Зелёная кровь. Собачий вальс

Преступник

Волкам Тео все равно не доверял.

Как бы Хольвин ни пытался это представить, дикие звери есть дикие звери. Хоть ты сто раз Хозяин и посредник. И охотиться на других живых существ, а потом их есть — для волков совершенно нормальное дело. Поэтому авантюра Хольвина Тео волновала. И его тон волновал помимо авантюры.

Но день и без того выдался тяжелым.

С утра, еще до звонка Хольвина, Тео привел в дурное расположение духа рассказ эксперта-кинолога СБ, милейшего Дэвиса, с которым он остановился выпить кофе перед началом патрулирования.

— Сегодня в семь ездил в Замок Справедливости, — мрачно сообщил Дэвис, поправляя очки. Его собака, красавица Пурга, крупная ищейка чепрачной масти, в виде вполне собачьем, сидела у его ног, всунув длинный благородный нос между его колен. — Жандармы вызвали взглянуть на задержанного. Помнишь ту историю об Автолюбителе?

Тео кивнул. История просочилась в газеты, говорили о десяти убийствах, совершенных одним сумасшедшим мерзавцем. Он сбивал молодых женщин машиной, проезжал по упавшим, ломая позвоночник и впечатывая в тело следы протектора, а потом, если удавалось, насиловал искалеченных и умирающих. Выживших потерпевших не было, толковых свидетелей тоже, но жандармерия приложила к поиску все силы. Ликвидаторам тоже выдали ориентировки; никто не сомневался, что серийный убийца — мертвяк.

В учебниках по танатологической криминалистике всегда ясно говорилось, что сексуальный садизм является признаком мертвяка в сорока процентах случаев, педофилия — в восьмидесяти процентах, а мании садистско-некрофилического характера указывают на мертвяка почти определенно. Другими извращениями мертвяки отличаются много реже — все, что может содержать хоть каплю эмоциональной близости с партнером, для них неприемлемо. Исходя из всего этого, ликвидаторы не сомневались, что суда над Автолюбителем не будет — его просто упокоят и сожгут, как любую ходячую погань.

— А что, жандармы отличились? — Тео поднял чашку кофе, как заздравный кубок. — Коллег можно поздравить и тебя тоже. Ликвиднул гада? Тошно было?

— Нет, — буркнул Дэвис. Пурга просунула морду дальше, до самых ушей — она не хотела смотреть на Тео. — Знаешь, товарищ, этот гад — не мертвяк.

— Значит, это не тот, — сказал Тео легкомысленно и откусил от песочной полоски с патокой. — Ребята, хотите пирожков? Совсем неплохие сегодня…

Потянулся только Гарик. Дэвис сердито сказал:

— Тот самый, капитан. Жандармы его просканировали по полной. Протектор, смывы с колес, пальцы, кровь, сперма… Тот самый гад, будь уверен. Привязали железно. Находиться рядом — тошнит. Но не мертвяк.

Тео поставил чашку и тронул Пургу за кончик атласного уха:

— Эй, красавица, ты не ошиблась?

Пурга дернула ухом и тяжело вздохнула, так и не взглянув на него. Дэвис сказал:

— У охранников в Замке свои псы. Его уже нюхали. Нас вызвали, чтобы убедиться, понимаешь? Пурга никогда не ошибается. У нее тридцать семь ликвидаций, не нос — алмаз, а ты говоришь… Этот подонок — живой, Тео. Когда моя псина обнюхала и отошла, он заверещал, как резаный: «Убедились, что у меня есть права, мусорье позорное? Звоните адвокату!»… Меня чуть не вырвало.

Мордочка Гарика подсунулась под руку Тео, и он машинально погладил щенка. Информация тяжело укладывалась в голове. Живых членов общества не убивают… Значит, будет суд, который приговорит гада к заключению в тюрьме… если в тюрьме гад не станет мертвяком и его не упокоят надзиратели, что вполне возможно, то через несколько лет он выйдет на свободу, что возможно не в меньшей степени.

Но дико даже не это. Дико, что живой человек делал вещи, о которых другим живым и подумать-то нестерпимо. Живой вел себя, как нелюдь. Дико настолько, что почти жутко.

Нет, конечно, Тео хорошо помнил историю. Была Охота на ведьм, была Мировая война, было то, что теперь называют Кромешным Бунтом и Мертвыми годами, были массовые расстрелы и убийства газом, пытки, каторга, где тоже убивали тысячами — все это правда. Но ведь ученые считают, что первые массовые убийства начались именно тогда, когда альтернативная смерть перестала быть единичным явлением.

В любом учебнике написано, что способность убивать себе подобных исключительно ради удовольствия есть первый признак мертвяка, как и наслаждение смертью вообще. Именно исходя из этого государство создало СБ, а Тео служит в СБ.

Ведь не может же живой человек… здесь какая-то явная ошибка.

Когда позвонил Хольвин, у Тео только усилилось явственное ощущение, что вокруг происходит нечто необычное и отвратительное. На совещание перед началом патрулирования он пошел в совершенно расстроенных чувствах.

А после обычных инструкций и плана на день полковник Огюстер неожиданно сказал:

— Еще предупреждаю всех ликвидаторов: удвойте бдительность и будьте предельно внимательны. Не поддавайтесь на провокации.

— Что, возможны провокации? — спросил Норм. У него имелся некоторый опыт на сей счет.

— Все возможно, — Огюстер вздохнул. Тео подумал, что полковник изрядно сдал за последнее время, он казался совсем старым в свои пятьдесят с хвостиком. — Не забывайте, что криминал, не связанный с дохлятиной — не наше дело. Во всех сомнительных случаях вызывайте жандармов. А то будет, как с тем нацистом…

Нацист вместе со своими дружками-единомышленниками, изрядно накачавшись спиртным, сперва лупил парнишку-эмигранта южных кровей, а потом вытащил нож. Ликвидатор, оказавшийся на месте быстрее жандармов, выстрелил в воздух и спустил пса. Потом было самое, что ни на есть, нервотрепательное и муторное служебное расследование, а газетчики орали в голос о том, как инквизиторы травят собаками живых людей. По непонятной причине нацист, попавший в больницу с прокушенным запястьем, оказался в глазах общественности более драматичной фигурой, чем юный южанин, отделавшийся сотрясением мозга и чудом не порезанный на ленточки.

Ликвидаторы мрачно разошлись. Никто из них и не ждал, что его назовут героем, если случайный горожанин будет спасен без надлежащих прав у спасателей. Судя по выражениям лиц, мысли их одолевали самые мизантропические.

Гарик, дожидавшийся в комнате дежурных, вскочил, виляя хвостом, но Тео остановил его:

— Сегодня со мной Рамон поедет. Отдыхай, — почему-то страшно стало брать сегодня щенка.

Гарик перекинулся, обиженно сказал:

— Ах, я же совсем не устал… Поедем нюхать, а? Хозяин, поедем, а?

— Мы с тобой вечером погуляем, — сказал Тео.

Гарик опечалился, снова перекинулся и лег, свернувшись на вытертом диване пестрым колечком. Из коридора Тео окликнул Феликс:

— Господин капитан, мы готовы! — он улыбался во весь рот, у его ноги сидел наконец вернувшийся в строй бесценный Рамон, черный и блестящий, и тоже ухмылялся во всю пасть, показывая сахарные клыки.

— «Ради жизни и счастья живых — снова в бой!», — процитировал Феликс с веселым пафосом.

Но Тео настолько томили дурные предчувствия, что даже энтузиазм команды его не развеял и не обрадовал. Он только погладил Рамона, потрепал по шее подошедшего Сапфира и протянул им по кусочку печенья.

— Поехали, ребята.

В машине Рональд с хмурым видом слушал радио. Его физиономия — глубоко посаженные глаза, густые брови, сросшиеся на переносице, и каменные скулы — с трудом выражала оптимизм, даже когда владелец физиономии был оптимистически настроен. В дурном расположении духа Рональд казался воплощением угрюмости.

— Гей-парад разрешили, — сообщил он и переключил приемник на служебную частоту. — Идиоты.

Феликс фыркнул, Тео невольно улыбнулся:

— Тебе-то какая печаль?

— Двадцать четвертого числа. В наше дежурство.

— Среди этих самых мало мертвяков, — сказал Феликс, усаживаясь за руль. — У дохлятины интересы другие. Непарадные.

— Да пойми, на улицу толпа подонков вылезет. Нацисты, экстремисты, Друзья Жизни, всякая шелупонь. Там немного, сям немного, а вместе получится достаточно, вот увидите. Никакой уважающий себя жмур такое увеселение не пропустит, помяните мое слово…

— Жандармы будут дежурить, — сказал Тео. — Не наше горе все эти стычки.

— Ха-ха! Надейся…

А день выдался свежий и солнечный, хрустальный день, голубой с золотом, неожиданный после недели дождей и пасмура. В ярком холодном свете стало очень заметно, что листва еще не побурела, что клены еще багровы, а березы еще желты всеми мыслимыми оттенками, от цвета свежего меда до канареечного и лимонного. Только рябины уже облетели, и гроздья созревших ягод на голых ветвях почему-то показались Тео сгустками запекшейся крови; он с отвращением отмахнулся от неприятной ассоциации.

Красивый день начинался тихо. Собаки осматривались и принюхивались, высунув носы в открытые окна; ни Рамон, ни Сапфир нимало не тревожились. Феликс тормознул у сомнительной аллейки, но псы пробежались по ней прогулочным шагом, оставили свои метки на деревьях и обнюхали газон так, что у людей ни малейших сомнений не возникло: собаки-трансформы тут гуляли, но мертвяки не появлялись уже давно.

Сапфир даже поднял палочку и подал Феликсу в руку. Феликс сделал серьезный вид и сказал начальственным тоном:

— Брось, едем дальше.

— Жаль, — сказал Рамон, перекинувшись и потягиваясь. — Погода хорошая. Правда, Сапфир, тот здоровенный — интересный? Вот если бы драться, кто бы кого валял, ты как думаешь?

Сапфир бросил палку, тоже перекинулся и сорвал пожевать жухлую травинку.

— Это что, здоровенный. Сука тут одна проходила… Вон там, у дерева — нюхал?

— Ладно, все, — скомандовал Тео, которому вдруг стало не по себе. — Потом будем гулять. Поехали.

Псы с видимой неохотой заняли свои места. Тео вдруг подумал, что раньше они так себя не вели, не старались тянуть время. Они же понимают, что патрулирование — не прогулка… У трансформов есть некое паранормальное чутье?

Феликс вывел машину на проспект и медленно поехал вдоль тротуара, давая собакам хорошенько принюхаться. Вот тут-то эта девушка и кинулась едва ли не наперерез машине, почти под колеса.

Коротко стриженная и одетая в джинсы и куртку цвета хаки, в потертых кроссовках, она могла и не предъявлять удостоверение Лиги — на ее бледном отчаянном лице была написана та же непреклонная решимость, что и у Хольвина в критические моменты.

— Вы патрульный СБ? — спросила она Тео. — Отлично. Нам нужна помощь.

Псы, сразу выскочившие из машины, потянулись носами к ее рукам, Сапфир лизнул обветренное запястье с длинным белым шрамом, уходившим под рукав. Девушка сунула удостоверение в карман, присела, чтобы псы могли понюхать как следует, сказала, глядя на Тео снизу вверх:

— Там Лига ничего сделать не может. Пойдемте со мной.

— Что случилось? — спросил Тео.

— Новая выставка в Галерее Ультракультуры, — сказала девушка. — Мне кажется, организованная мертвяками, потому что о людях я все-таки лучшего мнения. Меня оттуда выставили, потому что у организаторов есть разрешение городского совета. Но я не понимаю, как это разрешение могли получить, просто не могу понять. Это преступление и мертвечина. Я хотела доехать до вашего отделения, но вы — это еще лучше.

Рональд вынул пистолет из кобуры и проверил предохранитель. Тео свистнул псов и открыл для девушки дверцу:

— Запрыгивайте. Подадим карету к подъезду. Кстати, с кем имею честь?..

Девушка устроилась на сиденье, взглянула устало и мрачно. Тео показалось, что она недавно плакала; ее светлые ресницы слиплись в длинные треугольные стрелки.

— В удостоверении написано. Жасмин, инструктор-кинолог.

— Экзотическое имя. Вы — южанка? Редкие дела — южанка-блондинка…

Жасмин полоснула таким холодным взглядом, что Тео устыдился. Неловко пытаться фривольничать, даже условно, с сотрудником Лиги, возможно, придерживающимся аскезы. А жаль… Злая, заплаканная и сосредоточенная, с взлохмаченными волосами цвета песка и жестким обветренным лицом, с плотной фигурой и высокой грудью, которую не удалось окончательно спрятать рабочей одеждой, Жасмин была гораздо милее Тео, чем холеная офисная красотка, плод труда визажистов, диетологов и пластических хирургов. Этот тип суровой красоты, подумал Тео, не иначе как последние судороги естественного отбора…

Мыслей как раз хватило на три минуты пути. Феликс затормозил у парадного входа в Галерею Ультракультуры. На жестяных щитах по обе стороны от дверей красовалось название выставки: «Город и псы». Инсталляции господина Хайберта.

У входа дежурили охранники в строгих костюмах, во всех их фигурах было нечто, заставившее Рамона с Сапфиром насторожиться и приподнять шерсть вдоль хребта. Несколько молодых людей, одетых, как технопанки, с лицами, не омраченными даже первичными признаками интеллекта, пили у входа из жестяных банок и хохотали, слишком громко и нервно, чтобы казаться веселыми:

— Победа над природой, блин!

— Жестяк…

— Обоссался, Электровеник? Иди нервы лечи, животное…

Девчонка с торчащими лохмами, выкрашенными в ослепительно-сиреневый и кислотно-желтый цвет, с технопанковскими шипами в носу и зазубренными шестеренками в бровях, в кожаном черном мини, пьяная в дрезину, шатаясь и размазывая цветную грязь бывшей косметики по лицу, отбивалась от парня, который тянул ее за руку, и орала охраннику:

— Все равно ты мразь! И этот урод тоже мразь! Долбанутый на всю голову, гад он, а не художник! Убейтесь об стену, вы, оба!

Поодаль стояла группка мирных граждан и судачила, не подходя близко. Мирные граждане наслаждались бесплатным спектаклем, предпочитая, как и подобает дисциплинированным зрителям, пребывать на галерке, а не на сцене.

При виде патрульных СБ и технопанки, и мирная публика примолкли, с любопытством наблюдая за развитием событий. Охранник с пластмассовой маской полумертвого вместо живого лица сказал Тео:

— С животными в Галерею нельзя. И с оружием нельзя.

— СБ, ослеп?! — прошипела Жасмин.

— А ты вообще вали отсюда, истеричка, — встрял второй охранник. — На выставку разрешение Городского Совета есть, катись в свою Лигу…

— Граждане, освободите проход, — с насмешливым дружелюбием сказал Тео, бессознательно подражая тону Хольвина. — Внеплановый рейд, простая проверка. Сохраняйте спокойствие.

— С собаками нельзя, командир, — сказал охранник, снизив тон. — Не псарня же и не кабак, блин…

— Живодерня, — бросила Жасмин.

— Мы эту ведьму уже раз выводили, — сказал охранник.

— Ладно, — сказал Тео. — Жасмин, останьтесь здесь, пожалуйста. Ребята, я пойду взгляну, что там к чему…

Псы у ног рычали тихо и мерно, шерсть на их спинах поднялась дыбом до самого хвоста.

— Я не могу обойтись без собак, — сказал Тео охранникам. — Это наши эксперты, вы же понимаете. Они ни на кого просто так не кидаются…

Охранники переглянулись. Жасмин сжала кулаки.

— Ладно, командир, — сказал пластмассовый. — Одного. Черного, вон, возьми, а серый пусть посидит. Что-то он больно нервный у тебя, серый. Тут уже перед открытием проверяли с собаками…

Сапфир и вправду уже до самых десен открыл клыки. Рамон выглядел поспокойнее.

— Прости, старина, — сказал Тео Сапфиру, с трудом вынося не взгляд даже, а излучение укора мегатонной мощи. — Ты у нас все-таки молод еще, слишком волнуешься… Ну подожди тут. Понюхай пока вокруг. Мы с Рамоном посмотрим.

Сапфир печально отвернулся. Рамон, прижав уши, нервно облизываясь, дал Тео взять себя за ошейник — и они вошли в двери из матового стекла, которые разъехались сами собой.

В галерее было почти безлюдно, только бродила съемочная группа какой-то телепередачи — рыжая мужеподобная девица перед камерами вещала в микрофон о вызове, брошенном обществу — да где-то в глубине зала невесело хохотали технопанки. А Рамон прилег на пол, содрогаясь от рычания, больше испуганного, чем злобного, и Тео горько пожалел, что взял пса, едва отошедшего от тяжелого стресса.

Инсталляции заключали кубы из толстого закаленного стекла. Тео несколько секунд пытался вычленить детали и смысл из этих нагромождений окровавленного и запекшегося мяса, рваных клочьев железа, каких-то острых обломков стальной арматуры, тусклой шерсти… Голова пса-трансформа, переломанного и распятого на блестящей плоскости ржавыми крючьями, с окровавленным никелированным штырем, пробившим насквозь нижнюю челюсть, смотрела прямо на Тео — Тео поразился достоверности глубокой и разумной муки в темно-карих стеклянных глазах — и тут глаза моргнули, и веки снова тяжело поднялись.

Тео опустил пистолет. На него смотрели псы, вплавленные в пластик и врезанные в металл, полуудушенные проводами, с белыми осколками костей, торчащими из перебитых лап, с полосами содранной шкуры, вшитыми в сетки из колючей проволоки, истощенные до того, что полукружья ребер распирали голую кожу на бритых боках. Их было не меньше десятка, живых, умирающих, искалеченных экспонатов — с безнадежной тоской в потухающих глазах, с темными полосками слез — и они, не в силах повернуть головы, следили за Тео одним движением зрачков.

Тео услышал шаги и обернулся. Молодой человек с бритым татуированным черепом в сопровождении толстого охранника шел к репортерше, которая замолчала и почтительно ждала. Рамон молча рванулся вперед так, что Тео едва его удержал.

— Это вы — Хайберт? — крикнул через зал.

Бритый обернулся. Его взгляд был спокоен и самодоволен, глаза блестели холодным неживым блеском. Тео не усомнился ни на секунду — перед ним старый мертвяк.

— Я. Ваши нас уже проверяли, дяденька. Или ты мне еще одну собачку привел?

Рамон рванулся еще раз. Тео отпустил его и вскинул пистолет. Он успел выстрелить прежде, чем пес добежал и кинулся — бритый только протянул вперед ладони, будто хотел остановить пулю, говоря что-то вроде «эй!», и тут же грохнулся на пол. А Рамон, не обращая на Хайберта внимания, точно и крепко вцепился охраннику в руку, которой тот схватился за кобуру — охранник завопил что есть мочи, и Тео выстрелил ему в лоб. И в резкой тишине после выстрела услышал неожиданно громкий голос репортерши:

— Ты снял? Жжжесть — сюжет!

Тео подошел к трупам. В Галерее уже отвратительно воняло — охранник потек черным и зеленым, его труп за минуту расползся так, что виднелись кости черепа и кистей рук.

Бритый Хайберт врезался спиной в один из стеклянных кубов, сполз на пол и теперь сидел, разбросав руки по сторонам. Его белая рубаха пропиталась красным, а лицо выглядело до странности неизменившимся — даже глаза едва начали тускнеть.

Стекло, забрызганное мозгами и кровью, потрескалось от пули, прошедшей череп Хайберта навылет. Пуля застряла в стеклянной толще. Через паутину трещин смотрел умирающий пес. Рамон подошел к трупу Хайберта и стал его тщательно обнюхивать, будто пытался унюхать еще не пришедший запах распада. Его уши прижимались сами собой, а шерсть так и топорщилась по всей спине.

Где-то взвыла сирена тревоги. Кто-то бежал в галерею, топая сапогами.

— Ко мне, Рамон, — сказал Тео. Он вдруг смертельно устал, он стал ватной куклой, пистолет казался слишком тяжелым для тряпичных пальцев, и Тео убрал его в кобуру. — Я уже понял. Этот Хайберт был живой. Ты хорошо выполнил долг. А я — убийца…

Рамон перекинулся и ткнулся лбом Тео в грудь.

— Они смотрят, — сказал в самое ухо. — Им ужасно больно. Помоги им.

Тео успел понять, но не успел предпринять ровно ничего. В зал вбежали охранники и жандарм. Тео прижал к себе Рамона, как плюшевого мишку.

Он чувствовал один цепенящий ужас.

Потом Тео сидел в пустом кабинете в жандармерии, за столом, перед листом писчей бумаги, писал и вычеркивал, все время видя внутренним зрением умирающих собак, их гаснущие глаза, полные бесконечной и безнадежной муки. Рамон в Старшей Ипостаси сидел на полу рядом с ним, положив руки и голову на колени Тео, смотрел снизу вверх.

— Напиши, что он был как мертвяк, — сказал пес.

— Пишу, — Тео погладил его по щеке. Все внутри болело от безнадежной жалости, стыда за людей и неистребимого чувства вины, даже дышать было больно. Рамона никто не мог ни прогнать, ни отослать; он запрыгнул вслед за Тео в машину жандармов, приехал вместе с ним сюда, проводил его в этот кабинет, где обычно допрашивали живых преступников — не отходил ни на шаг. Рычал на жандармов. Перекинулся, чтобы сказать следователю: «Меня гнать нельзя, я напарник Тео, я с ним». Жандармы косились с выражением сочувствия и порицания одновременно, не стали принимать особенно жестоких мер, чтобы отправить собаку на псарню СБ.

При обыске у Тео отобрали только личное оружие и удостоверение. Бляшку с Путеводной Звездой с ошейника Рамона никто не сунулся отстегивать.

— Знаешь, старик, — сказал следователь жандармов, — я, в какой-то мере, тебя понимаю. Этот Хайберт был, по-моему, отменная мразь, подонок с волосатой лапой в Городском Совете, а у вас в СБ нервные нагрузки — мама, не горюй… Ты сколько пахал-то без отдыха? Сорвался, ясен перец… Ты совсем уж не отчаивайся, мы твоему начальству позвонили, эта девка из Лиги тоже сейчас показания пишет, на твоей стороне — может, до суда отпустят под подписку, а там, глядишь, дадут условный срок, отдохнешь, нервы подлечишь…

Тео рассеянно кивал, удивляясь, что душевная боль может ощущаться так физически очевидно. Он мог думать только об умирающих собаках — а еще вспоминались псы, мечущиеся в вольерах Центра Развлечений, маленький рысенок, которому отрезали пальцы, кроткий укор во взгляде лося, заросшие короткой шерстью рубцы на рысьей голове, бродяжка Гарик, которому Тео не успел побыть Хозяином… Я всю жизнь считал, что борюсь со злом, думал он. Я был уверен в себе, я думал, что точно знаю, где зло, я весело сражался с дохлятиной и страшно собой гордился… а что ж теперь получается? Я пытался защищать людей от нежити, ради этого подставлял под пули, аммиак, электрошокеры псов, беззащитных перед людьми псов, преданных нашему делу псов… А другие люди, вовсе не нежить, в это время испытывали на таких же псах психотропные средства, кромсали псов на части, чтобы самовыражаться, бес им в глотки, накачивали псов наркотиками, чтобы они дрались друг с другом… и так же, как и я, считали, что действуют в своем праве, вот где загвоздка. Мы, люди, дружно считаем, что имеем право делать с ними все, что угодно: развлекаться ими, убивать их для своей выгоды, делать из них живое оружие, живые датчики, живые тренажеры…

Почему это я, точно так же, как все эти… живые мертвецы во главе с Хайбертом… считаю, что имею право использовать собачьи жизни для достижения моей, человеческой, якобы благой цели? Кто дал мне это право?

Хольвин когда-то говорил, что у людей нет врожденного запрета на убийство себе подобных, а я не слушал, твердил о нравственности, о том, что преступивший запрет обычно становится мертвяком — излагал официальную точку зрения, в общем. Но ведь правда, запрета нет. Ведь когда я стрелял в эту гадину, мне, по большому счету, было все равно, мертвяк он или не мертвяк. Я хотел убить — и все… Он в своем праве, я в своем праве… Гниды мы, а не люди.

Тео попытался позвонить Хольвину, но телефон Хольвина не отвечал — Хозяин, как всегда, не взял с собой в лес мобильник. Потом гладил Рамона, его черные шелковые волосы, совершенно такие же на ощупь, как атласная шерсть у него на макушке в собачьем виде — а Рамон тыкался лицом в его руки, не перекидывался, говорил:

— Ты напиши им, что они хотят. Может, они тогда нас отпустят домой или поесть принесут.

— Я им сейчас скажу, чтобы покормили тебя, — сказал Тео. Ему хотелось расплакаться.

— Я один не буду, — сказал Рамон, положил ладонь Тео на колено — «дал лапу». — Я только вместе с тобой буду.

И Тео снова писал подтекающей ручкой, вычеркивал и снова писал, сам понимая, что вся эта писанина — какая-то бредовая чушь: «Будучи совершенно уверен, что поведение потерпевшего Хайберта диаметрально отличается от поведения живого человека… и считая, что упомянутый потерпевший Хайберт представляет реальную опасность для общества… — вычеркивал, снова сочинял, досадуя на привычно-канцелярский стиль. — Поведение и внешний вид потерпевшего Хайберта разительно напоминали поведение и внешний вид старого танатоида…» В досаде комкал лист, брал новый, руки уже сплошь покрывали размазанные кляксы чернил.

Он уже успел устать так, что хотелось лечь головой на стол и поспать, когда зазвонил телефон. Имя Лилия плюс мелодия «Ради жизни» означали не белокурую Лилию, с которой Тео познакомился в кафе, а маленькую Лилию с работы. Тео удивился, нажал «прием».

— Господин капитан, простите, что отвлекаю, — послышался из трубки девичий голосок. — Вы не могли бы мне продиктовать номер телефона господина Хольвина?

Ах, да! Ее отправили забрать его собаку из ветеринарной клиники!

— Оставь пса у нас на псарне, — сказал Тео. — Хольвин в лесу, ему будет не дозвониться.

В трубке озадаченно замолчали. Потом Лилия сказала:

— Понимаете, господин капитан, Шаграт и так на псарне. Тут у меня другой зверь, ему помощь нужна… Ой, а вы не знаете телефона того старого ветеринарного доктора, который собак осматривает? Может, ему позвонить?

Тео усмехнулся.

— А ты куда впуталась? — спросил он, ощущая себя чуточку живее. — Я по голосу слышу, что впуталась.

— Ну… — Лилия замялась. — Я, наверное, воровка… я украла… но по-другому нельзя было.

И Тео вдруг пробило на смех, на приступ такого хохота, который легко можно принять за истерику. Рамон взглянул удивленно и тревожно, но Тео успокаивающе потрепал его за ухо:

— Ничего, ничего, Рамон, я в порядке. Нынче день такой, Лилия, нормально. Ты украла, я убил. Дико смешно. Ничего.

Лилия ахнула.

— Как — убили?! Наши знают?

— А вот так. Арестован за убийство. Не беспокойся, малышка, тут у меня Рамон, Огюстеру позвонили… Все в порядке. Лечи краденого зверя. Давай, записывай, телефон продиктую. Господин Бруно, ветеринар Лиги. Номер…