Закон маузера

Глава 16 БОЛЬШОЙ БАТАЛЬОН

Сообщение ОСВАГ:

Ранним утром все Т-13 вышли к сельцу Локоть, где сам Апраксин в своё время выстроил имение.

Ну, в какой хлев превратили «большевики и сочувствующие» апраксинский дворец, лучше даже не интересоваться…

Кирилл усмехнулся, разглядывая станцию Брасово в перископ.

На этот раз он занял кожаное командирское сиденье в башне.

Рядом пристроился наводчик, он же заряжающий — поручик Гичевский.

Внизу засели ещё двое — справа стрелок-радист, подпрапорщик Юнус Аширов, слева механик-водитель, старший унтер-офицер Саид Мередов.

— Все подключились? — громко спросил Кирилл, воткнув, куда надо, провод от шлемофона.

— Все! — ответил экипаж вразнобой.

— Юнус, передай всем: выдвигаемся!

— Есть!

Аширов оживил громоздкую супергетеродинную радиостанцию и передал приказ командира.

Рация была весьма далека от совершенства, подчас помехи перекрывали голоса, но ничего подобного не стояло ни на одном танке в мире и ещё долго не будет стоять.

Даже английские танкисты связывались между собой с помощью набора флажков. Стало быть, и красные бронеходчики станут махать цветастыми тряпочками на палочках.

— Вперёд!

Танк взревел и покатился к станции.

Вокзал Брасово особыми архитектурными изысками не поражал. Нынче он кишел красноармейцами, стягивавшимися сюда со всего уезда, — погоняв по лесам остатки Днестровской армии, они собирались для отправки на фронт.

На путях скопилось множество теплушек, они были фоном для состава из платформ, которые медленно занимали огромные, медлительные и неповоротливые «ромбусы» — Mk V и Mk VII.

В самом селе остановились красные кавалеристы — ограбив местных крестьян (это называлось «находиться на самообеспечении»), они весело гоготали, выясняя, кто и скольких «кулацких дочерей» поимел в процессе «социализации» деревень.

На площади перед вокзалом скопились подводы и грузовики карателей из ЧОН.[90]

Чоновцы были молчаливы и деловиты — они оставались в тылу, чтобы вместе с чекистами уничтожать белогвардейских недобитков, а также примерно наказывать тех крестьян, кто укрывал «врагов трудящихся».

Доносов от бывших комбедовцев уже поступило немало, так что стоило запастись патронами для «наказаний».

Авинов выбрал цель внешне неприметную — паровоз, уже прицепленный к составу с английскими танками. Состав не должен был уйти.

— Цель слева, — сказал Кирилл, подкручивая маховик ручного поворота башни, штурвальчиком подработал, чтобы совместить пузатый бок локомотива с перекрестием прицела. — Паровоз. Две сотни саженей. Беру на прицел… Взял.

— Не наблюдаю! — с беспокойством ответил Гичевский.

— От угла водокачки две сажени влево, — с оттенком нетерпения уточнил Авинов.

— Взял!

— Готовсь. Бронебойным… Заряжай.

Башнер живо открыл замок пушки, ухватился за унитар в боеукладке, загнал его в ствол и клацнул затвором.

— Короткая! Огонь!

Саид затормозил на секундочку, и Гичевский выжал педаль спуска. Грохнуло.

Массивный казённик двинуло откатом, дымящаяся синим дымом гильза звякнула о пол. Кирилл приник к прицелу.

— Попал! Пару-то, пару… Вперёд! Влево! Ещё влево! Цель прямо. Вокзал. Осколочно-фугасным. Заряжай! Юнус, передай всем — по вокзалу прямой наводкой! Огонь по готовности!

— Есть!

— Огонь!

Четыре снаряда по очереди прошили хлипкие деревянные стены вокзальчика.

Огонь вырвался из окон и дверей, вышибая стёкла.

Здание не выдержало подобного обращения и провалилось в себя, погружаясь в облако пыли.

Авинову в перископ было хорошо видно, как парочка Т-13, «не заметив» подвод, проутюжила развалины вокзала и двинулась по перрону, не торопясь, в упор, расстреливая «ромбусы».

Тонкая броня «англичанских» танков не выдерживала.

У одного «Марка пятого» загорелся двигатель, затем рванул бензобак, у второго и вовсе сдетонировал боекомплект — взрывом вынесло все люки.

— Вперёд! Прибавь. Теперь влево. Рви!

Т-13 с ходу опрокинул легковой «форд» и переехал его — танк тряхнуло, как на кочке.

По броне продолбила очередь из пулемёта, радист ответил тем же.

— Цель справа! Пушка. Сто саженей. Беру на прицел… Взял.

— Взял! — заторопился Гичевский.

— Осколочно-фугасным. Заряжай.

Клацнул затвор.

— Короткая! Огонь!

Там, где суетились артиллеристы, оседала вздыбленная взрывом земля, а пушка валялась перевёрнутая.

Авинов приник к смотровой щели — за пылью, поднятой танками, ворочались угловатые туши броневиков.

В серо-жёлтой пелене дрожали огненные соцветия на «стеблях» пулемётных дул — взвод 1-й Особой «подчищал» за тяжёлыми танками.

Ещё один бронеотряд наступал восточнее Брасова — средние Т-12 были стремительны, они мчались, будто наперегонки, еле выдерживая построение цепью.

Под прикрытием танков бежала пехота.

Противник тоже был подвижным — буденновцы смело в бой шли за власть Советов и, как один, умирали в борьбе за это.

С фланга работал ещё один взвод бронероты — текинцы били экономными прицельными очередями, выцеливая всадников. Джигиты же — коней им жалко.

Блистали сабельки, сверкали вспышки выстрелов танковых пушчонок, калибром своим не дотягивавших и до двух дюймов.[91]

Но пробивной да убойной силы и в них хватало.

— Вперёд! Дорожка.[92]

Проехавшись вокруг села, покуролесив на его улицах, на станции, танки заняли круговую оборону у складов и товарных эшелонов. Снаряды и патроны нужного калибра, бочки с бензином, отмеченные трафаретным «BP»,[93] махом грузили в поданные грузовики, пока пехота носилась по вагонам и между, отстреливая красноармейцев, — треск ружей-пулемётов раздавался со всех сторон.

Изредка щёлкали винтовки противника, но эти одиночные выстрелы тонули в коротких, злых автоматных очередях.

— Юнус! Передай всем, что отходим!

— Понял, сердар!

Построившись в колонну, Отдельный мотострелковый батальон особого назначения — ОМСБОН — покинул разгромленную станцию, кружным путём возвращаясь на базу.

Прошло три дня. Бойцы ОМСБОНа, совершая рейды, натыкались на группы окруженцев, уцелевших после боёв и прочёсывания леса карателями — по пять, десять, двадцать человек из 75-го пехотного Севастопольского полка, из 60-го Замостского пехотного, из 83-го пехотного Самурского.

На самом-то деле полки эти числились по Русской Императорской армии, которую ещё надо было воссоздать в полной славе и силе — ну ежели и не Императорскую, то хотя бы Русскую, как предлагал барон Врангель.

Однако знамёна сих полков были переданы подразделениям Днестровской армии, стало быть, те имели полное право именоваться по старым номерам и названиям.

Иной раз маленькие отряды дроздовцев или донцов сами выходили на ОМСБОН.

Так случилось и на четвёртый день, когда весь батальон решено было переместить в более глухие места.

По дороге начался дождь, пехота промокла, да и сам Авинов, выглядывавший по пояс из башенного люка Т-13, тоже порядком вымок.

Не из солидарности со своими мотострелками (ещё одно слово из будущего, всплывшее в памяти), а потому, что смотровые щели были недоработаны — косой дождь их заливал, всё расплывалось за стеклом.

Тут-то всё и началось. Очень вовремя снялись колонны ОМСБОНа — им наперерез двинулись бойцы 7-й Украинской советской дивизии из армии Уборевича.

Выйдя во фланг белогвардейцам, они открыли пулемётный огонь. Сверху хлестал холодный ливень, справа — горячий свинец.

— Четвёртая рота! — проорал Авинов, отплёвываясь. — Заходите красным в тыл и на правый фланг! Юнус, передай всем: беглый огонь осколочно-фугасными!

— Четвёгтая гота, — послышалась команда, — с Богом, в атаку!

Капитан Иванов уже успел реквизировать у буденновцев очередного «росинанта» и теперь гарцевал, поднимая своих, коих осталось у него человек сорок.

Танки разворачивали пушки, когда бронеавтомобили, залепленные вихрями грязи, пошли косить из пулемётов всё, что шевелилось за деревьями справа.

А тут и трёхдюймовки ударили — плотно, туго, мощно.

Оранжевые вспышки в чащобе полыхали за серой завесой дождя, словно зарницы.

Бойцы второй и третьей роты, мокрые, изгвазданные в глине и хвое, пошли в атаку с глухим «ура», гасившимся дождём.

Неожиданно на дорогу выскочили советские стрелки, цепью бросились к танкам с винтовками наперевес.

Только Авинов хотел скомандовать Юнусу, чтобы тот приветил красных из лобового пулемёта, пока те связкой гранат не угостили Т-13, как из цепи донёсся заполошный, отрывистый крик:

— Господин капитан! Господин капитан!

Кирилл опустил маузер, глядя на мокрые лица людей, окруживших танк, на мятые фуражки с красными звёздами, на дымящиеся шинели, пахнущие банными вениками.

— Господин капитан, не стреляйте, господин капитан…

— Да чего же мы его господином капитаном! Сам-то уже подполковник.

— С лазарету мы! На поправку уже шли, а тут большевики. Стрелять нас не стали, сразу в ихнюю советскую дивизию законопатили…

Тут-то и у Авинова всё сложилось.

Полковник Туркул никогда не загонял в чужие тыловые лазареты больных своего батальона.

У дроздовцев были свои особые полковые лазареты, куда партиями, с доктором и сестрой, отправляли тифозных, чтоб не валяться им на вшивых вокзалах и эвакопунктах, в нетопленых скотских вагонах.

Вот один из дроздовских лазаретов и попался в руки красных.

Но самое поразительное, даже трогательное, укреплявшее веру в человека, заключалось в ином — почти все выздоравливавшие солдаты были из бывших красноармейцев, деливших палату с сорока офицерами, и никто из нижних чинов и рядовых не сдал «золотопогонников».[94]

Двое стрелков, словно и не рвались снаряды, ломая деревья и хребты, не трещали пулемёты и ППТ, сели прямо на гусеницу, облепленную грязью, порылись в вещевых мешках и надели оба малиновые погоны.

— Так что, господин подполковник, виноват, ваше высокоблагородие, старшие унтер-офицеры четвёртой роты капитана Иванова.

— Но, братцы, вы всё же в нас здорово стреляли.

— Так точно, здорово. Да не по вас, а в воздух. Мы все в воздух били.

— А комиссары где?

— Какие убежали, других пришлось прикончить. Пятерых.

— Вот что, ребята, я вас всех назначаю во второй батальон, он сильно пострадал в боях…

— Ваше высокоблагородие, — дружно закричали дроздовцы, — не забивайте нас во второй! Разрешите по старым ротам, по своим! Вон и Петро стоит! Акимов, здорово, где ряшку наел? Котов, живой? Вон и Коренев… Жив, Корнюха. Разрешите по старым ротам!

На радостях Кирилл разрешил, и в строй ОМСБОНа стало триста шестьдесят новых дроздовцев, вернувшихся к своим.

Однако в строю 7-й Украинской советской дивизии бойцов хватало. И техники тоже.

Танковая рота РККА, состоявшая из лёгких «Уиппетов» и «Рено FT-17», взяла белых в клещи. На заднем плане, теряясь среди деревьев, подвывали моторами грузовики с пехотой.

— Огонь! — спокойно сказал Авинов.

Никогда ещё древний брянский лес не слыхал такого грохота и скрежета стали о сталь.

«Рено», съезжавший с пригорка, лишился башни и, объятый пламенем, докатился до самой низины. Второй снаряд угодил в грузовой «бенц», разваливая кузов надвое. Грузовик, следовавший за ним, столкнулся с горящим передком собрата и перевернулся — красноармейцы посыпались, как грибы из лукошка.

Из-за рощицы ёлочек выскочил «Уиппет», строча из пулемётов. Трёхдюймовый снаряд запалил его, как свечку, и красный танк вломился в деревца, тараня заросли горящим комком.

Машины стали разъезжаться, пехота сигала через борта, танки бестолково палили в белый свет, как в копеечку.

— Юнус! Передай всем, пусть уходят к северу по той дороге, помнишь, вчера нашли?

— Помню-помню, сердар!

— Мой танк остаётся прикрывать и Махмуд тоже. Исполнять!

— Есть!

Одному из Т-12 досталось от красных «Рено» — полуторафунтовые снаряды, выпущенные из пушки «Пюто»,[95] броню пробить не смогли, зато сбили обе гусеницы и заклинили башню.

Чёткие очереди автоматических пушек и рёв крупнокалиберных пулемётов не смолкали, постепенно удаляясь, — красные отходили, подгоняемые разрывами осколочно-фугасных и огнём из ППТ.

— Кажись, отбили! — крикнул башнер, щеря закопченное лицо.

— Кажись, — согласился Кирилл.

Местечко для новой базы сыскали в самом что ни на есть медвежьем углу, на небольшой возвышенности, заросшей сосняком и окружённой разрывчатым кольцом холмов.

Дождь прекратился, и все здоровые принялись рыть землянки да перекрывать их брёвнами в три наката — пригодилась старая изба, разобранная до самого устоя.

Технику загнали под деревья, для надёжности прикрыв брезентом и маскировочными сетями.

Задымила полевая кухня, колко ударяли топоры, ширкали лопатки. Зычные голоса унтеров, готовых выцукать заленившегося, разносились ясно и далеко.

Авинов разложил карту, потёртую на сгибах, прямо на столе, сколоченном из досок, и подозвал подпрапорщика Сороку.

Сорока сам был из этих мест, хорошо зная стёжки-дорожки, порой и такие, о которых даже жители ближайших деревень не ведали.

— Глянь-ка. Мы во-от здесь. От нас до Навли, что на линии Брянск — Комаричи, вёрст сорок будет, ежели по прямой, а до Нарышкина, это здесь вот, на железной дороге между Орлом и Брянском, вдвое больше. Опять-таки по прямой. А в лесу, сам знаешь, прямых путей нет.

— Эт точно…

— Может, знаешь какую дорогу?

Сорока задумчиво поскрёб щетину на подбородке.

— До Навли-то легко… — протянул он. — Этта… Вот так вот лесом проехать, поплутать версты четыре от силы и на дорогу выходить, ваше высокоблагородие. Кабыть, заросла, но техника пройдёт. Как раз к деревне Кропивна попадёте. Ну показываться-то лишнее, надоть объехать Кропивну, тута вот, ближе к речке. Так-то вот, берегом и к станции выйдете.

— Так и сделаем. Спасибо, Сорока.

— Рады стараться, ваш-сок-родь!

В рейд Авинов брал два Т-13, бронеотряд Т-12, взвод «Остинов-Путиловцев» и пять грузовиков с пехотой — с мотострелками.

В принципе, бензин стоило экономить, да строго, тем более что домовитые текинцы угнали у красных кавалеристов неплохой табунок лошадей. И подводы имелись.

Но скольких бойцов увезёт подвода? Шестерых максимум.

А грузовой «Руссо-Балт» легко триста пудов принимал.

Есть же разница? А выжмет ли телега сорок вёрст в час?

Ну ежели лошадь и попытается так-то нестись, то сдохнет, бедная.

Через полчаса на задание вышла бронеколонна из шести танков и пяти блиндированных автомобилей. Автоколонна двигалась следом.

Впереди и на флангах рыскали самокатчики подпоручика Прицкера.

Поначалу танки просто ломились сквозь подлесок, ломая деревья потолще.

Кириллу сие очень не нравилось, он представлял себе, как этот лесоповал будет смотреться с воздуха, а пара аэропланов-разведчиков с красными звёздами на крыльях уже показывалась, кружа над лесом.

Просто руки чесались посбивать их к такой-то матери из трофейной трёхдюймовки, противоаэропланной пушки, да нельзя было. Собьёшь ли всех? А ежели хоть одного упустишь, он в тот же день наведёт бомбовозы, и раскатают они базу десятипудовками, как нечего делать.

К заброшенной дороге вышли неожиданно: вот изломились стволики подлеска — и дорога. Пожалте следовать.

Не доезжая до Кропивны, колонны свернули к реке и берегом Навли двинулись к железной дороге.

В одном месте пришлось огибать заросли ольхи, и командирский танк, двигаясь в объезд, оказался на пастбище.

О том, что это именно пастбище, свидетельствовала изгородь и следы жизнедеятельности крупного рогатого скота, но в данное время буколических картин не наблюдалось.

Бурёнки тут не паслись, зато аэродром действовал — на траве стояло два целеньких С-31, лёгких бомбардировщика.

Пилоты находились рядом, не зная, то ли отстреливаться им, то ли сразу застрелиться.

Они первыми разглядели разноцветные розетки на башнях танков, похожие на те, что красовались на крыльях их аэропланов, только как бы вывернутые наизнанку.

Неуверенно «летуны» направились к бронеколонне.

Кирилл отрекомендовался первым:

— Подполковник Авинов. С кем имею честь?

Военлёты радостно заулыбались и представились:

— Поручик Еретнов.

— Штабс-капитан Бацулин.

— Подбили вас?

— Никак нет, господин подполковник! Бензин на исходе. Я так понимаю, что фронт близко?

— Если Харьков рядом, господин поручик, — суховато ответил Кирилл, — то да.

Понаблюдав за тем, как вытягиваются пилотские лица, он усмехнулся невесело.

— Нынче я собираю окруженцев в отдельный батальон, чтобы бить красных в их же тылу. Получилась самостоятельная тактическая боевая группа. Можете присоединяться к нам, тогда я поделюсь с вами горючим — авиация нам пригодится. Бомбы есть?

— Имеется кое-что…

— Можете заминировать оба аэроплана и пробираться к линии фронта.

— Ну уж нет уж! — решительно заявил рыжеусый Бацулин. — Лучше мы с вами.

— «Птичек» жалко… — вздохнул Еретнов, оглядываясь на бомбардировщики.

— Тогда сделаем так. Сейчас мы вам сольём немного, а когда стемнеет, перелетите к нашей стоянке. Это недалеко, там есть старое пожарище, для посадки не хуже, чем здесь. Наши подготовят площадку и разожгут три костра треугольником, с высоты увидите, и садитесь.

— Так точно, господин подполковник!

Бурча и страдая, Саид слил толику бензина и пустил канистру по кругу — пускай все поделятся!

Вскоре баки аэропланов были полны на треть, этого хватит с избытком.

Распрощавшись с «авиаотрядом ОМСБОНа» и передав по рации приказ готовить «аэродром», на всякий случай — шифровкой, колонны двинулись к станции Навля.

Станция удивила Авинова своей пустынностью.

Колонны вышли с юго-восточной окраины — севернее, вдоль реки, не особо проедешь, а на западе — пути.

Навля была узловой станцией, чуть ли не важнейшей на Московско-Киевско-Воронежской дороге после самого Брянска, разумеется, и на тебе — никакого движения.

Только пара теплушек загнана в тупичок да маневровый паровоз пыхтит у въезда на мост через реку.

У каменного, довольно представительного вокзала слонялись двое часовых, а ближе всего к лесу, в котором затаились колонны ОМСБОНа, располагались рабочие бараки и несколько новеньких лесопилок, похожих на гигантские сараи, сбитые из свежих жёлтых досок.

К лесопилкам подходили рельсовые пути, а в сторонке громоздилась куча опилок.

— Юнус, передавай, — громко сказал Кирилл. — Бронеавтомобили занимают улицы и двигаются к путям. Т-12 следуют к складам, мотострелки за ними.

— Есть, сердар!

Всё вроде бы учёл «сердар», всё, кроме коварства большевиков.

Как только танки и броневики показались из лесу и стали разъезжаться, ворота у двух лесопилок распахнулись, и на пути медленно выехали наскоро слепленные бронеплощадки — обычные платформы, укреплённые по бортам, одна — мешками с песком, а другая — шпалами.

На каждой из бронеплощадок торчало по шестидюймовке Канэ, защищённой самодельным щитом из тонких стальных листов, скреплённых заклёпками.

Возле орудий суетились артиллеристы, и Авинов понял, что опередить их уже не получится.

— Это засада! — закричал Гичевский.

— По площадке! Осколочным! Заряжай!

— Есть!

Обе шестидюймовки выстрелили почти одновременно.

Снаряд, выпущенный со «шпальной» бронеплощадки, ушуршал в лес, зато пушкари с «мешочной» были удачливей — болванка пробила борт Т-12 и завязла в двигателе, вызвав пожар.

Из бронерешётки заклубился чёрный копотный дым. Задолбил лобовой «гочкис» и смолк.

Танкисты показались между гусениц, покидая боевую машину через люк в днище.

Они тащили с собой рацию, похожую на большой чемодан — и как только пролезла…

В следующую секунду подорвался боекомплект — люки танка вышибло фонтанами пламени, а башню свернуло набок.

— Огонь!

Т-13 вздрогнул, посылая снаряд по ближней бронеплощадке.

Фугас просвистел по-над мешками и взорвался на фальшивой лесопилке, разнося дощатые стены. Так и есть — декорация.

Соседняя «тринадцатая» оказалась метче — их снаряд разорвался на самой бронеплощадке, расшвыривая шпалы и красных артиллеристов.

«Мешочная» успела сделать второй выстрел.

И попала в самый дальний из разворачивавшихся Т-12.

Удар был страшен — чугунная дура в два с половиной пуда весом вколотилась, пробивая броню.

Башня танка подлетела на столбе огня и дыма, вращаясь, и рухнула обратно.

После такого попадания хоронить было некого — танкисты сгорели во вспышке бешеного пламени.

— Заряжай!

— Есть!

— Огонь!

Снаряд пробил по щиту, прикрывавшему артиллеристов, и взорвался, опрокидывая шестидюймовку.

Но это был ещё не конец. Откуда ни возьмись, показались три расчёта, буквально на руках выкатывавших тяжёлые 42-линейки.[96]

Броневики мигом взяли артиллеристов под пулемётный перекрёстный огонь, однако у красноармейцев и защита нашлась — со двора шпалопропиточного завода Брафмана выехала парочка танков Mk VII.

У каждого по бокам, в спонсонах, ворочались орудия калибром в два с четвертью дюйма,[97] и они тут же открыли огонь.

«Остины» мигом газанули, стремясь уйти с линии огня, но у одного из бронеавтомобилей внезапно заглох мотор.

Три снаряда тут же прилетело от красных танкистов, один срикошетил, но парочка прошибла-таки броню, подбивая «Остин-Путиловец».

— Ай, шайтан! — взревел Саид. — Там же Аташ с Сапаром!

— Саид! Влево и саженей пять вперёд!

Танк дёрнулся, рокоча гусеницами, и остановился.

— Правый «Марк седьмой»! Беру на прицел! Взял!

— Взял! — поспешно откликнулся башнер.

— Бронебойным!

— Готово!

— Огонь!

Т-13 сотрясся, посылая «горячий привет».

«Ромбус», словно предчувствуя конец, стал разворачиваться, но от попадания не ушёл — болванка просверлила его хилую броню в полдюйма толщиной и рванула.

Вряд ли трёхдюймовый снаряд смог бы уничтожить всех восьмерых членов экипажа «Марка», но тут пошла рваться боеукладка.

Танк дёрнулся и замер — стальной ромбический гроб.

Один из двух уцелевших Т-12 внёс свою лепту — развалил снарядом гусеницу уже подбитому «ромбусу».

Бабахнула 42-линейка. «Бдз-зынь!» — шарахнуло по башне Т-13.

Авинов очумело вытаращился — такое впечатление, что он оказался внутри колокола, по которому ударили кувалдой.

— Орудие! — крикнул он. — Полста саженей! Осколочным! Огонь!

Гичевский прицелился как следует — взрыв снаряда опрокинул пушку, лишая её колеса.

— Саид! Вперёд!

— Есть, сердар!

— Гичевский! «Марка» видишь?

— Так точно! Пятится, гад!

— Засади ему бронебойным! В такую тушу не промажешь!

Грохнуло. Промазал!

Правда, снаряд даром не пропал, рванул рядом с 42-линейкой — одного из артиллеристов разорвало, другого взрывом швырнуло и приложило о танковый борт. Не жилец.

Расчёт последнего орудия решил, от греха подальше, бросить всё и бежать. Трусам не повезло, их достали «максимы» с броневика.

Разъярённые текинцы повели два Т-12 напролом, раскидывая фальш-лесопилку на доски, следом ринулись броневики.

Оставшийся «ромбус» выстрелил дуплетом из обеих пушек — фугасным и шрапнелью.

Т-12 ответили тоже «в четыре руки», засадив «Марку» в борт по паре снарядов. Гичевский послал третий вдогонку.

Сдававший назад «англичанский» танк дёрнулся и застыл — двигатель сдох.

Пехота с грузовиков посыпалась, побежала нестройной цепью, постреливая очередями, хотя противника, по крайней мере живого, не наблюдалось. Зато острое желание убивать было.

Бой угас сам по себе, белогвардейцы скрылись в улицах Навли, и запарившийся Авинов вылез на свет божий.

Ветерок приятно холодил потное лицо, да и дышать было куда приятней, чем глотать сизый пороховой дым.

Первым делом Кирилл оглядел башню — снаряд изрядно выщербил броню, оставив после себя глубокую борозду.

Спрыгнув на землю, он обошёл «тройку», поглядывая на возвращавшиеся бронеавтомобили, и неожиданно услыхал тихий тягостный вой — аж мороз по коже.

Авинов рассмотрел медленно подъезжавший «Руссо-Балт» и сгрудившуюся за ним толпу солдат из четвёртой роты.

Они не узнавали подполковника, смотрели на него пустыми глазами и не видели будто.

Солдаты плакали, не разжимая ртов, — Петра Иванова, их капитана, изрешетило шрапнелью.

Руки солдат сжимали ППТ, штыки немногих винтовок мокро блестели от крови переколотых красноармейцев, но никакое воздаяние не могло утишить их горя.

Молча сняв ребристый шлемофон, Кирилл постоял, прощаясь с блестящим офицером и просто хорошим человеком.

Подозвав Мустафу, подъехавшего на «Остине», он приказал сыскать на складах цинковый гроб.

— Похороним капитана с воинскими почестями, — хмуро сказал Авинов. Оглядев притихших текинцев, он устало добавил: — Осмотрите сорокадвухлинейки. Если целы и невредимы, цепляйте обе к грузовикам. И насчёт снарядов разузнайте.

Полчаса спустя обе поредевшие колонны двинулись в обратный путь.

Кирилл молчал всю дорогу, а на стоянке к нему подошли старые солдаты Иванова — Букеев, Рудак, Котов, Акимов, Коренев, Сорока.

Их суровые скуластые лица были и скорбны, и гневны.

Они заговорили разом, но Авинов остановил их:

— Говори ты, Сорока.

— Так что нельзя, — выдохнул подпрапорщик. Было заметно, как он судорожно сжимал зубы, унимая скупые мужицкие слёзы, а жгучая влага всё одно текла по обветренным, рябым от оспин щекам солдата. — Так что робята не хочут капитана тут оставлять. Этта, чтоб над ем красножопые поругались. Робята не хочут никак. Этта сами уходим, а его оставлять, как же такое…

— Хорошо, Сорока, я понял. Мы ещё не сегодня уходим, но… Что же, везти гроб с собой? Следует похоронить капитана хотя бы в поле.

На скулах у Сороки задвигалась жёсткая кожа.

— Разрешите доложить, господин подполковник, — проговорил он угрюмо, — как остановимся крепко, так и схороним с почестью. Разрешите…

— Разрешаю, Сорока.

Поздно вечером на бывшей гари, сплошь уже зазеленевшей травою, разожгли три больших костра.

Дежурные как бы не с час подбрасывали хворост, и вот донёсся басовитый гул моторов.

Как мотыльки на огонь, подлетели и сели, один за другим, оба С-31. Подкатились ближе к лесу, развернулись и заглушили моторы.

Авинов приблизился, из темноты окликнув:

— Бацулин? Еретнов?

— Так точно, господин подполковник!

Кирилл включил фонарик и отдал команду:

— Аэропланы замаскировать!

Взвод дроздовцев унтера Котова живо нарубил молодых ёлочек, аккуратно укрыв аппараты.

— Господа военлёты, как у вас с бомбами?

— По четыре пятипудовки на каждом, господин подполковник. Под крыльями.

— Подходяще. Навлю знаете?

— Пролетали…

— Надо разбомбить мост через реку.

Бацулин засомневался:

— А хватит ли бомб для такого дела?

Тут в голове у Авинова мелькнула картинка, словно воспоминание о кадрах давнишней «фильмы» — как остроносые «бомберы» срываются в пике. Такие вот вспышки «послезнания» порой его здорово выручали — этакие бесплатные советы насчёт того, как воевать по-новому, поражая врага в обоих смыслах этого слова.

— А вы не просто кидайте их, — сказал он, выдыхая, — не на глазок, а с пикирования.

— То есть?

Кирилл, как мог, объяснил «летунам» методу из будущего.

— Ну вылет утром, а пока двигаем к нам. Разносолов не обещаю, но борщ ничего так получился…

— Борщ! — молитвенно произнёс Еретнов. — Полцарства за тарелку наваристого борща!

— Пилите корону, поручик. Будет вам борщ…

…Рано утром пилоты готовились к вылету.

Котов и Акимов, тоже в прошлом имевший дело с аэропланами, вызвались лететь с Бацулиным и Еретновым бортстрелками, каковые «тридцать первым» полагались, да на всех не хватило.

По паре пулемётов стояли на «Сикорских», приделанные к крыльям, а ещё по одному установили за пилотскими сиденьями, чтобы отстреливаться от противника, севшего на хвост.

— От винта!

Мощный двигатель взревел, врубаясь пропеллером в тугой воздух, аэроплан тронулся и побежал по траве, вздрагивая и будто теряя вес. Взлёт!

Бомбардировщики описали круг и легли на курс.

Лететь было недалеко, но на цель лучше заходить с севера — пусть, если что, ищут тайный аэродром в стороне Брянска.

Внизу блеснула Навля. Вода была спокойна, и река напоминала зеркало, отражавшее небо и облака. И краснозвёздный «Сопвич».

Котов дотянулся до пилота — им был Бацулин — и деликатно тряхнул за плечо.

— Господин штабс-капитан!

— Вижу, братец, вижу…

Соскользнув на крыло, С-31 вошёл в крутое пике и сразу стал набирать высоту, заходя красвоенлётам снизу.

Пилот «Сопвича», потерявший из виду одного противника, нацелился на другого, и тут-то Бацулин открыл огонь.

Две струи раскалённого металла, подсвеченные трассирующими пулями, унеслись сходящимися пунктирами и уткнулись во вражеский биплан, разнося хвостовое оперение в клочья.

— Есть!

«Сопвич» закувыркался вниз и грохнулся на берегу Навли. Секунду спустя вспухла огненная тучка.

— Мост!

— Вижу!

«Сикорский» стал набирать высоту. Станция, лес, река, мост — всё пошло кругом, удаляясь, словно опадая.

— Держись!

Аэроплан направил нос к земле и начал пикировать, набирая скорость с каждой саженью.

Мост из железных балок угрожающе вырастал, обещая неизбежную гибель. «Разобьёмся, к такой-то матери…»

Бацулин дёрнул рычаг, освобождая все бомбы разом, и С-31 сильно вздрогнул. Рыскнул — полегчало! — и принялся резко набирать высоту.

Аэроплан Еретнова заходил на цель, когда рванули сброшенные бомбы. Резко восклубились облака дыма, воды и пыли. Громыхнуло.

Одна из пятипудовок угодила в реку, другая порвала рельсы перед самым мостом, зато две оставшиеся легли точно — целый пролёт ухнул в воду одним краем.

И снова четыре взрыва потрясли мост — две бомбы в воду, две по искорёженному пролёту, доламывая тот напрочь.

— Есть! — заорал Котов, думая: «Это вам за капитана, сволота!»

Бацулин захохотал и повернул «домой».

Господи, когда же это святое слово можно будет произнести без кавычек?..