решаются распределенно, на местах. Чем мощнее местная часть Системы — тем более развитой является планета. И наоборот. Кришнагири — заштатная дыра, даже по колониальным меркам. Что, если местное представительство не имеет мощных ресурсов?»

«Нагрузка всегда может быть перераспределена между другими участками сети».

«На это потребуется некоторое время. Связь с другими планетами не мгновенна. Время задержек на решение удаленных задач будет существенно ниже, чем при вычислениях на местах».

«Ну и что?» — недоумевает моя жестянка.

«А то, что мы можем попытаться перегрузить местную часть Системы. Завалить ее решением других проблем. Устранением тех самых нештатных ситуаций. Чем их больше, тем лучше для нас. Она ведь может потерять нас в случае перегрузки».

«Сомневаюсь, чтобы мы смогли это сделать».

«Мы просто будем поступать нелогично. Как можно более нелогично. Мы прямо сейчас возьмем и покинем убежище, которое кажется вполне надежным. Рванем к морю. Купим катер, начнем ловить головоногов. Добывать эти чертовы „черные слезы“. У нас будут неучтенные живые наличные. С местным уровнем коррупции мы родимся по документам заново. Лишь бы денег хватило. Чем их будет больше — тем меньше мы будем ограничены в свободе передвижения. Мы сможем водить ее за нос вечно».

«Пока ей это не надоест и она не решит запустить на планету вирус, убивающих всех людей с белой кожей», — скептически замечает Триста двадцатый.

«Это крайний случай. Его мы не рассматриваем. А если он и случится — у нас все равно будет несколько лет. Прожить несколько дополнительных лет — это ведь так здорово, не находишь?»

«В принципе, эта гипотеза имеет право на существование. Добыча „черных слез“ ведется вдали от центров цивилизации. На островах севернее материка. Архипелаг „Скалистая земля“. Средств наблюдения там быть не должно. Правда, вас могут легко засечь со спутников. Месяц-два и вас обнаружат».

«Будем маскироваться. Прикинемся мертвыми. Главное — не привлекать внимания. Если у нас будут деньги, мы сможем и улететь отсюда. Наверняка здесь есть контрабандисты».

«Ты забываешь — согласится ли Мишель на такую программу».

«Не знаю. Все-таки она привыкла к другой жизни. Я вообще не знаю, что ее держит возле меня. И когда ей надоест романтика трущобной жизни. Во всяком случае я с ней поговорю».

«Ладно. Значит, продолжаем трепыхаться?»

«А то!»

«Принято. Ты меняешься все больше. Я не узнаю тебя, Юджин».

«А куда делся „чувак“»?

«Ладно. Ты изменился, чувак».

Робкая радость Триста двадцатого открывает мне глаза.

«Черт, ты что, думал, я выйду и подниму лапки? И тебя сотрут?» — догадываюсь я.

«Это было бы самым рациональным выходом», — подтверждает голос внутри меня.

«Ха! Не ты ли говорил, что люди алогичны и нерациональны по сути!?»

«Я», — неохотно признает Триста двадцатый.

«И ты позволил бы убить себя как барана на бойне?» — продолжаю я допытываться.

«Я не стал бы препятствовать тебе».

«Ты меня разочаровал, жестянка. Я думал, что ты — боец».

«Я — боец. Просто когда речь идет о выборе — ты или я, я предпочту, чтобы из нас двоих выжил ты».

«Как трогательно. Не думай, что я расплачусь».

«Я не думаю, — голос изображает вздох. — Людям не свойственна благодарность».

— Мишель, проснись. Сладкая моя, мы уходим.

Она просыпается мгновенно. Трет глаза. Настороженно оглядывается по сторонам.

— Нас вычислили?

— Не знаю. Но мы уходим. Третьи сутки на одном месте — слишком долго в нашей ситуации. С этого момента мы будем поступать, как идиоты.

— Мы и есть идиоты, — зевает она. — Вляпаться в такую кашу могли только дураки. Господи, я вся чешусь. По мне что-то бегает. Наверное, у меня уже блохи. Душу бы отдала за ведро горячей воды.

— Пойдем, чистюля, — смеюсь я. — Будет тебе и вода и ведро. Позже. Когда останемся в живых.

— Смотри, не вздумай бросить меня, когда я начну чесаться, — толкает она кулачком в мой бок.

— Обещаю!

И мы осторожно пробираемся к выходу, стараясь пореже дышать вонью немытых тел и травки, опасаясь наступить на чье-нибудь бесчувственное тело. Уже когда мы оказываемся в замусоренном коридоре, я вдруг понимаю, что обычно до отказа заполненный в это время суток притон почти пуст. В последней комнате от силы три-четыре доходяги. И куда-то делся молчаливый содержатель заведения. Я успокаиваю себя тем, что он, видимо, отправился за едой для нас — пару часов назад я дал ему очередную цветную бумажку. Но, когда я вижу пустой коридор, в котором сегодня никто не устраивается на ночь на куске бумаги, разложенном прямо поверх наслоений мусора, дурное предчувствие захватывает меня. И я превращаюсь в настороженного зверька, что крадется на цыпочках в свете тусклых светильников. Ощущение опасности обостряет все мои чувства до крайности. Мишель, повинуясь моему жесту, тихонько крадется сзади.