Змеиная прогулка

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Номер в отеле на площади Гавра, напротив старинного вокзала Сен-Лазар, был маленьким и затхлым: четыре шага от поцарапанной двери до грязного окна и три шага от дальней стены до кровати. Это соответствовало потребностям Лессинга: секретарь Терри Копли сказал, что «босс» вернется в 14:00.

Он провел пальцем по невзрачному креслу с обивкой, затем сел на волнистую перину, которую французы до сих пор предпочитали всему, изобретенному с 1600 года, и почти исчез в ней.

Он проверил пружинный плеватель, который Ренч настоял на том, чтобы дать ему: короткую черную пластиковую трубку, стреляющую дротиками, смоченную разновидностью сакситоксина, яда, который, по словам экспертов, убивает за двадцать секунд. Лессинг не хотел иметь это оружие, но оно служило альтернативой 9-мм автоматическому пистолету, который он носил в наплечной кобуре. Ни служба безопасности индийского, ни французского аэропорта не возражала против его вооружения, как только он показал удостоверение курьера Indoco, которое ему предоставил Малдер.

Пронзительный шум транспорта проникал сквозь древние и неоднократно отремонтированные каменные стены. Он встал, чтобы выглянуть наружу. Париж решил проблему давних пробок: теперь единственными транспортными средствами, разрешенными в городе, были электромобили с батарейным питанием, бортовые грузовики для доставки и двух- или четырехместные автомобили «доджем» с кузовами из пластика и двигателями, которые разгонял бы их не быстрее 30 километров в час. Парижане продемонстрировали свою традиционную храбрость, авантюризм и презрение к жизни своих собратьев, назвав меньшую модель этих машин le duelliste, а большую le char — «танк». Оба были оснащены, по требованию, самыми резкими рогами, какие только могла придумать наука. Дорожная ситуация несколько улучшилась, но не так сильно, как надеялись: многие люди купили как «городской автомобиль», так и более крупный традиционный автомобиль с бензиновым двигателем для длительных путешествий. Богатые приобрели все три, что обогатило владельцев арендуемых парковочных мест в пригороде сверх их самых смелых мечтаний.

По другую сторону площади обветшалый, обветшалый фасад вокзала Сен-Лазар свидетельствовал о более ранней и более неторопливой эпохе. Июльское небо цвета яичной скорлупы казалось вечным. Толпы, конечно, были более плотными, чем когда-либо в этом двадцать первом веке: туристы в ярких шортах и ​​рубашках Bylon, которые можно было сжать в кулаке, а затем вытряхнуть, как носовой платок фокусника, немятый и хрустящий; французские бизнесмены в модных сюртуках и жилетах, их штанины настолько узки, что напоминают чулки; продавщицы в разнообразных юбках, свитерах и блузках; и множество молодых людей, одетых в потрепанные рубашки и брюки, которые были такими же вечными парижанами, как Эйфелева башня. Невзрачная коричневая спортивная куртка и коричневые брюки без манжет Лессинга устарели здесь лет на десять; это было и к лучшему: он никогда не мог сойти ни за парижанина, ни даже за европейца, но образ развязного, не слишком богатого американского странника был полезным в данных обстоятельствах образом.

На улице были и другие. Он развлекался, наблюдая за несколькими проститутками в нынешней униформе Banger: полупрозрачной мини-юбке из пергамина, блестящих пирожках или чашечках из металлической ткани и длинных косах, окрашенных в тот оттенок, который, по мнению их обладательницы, соответствовал сегодняшней «ауре». Некоторые женщины несли с собой барабаны для пальцев или бубны, которые дали название музыке гнева — а у остального мира болела голова — в то время как другие не удосужились притворяться. Если отбросить лицемерие, добропорядочные парижские горожане считали девушек из Бангер таким же активом, приносящим туристам деньги, как Лувр или метро.

Лессинг уже бывал в Париже раньше: один раз в отпуске из Анголы, а затем снова, когда он вылетел, чтобы принять участие в Баальбекской войне в Сирии. Тогда это было сложно и захватывающе; теперь оно казалось ему чуждым, столь же отличным от Индии, как Марс. Он почувствовал нечто похожее на то, что почувствовала бы Джамила: тревожную дозу культурного шока.

Это вернуло его обратно к его собственным проблемам. Его последняя встреча с Джамилой была бурной. Она хотела, чтобы он был с ней, в Индоко, и она хотела положить конец опасности и нестабильности. Она была в ярости, когда он сказал ей, что уезжает в Париж.

«Никогда не разговаривай со мной! — воскликнула она. «Никогда не объясняйте! Никогда не говори, что делаешь!» В пылу гнева в ее речь снова вкрались твердые, ретрофлексные согласные ее родного урду, и часть ее американского университетского лака пузырилась, как краска, подвергшаяся воздействию пламени.

«Я не могу. Ты знаешь что.»

«Возьми меня с собой!»

«Этого тоже нельзя. Я вернусь через пару дней».

Она пристально посмотрела на него, сузив глаза с длинными ресницами и двумя маленькими вертикальными белыми линиями возле губ. Ему вспомнилась одна из их дискуссий об исламской концепции Бога. Аллах, сказала она, проявляет два аспекта: Джамали и Джалали, первый из которых красивый и нежный, а второй могущественный, суровый и жестокий. Как и каждое из созданий Аллаха, Джамила Хусайни также проявляла оба этих аспекта, и ее проявление Джалали было поистине ужасающим зрелищем!

Она рявкнула: «Наемническая работа!»

Это был не вопрос, но он проворчал: «Да».

«Ты просто идешь… убиваешь людей, стреляешь в людей… сражаешься. Никаких причин, кроме денег. Никакого принципа. Нет нет».

«Этика? У нас, простых… солдат… есть этика. Иногда они отличаются от тех, что живут дома».

«Нет чувств! А… робот с пистолетом!» На глаза навернулись слезы, и она яростно их вытерла. — Оставайся здесь, Алан. Мой отец — высокопоставленный офицер нашего уголовного розыска. Он защитит тебя. Он тот, кто защищает Индоко».

Это подтвердило одно из наиболее коварных подозрений Ренча. Джамилу Хусайни отправили в Индоко в качестве шпиона, чтобы она следила за иностранцами. Однако ее отец, вероятно, не приказывал ей заводить роман с Лессинг. Советы и некоторые западные спецслужбы могли бы сделать подобные вещи, но для индийского отца было бы нарушением слишком многих табу, если бы он просил об этом дочь, даже в интересах национальной безопасности.

«Мне не нужна защита. Я собираюсь в путешествие, чтобы увидеться со старым другом».

Как можно быть коварным и при этом говорить правду! Он не рассказал Джамиле о нацистских махинациях Малдера или о Пакове. И то, и другое может ее оттолкнуть. Насколько он знал, она также не имела никакой связи с Бауэром; по крайней мере, по словам водителя Калдипа, она не поехала в больницу Балрампур в Лакхнау, чтобы навестить его.

«Останься со мной. Я хочу тебя.» Это было самое близкое к тому, что она когда-либо говорила вслух: «Я люблю тебя».

Он пошел к ней.

Воспоминания. Губы, грудь, соски, нежная кожа, гладкие бедра, пальцы, скользящие, схватывающие и ласкающие, тяжелые локоны на груди, ароматные змеи, извивающиеся в темноте.

Оргазм, оглушительный, ритмичный и дикий, настолько близкий к необузданному животному, насколько это возможно для человека.

Но была ли это «любовь»?

Он покачал головой, провел кончиками пальцев по волосам. Джамила знала его лучше, чем он сам. Это было так тяжело чувствовать, так невозможно говорить. Другие могли сказать «люблю» так же бойко, как и «привет». Не Алан Лессинг. Другие инстинктивно чувствовали «правильно» и «неправильно», хотя, возможно, это был культурный, а не какой-то внутренний, универсальный голос совести, Бога, который по совпадению обладал всеми ценностями XXI века, среднего класса, Американский WASP из Айовы. Другим было чем жить, даже если это было явно глупо. Даже Малдер, Лиза и миссис Делакруа придерживались своих принципов, хотя остальной мир мог их за это презирать.

Он заглянул внутрь себя, как он часто делал, когда был ребенком, затем, будучи подростком, и еще позже, когда он столкнулся со смертью в полудюжине незабываемых стран. Он заглянул внутрь… и обнаружил ту же старую мешанину полуоформившихся идей, чувств, ощущений, фактов, фантазий, воспоминаний — чердак, полный хлама, который он не мог ни использовать, ни выбросить.

У всех было такое? Джамила, Лиза и остальные казались такими уверенными в себе. Неужели они были так же растеряны внутри? Были ли они тоже, неспособные говорить, душами, заключёнными в статуях с каменными черепами?

Проклятье.

Или Бог уже проклял его?

Телефон замурлыкал. Мсье Копли сейчас его увидит. Приземистое маленькое такси «доджем» высадило его на улице Мадлен Мишелис в Нейи. Он тщательно проверил, нет ли преследователей, но не увидел, что у Копли была квартира в одном из лучших зданий, построенных французским правительством после трудовых беспорядков 2035 года. Лессинг нашел «511-КОПЛИ» рядом с кнопкой на доске объявлений в глянцевом пластике. — обшитый панелями вестибюль. Он нажал, получил ответный гудок и вошел в лифт. Он, несомненно, был оснащен шпионским глазом, и в белом, антисептическом коридоре, ведущем к номеру 511, их было бы больше. Копли был осторожным человеком.

Пустая внешняя дверь открылась перед письменными столами, секретарями, компьютерами, шкафами для документов, формованными стульями «Парадокс» и журнальным столиком, заваленным журналами. Это место напоминало приемную дантиста. Трое смуглых мужчин, арабов или иранцев, заняли места вдоль левой стены, а одинокий молодой европеец с всклокоченной светлой бородой сидел одинокий справа. Лессинг бросил куртку на стул, сел рядом с блондином и стал ждать. Прошло целых полчаса, прежде чем пухлая французская секретарша назвала имя Лессинг.

Полковник армии США Теренс Б. Копли в отставке поднялся из-за заваленного бумагами стола и протянул руку. Он был родом из Алабамы, рыжий, костлявый, веснушчатый, бочкообразный мужчина лет сорока, с глазами острыми — и, как ни странно, свинцовыми — как два осколка шрапнели. Рубашка с короткими рукавами и парижский галстук придавали ему беспутный и слегка глуповатый вид. Он был бы более дома: в спортивном костюме и кроссовках, школьный учитель физкультуры, сбившийся с пути и оказавшийся в далеком Париже.

Лессинг оглянулся. Комната была выкрашена в неяркий кремово-белый цвет, ковер от стены до стены — нейтрального бежевого цвета. Стол, стоявший прямо в центре пола, представлял собой плохую копию уродливого оригинала, а стулья были из тех, которые фирмы арендуют помесячно. Толстые, бархатистые, темно-зеленые портьеры большей частью закрывали длинное окно с западной стороны. Единственным украшением была витрина со старинным оружием на стене за лысеющим черепом Копли: смертоносный на вид старый пистолет-пулемет «Хеклер и Кох», стоивший двухмесячной зарплаты Лессинга, «Узи» и одна из моделей «Ингрэма» — все три угрожающе сверкали золотом и черным в солнечном свете, проникавшем сквозь щель в шторах. Это оружие будет деактивировано, а готовое оружие будет храниться в другом месте. Настоящая защита Копли будет состоять из спрятанных в стене пистолетов (вероятно, из пистолета под кучей бумаг на столе) и вооруженных помощников, находящихся наготове. Полковник был достаточно параноиком, чтобы иметь пуленепробиваемое стекло, отравляющий газ и люк над темницей, наполненный шипами, но были пределы.

«Спускайся и поцелуй мою волосатую задницу, рекрут!» Копли усмехнулся.

— И свой зонтик, сэр! Лессинг служил под началом этого человека в Анголе. Тогда они были друзьями.

«Подожди, ты его внесешь, прежде чем открывать!» Копли весело проревел в ответ. Он махнул рукой в ​​сторону единственного стула перед столом. «Что можно сделать?»

Лессинг принял указанный помет, ощущая на своей спине бусинки спрятанных стежковых пистолетов. Он прочистил горло. «Мне не хватает времени».

«Не пить?»

«Нет, спасибо. Сдался. Индия так делает». И Джамила помогла. В эти дни ему хотелось время от времени выпить холодного пива. — Так что мне делать? «Ответить на вопросы. Срочные.

«Испытай меня.» Копли налил себе в стакан что-то коричневое и острое из бутылки, стоящей за корзиной для входящих. «Люди говорят, что я листаю пальцы. Это так?

Тупое, румяное лицо другого закрылось, как будто закрылась книга.

«Господи, ты любишь короткие и сладкие слова!» Стакан скользнул по столу, и Копли безуспешно его потер. Он вопросительно всмотрелся в лицо Лессинг. «Все в порядке. Итак, я слышал. Слухи… чушь.

«Неправда.»

«Никто мне не показывал трупов. Я никогда не верил в это. Чувак, ты меня знаешь.

«Что ты слышал?»

«Только то, что ваш отряд вымирал слишком быстро, чтобы винить в этом старость. Хьельминг мертв, Холлистер заглянул в Копенгаген… не хотелось бы, чтобы ты пропустил этого ублюдка, Алан, если листаешь. Ты всегда был хорошим стрелком. Феликс Бауэр исчез. Роуз Терли — единственная, кто еще ходит здесь, и люди говорят, что это потому, что у вас с ней что-то было. Он изобразил похотливую улыбку. «Не слишком красивый, но настоящий эксперт, что могут подтвердить многие полки довольных мальчишек-солдат».

«Забудь об этом.» Он знал, где находится Бауэр, но не сказал Копли. Он также был рад, что Роуз в безопасности, хотя у него никогда не было желания опробовать ее мирные навыки. Он наклонился вперед и сказал: «Ничто из этого не мое. Если кто-то лайкает моих людей, я хочу знать, почему. Я хочу знать плохое!»

Копли взял со стола бутылочно-зеленую папку. «Хочешь работу? Настоящая работа… а не та ерунда, которой ты сейчас занимаешься. Батальон занимается повстанцами в Уганде. Второй в команде? Может быть, капитан, если спонсоры согласятся?»

Лессинг отмахнулся от папки. «Нет, и я не хочу вступать в эскимосский полк в Арктике или командовать легионом танцоров хула на Гавайях!»

«Или быть вышибалой в гей-баре S-n-M в Лос-Анджелесе?» Копли фыркнул от смеха, как слон всасывает воду через хобот. «Боже, чувак, я ни черта не знаю! Люди говорят. Да ладно, у вас наверняка найдется время хотя бы на одну рюмку.

«Нет, правда. Позвольте мне спросить вас: что вы знаете о моей последней работе? Кто купил эту спецоперацию?

Копли почесал ухо, такое веснушчатое, что оно напоминало сушеный абрикос. «Слышал, что Гомес тоже сдох в Индии. Слышал, что ты мог быть горбылем, а он — горбылем.

«Ни за что. Я был… где-то еще. Я могу это доказать».

«Черт, кто спрашивает? Но это означает, что все, что он знал, — это черви. Пару недель назад я разговаривал с Артуро да Силвой в Ливане. Ты его знаешь? Друг Гомеса?

«Ага. Ваша точка зрения?

«Он сказал, что Гомес хвастался чем-то, что он организовал. Много денег, вертолеты, пушки, мелочи. Это был ты?» «Может быть. Кто заплатил?»

Копли выразительно по-галльски пожал плечами. Он стал настолько французом, что мог зарабатывать на жизнь, позволяя туристам фотографировать его на Монмартре.

«Я должен знать».

«Не могу вам помочь. Честное слово».

«Бред сивой кобылы. Ты никогда не был честен перед Богом». Лессинг сменил тему. «Что вы слышали о моем боссе, Германе Малдере? Насчет Индоко?

Снова этот плоский, закрытый взгляд. Какой препарат принимал Копли, из-за которого его глаза стали похожи на свинцовые шарики?

«Приятный старик. Работает усердно. Остается в Индии, хотя мог бы сидеть на заднице в гидромассажной ванне в Палм-Спрингс, окруженный цыплятами-бангерами, и нюхать белые молнии. Он один из директоров Indoco и, кроме того, входит в совет директоров полудюжины других корпораций. Богат и важен, но слишком любит Индию, чтобы возвращаться домой».

Копли мог прочитать все это на первой странице газеты компании Indoco. Лессинг прорычал: «Еще!»

Копли провел большим пальцем по краю зеленой папки. «Вот и все. Слушай, Алан, позволь мне отправить тебя на работу в Уганду. Серьезно.»

«Почему?»

«Потому что это выгодная сделка. Не такая большая опасность и много преимуществ». «Дерьмо.»

«Тогда ладно. Ты мне нравишься. Я предпочитаю Шанхай, чем видеть, как тебя ругают. Холлистер думает, что вы пытались его расстегнуть, и теперь он и его приятели прикончат вас первыми.

«Я не буду поворачиваться спиной в душе, ладно? А теперь последний вопрос: кто заплатил за нашу спецоперацию? Кто листает мою команду?»

Копли неловко извернулся, нащупал свой напиток и повертел стакан веснушчатыми пальцами. «Эта конкретная работа похожа на артиллерийский полигон: повсюду большие таблички с надписью «Отойди, или тебе проломят голову». На этот раз никакого дерьмового маленького императора или запрыгнувшего военного диктатора, размахивающего своим двухдюймовым членом.

«Если оно большое, есть только четыре варианта». Он протянул пальцы по одному. «Американский, русский, израильский или китайский. Плюс друзья, родственники и союзники любого из вышеперечисленных лиц».

Копли выглядел еще более несчастным. «Или фракция внутри одного или нескольких из них». Он помахал обеими руками ладонями вниз перед собой. «Все готово, Алан; 'Нет, сказал. Я бы только предполагал. Попробуйте да Силву».

«Зачем? Он даст мне еще меньше. Лессинг поднял четыре пальца. «Мои четыре варианта. Если знаешь, Терри, ради бога, просто скажи, что именно.

Копли посмотрел на тыльную сторону своих рук цвета сырого мяса. Затем он вытянул указательный палец левой руки. Всего один палец.

Американский, значит. Или какая-то группа внутри Соединенных Штатов, возможно, правительство, а возможно, и нет. Это соответствовало тому, что сказал Хойкенс, и выглядело плохо. Но это все еще мало что ему говорило: у нескольких американских агентств и фракций было достаточно людей, оружия и денег, чтобы основать свои собственные страны. Зачем им понадобился отряд, состоящий в основном из иностранцев, чтобы осуществить Marvelous Gap? Слишком много внутренних наблюдателей? Пресс? Политические махинации? Какой-то сумасшедший заговор Пентагона или ЦРУ с целью захватить правительство? Ответ Копли привел только к новым вопросам! В нем также не объясняется, чего израильтяне хотели от Лессинга и кто ограбил Индоко.

Лессинг как можно беспечнее поднялся на ноги, попрощался и ушел.

На улице пахло бензином. В этот час движение транспорта было запутанным, а толпа пешеходов была почти клаустрофобной. Пыль поднималась от буров бригады по ремонту тротуаров в пятидесяти метрах от нас. Он внимательно принял к сведению: это было бы хорошим прикрытием для стежков, глушителей или даже для выстрела из дробовика! Он отправился в противоположном направлении, к бульвару Виктора Гюго, искать такси.

Он совершенно не представлял, что делать дальше.

Кто-то преследовал его: краем глаза мелькнуло движение, вспышка цвета. Он вошел в табачный магазин, купил пачку сигарет, которые никогда бы не стал курить, и успел осмотреться.

Никто.

Он вышел и поймал такси. Он был занят, и он прошел мимо, двое изящных молодых людей улыбались ему из заднего окна. Ничего не остается, как идти дальше.

Он снова почувствовал погоню. Это было всего лишь дыхание на его позвоночнике, но это шестое чувство он хорошо освоил. Если бы он этого не сделал, его кости давно бы белели среди камней в Анголе или Сирии.

Большая кирпичная арка вела в глухую стену старого здания. Он нырнул внутрь и оглянулся. По бордюру позади него, покачиваясь, ковыляла девушка, Бэнгер, на высоких каблуках, похожих на ходули. На вид ей было шестнадцать; ее острые, мудрые, маленькие черты лица были покрыты макияжем; длинная, окрашенная в пурпурный цвет коса касалась костлявых лопаток; и ее крошечные груди были заклеены двумя квадратами блестящей ленты размером с пластырь. Тяжелые драгоценности звенели и звенели на ее шее, в волосах и по всей правой руке.

Она не была похожа ни на одну птицу-кики, которую он когда-либо знал.

Он присмотрелся. У нее не было ни ударных инструментов, ни карманного радио, настроенного на завывающие ритмы радиостанций «Бэнгер». Однако ее полупрозрачно-серебристая пластиковая мини-юбка была заметно пыльной: она уже некоторое время стояла возле дома Копли и ремонтной бригады. Она могла бы дождаться выхода Лессинг.

Он был бы уверен, что она была хвостом.

Он прошел дальше в арку и остановился, высвобождая пистолет из наплечной кобуры. Жаль, что у него не было глушителя. Девушка должна будет прийти к нему сюда, а любые друзья должны войти в проход за ней. Он будет в тени; они будут временно ослеплены, а их силуэты будут вырисовываться на фоне уличного света.

Девушка впервые притворилась, что заметила его. Она грубо и многозначительно покачала бедрами и сказала что-то по-французски. Очевидно, она была обычной проституткой, чем бы она сейчас ни занималась.

Лессинг не увидел никого настолько близко, чтобы ворваться или выстрелить с улицы. Позади него арка открывалась в аркаду, закрытый центральный двор высотой в несколько этажей, крытый многопанельным световым люком. На первом этаже располагалось множество бутиков и маленьких туристических магазинчиков. В случае необходимости они обеспечат отличное прикрытие и пути отхода.

Девушка из Бангера указала на руку, которую он теперь держал возле лацкана пиджака. Она улыбнулась и покачала головой так, что ее коса вылетела наружу, звеня серебряными цепочками и подвесками. Она снова заговорила по-французски.

«Никакого французского», — сказал он. «Английский.» Он вспомнил высказывание г-жи Делакруа об американцах и их печальном незнании иностранных языков. Сейчас нет времени сожалеть о своем образовании!

Она отдернула руки от тощих бедер, повесила на ремешке громоздкую сумочку и сделала преувеличенно невинное лицо. «Нет французского? Норил… Нет… грабеж, месье. Она произнесла это слово «му-гынг». При других обстоятельствах Лессинг рассмеялся бы. «Никакой опасности. Веселье!» Одна рука двинулась назад, чтобы отодвинуть ее маленькую мини-юбку и откровенные трусики в сторону, обнажая темный треугольник лобковых волос под ними. — Сто новых франков, месье?

Какого черта? Он был совершенно уверен, что она имела в виду нечто большее, чем просто быстрый трюк. Он настороженно смотрел на нее. «Нет, спасибо. Занятый.»

Она одарила его кривой игривой ухмылкой и наклонилась вперед, лаская одной рукой бледную кожу живота. Он энергично покачал головой и устоял на месте. Он по-прежнему никого не видел на улице и никого позади себя во дворе.

— Никакого французского, месье? Может быть, ты говоришь… как?… Тьфу-кофф? Тьфу-куве?

Он этого ожидал. Он легко отступил, на подушечках ног, готовый драться, увернуться или убежать. Магазины в пассаже были переполнены и манили. «Паков? Что ты знаешь о Пакове?

«Приходить. Приходи ко мне. Я покажу тебе. Увидишь человека, говори». Она посмотрела в сторону, вправо.

«Тогда меня убьют. Правильный?»

Плохо выщипанные брови нахмурились. «Килевый? Я не очень хорошо говорю по-английски. Вы пришли. Паков. Никакого му-гына. Потом мы поедем к тебе. Она была ребенком, неграмотным, голодным ребенком, но он не мог позволить себе жалеть ее — не сейчас.

На западной, солнечной стороне внутреннего двора среди вывесок и кустарников в горшках виднелись красно-белые клетчатые скатерти кафе. Он указал пальцем и медленно произнес: «Не придешь. Мы пойдем туда. Ресторан… кафе. Ты телефонный человек. Он приходит сюда, говорит». Он изображал использование телефона в пантомиме.

«Э? Нет. Нет телефона. Нет… номер. Я не знаю.»

«Все равно поедем. Сидим, пьем. Он будет смотреть. Он придет к нам». Лессинг понятия не имела, насколько много она понимает, но она бросила на него лишь один подозрительный, уличный взгляд и пошла впереди него в кафе.

Он должен был предвидеть такую ​​реакцию. Метрдотель поджал тонкие губы, а некоторые из наиболее богатых посетителей зашептались в возмущенном изумлении. Лессинг этого не осознавал: высокий, суровый мужчина лет тридцати, американец в тандеме с дешевой проституткой из Бангера, ребенком, едва достигшим подросткового возраста! Он только что сделал больше, чтобы разрушить имидж Америки за рубежом, чем самолет с визгливыми старыми школьными учителями!

Девушка дерзко подмигнула метрдотелю и села, убедившись, что ее обнаженное бедро видно до самой тазовой кости.

Подошел официант, пухлый и бледный. Девушка сказала что-то высокомерным тоном, и он бросил два меню и побежал прочь. Она указала на раздел меню, посвященный винам и алкогольным напиткам, но Лессинг покачал головой. Когда официант вернулся, Лессинг, проигнорировав своего молодого спутника, сказал «кофе» и поднял два пальца. Мужчина снова ушел.

Появились две фарфоровые чашки кофе, мутные, черные и наполненные цикорием, совсем как в Индии. Лессинг заплатил, и они молча выпили. Он повернул стул так, чтобы видеть и двойную дверь на кухню, и переполненный торговый двор перед рестораном. Он также нащупал из кармана куртки пистолет Ренча, взял его в ладонь и накрыл ладонь жесткой тисненой красной пластиковой крышкой меню. Настенные часы показывали 4:13. Как долго ему придется ждать?

Скоро, сказал он себе, скоро. Потерпи. Противникам надоест ждать здесь маленькую мисс Бангер-Бэби, и тогда они придут искать.

Часы показывали 5:32, когда мужчина вошел в суд. Лессинг сразу заметил его: высокий джентльмен лет пятидесяти, седеющий и сутулый, представительного вида в мешковатом угольно-сером костюме и одном из тех до боли консервативных британских галстуков, настолько темных, что напоминают ленты черного крепа. Что-то в длинном лошадином лице и агрессивной осанке показалось Лессингу небританским, однако этот человек, вероятно, был американцем, канадцем или даже австралийцем.

Новоприбывший не торопился, бродя от прилавка к прилавку, рассматривая коробки с конфетами, срезанные цветы, игрушки, сувениры и солнцезащитные очки. Прежде чем принять решение, он дважды взглянул на свои наручные часы. Затем он направился прямо через открытый двор к кафе, сел в кресло напротив Лессинг и девушки из Бангера, заказал кофе с молоком и подождал, пока уйдет официант.

Он начал без предисловий. — Давно тебя искал. Акцент был резко гнусавым, характерным для Среднего Запада Америки, очень похожим на оригинальный диалект Лессинга.

«Кто охотится?»

«Не ваше дело.» Он заговорил с девушкой из Бангера на беглом французском языке, а затем поморщился перед Лессинг. «В наши дни трудно получить достойную помощь».

«Кто ты и чего ты хочешь?»

«Я могу ответить на некоторые ваши вопросы, мистер Лессинг. И ты можешь ответить на мой. Он указал на меню. «Если у вас там есть пистолет, забудьте о нем. Видишь эти высокие галереи напротив нас? Над торговыми этажами?

Боже, какая глупая ошибка! С хорошей винтовкой и оптическим прицелом даже приличный стрелок на одном из этих балконов мог бы попасть пулей в любую из ноздрей Лессинга, которую выберет эта кикиптица! Он проклял себя, но теперь уже было слишком поздно что-то исправлять.

Лессинг сказал: «Хорошо. Тогда тупиковая ситуация. Твой мужчина толкает меня, мой палец сжимается, и мой пистолет стреляет. Затем вы узнаете, смогут ли ваши ребра отклонить 9-миллиметровую пулю».

Агент развел ухоженные руки с синими венами. — Никакого вреда я не имел в виду, мистер Лессинг. Никакого насилия. Нам нужен Паков, и ты знаешь, где он.

«Я знаю».

«Послушайте, ваш собственный работодатель хочет вас потрогать. Другие люди хотят, чтобы вас привели и допросили. Они и тебе поставят палец, когда закончат. Мы можем защитить вас, позаботиться о том, чтобы ваша роль в этом была похоронена в том или ином деле, вернуть вас в Индию, где вы сможете продолжать свою жизнь».

Лессинг чувствовал, что этот человек лжет, по крайней мере, в том, что касается его собственного работодателя. Если бы Малдер хотел его смерти, он был бы мертв. С другой стороны, в число «работодателей» входили и те, кто нанял его в первую очередь для того, чтобы заполучить Пакова. Вполне возможно, что они собираются его расстегнуть. Он осторожно сказал: — Я не могу тебе помочь. Нет, если бы от этого зависела моя жизнь».

— О, так и есть, мистер Лессинг, так и есть. Поверьте мне. Когда я говорю, что мы хотим Пакова, я имею в виду это очень сильно. У нас будет Паков. Кто финансировал вашу операцию? Где Паков?

Значит, этот человек ничего не знал: меньше, чем он сам. Он решил, что честность — лучшая политика, пока события не указали на перемены. «Я приехал в Париж в поисках ответов. Я не нашел ни одного. Человек, который забрал у меня Пакова, мертв: Гомес, в Индии.

— Тогда Гомес не сможет нам помочь, не так ли, мистер Лессинг? Но мы не думаем, что вы говорите всю правду. Недавно вы летали в Гватемалу, затем в Южную Африку. Мы хотим знать, кого вы видели в этих странах и почему. Мои… руководители… убеждены, что на одной из этих двух остановок вы передали Пакова тем, кто нанял вас для его получения, мистер Лессинг. Ты использовал Гомеса как уловку. Он умер ни за что».

— Полагаю, вы… ваши люди… отмахнулись от него?

«Нет, это не наша заслуга. Опять твои работодатели, те, кто отправил тебя в Марвелус Гэп. Они хотят, чтобы тебя убрали, а также всё, что с тобой связано… исчезло, исчезло, никогда не существовало».

«Поездки были для моего индийского работодателя… Indoco. Они не имели никакого отношения к Пакову».

— Ну, в Индоко тоже есть что-то странное, мистер Лессинг. Странный. Но не наше дело сейчас. Возможно, позже. Он выпрямился. — Значит, все еще колеблешься? Все еще не желаете нам помочь? Что, если я скажу вам, что представляю ваше правительство, Соединенные Штаты Америки? Законные владельцы Пакова… и единственное, что стоит между этой прекрасной сценой, — он махнул рукой суетящимся покупателям, — и убийством большей части этой планеты.

— Вам придется показать мне доказательства. Вы вполне можете работать в любой из дюжины других команд».

«Лин, сделай это». Голос мужчины звучал все более нервно, его слова были краткими и поспешными. Он огляделся вокруг, на галереи, на входную арку.

«Не беспокойтесь. Как я вам уже говорил… честно… я не знаю, кто был моим работодателем. Пакова у меня сейчас нет, и я понятия не имею, где он. Он позволил себе лишь немного исказить правду: его образцы все еще были надежно спрятаны на заводе Indoco в Лакхнау. Он проверил.

Другой полез в карман куртки. Лессинг подумал, что собирается предъявить удостоверение личности, но вместо этого швырнул пачку снимков на клетчатую скатерть. «Вот вы, мистер Лессинг, «чувственные лица», настоящие французские открытки».

Лессинг посмотрел.

Он ничего не мог с этим поделать.

На верхнем изображена женщина, полностью обнаженная, ее конечности раскинуты и привязаны к усеянной заклепками поверхности. Внизу справа на переднем плане стояла коробка с чем-то вроде рукоятки, от которой тонкие провода вели к ее влагалищу, анусу и острозубым зажимам из кожи аллигатора, впивавшимся в мягкую плоть ее внутренней поверхности бедер, груди и ее живот.

Рот женщины был открыт; ее глаза вылезли из орбит; лоб ее был покрыт потом невыносимых мучений.

Лицо принадлежало Джамекле.

Лессинг моргнул и вздрогнул, холодный страх нахлынул на него, как ведро ледяной воды. Он чуть не вскрикнул, чуть не застрелил мужчину перед собой из плевкового пистолета, спрятанного под меню. К черту стрелка на балконе! Потом он понял, что фотография была подделана, лицо наложено на нее. Белая полоска в спутанных локонах женщины — это повязка, которую Джамила носила во время тренировок. Фоном под ее головой был не металлический стол для пыток, а живая изгородь возле теннисного корта Индоко, закрашенная аэрографом, но не полностью соответствующая. Выражение ее лица выражало не агонию, а волнение и напряженное напряжение.

Эту фотографию Лессинг сделал сам во время одного из утренних теннисных матчей Джамилы! Эти ублюдки, должно быть, украли его, когда обыскивали квартиру Лессинга во время последнего бунта в Индоко!

«Ты сукин сын…!»

Агент выглядел извиняющимся. «Это нереально. Не в этот раз. Мы не хотим, чтобы это стало реальностью, мистер Лессинг. Но вы должны понимать, что мы настроены предельно серьезно. Посмотрите на другие кадры. Если мы не сможем прийти к соглашению, мы предоставим вам выбрать, в какую из наших игр мисс Хусайни будет играть первой».

Лессинг позволил обложке меню сдвинуться примерно на дюйм вдоль его вытянутой руки. Он был очень искушен, чего бы это ни стоило.

Кикиберд увидел это движение и приложил три пальца к щеке. «Я опускаю руку, и мой бандит убивает вас, мистер Лессинг. Почему ты не можешь быть разумным?»

Лессинг покачал подбородком, глядя на фотографии. «Это разумно?»

— Она была агентом других, мистер Лессинг. Она знала, чем рискует».

«Вы не американец. Не использовать эти методы…».

Мужчина улыбнулся. «Времена меняются, мистер Лессинг. То, что было немыслимо вчера, сегодня становится вполне мыслимым. Ну, может, мы и не обычное американское агентство, но с некоторыми из них мы дружим, мистер Лессинг: очень близкие друзья.

Лессинг и раньше видел пытки в Анголе и Сирии. Каждая нация в той или иной степени использовала его. Это не столько ужаснуло его, сколько привело в ярость. Он не знал, вызван ли его гнев самими фотографиями, бессердечным вмешательством Джамилы или тем, как эта вежливая птица-кики сыграла на его эмоциях с помощью подделанных фотографий. Он сказал: «Теперь ты ничего не получишь. Ничего вообще. Ни за что.»

«Без драматизма, пожалуйста. Мы можем превратить фотографии в реальность. Действительно, мы планировали для вас живую демонстрацию с участием маленькой Амалики… — он взглянул на проститутку Бэнгера, которая в ужасе зачарованно смотрела на фотографии, — … но она не привела вас на вечеринку. Свободной рукой он достал деньги из кармана пальто и сунул их девушке. «Иди домой. Allez vous!»

Она не тронула купюры, а вскочила и убежала.

«Теперь что касается Пакова. У кого это есть? Нам нужна вся история».

Лессинг почувствовал то же холодное спокойствие, которое он испытывал в бою. «У тебя есть все, что ты собираешься получить от меня. Если ты такой умный, ты знаешь, как это работает. Мы проходим через брокеров, выполняем работу и идем домой. Никаких личностей, никаких связей, никакой политики, никакого участия».

— Как наша маленькая французская шлюха, да?

— Вот и все: оставь деньги на кровати.

— Вы пошли к полковнику Копли.

«Я скажу это еще раз. Я ничего не получил.»

Впервые на лице агента отразился гнев. «Будь ты проклят, Лессинг! Вы не просто передали Пакова какому-то анонимному покупателю, как мешок с кокаином на углу улицы! Мы можем принять тебя… вывезти из Парижа…

«Для счастливых занятий в твоем подвале?»

«Ты бы пел намного слаще с колючим катетером в члене и электрическими иглами в яичках!»

Лессинг начал медленно и осторожно вставать. «Пришло время моего ужина, а ты уже его испортил».

«Садись, черт возьми!» Кики-птица почти забыла прижать пальцы к щеке. Лессинг напрягся, чтобы броситься в сторону, но не думал, что это его спасет, по крайней мере, если стрелок вообще хорош.

Он позволил меню выпасть из руки и слегка разжал пальцы, чтобы сквозь него выглянула черная пластиковая трубка плевкового пистолета Ренча. Он держал большой палец прижатым к открытому концу.

«Это, — сказал он в разговоре, — Паков-2. Ты просил об этом; Ты понял.» Агент, вероятно, знал, что Паков-2 поставляется в черных пластиковых тубах. Лессинг делал ставку на то, что этот человек на самом деле ничего не видел: диаметр плевкового пистолета составлял лишь половину диаметра цилиндра Паков-2.

Мужчина вытаращил на это глаза. «Ты врешь…!»

«Нет. Я сохранил себе дозу или две для страховки. Я уверен, ты понимаешь. Вчера вечером, как только я приехал, я выкинул в унитаз глобус Паков-1. Теперь мы видим, должен ли быть инкубационный период между Pacov-1 и Pacov-2. Вы долгое время работали здесь, в Париже? Ваша жена и дети с вами? Есть ли у палачей жены и дети?»

На мгновение другой сидел как ошеломленный. Затем он встал. — Вы бы сделали это, мистер Лессинг? Паков… в Париж?

«Масштаб крупнее, чем у бедной девушки на ваших фотографиях, но по сути то же самое. Да, твое убийство может стоить Пэрис. Это чертовски дорого стоит моей жизни… во всяком случае, для меня.

«Ты умрешь вместе со всеми!»

«Ни за что. Видите ли, я вколол себе противоядие перед тем, как покинуть Индию. Это был отвлекающий маневр размером с кита; насколько знали люди Малдера, противоядия от Пакова не было.

Агент продолжал разинуть рот, и его пальцы снова начали опускаться вниз. Лессинг процедил: — Держите их там. Как я уже сказал, ты можешь меня сейчас потыкать, но у меня еще будет время расколоть над тобой Паков-2. Ничто не доставит мне большего удовольствия».

«Ваше собственное правительство, Лессинг! Вот кого ты предаешь!»

«Бред сивой кобылы. Если мое собственное правительство использует вас, то это до самого дна бочки, и оно заслуживает того, что получает! Я все равно тебе не верю». У него была идея. «Достаньте бумажник из кармана и бросьте его на стол».

Другой мрачно подчинился.

Из кошелька высыпались французские, британские и американские деньги; в карманах лежали международные кредитные карты и водительские права, написанные на несколько имен, все безвкусные, бесцветные и фальшивые: Марк Либенс, Питер Э. Хартманн, Гарри Рош. Были и визитные карточки, и визитки, все разные и совершенно безличные; никаких фотографий, никаких личных заметок или адресов.

Он почувствовал присутствие рядом с собой и отпрянул, готовый продолжить свой блеф с Паковом или выстрелить, в зависимости от того, что будет необходимо.

Это был мужчина, молодой европеец из приемной Копли.

«Давайте позаботимся о нем вместо вас, мистер Лессинг». Голос был высокий и мальчишеский, акцент немецкий. «Этот человек работает в частном агентстве, находящемся в тесном контакте с государственной безопасностью Израиля. Мы с ним разберемся». Пожилому мужчине он сказал: «Вы можете убрать пальцы со щеки, mein Herr. Твоя маленькая птичка на балконе больше не будет петь».

— И кто ты, черт возьми, такой? Лессинг зарычал. Должен ли он почувствовать облегчение или это была просто еще одна сковородка? Новый и более жаркий огонь?

«Имя не имеет значения. Вы хотите побольше увидеть Париж, мистер Лессинг, или вы закончили здесь? Нас ждет такси, красно-бело-черный седан снаружи: Служба такси Малдера.