Закон маузера

Глава 5 ТУМАН ВОЙНЫ

Газета «Русский курьер»:

Неожиданно послышался шум оживления в коридоре, смех и говор. С рукой на чёрной перевязи мимо прошёл офицер, темноволосый, невысокий, с упорными серыми глазами.

Его капитанские погоны ни о чём не говорили, но это твёрдое, сильное лицо с широким круглым подбородком, лёгкая, семенящая походка… Петерс!

— Евгений Борисович! — окликнул его Кирилл, волнуясь.

Проходивший мимо офицер резко остановился, с изумлением глядя на Авинова.

— Виктор Павлович?! — радостно воскликнул он. — Живой?!

И полез обниматься.

Кирилл весь скукожился в душе, узнанный как Вика Юрковский.

Ну да ничего, он добудет и честь, и славу под этой опоганенной фамилией!

Да и потом, уж кто-кто, а он её ничем не запятнал.

— Рад! Рад! — говорил Петерс, осторожно тиская Авинова здоровой левой рукой. — А я вот от своих отстал, в госпитале провалялся, догоняю теперь. А вы-то! Как же это, а?

— Не могу сказать, Евгений Борисович, — проговорил Кирилл с улыбкой. — Военная тайна.

В серых глазах Петерса сверкнул огонёк понимания.

— Ах, вот оно что… — затянул он. — Ну, в любом случае, за встречу надо выпить! Как вы считаете?

— Да я только «за»! — рассмеялся Авинов. — А где же вестовой ваш? Ларин, кажется?

Евгений Борисович поскучнел.

— Убили Ларина, — глухо сказал он. — Шальная пуля нашла, и прямо в лоб.

Исаев крякнул в досаде и полез в свою кладь, смутно бурча: «Не извольте беспокоиться, ваши высокоблагородия…»

Вскорости он выудил из недр вещмешка бутылку отменного бургундского.

— Кузьмич! — восхитился Кирилл. — Где взял?

— Где взял, ваш-сок-родь, — гордо ответил ординарец, — там уже нет!

— Тогда я закуску организую, — захлопотал Петерс, выкладывая угощение.

И колбаска домашняя у него припасена была, и сальца шмат, и буханка чёрного хлеба, ещё отдававшего тепло русской печи.

— Ну, за встречу! — провозгласил Авинов, аккуратно разлив вино по гранёным стаканам. — Или давайте сперва Ларина помянем. Хороший был старик…

— Старый солдат, — поправил его Евгений Борисович. — Отменный был человечище…

Все молча выцедили тёрпкое вино, вобравшее в себя соки земли далёкой Франции и её яркое солнце. А после Петерс, посматривая значительно, выудил из мешка штоф «Смирновской». Хорошо пошла…

Авинова как-то сразу разобрало.

Привалившись к стенке купе, он с улыбкой следил за Петерсом, лупившим варёное яйцо. Скорлупу тот аккуратно смахивал на подстеленную газетку.

В 3-м Офицерском полку не было командиров рот, праздновавших труса, но даже среди них Евгений Борисович выделялся полным отсутствием страха смерти и животного волнения.

Он шагал под огнём, испытывая совершенный покой — немного азиатский, нечеловеческий, божественный.

А ведь Петерс вовсе не из потомственных военных.

Сын учителя гимназии, студент Московского университета, он ушёл на Великую войну[44] прапорщиком запаса 268-го пехотного Новоржевского полка.

Вот боевой огонь и опалил его, вскрыл истинную сущность непоколебимого воина Евгения.

Как-то раз полковник Туркул, командир 1-го батальона, рассказал у походного костра, за что Петерс получил своего первого Георгия.

В большой войне, когда Евгений Борисович вернулся из госпиталя на фронт, новоржевцы лежали в окопах под какой-то высотой, которую никак не могли взять.

Только займут, а их обратно вышибут контратакой.

Командир полка сказал Петерсу:

— Вот никак не можем взять высоты. Хорошо бы, знаете, послать туда разведку.

— Слушаю…

«Ночью Петерс выстроил роту и повёл её куда-то в полном молчании, — неторопливо повествовал Туркул, ворочая веткой головешки. — Вдруг выстрелы, отборная ругань, крики, и появился Евгений Борисович — со своей ротой и толпой пленных.

Вместо разведки он взял высоту, и на этот раз прочно.

За ночной бой он и получил орден Святого Георгия…»

— Оставайтесь почивать, господин капитан, — уговаривал Кузьмич Петерса, коего развезло почище Авинова. — Уж я и постелил.

— Хорошо, братец, — покорно кивал Евгений Борисович.

Успокоенно вздохнув, Кирилл и сам прилёг, ибо не было сил удерживать себя равновесно, даже сидючи.

Поезд, покачиваясь и скрипя, глухо отсчитывая стыки, уносил его к Ростову-на-Дону.

Задремав, Авинов сильно вздрогнул, выныривая изо сна в явь, — ему показалось, что рядом присела Даша.

В лёгком платьице, загорелая… Волосы коротенькие ещё, глаза смеются… Потянулась рукою, смешно вытягивая губки, словно дитё собираясь чмокнуть…

Кирилл улыбнулся. Поёрзал, устраиваясь поудобнее.

Интересно, что Дашка делает сейчас, в своём Константинополе?

Там у них тепло… Не до такой степени, конечно, чтобы в тонком ситчике разгуливать — на Босфоре зимой ветры дуют холодные, порою даже снег бывает, хоть и редко.

Если не натопишь печечку, замёрзнешь. Авинов вздохнул, сонно моргая.

Метель, вившаяся над степью, кидала в заиндевевшие окна шуршащие пригоршни снега. Хорошо…

…Он проснулся внезапно, среди ночи, вскидываясь с колотящимся сердцем.

Дико болела голова. Дрожащей рукой Кирилл отёр взмокшее лицо. Опять это с ним…

«Нахлынули воспоминания», называется. Но сегодня уже без обмороков, слава те…

И кажется, без болтовни «под влиянием гипнотизма».

— Господин капитан! — громко зашептал Исаев, свешиваясь с верхней полки. На жилистой шее у него болтался крестик. — Аль приснилось чего?

— Хуже, Кузьмич. Хотя… может, и лучше.

— Ишь ты…

Кряхтя, Кузьмич в одном исподнем ловко спустился, сунул ноги в валенки и накинул на широкие костлявые плечи тулуп.

— Случилось чего? — тихонько спросил он.

— Случилось, — вздохнул Авинов, понимая, что больше не сможет таиться, не выдержит острой внутренней борьбы.

Да и к чему она с тем же Исаевым, товарищем вернейшим, проверенным и перепроверенным?

— Я не сплю, — вымолвил вдруг Петерс вполне трезвым голосом и сел, покряхтывая. — Что именно случилось?

Тут Кирилл понял, что, если он отмолчится ныне, то нанесёт обиду обоим. Да и пошло оно всё к чёрту!

— Мы с Исаевым ходили в разведку, Евгений Борисович, — начал он, — работали в тылу врага, в самом логове комиссаров, да не о них речь. То, что случилось со мной… на днях и этой ночью, началось ещё в сентябре семнадцатого…

Авинов сжато пересказал всё, что произошло в далёкую сентябрьскую ночь, — о Фанасе, о грозном крушении государства, о чудовищных злодеяниях, учинённых народу русскому, о «ценных подарках», оставленных в его памяти, а ныне снова пришедших на ум. Ну хоть не в кремлёвских коридорах…

Выдохшись, чувствуя громадное облегчение — выговорился, наконец! — Кирилл отвалился к стенке.

Все трое долго молчали. Первым заёрзал Исаев.

— Кхым-кхум… — деликатно покашлял он, роясь в багаже, и выудил ещё одну бутылочку.

— Кузьми-ич… — укоризненно протянул Авинов.

— Сельтерская, господин капитан, — строго сказал сибиряк, откупоривая шипучку. — Холодненькая ишшо…

Кирилл с удовольствием осушил стакан. Ух, благодать какая!

— И мне, — попросил Петерс.

Получив требуемое, он, давясь, выпил воду, как водку, и выдохнул.

— Что же делать-то, Виктор Палыч? — осторожно спросил он.

— Меня зовут Кирилл Антонович Авинов. Юрковский — предатель.

Евгений Борисович протянул ему здоровую руку, и Авинов её с чувством пожал.

— Знаете… э-э… Кирилл Антонович, — проговорил Петерс, — я по-настоящему рад нашему знакомству, поскольку за Юрковским числились… хм… грешки, скажем так. Хотя… вы очень на него похожи.

— Потому и занял его место, — суховато сказал Кирилл.

— Я верю вам, Кирилл Антонович, — сказал офицер с проникновенностью, — и в то, что с вами приключилось в прошлом году и нынче, тоже верю. Не потому, что мистик. Просто, слушая вас, я невольно будил в себе скептика, но тот спит беспробудно! Уж слишком всё логично у вас выходило, жёстко, верно. Если желаете знать, я с самого лета ощущаю некую странность. Уж слишком нам всё удаётся! Да нет, я понимаю, сколько сил затрачено, сколько пота и крови пролито, чтобы только потеснить красных, и всё равно… Не бывает же так, чтобы армии всегда сопутствовала удача! А вот теперь у меня в голове всё разом и сложилось. И что же теперь делать станем?

Авинову стало приятно, что этот человек сказал: «мы».

— Больше всего, — признался он, — я боюсь теперь, что знания из будущего не задержатся в моей голове или меня пуля найдёт.

— Правильно, — кивнул Петерс. — Надо все чертежи доверить ватману, всё как есть записать…

— …И доставить нашим! — подхватил Кирилл, вынимая из-под подушки папку для бумаг. — Вот здесь уже многое записано. Дежурная секретарша Ленина стенографировала за мной и всё сдавала Троцкому. Как нам удалось изъять эти бумаги, кто нам помог выйти за кремлёвские стены — это я расскажу только Ряснянскому. Вы уж простите…

Евгений Борисович отмахнулся только.

— Вы правы совершенно! — сказал он. — А… можно взглянуть?

Авинов молча протянул ему папку.

Евгений Борисович принял её здоровой рукой, положил на столик, раскрыл осторожно, словно древний манускрипт.

На стенке у двери висела керосинка с толстым стеклом, и Петерс подкрутил колёсико, делая огонёк поярче, приблизил раскрытую папку к свету поближе, вчитался в записи на листке, лежавшем сверху.

— «…Впервые пенициллин использовался лекарями инков из племени кальяуайя, а также тибетскими монахами, собиравшими плесень, нараставшую на масле из молока яков…» — бормотал он. — «Антимикробный препарат, выделяемый из штамма гриба Penicillum notatum или Penicillum crustosum… Лечит крупозное и очаговое воспаление лёгких, сифилис, сепсис, гнойные инфекции… Производится методом глубинного брожения. Основные стадии: брожение мицелия, погружённого в огромные (750–800 пудов) баки-ферментеры; адсорбция пенициллина активированным углём… Начинать можно со способа поверхностного выращивания продуцента (то бишь на поверхности культуральной среды), хоть в бутылях, и постоянно расширять площадь посева мицелия в любом месте — на колбасной фабрике, в тыловых госпиталях, в пустых цехах заводов…»

Кирилл поёжился, отвлекшись на противную мыслишку: а верит ли ему Петерс по-настоящему или притворяется только, лишь бы не расстраивать несчастного однополчанина, повредившегося в уме?

А если всё ещё хуже и гаже, и весь этот «второй смысловой уровень» — набор полной чуши?

А Евгений Борисович всё не отпускал папку, вслух вычитывая неровные строчки:

— «Очистка экстракцией растворителями с получением натриевой соли; сушка в высоком вакууме с вымораживанием и выпариванием; упаковка…» Бож-же мой… — промолвил он дребезжащим голосом и потряс бумагами. — Да вы хоть понимаете, что этот ваш пенициллин сильнее всякого оружия?!

— Понимать-то я понимаю, — вздохнул Кирилл, — но не успокоюсь, пока этот… мм… антибиотик не будет испробован на раненых, а те не выздоровеют. Я верю — и не верю…

— А мы проверим! — ласково сказал Петерс и подмигнул.

Дорога до Лисок, по сути, была рокадной[45] — она шла вдоль линии фронта, и на ней царило некое сдержанное оживление.

Паровоз тянул очень даже неплохо, иной раз выдавая по пятьдесят вёрст в час, да только частые и долгие остановки сводили на нет его разбег — то литерный пропускали, то ещё по какой причине.

На каждой станции было полно военных, с платформ скатывались пушки, а однажды Авинову удалось рассмотреть пару самоходных артиллерийских установок — их клепали в Таганроге, на заводе «Неф-Филд».

Попросту обшивали противопульной бронёй тракторы «Буллок-Ломбард» или «Клейтон» и ставили на них пятидюймовое орудие Канэ, прикрывая его бронещитом. И в бой.

Впрочем, особенно заглядываться Кириллу было некогда — Петерс натащил ему писчих принадлежностей, достал даже готовальню и приказал, как «чуть старший по званию», доверить знания из будущего бумаге, а не зыбкой памяти.

То, что неожиданно вспомнилось, может и забыться, а бумага стерпит.

И Авинов старался.

…Танк Т-12. Весом в тыщу двести пудов, он обладал радиусом действия в триста вёрст, да на скорости в тридцать-сорок вёрст в час. Трёхсотсильный двигатель с планетарной коробкой передач позволял так быстро двигаться.

Круглая башня наверху вращалась во все стороны, да не вручную, а с гидравлического — или электрического — привода.

В башне помещался командир, он сидел выше всех, оглядывая поле боя в амбразуры своей «башенки на башенке».

Вместе с ним — наводчик, он же заряжающий. Этот колдовал над пушкой Гочкиса калибром в один целый и три четверти дюйма, а ещё там стояла пара пулемётов.

Гусеницы на больших опорных катках… Упругая рессорная подвеска… Наклонное бронирование листами в полтора дюйма…

Детекторные рации, по которым можно было переговариваться с другими танками, причём голосом, а не азбукой Морзе…

ТПУ — танковое переговорное устройство с ларингофонами, чтобы тому же командиру приказ механику-водителю словами отдавать, а не пинком… Сказка!

Закончив с танком, Авинов без продыху взялся за аэроплан.

Этот надо будет поручить Сикорскому…

Какой там у него вышел последний… самолёт? С-25?[46]

Тогда этот назовём… Ну пускай будет С-29.

Истребитель С-29. «Подкосный» моноплан.[47]

Металлическая сварная конструкция, полотняная обшивка. Поставим на него автоматическую пушку да пару пулемётов, и пусть себе истребляет.

А С-30 сделаем бипланом. Только не по-старому!

На С-30 будет и броневая сталь стоять, защищающая пилота и баки, и дюралюминий по всему фюзеляжу, причём не гофрированный!

8-цилиндровый двигатель в четыреста сорок лошадиных сил, а потом и 12-цилиндровый…

Шасси усиленное и гак на хвосте — сделаем С-30 палубным истребителем…

В Николаеве руки никак не дойдут довести до ума линкор «Император Николай I», так и стоит на приколе недостроенный.

Вот и сделаем из него авианосец!

Палубы хватит для взлёта, а надстройку сдвинем к борту…

«Мечты, мечты…» — вздохнул Кирилл.

Ничего, мечты сбываются, если очень захотеть.

Надо ещё доделать «Александра Невского» — этот новый четырёхмоторный бомбардировщик Сикорского уже взлетал, правда, не слишком бойко и всего раз — в гадском 1917-м.

Конструктор сам уже допёр — обшивал бомбовоз дюралюминиевым листом.

Плохо то, что дюраль приходится покупать за границей, своего-то нет. Нет так будет. Он знает, как.

…Радиостанция на пустотных реле выйдет гораздо меньше искровой или дуговой, а слышимость окажется раз в десять лучше.

Тут главное — мощное катодное реле, а он знает, как сделать такое, хоть в двадцать пять киловатт!

Или в пятьдесят — с принудительным воздушным охлаждением, или даже в сто киловатт — с водяной рубашкой на аноде.

Пустотные реле, реле-микродвухсетки, кенотрон двуханодный с торированным катодом, диод, триод, тетрод…

Тут надо привлечь Бонч-Бруевича — не кремлёвского комиссара, а радиоинженера, Михаила Александровича. Поручика.

Он на Тверской радиостанции международных сношений ещё два года назад делал из подручных средств пустотные реле по 32 рубля штука, которые могли работать месяцами, а вот хвалёные французские реле, по 200 рублей каждая, едва выдерживали десять часов.

И вообще, первое пустотное реле со смешным названием «Бабушка» выпустил он же, Бонч-Бруевич, на второй год Великой войны.

Три тысячи штук смастерил. В общем, нужнейший человек…

Размяв пальцы, Кирилл передохнул, продышал «пятачок» в замерзшем окне, поморгал на проплывавшие сугробы да покосившиеся телеграфные столбы.

Вздохнул и снова взялся за карандаш…

…В Лисках была пересадка на поезд до Ростова.

Когда Авинов вошёл в купе, то рухнул на диван и привалился к стенке.

Его полнила приятная опустошённость — он выписал, вычертил всё, чем Фанас наградил его память, от чего драгоценная папка распухла — завязок едва хватало, чтобы затянуть узелок.

Если только он сумеет донести сие сокровище до своих, если командование соблаговолит выслушать его и поверит, то Россия обгонит все страны, включая зловредную Англию и нагловатые САСШ,[48] лет на десять, как минимум. Если…

Кирилл вздохнул. Вот именно — если…

Вошёл раскрасневшийся с холодка Петерс, за ним возник Исаев.

— Чего это вы в печали, капитан? — поинтересовался Евгений Борисович.

— Я закончил с писаниной…

— Отлично!

— Донести бы, — забубнил Авинов, — не потерять бы…

— Вот что вас волнует… — протянул Петерс.

— Ещё как… — вздохнул Кирилл. — А если даже и донесу и передам из рук в руки, да только не поверят мне? Или поверят — и отдадут на откуп чиновникам? И начнётся… То волокита, то взятки… Агентам иностранных разведок даже красть не придётся мою писанину, они её купят по дешёвке! И выйдет так, что я, решив облагодетельствовать родные пенаты, их же и погублю!

— Кирилл Антонович! — повысил голос капитан. — Не говорите ерунды, ладно? Решать, что делать с вашей «писаниной», как вы выражаетесь, станут Ряснянский, Корнилов, Колчак, наш Дроздовский. И мне пока не приходило в голову считать их волокитчиками или взяточниками!

— Да я понимаю…

— Ну раз вы всё понимаете, то прошу к столу! Картошечки варёной на вокзале купил. С укропчиком!

— А я сальца достал, — добавил Кузьмич, — да хлебушка.

— Живём! — подытожил Петерс. — Поедим — и на боковую! Нам ещё долго ехать…

…За окном темнела ночь, последняя ночь в пути.

Завтра, ближе к обеду, поезд должен был прибыть в Ростов-на-Дону.

Кончится, наконец, столь долгое ожидание и нервные гадания: «Поверят — не поверят?»

Авинов проснулся посреди ночи, разбуженный частыми гудками паровоза.

Он сел, протирая глаза, прислушиваясь, мало что разумея спросонья, и тут резко зашипели, завизжали тормоза.

Вагон дёрнуло так, что люди падали с полок.

— Что за чёрт?! — выругался Петерс, хватаясь за столик.

Отгремели сцепки, и донеслась приглушённая пальба.

— Гаси свет!

В наступившей темноте окно, расписанное инеем, озарилось бледно-голубым лунным сиянием.

Прижавшись к прозрачной «щёлочке», Кирилл разглядел фигуры конников, скачущих по степи — чёрных на серебристом фоне.

— Господа! — разнеслось по вагону. — Это «зелёные»!

— Вот вам и ответ, Евгений Борисович! — сказал Авинов, весьма шустро одеваясь. — Что это за черти такие!

— Скорее уж они красно-зелёной масти, — уточнил Петерс, тоже облачаясь со всею поспешностью.

— Евгений Борисович, — серьёзно сказал Кирилл, засовывая свою «писанину» под френч, — не сочтите за жеманство, но, если меня убьют, эта папка не должна достаться врагу.

— Кирилл Антонович, не спешите себя хоронить!

Загулявшая пуля прошила стенку вагона над самым окном. Послышались револьверные выстрелы из вагона — офицеры отстреливались.

Мимо, по коридору, пробежал поручик в исподнем, на ногах у него были валенки, на плечи накинут полушубок, а руки его оттягивал ручной пулемёт «льюис».

— Сейчас я их из «люськи» причешу! — звонким голосом прокричал поручик.

— В тамбур, Микки, в тамбур!

— Ротмистр, где ваша винтовка?

— На полке, господин капитан! Патроны в подсумке!

— Окружают!

— Их больше с левой стороны! Туда дверь открывай, туда!

— А почему стоим?

— Дорога перекрыта! Эти гады выложили на рельсах целый штабель шпал!

— Давай, Микки, давай!

Лязгнула дверь, и тут же загоготал пулемёт.

— Кузьмич!

— Туточки я, ваш-сок-родь, не сумлевайтесь. Будьте благонадёжны, приголублю со всем нашим старанием!

Авинов застегнул пуговицы и затянул ремень. Потрогал папку.

Не вывалится…

— Евгений Борисыч?

— Я готов.

С гнусавым зудом залетела пуля, прошибая боковое окно.

Стекло посыпалось колко и звонко, в вагон ворвался свежий, очень свежий воздух, донося звуки стрельбы, глухой топот копыт, дикие крики.

Кирилл вооружился сразу и маузером, и парабеллумом, стреляя за окно с двух рук.

Проносившийся мимо всадник схлопотал пулю и обвис в седле. Кусочек горячего свинца вонзился рядом с головой Авинова, расщепив раму.

Стрелка тут же выцелил Исаев.

Манлихер грохнул один раз, и этого было достаточно — чалдон не умел промахиваться.

— Господа офицеры! Выходим! Надо разобрать шпалы!

— Александр Николаич! — закричал поручик. — Вы идите, а я вас прикрою!

Кирилл ссыпался по ступенькам, сразу проваливаясь в снег. Плотный, налитой здоровьем капитан, наверное, тот самый Александр Николаич, прижимался к стенке вагона, держась за плечо и кривя лицо.

— Попало? — спросил Кирилл.

Капитан кивнул, морщась.

— Поручик, прикрывайте! Евгений Борисович! Господа! За мной!

Спотыкаясь и пригибаясь, Авинов побежал к пыхтевшему паровозу, изредка нажимая на курок, чтобы отогнать самых настырных.

А те выли и лезли — всадники в тулупах и треухах, похожие на монголов Батыя, то и дело выносились из степи.

Было ли их действительно много или вокруг поезда кружил один и тот же отряд, уходя во тьму и являясь из тьмы? Бог весть…

Остановившись у паровозной будки, Кирилл крикнул:

— Эй! Живы?

— Живы, ваш-бродь, — послышался слабый голос. — Помощника только царапнуло…

— Сейчас мы разберём шпалы! А вы пары разводите!

— Это мы мигом!

— Гоните в Ростов и шлите подмогу!

— Ага! То есть так точно!

Выстрелив из маузера напоследок, Авинов сунул оба пистолета за пояс и кинулся к шпалам, где уже копошились Петерс и ещё пара офицеров. Третий корчился на снегу.

— Хватайте с той стороны! Оп!

Тяжёлая шпала полетела под откос. За ней вторая, третья…

Тут «люська» смолкла, и «зелёные» словно вдохновились — помчались к поезду, разворачиваясь в подобие казацкой лавы.

— Не стреля-я-ять! — донёсся яростный голос из темноты. — Не стрелять, бисовы детины! Эй, ахвицеры! Нам нужен комиссар Юрковский! И тольки! Выдайте его нам и мы уйдём!

«Зелёные» заорали, засвистели, паля в воздух из винтовок.

Но тут «люська» ожила — застучала с другой стороны, глухо, прикрытая составом, лаская слух.

— Цепляйтесь, господин капитан!

— Сейчас, сейчас… Скользкая!

— Есть!

— Эй, машинист! Путь свободен!

— Ходу, ходу!

Паровоз напустил пару, заелозил колёсами по рельсам и тронулся, потихоньку-полегоньку потянул состав.

Вот только отхода у «бригады путейцев» не вышло — из степи затарахтело сразу с полдесятка «максимов».

Пулемётные очереди, однако, жарили поверх голов, щепя стенки вагонов, колотя стёкла, дырявя крышу.

— Кидай зброю, ваши благородия!

«Зелёные» нахлынули со всех сторон, они скакали рядом с поездом, прямо с сёдел перепрыгивая на площадки, врывались, бегали по вагонам, тащили наружу лежачих и ходячих. Трое бандитов, оскальзываясь, пробежали по крышам, спрыгнули в тамбур и явились «в гости» к машинистам. Поезд встал колом.

— Не стреля-ять!

Вокруг «снятых» пассажиров разом сгрудились десятки свирепых вонючих мужиков, дышащих перегаром, с обрезами и маузерами в руках. Перевес, однако.

Запаленно дыша, Кирилл распрямился.

— Попались, которые кусались! — раздался насмешливый голос.

Вооружённая толпа задвигалась, пропуская невысокого коренастого человека в овчинном полушубке, в высокой папахе, не прятавшей длинных волос, и в галифе, заправленных в сапоги.

— Здравия желаю, господа-товарищи! — громко сказал он, помахивая нагайкой. — Кидайте зброю — и строиться!

Офицеры, поминая чёрта, швыряли в снег револьверы и винтовки. Выстроились в ряд.

Их было не более двадцати человек.

Тут замершие, опустевшие вагоны лязгнули сцепками, колёса у паровоза бешено прокрутились, цепляясь за гладкие рельсы, и состав тронулся, наращивая скорость, — машинист с помощником пытали судьбу, использовали предоставленный шанс.

— А поезд как же, батько? — крикнули из толпы.

— Да на хрен он тебе сдался? Баб там всё одно нет… А девку мы прихватили!

Поскрипывая сапогами по развороченному насту, «батько» прошёлся вдоль строя.

Свет нескольких керосиновых фонарей, угодливо зажжённых его подручными, не потребовался — луна была ярка на диво, освещая тёмную массу людей и коней, исходившую паром.

— Меня можете звать Нестором Ивановичем, — провозгласил вожак. — Я командир Революционной повстанческой армии! Понятно вам? И мне поручено найти и доставить одного из вас — капитана Юрковского из 3-го Офицерского генерала Дроздовского стрелкового полка! И тольки. Кто тут Юрковский? Выйти из строя!

И тут все офицеры дружно сделали шаг вперёд.

Сердце у Кирилла заколотилось от гордости и пережитого страха.

— Вона как… — протянул Нестор Иванович. — Ишь ты их! Ла-адно… Недосуг мне разбираться, кто из вас кто, да и холодно. Грицько! Кантуй всех господ офицеров по саням — и ходу. А то водка стынет!

«Зелёные» убрали из саней пулемёты от греха подальше и с дурацкими поклонами пригласили господ «ахвицеров» садиться.

Меховые шубы в гужевом транспорте не обнаружились, но соломы хватало.

Белогвардейцы погрузились, нахохлясь и тулясь друг к дружке.

Поезд уже далеко был. Вот красный фонарь на концевом вагоне мигнул искоркой и погас.

Петерс, Кузьмич и Авинов залезли в одни сани.

К ним присоседился тот самый поручик, что охаживал вражин из «льюиса», назвавшийся Михаилом.

— Разговорчики! — тут же последовал окрик. — Трогай, Степан!

Лошадки мохноногие бодро потянули сани, следом двинулся многочисленный эскорт, глыбистыми тенями обтекая сани.

В лунном сиянии бликовали уздечки и стволы винтовок.

Евгений Борисович пришатнулся к Кириллу и сказал шёпотом:

— Это Махно! Но малым отрядом. Видать, Троцкий его подговорил!

— Подкупил, скорее.

Революционная повстанческая армия держала в напряжении весь юго-восток Малороссии, образовав в степи «Вольную территорию» со столицей в Гуляй-поле.

Пока махновцы били немцев, отбирая награбленное ими добро, Корнилов смотрел на них почти как на союзников.

Но когда к Екатеринославу двинулись Слащов и Шкуро, «Революционная повстанческая армия Украины» переключилась с оккупантов на белогвардейцев.

А такое не прощалось.

— Оружие есть? — шепнул Петерс.

— Парабеллум в бурке, — тихо ответил Авинов.

— А у меня в повязке! Браунинг!

— Живём, ваш-сок-бродь, — заключил Исаев.